Эпизод 28.

Эпизод 28. 1717-й год с даты основания Рима, 2-й год правления императора Запада Оттона Первого, 1-й год правления базилевса Никифора Второго Фоки (август 963 года от Рождества Христова).

Почти за сто лет до описываемых событий, в последние годы понтификата великого папы Николая, к Латеранскому дворцу с богатыми дарами явилась причудливая делегация болгарского князя Бориса. Годом ранее болгарский правитель принял крещение по греческому обряду, но, в силу беспрестанных войн с Византией и по причине патриаршества в те годы своенравного Фотия, Борис обратился к папе с просьбой принять его подданных под крыло Римской церкви. Николай, разумеется, не мог не воспользоваться таким прекрасным поводом еще разок пребольно уколоть Фотия, которого он отлучил от церкви тремя годами ранее. Немедленно было снаряжено ответное посольство, которое возглавили два высокопреподобия, епископ Популонии Павел и печально знаменитый Формоз, на тот момент епископ Порто. Вся делегация насчитывала около тридцати человек, в числе которых нашлось место молодому писарю по имени Орсо^[1], чья внешность весьма точно соответствовала имени, но никак не роду деятельности.

Миссия в Болгарию имела грандиозный успех, пусть, как потом выяснилось, весьма скоротечный. Константинополь брызгал слюной и желчью, патриарх Фотий в бессильной ярости ответно отлучил папу Николая от церкви, в то время как воинственные болгары толпами принимали крещение из рук Павла и Формоза, а сам князь Борис и его вельможи не скупились на подарки Святому престолу и лично его легатам. Кому-то необходимо было поручить вести реестр принимаемых даров, и выбор Формоза пал на толкового писаря.

Спустя год делегация вернулась в Рим, но Орсо остался при Формозе, став его личным секретарем и, вероятно, доверенным казначеем. Злопыхатели епископа, коих он за свою жизнь наплодил великое множество, утверждали, что Формоз присвоил себе немалую долю даров болгарского монарха, и именно этим объясняли вдруг возросшие амбиции епископа Порто, возле которого начала собираться настоящая партия из числа духовенства, недовольного политикой Иоанна Восьмого Гундо, к тому времени сменившего на Святом престоле Николая и его преемника Адриана Второго. В этом противостоянии с Римом Формоз, как и Фотий, также доигрался до отлучения и тем не менее сумел сохранить и свой авторитет, и своих сторонников, в чем злые языки немедленно увидели влияние болгарского золота. Нам недосуг спорить, являлось ли это истиной или клеветой, ибо в данном случае более интересным представляется биография его секретаря, который к тому моменту, не оставляя до конца двор Формоза, занялся приобретением в Риме торговых лавок и школ. Вполне возможно, что коммерческие успехи пронырливого Орсо пришлись весьма кстати Формозу при его восхождении на Святой престол, состоявшемся в октябре 891 года. Не исключено, что падение Формоза спустя пять лет было во многом обусловлено преждевременной кончиной его бывшего секретаря, вместе с чем прекратилась и финансовая подпитка.

Взросление Орсо Второго, старшего сына папского секретаря, пришлось на те беспокойные годы, когда папы сменялись по несколько раз в году. С завершением этой чехарды на Святом престоле наблюдательный глаз Орсо подметил тенденцию к ослаблению греческого влияния в Риме, и ему в голову пришла идея купить и отремонтировать два жалких римских корабля, что без дела барахтались в Центумцеллах. Вскоре обновленная «флотилия» Орсо приняла первые торговые заказы, поступившие, естественно, от Святого престола, на котором в то время восседал предприимчивый Сергий Третий. Корабли Орсо начали регулярно выходить в Срединное море, а расширение торговли при папе Иоанне Тоссиньяно и папах Мароции позволили Орсо увеличить свой флот до шести кораблей. Один из них, к слову, частенько заруливал в порт Александрии, куда его направляла за чудесными травами великая римская сенатриса. Главным же образом корабли негоцианта везли на Восток оружие и меха, а обратно ткани, краски, пряности и фрукты.

Дела у Орсо Второго шли в гору ровно до того момента, пока в один злосчастный день часть его флотилии не нарвалась на арабских пиратов. Два корабля были потоплены, третий был взят на абордаж и уведен в Магриб. В другое время талантливый негоциант нордически отнесся бы к подобного рода потерям, но Орсо Второй уже был стар и все более мечтал о покое, да к тому же Рим к тому моменту перешел на почти постоянное осадное положение: воцарившийся в Риме Альберих испортил отношения как с итальянским королем, так и с базилевсом, и римские корабли перестали быть желанным гостем во многих торговых портах. Последней удачей старого Орсо стала продажа остатков его флота пизанским купцам.

