Эпизод 31.

Эпизод 31. 1717-й год с даты основания Рима, 2-й год правления императора Запада Оттона Первого, 1-й год правления базилевса Никифора Второго Фоки (29 октября 963 года от Рождества Христова).

«Из всех городов, которые только освещаются солнцем, Рим самый великий и самый знаменитый город. Он построен могуществом не одного какого-нибудь человека, и не в короткое время этот город достиг своего величия и красоты. Чтобы создать и собрать все, что есть в Риме, нужны были заботы многих императоров, общие усилия выдающихся людей и художников всей земли, целые столетия и неисчислимые богатства. Только мало-помалу, как ты видишь, создавали люди этот город и оставили его потомству, как памятник доблестей мира; а потому разрушение такого памятника величия мира будет поистине неслыханным оскорблением человечества всех времен. Если окажешься победителем ты, достойный муж, то, разрушив Рим, ты лишишь себя только своего собственного города; сохранив же Рим и обладая им во всем его великолепии, как легко ты обогащаешь себя! Но если в будущем ждет тебя худший жребий, то сохранением Рима ты можешь возбудить в победителе милость к себе, тогда как разрушение Рима лишит тебя всякого права на пощаду и не принесет тебе никакой выгоды. Приговора мира ты не можешь миновать, и этот приговор будет произнесен сообразно тому, как ты поступишь. Королям создают имя только их деяния».^[1] 

Безвестный отшельник, переписывая для потомков холодным октябрьским утром 963 года письмо Велизария неумолимому Тотиле, время от времени бросал взгляд на расстилающуюся под горой Соракта широкую равнину. Там, внизу, у подошвы горы, уже долгое время в сторону города Апостолов Петра и Павла ползла стальная лента чужеземных войск, ощетинившаяся копьями и поющая бравые гимны. Подобную картину за последние тридцать с небольшим лет он видел уже в шестой раз, но именно сегодня это зрелище почему-то больно саднило сердце. Охваченный тяжелым предчувствием, озаренный страшным пророчеством, вдруг заслонившим перед его глазами осязаемую картину воинского похода, монах в какой-то момент бросил работу и упал на колени, весь оставшийся день умоляя Небо отвести надвигающуюся беду.

* * * * *

Сенатор Кресченций Illustrissimus, по своему обыкновению, завтракал в полном одиночестве. Его младший брат Иоанн, как положено доброму священнику, поднимался ни свет ни заря, а сестры, напротив, редко когда вставали до полудня. Неизвестно, чего было больше в поведении сестер, завидного хладнокровия ли или женского легкомыслия, но сенатор сегодня откровенно позавидовал им. Он бы и сам рад был поступить по примеру Мароции и Стефании, тем более что страдал бессонницей от нервного напряжения недавних дней. Но какой тут может быть сон, когда — он весьма ясно чувствовал это — наступает поворотный миг в его судьбе, в судьбе его родного города, а может быть и всей страны. Полдела им, конечно, уже было сделано, в отношения между папой и императором благодаря его усилиям вбит здоровенный клин, но надо иметь определенный опыт участия в интригах сильных мира сего, чтобы подобными успехами не слишком обольщаться. Высокие ставки в играх властелинов частенько подобные клины превращали в досадные занозы, а крайними оставались те, кто такие занозы бередил. Вот и накануне папа, собрав городской совет из числа сенаторов, декархов и архидиаконов, был настроен весьма миролюбиво. Его Святейшество продемонстрировал письмо от Оттона, в котором тот был готов путем ордалии отстаивать обвинения в свой адрес относительно задержки в передаче Святому престолу земель Пентаполиса. Папа говорил, что снимет с императора подобные обвинения, а во время их грядущей личной встречи предложит тому воспользоваться помощью римской милиции, дабы поскорее сломить сопротивление Беренгария. Совещание в Ватикане сильно испортило настроение Кресченцию и на полночи лишило сна.

Сегодняшнее утро словно вняло пацифистским настроениям хозяина Рима. До слуха Кресченция не доносилось ничего, кроме шелеста опадающих листьев. Его двухэтажный дом, стоявший на Квиринальском холме недалеко от развалин терм Константина, был стар, но еще крепок, благодаря фундаменту, заложенному античными строителями. А главное, дом прекрасно держал тепло внутренних каминов, и потому зимой в нем было уютно не только в спальнях и специальной зимней комнате, но практически во всех помещениях. Строения дома вместе составляли собой прямоугольник с внутренним двором посередине, снаружи к строениям дома примыкали жилища слуг, конюшни и подсобные помещения, а также собственная домовая капелла.

Кресченций, окончив завтрак, вышел во двор с кубком горячего вина. Несколько минут он по-хозяйски оглядывал строения дома, как вдруг услышал шаги нескольких человек, направлявшихся к нему во двор. Странно, мажордом не объявлял ни о чьем приходе, характер шагов выдавал четкую воинскую походку незваных гостей, а потому Кресченций вернулся в обеденную залу, где возле его кресла остался лежать меч.

В дверях залы показался человек, его спутники, видимо, остались во дворе. Заметив хозяина, гость поспешил снять шлем, и Кресченций с облегчением опознал в вошедшем Бенедетто Орсини.

— Уф-ф, это вы, мессер Бенедетто? Ну и задам я трепку моему мажордому. Он что, не встретил вас?

— Встретил, мессер Кресченций, но не смог воспрепятствовать нам.

— Вот как! Стало быть, срочная новость.

— Увы, — вздохнул Бенедетто, — моя служба в милиции Рима, видимо, окончена.

— Что так? Что вы такого натворили, мой друг?

— Еще пока ничего. Но собираюсь. Собираюсь нарушить приказ, отданный мне его милостью мессером Деодатом.

— Что за приказ?

— Приказ арестовать вас, мессер.

Кресченций жестом пригласил Бенедетто сесть за трапезный стол.

— Странно… очень странно, — начал рассуждать Кресченций, — Его Святейшество мог легко и просто арестовать меня накануне. Но вчера вечером он был весьма любезен и без конца таращился на мою сестру Стефанию. Значит, случилось что-то, что изменило настроение нашего «святейшего».

— Да, мой сеньор. Ранним утром в Рим прибыл Деметрий Мелиоз. Саксонский август милостиво отпустил его из плена, оставив в нем только протоскриниария Льва и священника Иоанна. Деметрий же поспешил рассказать папе, благодаря кому его миссия в Паннонию и Константинополь оказалась провалена, а послы схвачены. Его Святейшество приказал немедленно арестовать вас и закрыть все ворота Рима.

— Ага! Стало быть, наш «святейший» понял, что Оттон идет сюда не просто договариваться о новых сроках передачи земель.

— Да. Говорят, при Деметрии было письмо Оттона, в котором тот укорял папу в сладострастии, поклонении языческим богам и сношениях с врагами Христа.

— Укорял или обвинял?

— Мне сие неизвестно. Я говорю с чужих слов.

— Видимо, обвинял, раз папа приказал тут же закрыть ворота.

— Стража Номентанских ворот подчиняется мне лично, и потому она пропустит нас. Говорю «нас», ибо надеюсь, что мой господин не оставит в беде слугу, нарушившего ради вас присягу Риму.

— Как ты можешь сомневаться в этом, мой славный Бенедетто? Однако мне опять странно, что этот приказ получил ты. Ни сам «святейший», ни его подручный пес Деодат не соизволили сделать это собственноручно. Даже как-то обидно получается.

— Его Святейшество и глава милиции действительно собирались арестовать вас лично, но какая-то новая весть помешала им. В итоге мессер Деодат передал исполнить приказ декарху округа, где вы живете, то есть мне. Ничего странного. Другое дело, что этот Мелиоз, рассказавший о вашей роли в поимке папских послов, почему-то ничего не сказал обо мне. Вот это действительно странно.

— Omnis quaestio habet responsum[2], мой друг, — с многозначительной миной ответил Кресченций. Затем сенатор хлопнул себя руками по ляжкам и резво вскочил. — Сколько у нас времени на сборы?

— Его, считайте, уже нет.

Сенатор вышел во двор и позвонил в колокольчик. Тут же явился смущенный мажордом. Не давая тому возможности оправдаться за беспрепятственное проникновение во двор отряда римской милиции, Кресченций приказал немедленно разыскать его брата Иоанна, епископа Нарни, а также разбудить сестер. Мажордом всплеснул руками.

— Их милости юные госпожи уехали сегодня рано утром в город, взяв с собой, помимо носильщиков, лишь четверых палатинов и пару служанок.

— Проклятье! Куда они собирались?

— Мне ничего не известно. Могу лишь предположить, что они поехали к форуму Траяна. Только местный рынок тканей и красивых безделушек мог заставить их подняться раньше вас.

— Вот ведь нашли время! Что же делать?

В трапезную вплыл с умиротворенным выражением лица после только что совершенной службы епископ Иоанн. Елей с лица мгновенно испарился, как только ему рассказали о приказе папы и о необходимости немедленно бежать.

— Нельзя оставить сестер одних, — возразил епископ. — Бог знает, что этот Сатана в тиаре может с ними удумать.

— Не спорю, — мрачно ответил Кресченций, — но что тогда делать?

— Я останусь здесь. Митра епископа защищает лучше щита. Ею я прикрою и себя, и их, когда они вернутся домой.

— Имея дело с нашим «святейшим», я не был бы так уверен.

— Лучше, если ваши сестры вообще сегодня не возвращались бы домой, а переночевали в каком-нибудь монастыре, — заметил Бенедетто.

— Верно, — согласился Кресченций, — значит, их надо предупредить. Я поручу мажордому отыскать их.

— Искать человека в Риме сродни поиску иглы в стоге сена, — заметил младший брат.

— Я бы добавил еще кое-что… — сказал Бенедетто, требуя внимания к себе. — Перед входом в ваш дом я заметил на улице человека из личной охраны папы. Мне кажется, что за вашим домом следят.

— И уже давно, — подтвердил Кресченций. Сенатор вдруг откинулся на спинку дивана и в задумчивости прикрыл глаза.

— Мессер Кресченций, — взмолился Бенедетто, — время!

— Еще минутку, — не открывая глаз, пробормотал Кресченций.

— Торопитесь, мессер!

— Терпение, мой друг!

— Нам с вами точно надо уходить, и как можно скорее!

— Да, надо. Мне. Но не вам.

— Без меня вас не пропустят через Номентанские ворота.