Третий Орсо из этого рода, помимо тщеславия, ничем не отличался от достойных предков. Располагая накопленным капиталом и оглядевшись по сторонам, он предпринял маневр, частенько выполняемый как до так и после него удачливыми, но низкородными торговцами. Новому Орсо захотелось признания его римским обществом, признания, которого его семья уже давно заслужила. Но как обратить на себя внимание этой чванливой, хотя и часто щеголяющей в рваной одежде, этой высокомерной, но неграмотной знати, кичащейся принадлежностью к фамилиям, составившим честь и славу античного Рима? Как заставить их хотя бы пустить к себе на порог их обветшалых домов? И Орсо Третий начал потихоньку ссуживать знатным римлянам деньги. Те охотно откликнулись на его оферты, ибо постоянно испытывали муки совести, обращаясь к потомкам распявших Христа, монополизировавших в Риме ростовщичество, а тут деньги выдавал как-никак их соратник по Вере. Орсо гибко и хитро подходил к каждому клиенту, в связи с чем более знатный римский квирит получал более низкий процент или более продолжительную рассрочку, а в отдельных случаях даже выдавалась беспроцентная ссуда. Имя Орсо замелькало в римских домах и вскорости дошло до самых влиятельных в Риме лиц, то есть сенаторов.

Редкое строительство в любые времена обходится без превышения первоначальной сметы. Не обошла доля сия и строительство замка в Тускулуме, которое вели сенатор Кресченций по прозвищу Мраморная Лошадь и его супруга сенатриса Теодора. Кресченцию в трудный момент порекомендовали Орсо, и сенатор оказался впечатлен услужливостью этого протобанкира. Ссуда, естественно, оказалась беспроцентной, строительство было доведено до конца, а в качестве вознаграждения Кресченций взял в свою личную охрану сыновей ростовщика — старшего Орсо и младшего Бенедетто. Таким образом, семья Орсо полноправно вошла в число римских нобилей^[2], и, как следствие, их род получил право обзавестись фамилией Орсини.

В те годы среди римского патрициата, видимо в силу республиканских античных традиций, возрождаемых и насаждаемых Мароцией и Альберихом, возникла мода присваивать своим фамилиям родство с самыми великими героями в истории их славного города. Никаких исследований на эту тему не проводилось да и не могло проводиться по причине отсутствия ведения архивов на протяжении нескольких веков. Присвоение древних имен велось либо на основании сходства в звучании, либо, что чаще, на основании проживания в их домах или по соседству. Дополнительный импульс к поиску знаменитых предков придала интронизация папы Агапита, который принадлежал к роду Анициев, пожалуй единственной фамилии, сохранившейся с античных времен, чье генеалогическое древо худо-бедно еще можно было проследить. Эта мода распространилась вплоть до самых высших эшелонов римской власти. Сколь безапелляционно, столь и бездоказательно род Мароции, Альбериха и их потомков, Тускулумских графов и Колонна, стал вестись от Октавия Мамилия^[3], древнего правителя Тускулума и союзника последнего римского царя. Кресченции не остались в долгу и в качестве основателя их рода извлекли на свет Божий некоего Крискента из рода Элиев^[4], по древности равнозначного Мамилию. Менее влиятельные лица должны были искать предков не так глубоко, и во времена Альбериха в Риме вновь воскресли из небытия фамилии Корнелиев, Лукрециев, Валериев. Семья же Орсини, например, скромно выбрала в качестве первоисточника род Юлиев — Клавдиев, то есть своим предком указала ни много ни мало самого Цезаря. Как, отчего, на каком основании — спросите у их нынешних потомков, ведь таково предание этой семьи. Справедливости ради стоит отметить, что эта легенда стала активно эксплуатироваться семьей Орсини много позже Десятого века, в годы, когда она действительно стала одной из могущественных семей Рима. Может, к тому моменту у них уже просто не было выбора, а на род Юлиев — Клавдиев просто не нашлось смельчака покуситься?

Последние годы правления Альбериха и интронизация Иоанна Двенадцатого нанесли только-только вставшей на ноги семье Орсини тяжелые удары, отбросившие эту семью обратно на римские задворки. Сначала умер Орсо Третий, еще в расцвете сил его подстерегла неизвестная болезнь. Вместе с ним завершилась и часть истории рода, связанная с купечеством. Затем погиб Орсо Четвертый, он разделил участь своего господина, сенатора Кресченция, при неизвестных обстоятельствах убитого во время папского похода в Греческую Лангобардию. Оставшийся в живых мессер Бенедетто Орсини еще до этих печальных событий был назначен охранником сыновей сенатора, тогда он воспринял это назначение с нескрываемой горечью, но на самом деле оно, вероятно, спасло ему жизнь и не позволило пресечься славной истории рода Орсини в самом зародыше. Как верный слуга и смелый, сильный, как все его «медвежьи» родственники, воин, он готов был последовать за младшим Кресченцием, его братом и сестрами в ссылку в Террачину, но Кресченций дальновидно оставил Бенедетто в Риме, рассчитывая на его преданность и ум. В последующие годы карьера Бенедетто Орсини развивалась медленно, но к моменту прихода Оттона он все-таки успел дослужиться до декарха Alta semita, шестого римского округа, или третьего церковного округа согласно новым-старым уложениям папы Иоанна.