— И не надо. Мой брат подсказал мне идею. Я выскользну из дома вместе с людьми, которых мой мажордом Витторио отправит на поиски сестер. Я переоденусь в простолюдина и постараюсь найти приют на ночь, на две в одном из римских монастырей. Вы же, мессер Бенедетто, останетесь здесь и будете сторожить моего брата. Вы нисколько не нарушите присяги, вы всего лишь опоздаете задержать меня, но в остальном ваша репутация верного воина Рима не пострадает. До поры до времени не пострадает. Впрочем, это будет проблема не для Рима, а для кое-кого, возомнившего себя Римом. Кроме того, мне будет спокойнее, если в доме, помимо моего брата-епископа, останутся люди, преданные нам с Иоанном.

— И госпоже Стефании! — с жаром воскликнул Бенедетто.

— Осторожнее, мой друг, — с улыбкой ответил Кресченций, — у вас за сердце моей сестры слишком серьезный соперник.

* * * * *

Кресченций напрасно обижался на пренебрежение к нему и отсутствие должного внимания со стороны Его Святейшества. Папа, едва услышав донос от Мелиоза, пришел в неистовство, велел кликнуть к нему Деодата, а сам начал спешно скидывать с себя одеяние понтифика. Когда Деодат вошел в покои папы, тот уже успел облачиться в кольчугу, и, надо признаться, в воинском одеянии Иоанн Двенадцатый смотрелся намного естественней, чем в белоснежной сутане. Увидев на пороге главу городской милиции, папа, на ходу приторачивая меч, выпалил тому последние новости. Деодат сперва в недоумении пожал плечами.

— Мы ведь и без Мелиоза знали об измене Кресченция.

— Да, но у нас теперь есть обвинитель, готовый свидетельствовать на Священном Писании. Кроме того, Мелиоз доставил мне новое письмо от саксонца, и тот, похоже, готов силой отобрать у меня тиару. Тон письма и обвинения, звучавшие в нем, почти не оставляют сомнений. Поэтому надо немедленно запереть все ворота Рима, в первую очередь южные ворота, чтобы отрезать от Рима Иоаннополис, где епископ Отгар^[3] собрал всех наших врагов.

— Давно пора было это сделать.

— Но ведь мы не могли так сделать. Мы все время лелеяли нашу дружбу с саксонцем, забыв, что с хищником дружба коротка, а с голодным еще короче. Поэтому, мой друг, готовимся к осаде, но прежде нам нужно вырвать с корнем все сорняки, проросшие внутри нашего огорода, то бишь устранить измену внутри Рима. Довольно мы развели змей внутри римских стен. И начнем с этого поганого семейства!

Раздался стук посоха папского препозита.

— Кто там, Кастельман? — недовольным тоном спросил папа.

— Гонец из монастыря Святой Марии со срочной вестью!

— Что там еще? Обыщи и впусти!

В папские покои вошел низкорослый, печального вида капеллан, на лице которого немедленно отразилось изумление от облачения верховного иерарха христианского мира. Викария Христа он до сего дня явно представлял себе как-то иначе.

— Мир тебе во Христе, брат мой! Говори скорее!

— Матушка Берта, аббатиса монастыря Святой Марии, отходит и умоляет вас посетить ее!

— Что? Ближе, чем на Ватиканском холме, не нашлось священника, способного дать ей виатикум?

— У нее уже был священник. Теперь же она умоляет именно вас прийти к ней. Говорит, что дело касается вашей семьи, в частности вашего покойного батюшки.

Иоанн опустошенно сел на кровать.

— Вот дьявол! — сказал он, сердито разглядывая разбросанное по спальне папское облачение. — Снова напяливать на себя все это?

Капеллан даже ущипнул себя, чтобы удостовериться, что он не спит, не бредит, а действительно слышит эти слова, слетающие с уст понтифика.

— Нет, — решительно ответил самому себе папа, — враг у ворот города, и у нас нет времени на эти бессмысленные переодевания. Едем же, Деодат! Но сперва распорядитесь исполнить мой первый приказ! Передайте приказ к исполнению Империоле.

Петр Империола, высокий сухопарый римлянин тридцати пяти лет от роду, был заместителем Деодата и супрефектом города. Расторопность и нещепетильность Империолы получили с недавних пор признательность Святого престола, а его резкий взлет к вершинам городской власти заставил некоторых из муниципалитета почувствовать себя неудобно. В том числе самого Деодата, которого Империола весьма успешно подменял, пока Деодат приказом папы был откомандирован в Тускулум.

Несмотря на спешку и понукания папы, кортеж понтифика прибыл на Широкую улицу, где располагался монастырь Святой Марии, не раньше чем через час. Папские слуги остались во дворе монастыря, исключение было сделано только для Его Святейшества, но даже вопреки настойчивым и страстным увещеваниям последнего в святую обитель не смог проникнуть Деодат.

Берта лежала в собственной тесной келье, запретив сестрам переносить ее в более просторные помещения. При взгляде на нее могло показаться, что она уже не в мире сем, глаза ее были черны и как будто провалены внутрь. Аббатиса сильно исхудала за последние дни, исхудала настолько, что по ней можно было с легкостью изучать анатомию человеческого лица. Помимо нее в келье находился еще молодой аколит лет двадцати, с тем ясным и простым взором, что даже в наши суетные дни еще можно встретить у некоторых священников, особенно из провинциальных церквей. Юноша стоял на коленях у изголовья постели аббатисы, губы его шевелились беззвучным произношением молитвы, а из глаз катились крупные и блестящие слезы.

Его Святейшество, войдя в келью, первым делом указал молодому человеку на дверь. Однако Берта поймала за руку юного аколита, начавшего послушно подниматься с колен, и удержала его при себе.

— Это касается всех вас, кто сейчас подле меня, — прохрипела она, и на ее синеватых губах тут же показалась кровь.

Клирик немедленно промокнул губы аббатисы полотенцем.

— Мне очень тяжело говорить. Я благодарю вас, Ваше Святейшество, что вы пришли ко мне. Значит, я нашла для вас верные слова. Я никогда ни о чем вас не просила, но сейчас я умоляю вас исполнить мою просьбу. Первую и последнюю. Как мать, как сестра вашего великого отца, я прошу, я умоляю исполнить ее. Этого мальчика зовут Бенедикт, он мой сын и, значит, кузен ваш, и я умоляю не оставить его без помощи вашей.

Иоанн мельком взглянул на аколита, а сам в душе усмехнулся разоблачению всегда такой праведной и строгой тетушки Берты.

— Он плод моей любви, оказавшейся на поверку смертным грехом, из-за которого я теперь и страдаю. Я хотела ему дать имя Георгис, но потом это имя для меня стало страшнее имени Сатаны. Все это время он жил в монастыре Святых Андрея и Григория, но тайну его рождения я открыла ему лишь сегодня. Теперь эту тайну знаете и вы.

Аббатисе вновь потребовалась помощь сына. На полу кельи уже валялось несколько полотенец, пропитанных кровью умирающей.

— Позаботьтесь о нем, Ваше Святейшество. Он обучен грамоте и может быть полезен вам. Но… но я вас обманула, Ваше Святейшество. У меня к вам есть еще одна… дополнительная просьба.

Как кряхтенье умирающей папа воспринял смех, впервые за двадцать лет слетевший с губ аббатисы.

— Я прошу, чтобы тайна его рождения оставалась тайной. Но помните, что в его жилах, как и в ваших, также течет кровь Мароции.

Иоанн вздрогнул.

— Если мои мольбы не дойдут до слуха вашего, если слова Господа о любви к ближнему не дойдут до разума, то может хоть это, зов родной крови, дойдет до вашего сердца. Скажите же хоть слово, викарий Иисуса Христа!

— Уверен, что мое обещание молиться за вас вам ни к чему. Уверен, что Господь примет душу вашу, а мои ходатайства могут вам лишь навредить. Но я обещаю, что ваш сын не останется в этом мире без помощи моей и тайна его рождения будет сохранена, — сказал Иоанн и с этим словами направился к выходу, не видя смысла оставаться здесь более.

— Благодарю тебя, Господи! Ты позволил мне найти для него нужные слова, — услышал он, уже закрывая за собой дверь.

Возле ворот монастыря папа подозвал к себе скучающего Деодата и рассказал о признании Берты. Однако не стоит спешить с обвинением папы в том, что тайна сына аббатисы не продержалась и пятнадцати минут. Иоанн взял аналогичную клятву молчать с Деодата и перепоручил юного Бенедикта заботам главы городской милиции, которому Бенедикт, как и сам папа, приходился племянником. Дальше Деодата эта тайна уже в самом деле никуда не пойдет, а развитие отношений между опекуном и опекаемым в дальнейшем послужит сильно обеляющим душу аргументом для одного и счастливым лотерейным билетом для другого. Билетом, который однажды приведет сначала к епископской митре в Сутри, а затем к трону Святого Петра^[4] и самому мирному понтификату второй половины Десятого века.

* * * * *

Вернувшись в Ватикан, папа распорядился насчет обеда и поинтересовался судьбой Кресченция. Вызванный в папский триклиний Петр Империола сообщил, что некоторое время назад прибыл гонец от декарха шестого округа и сообщил, что самого Кресченция обнаружить не удалось, но под стражу взят его брат и по сию пору декарх остается в доме сенатора. Итогом и следствием доклада стал мощный удар по столу, нанесенный святейшей дланью понтифика, и разлившийся на скатерть кубок с вином.

— Силы ада! — закричал Иоанн. — Как ему удалось улизнуть? Почему молчали ваши соглядатаи, Деодат?

— Они сообщили, что все Кресченции эту ночь провели под одной крышей.

— Почему же тогда арестован лишь епископ, с которым нам при всем желании не удастся расправиться так, как он того заслуживает? Где сестры этого мерзавца?

— Не знаю, Ваше Святейшество, — смиренно отвечал Деодат.

— Кстати, мессер Петр, почему донесения о несостоявшемся аресте приходят сюда от какого-то декарха? Я же поручил исполнить приказ именно вам.

— Никакого приказа от Вашего Святейшества мне передано не было, — ответил Петр Империола и с интересом взглянул на Деодата.

— В чем дело, Деодат?

— Мы слишком спешили в монастырь Святой Марии, Ваше Святейшество, — ответил несколько испуганным голосом Деодат, — я не нашел быстро мессера Империолу и потому поручил исполнить приказ непосредственному подчиненному.