В ведении мессера Бенедетто были ночное патрулирование округа, с юга и запада ограниченного Квиринальским, Виминальским и Эсквилинским холмами, и контроль человеческих и товарных потоков через Пинчианские, Саларские и Номентанские ворота. Это были основные людские и материальные потоки, питающие Рим, через ворота этого округа проходило людей больше, чем через все остальные ворота Рима вместе взятые, но право слово, то были далеко не самые желаемые гости Рима. Знать с севера предпочитала для въезда, как правило, ворота Фламиния, знать с юга — Остийские ворота или ворота Святого Себастьяна. А через ворота шестого округа густым потоком, перемешивающимся и переругивающимся, туда и обратно шныряло простонародье и паломники, даже купцы с их обозами предпочитали сделать лишние несколько миль в объезд, лишь бы не застрять в этом людском водовороте.

Последним, кстати, согласно указам префекта приходилось вносить плату за проезд, что приятно разнообразило жизнь стражникам соседних округов. Бенедетто же и его людям целыми днями приходилось иметь дело с голодранцами, и потому последний из Орсини страшно завидовал своим коллегам, декархам соседних округов, которым приходится иметь дело с более деликатной и благодарной публикой, причем за то же, что у Бенедетто, жалованье. Перед его же глазами весь день мельтешили изможденные оборванцы с неизменной сказкой о своем трепетном желании увидеть могилы апостолов, либо люди с опасным блеском в глазах и опять все с той же сказкой на устах. От всех них Бенедетто требовал какого-либо документа. Иной раз ему совали письмо от какого-то безвестного аббата из безвестного монастыря, но еще чаще приходилось выслушивать скулеж о неизвестной, но благодатной силе, однажды приказавшей очередному оборванцу идти в Рим за спасением своей никчемной души. Еще недавно приходилось пускать в Рим практически всех подряд, таково было распоряжение милосердных пап наподобие Бенедикта Четвертого или Льва Пятого, но уже начиная с Сергия Третьего со всех, даже самых убедительно и фанатично выглядевших паломников, приказано было брать по денарию и записывать адрес их предстоящего местожительства в Риме. Первая часть указа выполнялась с энтузиазмом и неукоснительно, со вторым постоянно возникали сложности, ибо подавляющее большинство приезжих понятия не имело, где им предстоит жить, и простодушно отвечало, что рассчитывает на милость Божью.

Монотонное течение будней декарха шестого округа было нарушено с приходом Оттона, точнее, с возвращением в Рим Кресченциев. Старший сын не забыл о своем охраннике, разыскал его, выслушал все его жалобы на жизнь, после чего мягко отказал ему в возвращении в свиту, пообещав скорое избавление от рутинной службы и предложив еще немного потерпеть. Вскоре Кресченций уехал из Рима на войну с Беренгарием, а у мессера Бенедетто, чей возраст подходил к тридцатилетнему рубежу, пределу большинства юношеских мечтаний и амбиций, начался период жесткой депрессии.

В начале июня 963 года декарх получил письмо от недавнего господина. Кресченций давал ему поручение, полностью входящее в профессиональные обязанности Бенедетто. О содержании письма Бенедетто поведал нескольким доверенным людям из числа стражи вверенных ему ворот. После чего декарх и его люди принялись неусыпно дежурить у сторожевых башен Рима и пропускать через себя весь входящий людской поток. В рвении своем они стали похожи на намывателей золота, дни напролет стоявших с ситом возле бурной реки, но покуда ловивших исключительно порожняк.

Следуя рекомендациям Кресченция, декарх также усилил контроль за записями всех людей, и его требования начали приводить к постоянным скандалам, связанным с отказом во въезде подозрительным гостям. Получая весть о новом скандале, Бенедетто выезжал на место, внимательно рассматривал рассерженных гостей Рима и… как правило, допускал их в город.

Вот и сегодня возник новый конфликт у Номентанских ворот, куда прибыла большая группа паломников якобы из Фриули. Возглавлял группу мелкий монашек, злобно щурившийся на римскую стражу и обещая муки ада тем, кто задерживает смиренных людей на пути к спасению.

— Что за люди с вами? — перебил его проклятия Бенедетто, внимательно окидывая взглядом около трех десятков человеческих столбиков, смиренно или скрытно погрузивших лица внутрь своих капюшонов.