— Черт бы побрал эту старую ведьму, мою тетушку, — пробормотал папа, — из-за нее все пошло наперекосяк. Кастельман, где наконец обед? Несите скорее, а вас, мессеры, прошу разделить со мной трапезу, после чего мы таки навестим это поганое гнездо вместе.

Часа через полтора два десятка всадников поднялись на вершину Квиринала. Его Святейшество все это время по-прежнему оставался в военных одеждах, которые, очевидно, воодушевляли его и придавали дополнительной отваги. Подходя к дому Кресченция, он без устали раздавал распоряжения Деодату и Империоле относительно предстоящей осады и постоянно обращался к памяти отца, когда-то трижды отразившего набеги Гуго Арльского на Рим.

Прежде чем переступить порог, к папе был вызван командир небольшого отряда соглядатаев, с некоторых пор следящих за домом Кресченциев. Тот подтвердил, что все члены фамилии эту ночь провели в доме, а рано утром дом покинули сестры сенатора, но их сопровождение явно указывало на то, что эта поездка не является дальней. Сам же Кресченций из дома не выходил.

— Не могли ваши люди его проспать или прозевать? — спросил Иоанн.

— Вряд ли. Возле каждого выхода дежурят по трое наших людей. За весь день, помимо двух сеньор, выходили лишь шестеро пеших слуг, разошедшихся в разных направлениях. Мы не стали их преследовать.

— Может быть, напрасно. Когда это случилось?

— Около полудня.

— К тому времени ворота Рима уже должны были закрыться, — подсказал папе Деодат.

— Ну что ж, самое время заглянуть в это логово змей.

В трапезной дома папу со свитой встретили Бенедетто и епископ Иоанн. Понтифик отмахнулся от попытки епископа Нарни велеречиво приветствовать его, а декарх повторил свой доклад. Папа хмуро выслушал его и в заключение спросил:

— Где юные госпожи Мароция и Стефания?

— Мне ничего об этом не известно, — ответил декарх.

— А вы что скажете, ваше преподобие?

— Мне непонятно, почему вы интересуетесь ими, Ваше Святейшество.

— Ясно. Деодат, обыскать дом. Империола, найди здешнего мажордома, всыпь ему плетей и задай три вопроса: где его хозяин? где его госпожи? кто и зачем около полудня вышел из этого дома? Шевелитесь!

— Ваше Святейшество! — пролепетал епископ Нарни.

— Молчать! — рявкнул папа. — Декарх, вы остаетесь при его преподобии. Вы, быть может, оказались не слишком расторопны, но в остальном действовали правильно.

Бенедетто поклонился понтифику.

— Ваше Святейшество, я хотел бы сказать вам одну вещь… — Петр Империола попросил папу выйти во двор. Оставшись наедине, супрефект прошептал: — Знаете ли вы, что декарх Орсини долгое время служил в этом доме и прислуживал братьям, когда они еще были в отрочестве?

— Как? — ахнул папа. — И он до сих пор декарх Рима? Ну погоди, Деодат, ты мне ответишь за это!

— Мессер Бенедетто Орсини славный воин и никаких нареканий по службе никогда не имел. Это тоже следует признать.

— Ну что ж, проверим. А сейчас займись дворецким. Вытряси из него все, если хочешь стать главой римской милиции.

Понтифик выбрал наиболее удачный стимул для супрефекта. Очень скоро над двором дома Кресченциев раздались душераздирающие вопли, люди Империолы не только нещадно высекли несчастного Витторио, но и принялись поджаривать ему пятки. Присутствующие в триклинии сидели молча, каждый из них прислушивался к стонам, доносящимся со двора, — кто с содроганием и сочувствием, кто с удовлетворением от добросовестно выполняемой работы. Наконец в триклиний вошел Империола.

— Этот пес говорит о том, что его хозяин выскользнул около полудня вместе со слугами. Он был без коня и, видимо, рассчитывает спрятаться в Риме. Сестры хозяина уехали в Рим утром за покупками, и слуги были посланы епископом за тем, чтобы найти их и сказать, чтобы они также растворились в городе и не возвращались сюда. С вашего разрешения я задал этому псу еще один вопрос — разговаривал ли хозяин с мессером Орсини. Дворецкий ответил, что точно не видел, хотя когда мессер декарх вошел в этот дом, его хозяин был еще здесь.

— Благодарю за отменную работу, мессер Империола. Ну а я хочу сам спросить моего верного декарха, разговаривал ли он с хозяином дома.

— Нет, Ваше Святейшество. Я разговаривал только с его преподобием. Однако могу сказать, что его преподобие не раз покидал меня, ссылаясь на необходимость вести службы.

— Иными словами, в эти моменты его преподобие мог разговаривать с братом и договариваться о плане их действий.

— Так и было, Ваше Святейшество, — ответил, гордо выпрямившись, епископ Нарни. — Я в чем-то виноват?

— Понимаю, что митра придает вам смелости, ваше преподобие. Но уверяю, что дело нескольких часов — лишить вас сана и сослать в монастырь. Спросите у бывших епископов Порто и Остии. Ну а пока я намерен оставить вам в компаньоны на сегодняшний вечер мессера Бенедетто, а вас, мессер, обязываю немедленно известить меня, если прекрасные фурии этого жилища вдруг заявятся сюда. Я намерен заночевать в старом доме моего отца на Широкой улице, а до наступления ночи я буду ждать от вас новостей в соседнем монастыре Марии Минервы.

— Что вам до наших сестер, Ваше Святейшество? — зло спросил епископ Нарни.

— Одна из них сенатриса Рима, лицо влиятельное в нашем городе. Но, как показали события последних дней, ведущее Рим к гибели. Она так же подлежит аресту, как и ваш брат. Доброй ночи, ваше преподобие! Не могу отблагодарить вас за стол, которым вы поскупились встретить Раба рабов Божьих, хотя, с другой стороны, я бы сам отказался от любого угощения в вашем доме.

— Стоит ли еще раз довериться этому Орсини? — прошептал Империола, когда папа со свитой уже покинули дом Кресченциев.

— Я бы сказал, не «довериться», а «проверить», мой дорогой Империола. А проверить действительно стоит. Расположите наших людей вокруг дома, сами же мы действительно воспользуемся гостеприимством монастыря Святой Марии. Интересно, кто первый, Бенедетто или ваша охрана, сообщит мне о приезде этих девиц?

— А если слуги найдут их в Риме?

— Будет печально. Тогда все наши хлопоты окажутся пустыми. Но я не могу упустить подобного шанса.

— Шанса на что?

— Неважно, мессер супрефект, — нахмурился папа. — Деодат, седлайте коней, мы возвращаемся в монастырь.

В монастыре Святой Марии приезд папы стряхнул печальное уныние с его обитателей. В районе трех часов дня преставилась аббатиса Берта, и все сестры монастыря оставшийся день собирались провести в молитвах. Однако отказать просьбам папы в ужине для него самого и его людей монахини, естественно, не посмели, тем более что сам понтифик обычное человеческое желание подкрепиться и отдохнуть в подходящем для этого месте замаскировал под необходимость отдать последний долг родной тете. Сын аббатисы, по-прежнему остававшийся подле нее, даже разрыдался от такой широты души папы Иоанна, на что тот быстренько отфутболил его к Деодату, отныне становившемуся его опекуном. Деодат дал молодому человеку место за трапезным столом рядом с собой, то есть в непосредственной близости от понтифика, и Бенедикт остался весьма удивлен тем, что папа приступил к трапезе, не воздав хвалы Господу, пославшему тому сегодня очередной хлеб насущный.

Однако в дальнейшем папа вел себя очень строго. Он сурово пресек попытку свиты подпеть голосам монахинь, начавшим в церкви монастыря очередную службу, и все время в нетерпении поглядывал на ворота аббатства. В этот момент он более всего был похож на рыбака, запустившего на ночь донку и теперь ожидавшего с минуты на минуту вожделенного звона колокольчика.

Колокольчик прозвенел, когда уже порядком стемнело. В ворота монастыря застучали, и вскоре перед папой предстал соглядатай, докладывавший ему сегодня перед входом в дом Кресченциев.

— Приехали обе госпожи, Ваше Святейшество!

— Ха! — воскликнул папа и в восторге даже крутнулся на пятках вокруг своей оси. — Попалась рыбка! Едем, немедленно.

— Заметьте, Ваше Святейшество, мессер Бенедетто Орсини молчит, — вкрадчиво подлил яда Империола.

— С этим лжецом мы разберемся после. Вперед, мессеры, нас ждут два сладких подарка!

Через четверть часа люди папы вновь оцепили дом Кресченциев. В комнатах горели огни, мелькали чьи-то тени, во всем доме чувствовалось немалое оживление. На сей раз понтифика никто не встретил, а ворота оказались закрыты и для верности подперты чем-то изнутри. Папа приказал протрубить в рог, но к ним никто не вышел, а суматоха в доме заметно усилилась.

— Мессер Орсини, ау! Вас взяли в плен две милые сестренки? Что же вы молчите, почему не отвечаете своему господину? Люди, рубите ворота! Не видите, нам не открывают?

Пока папские слуги рубили ворота сенаторской усадьбы, в соседних домах начали зажигаться огни, их обитатели боязливо вглядывались в быстро сгущающуюся темноту и пытались понять, представляет ли этот шум угрозу лично для них. Вскоре эти огни стали так же стремительно гаснуть, обыватели, как обычно, предпочли не вмешиваться, хотя из соседнего дома вскоре раздались истошные крики:

— Нападение, нападение! Пожар, помогите! Нападение!

Разломав ворота, папские опричники хлынули во двор. Никто не оказывал сопротивления, дом горел огнями, но на первом этаже уже никого не было, местная дворня, видимо повинуясь какому-то приказу, по неизвестным коридорам бежала из дома. Только на втором этаже нападавшие заметили чьи-то тени.

— Туда! — скомандовал папа и сам в числе первых бросился наверх, предвкушая скорую и унизительную расплату своим давним врагам.

Прямо перед ним торопливо закрылись двери в одну из спален. Папа не сумел удержать дьявольского хохота и, выхватив у одного из слуг топор, принялся лично рубить дубовую дверь. Девичьи жалобные крики, доносившиеся из спальни, только раззадоривали его.

— Сейчас, сейчас, мои курочки! Потерпите еще немного! — кричал он.