— Двадцать семь добрых, но тяготящихся грехами душ родом из славного Фриули, — отвечал монах.

— Свободные ли это люди?

— Да, и у всех есть разрешительное письмо от их господина, его высокопреподобия отца Энгельфреда^[5]. С благословением.

— Очень хорошо, — сказал Бенедетто и обернулся к начальнику стражи ворот. Тот увидел на лице начальника признательную улыбку. В самом деле, причина для подозрений у его помощника, безусловно, была. Нечасто приходилось видеть идеально выправленные документы у лиц, проходящих через Номентанские ворота. Еще реже встречались паломники с такой добротной одеждой и, главное, обувью, — у паломников обувь зачастую отсутствовала напрочь. Фигурами же пришедшие были слишком крепки и скорее похожи на воинов, чем на постящихся много дней. Почему же вы не пришли к Фламиниевым воротам, гости дорогие? Не затем ли, чтобы попробовать затеряться в толпе?

— Покажите ваши лица, — приказал Бенедетто, и от его глаз не укрылось, с какой растерянностью оглянулся на своих собратьев монах и что все гости скинули свои капюшоны только после того, как это сделал один из них.

— Есть ли при вас оружие?

Несколько монахов, человек пять-шесть, вытащили кинжалы и положили их перед декархом. Бенедетто оценил хорошее качество оружия.

— Могу я взглянуть на письмо от патриарха Аквилеи?

Монах с готовностью протянул ему пергамент, хороший пергамент. Бенедетто сделал вид, что читает, на самом деле он лихорадочно соображал, что ему предпринять. В Рим собирается войти достаточно многочисленный отряд, пусть и вооруженный всего лишь кинжалами. В городе, если у тебя есть деньги, можно купить любого рода оружие, и при одном взгляде на этих паломников несложно было догадаться, что деньги у прибывших имеются. Как слуге римской милиции и верному солдату папы, хозяина Рима, у него имелись основания для задержания и допроса гостей, но его предыдущий хозяин, молодой Кресченций, предупреждал о подобном и просил поступить иначе.

— Где вы намерены остановиться в Риме? — спросил Бенедетто.

— В монастыре Святых Бонифация и Алексея на Авентинском холме, — старательно выпалил монах, пожалуй слишком старательно, чтобы спрашивающий с пристрастием не заподозрил бы его в заучивании.

«И хорошо знают Рим, однако!» — продолжал мучиться с решением декарх Бенедетто. Он протомил паломников еще несколько минут, пока те не начали в недоумении переглядываться между собой. Спокойствие сохранял только один из них, молодой человек с аккуратно стриженной черной бородкой и взглядом, в котором смирения было столь же мало, сколь в статуе Марка Аврелия. На недавнюю просьбу Бенедетто открыть лица он откликнулся первым.

— Romae excipit hospites, ut amicis^[6]! — наконец произнес Бенедетто. — Проходите, гости Рима, пользуйтесь благами священного города, трепещите от величия и истории его! Сим городом управляет иерарх мира, наместник апостола, добрый брат и слуга ваш!

Проводив паломников взглядом, декарх обратился к помощнику:

— Проводи их и обрати внимание на того, кто заплатит пошлину за въезд. И купят ли они городской план.

Через короткое время помощник вернулся к Бенедетто с отчетом. Декарх не ошибся, заплатил именно тот человек с бородкой. А вот карту Рима, предтечу Mirabilia Urbis Romae^[7], примечательное новшество, введенное Альберихом, на пергаменте которой были нанесены ориентиры для поиска основных христианских достопримечательностей города, псевдопаломники брать отказались.

— Воздай хвалу Господу, мой друг Андреа, ты заслужил награду. Но я попрошу тебя еще об одной услуге. На несколько дней я освобожу тебя от службы, жалованье твое тебе будет возмещено за эти дни втрое. Бери двух помощников и немедленно скачи в Нарни, к мессеру Кресченцию, он гостит в доме местного епископа, его родного брата Иоанна. Сообщи, что человек, похожий по описанию на того, кто указан был в его письме, этим днем вошел в Рим.

^[1] Орсо (Урсус) с итальянского (латинского) переводится как «медведь».

^[2] Нобиль — аристократ, представитель знати.

^[3] Октавий Мамилий (? — ок. 496 г. до н. э.) — правитель Тускулума и глава Латинского союза.

^[4] Род Элиев известен с V века до н. э. К этому роду принадлежали античные императоры Адриан и Коммод.

^[5] Энгельфред (? — 963), патриарх Аквилеи (944-963).

^[6] Рим приветствует гостей как друзей (лат.).

^[7] Mirabilia Urbis Romae («Чудеса города Рима») — старинный путеводитель по Риму, составленный в середине XII века.