Наконец и эти двери разлетелись в щепки. В спальне оказались две насмерть перепуганные служанки. Папа поднес к лицу каждой факел, чтобы хорошенько рассмотреть их, и выругался от досады.

— Нет-нет, здесь есть еще кое-кто! — подбодрил его Империола. Он заглянул под кровати и из-под ложа одной из них вытащил за ногу остервенело завизжавшую Мароцию.

— Перевернуть все вверх дном! Здесь есть и вторая. Милая Стефания, где ты прячешься, ответь! Ну ответь же, прелестная сучка! Империола, ломай шкафы!

Империола бросился исполнять приказ, а Мароцию, упавшую в обморок, подхватил Деодат с отчего-то мертвенно побледневшим лицом. Еще более бледное лицо было у юного Бенедикта, которого Деодат за каким-то чертом взял с собой. Аколит, видя разворачивающееся на его глазах чудовищное преступление, был сам близок к обмороку.

— Здесь нет никого, — подытожил обыск Империола.

Папа подошел к бесчувственной Мароции, висевшей на руках у Деодата, и отвесил ей пару пощечин. Девушка пришла в себя, и насильник в тиаре разорвал ей на груди платье и влил ей в рот полный кубок вина, так что та поперхнулась.

— Где твоя сестра? — спросил он и еще раз ударил Мароцию по щеке.

— Она в капелле! Смилуйтесь! — пискнула одна из служанок.

Папа швырнул Мароцию на постель, но тут его за руку схватил Деодат.

— Ваше Святейшество! Брат Октавиан! Подарите ее мне!

— Ты сегодня наделал кучу глупостей, Деодат, но разве я могу забыть, кто мы друг другу? Я помню, как она понравилась тебе еще на коронации Оттона. Забирай, но если вдруг ее сестра все-таки сбежала, я вернусь к вам, и, уж не взыщи, мы позабавимся втроем. Империола, срочно всех людей в капеллу! А ты, мой милый, что застыл в дверях? — увидел он вдруг кузена Бенедикта и, поглядев туда, куда были устремлены округлившиеся глаза аколита, расхохотался. — Оставайся, здесь есть еще служанки, одна из них вроде недурна.

Уходя по коридору прочь, папа услышал, как в спальне вновь дико закричала Мароция.

— Молодец, Деодат! Этим ремеслом ты владеешь отменно, — усмехнулся понтифик.

Капелла примыкала к дому Кресченциев снаружи, и чтобы попасть в нее, надо было пройти по узкому и неприметному глазу коридору. Возле капеллы находилась небольшая площадь — не площадь, а скорее поляна с плотно утрамбованной людскими ногами землей. К удивлению и досаде папы, возле капеллы скопилось несколько десятков людей — по всей видимости, слуги Кресченциев. Появление непрошеных гостей паства встретила глухим ропотом, но никто не посмел обороняться.

— Где сенатриса Стефания? — громко вопросил папа, обводя толпу взглядом, в котором никто бы не заподозрил благословения собравшимся.

— В капелле, — сдался самый малодушный из дворни.

Папа, Империола и несколько слуг, распихивая людей в стороны, протиснулись в небольшую капеллу. У алтаря стоял его преподобие епископ Нарни. Увидев понтифика, епископ немного съежился, но тем не менее продолжил службу негромким, слегка треснувшим от испуга голосом. Папа со свитой приближались к нему, внимательно оглядывая присутствующих, в такой тесноте немудрено было спрятаться.

— Пришли ли вы в храм добровольно и является ли ваше желание вступить в законный брак искренним и свободным? — услышал папа голос епископа.

— Стойте, остановитесь! Я приказываю прекратить таинство! — крикнул папа, но в ответ услышал лишь угрожающий ропот со всех сторон, а слуги заметно сомкнули пространство перед ним.

— Готовы ли вы хранить верность друг другу в болезни и здравии, в счастье и в несчастии, до конца своей жизни?

Папа уже обо всем догадался. Он увяз в толпе на самом подступе к новобрачным и сейчас только отчаянно тянул вперед руку, пытаясь добраться до невесты, чья голова была скрыта мафорием.

— Имеете ли вы намерение с любовью и благодарностью принимать детей, которых пошлет вам Бог, и воспитывать их согласно учению церкви?

Сейчас понтифик даже услышал утвердительный ответ от обоих новобрачных. Он совершил еще одно усилие и таки сорвал мафорий с головы невесты. В ответ на него блеснули черные бездонные глаза.

— Будь ты проклята! Будь ты навеки проклята! — благословил брачующихся верховный иерарх католического мира.

Путь вон из капеллы оказался намного проще. Толпа расступилась перед главой Церкви, словно перед хищным зверем, боясь встретиться с ним взглядом. Уже на самом пороге папа обернулся и крикнул Стефании:

— Кто твой избранник, сенатриса? Пусть наберется смелости и откроет лицо!

Жених Стефании обернулся на эти слова.

— Поздравляю вас, мессер декарх! Поздравляю вас, сенатриса! — язвительно ответил папа. — Я позабочусь, чтобы свадебный подарок от Святого престола вы запомнили на всю жизнь.

Выйдя на площадь перед капеллой, он первым делом подозвал Петра Империолу.

— Как жаль, что я не послушал тебя сразу насчет этого Орсини. Впрочем, она бы все равно нашла с кем обвенчаться. Даже с бродягой, лишь бы не достаться мне.

— Что теперь делать, Ваше Святейшество?

— Подождем, когда бывший епископ закончит обряд над бывшей сенатрисой и бывшим декархом. Затем всю эту святую троицу препроводить в замок Ангела. Сенатриса и декарх арестованы за измену Риму, их вина очевидна, а для епископа обвинение придумаю чуть позже. Где Деодат?

— Как «где»? Милуется наверху, — усмехнулся Империола.

— А, ну да, я и забыл. Однако наш Деодат очень удачлив сегодня. Куда более удачлив, чем я. Это нехорошо.

Папа говорил короткими фразами, только сейчас он почувствовал смертельную усталость. Усталость особенно тяжело ощущается в те дни, когда вожделенная цель так и остается недосягаемой. Перед понтификом положили на землю конское седло, и папа камнем плюхнулся на него.

— С завтрашнего дня ты глава римской милиции, Империола, — проговорил папа, с опустошенным взглядом смотря себе под ноги, — а завтра уже вот-вот начнется.

Послышался звук рога. В дом Кресченция, очевидно, прибыл новый гость.

— А это еще кто? Я смотрю, гости в эту милую обитель являются и днем, и ночью.

Однако папа ошибся. Очень скоро он услышал, как зовут его самого.

— Ваше Святейшество! Где Его Святейшество?

Перед ним возник запыхавшийся римский стражник.

— Говори скорее, что случилось?

— Беда! Измена! В Рим вошли дружины Оттона!

— Как! Откуда? Мне говорили, что он в трех днях пути от Рима.

— Может, это воины епископа Отгара? — спросил Петр Империола.

— Не могу сказать, — выдыхал слова гонец, — только знаю, что Номентанская стража открыла ворота и германцы уже в городе.

— Я бы сказал, не просто в городе, они в десяти минутах езды от нас, — заметил Империола.

— Силы ада! — воскликнул папа и с безумной яростью оглядел людей, все так же плотно стоявших у капеллы. Его настроение прочувствовал Империола и начал шептать ему на ухо:

— Будьте благоразумны, Ваше Святейшество. В любую минуту германцы могут быть здесь. Нас предали, и этот декарх один из главных действующих лиц, ведь стража Номентанских ворот подчиняется непосредственно ему. Не тратьте время на эту женщину, сколь желанна она для вас ни была. Срочно в Город Льва, это теперь единственное место, где вы можете чувствовать себя под защитой.

И, как истый римлянин, новый глава городской милиции не мог не закончить свою речь на патетической ноте:

— Несчастье! Пал великий Рим!

* * * * *

— Ничего не бойтесь, прекрасная дева, я не причиню вам вреда.

Мароция стала медленно приподниматься с постели, на которую ее бросил грозный понтифик. Она не верила своим ушам, по-прежнему затравленно глядела на Деодата и не смогла сдержать нового испуганного вскрика, когда тот неожиданно преклонил колена у ее ложа, едва только папа Иоанн со своими злодеями покинул пределы женской спальни.

— Да благословит вас Господь, благородный милес, — сказала одна из служанок.

— Не приписывайте мне черт, которых у меня никогда не было, верная слуга, — ответил Деодат, — я солгу, если начну уверять, что никогда не брал дев и жен силой. Но сегодня, видит Бог, я готов был сложить голову за вас, прекрасная Мароция, и обнажить свой меч против человека, которому всем обязан, лишь бы честь ваша была сохранена.

— Чем или кому я обязана вашему порыву, мессер Деодат? — Мароция наконец нашла в себе силы говорить.

— Себе, только себе, моя королева! С тех пор как я увидел вас, мое сердце мне не принадлежит. Только вам, только вам, моя королева!

Деодат достал из-за пазухи какой-то комочек.

— Помните, откуда это?

Мароция слабо улыбнулась. Это был комок грязи, которым она прошлой весной «наградила» пошляка Деодата после турнира в Лукке.

— Я храню это как единственный подарок от вас.

— Вы либо чудовищно обманываете меня, либо моя служанка все-таки права.

— Я точно не обманываю вас, и если бы у нас было время, я перецеловал бы все страницы Священного Писания, лишь бы вы поверили мне. Но уходите, скорее уходите, не слушайте меня более, ибо, удерживая вас, я веду вас к погибели. Мессер Бенедикт, — обратился он к своему новому воспитаннику, — ведь мы с вами будем молчать о том, что здесь было и чего не было?

— Я так же, как эта прекрасная дева, восхищен вашим поступком, мессер Деодат, — пылко ответил юный аколит.

— Ни слова более. Прощайте, прекрасная Мароция, и да хранит вас Бог! Скажите только, имею ли я надежду вскоре вас увидеть? Что скажут ваши братья, после всего того, что здесь произошло?

— Я не могу что-то обещать за них, мессер Деодат. Но я до последнего мгновения жизни буду помнить ваш поступок. Прощайте же, славный мессер Деодат, Бог в душе вашей сегодня одолел Левиафана!

^[1] Ф. Грегоровиус «История города Рима в Средние века» Книга 2. Глава 5.

[2] «На каждый вопрос есть ответ» (лат.).

^[3] Отгар (? — 970) — князь-епископ Шпейера (960-970).

^[4] Бенедикт VII (? — 983) — римский папа (974-983).