Эпизод 38.

Эпизод 38. 1718-й год с даты основания Рима, 3-й год правления императора Запада Оттона Первого, 1-й год правления базилевса Никифора Второго Фоки (5 мая 964 года от Рождества Христова).

Пошла уже третья неделя, как мессер Деодат, личный телохранитель Его Святейшества, каждый день заканчивал буквально не чувствуя под собой ног. Куда девались те благословенные денечки, когда он сам и его дражайший патрон были беззаботны и легкомысленны, когда не нужно было опасаться лишнего кубка вина из-за боязни предстать назавтра перед подчиненными с мутью во взоре, когда тебе позволялось спать до полудня, а проснувшись, отведать тонизирующих ласк той, что приглянулась тебе накануне? Теперь все это казалось далеким прошлым, как будто другой жизнью, а настоящее меж тем изматывало своей рутиной, непрекращающейся погоней за чем-то недостижимым глазу, тревогами и страхом за будущее.

О пирах было забыто. Отныне Его Святейшество каждый день требовал к себе всех соратников уже к терции^[1] и с каждого теперь требовал отчета за ночь согласно его зоне ответственности. Затем начинался долгий объезд стен города, Его Святейшество лично обходил строй стражников, выслушивал их жалобы на еду, одежду и оружие, а также лично допрашивал начальников стражи ворот о новостях и подозрительных гостях. После этого папа, как правило, направлялся в ближайшую от его сегодняшнего маршрута базилику, служил или не служил мессу, коротко и скучно обедал, а вечером встречался с декархами, чья очередь теперь наступала отчитываться. Все окружение втихомолку изумлялось той кипучей энергии, что вдруг обуяла Иоанна, некоторые находили ее излишней, кое-кто усматривал в ней признаки недоверия папы к ближайшим слугам, но все сходились во мнении, что, вернувшись из Тускулума, папа наконец повзрослел и в нем пробудились задатки неплохого воина и руководителя. Иоанна невероятно воодушевила его стремительная победа в Риме, залогом чему явилась тщательная проработка плана по возвращению себе Святого престола и уважительное внимание к мелочам, таким, например, как мнение римского плебса. Вот почему папа теперь не чурался общения с простыми дорифорами и готов был подолгу выслушивать их жалобы и претензии. Из таких незатейливых стежков, говорил он, сшивается ладно скроенное платье народной любви.

Впрочем, довольно скоро папа понял, что всем все равно не угодить. Эйфория победы над чужеземными захватчиками и их наймитами оказалась довольно краткосрочной. Каждый день разбрасывать деньги на милостыню и бесплатные угощения не выдержала бы ни одна казна, а необходимость бесперебойного финансирования римского ополчения привела к тому, что город и церковь вновь начали посматривать в сторону карманов горожан и иногородних купцов. В марте были вновь увеличены пошлины на вход в Рим и на торговлю, и противники папы тут же подняли головы. Не имея больше возможностей заткнуть языки пряниками, папа вынужденно прибег ко второму известному рецепту, а свои оставшиеся ресурсы предпочел сконцентрировать на лояльности ближайшего окружения и, как сказали бы сейчас, силовых ведомств.

Борьба с крамолой — дело заведомо долгое и неблагодарное. Тем не менее Иоанн живо реагировал на любое, даже самое мелкое недовольство в Риме и требовал наказания зачинщикам. Таким образом, работы у его окружения заметно прибавилось, в частности, Деодата назначили в помощь префекту Империоле, поручив как раз выявление и ликвидацию очагов городского недовольства.

Смена ролей в руководстве любой организации вещь болезненная и потенциально конфликтная. Особенно когда ролями меняются начальник и его недавний заместитель. За неимением других громоотводов слугам Деодата приходилось теперь каждый вечер принимать на себя всю ярость желчных молний, которые за день богато накапливал их хозяин. Слава Богу, гнев Деодата сотрясал один лишь воздух, поэтому его дворня не перестала относиться к нему с теплотой и только сокрушалась, что уже начал забываться тот день, когда их господин в последний раз пребывал в хорошем настроении.

Но сегодня хозяин просто чертовски устал. Едва переступив порог дома, он растянулся на клинии^[2], завел руки за голову и блаженно закрыл глаза. Во всем теле он ощущал ломоту от дюжины миль, которые прошагал вслед за Его неутомимым Святейшеством, да еще от не меньше дюжины миль, проведенных в жестком седле. Хотелось замереть в этой позе до утра, но — вот незадача! — кто-то уже нетерпеливо теребил его за рукав.

— Готов ваш ужин, мессер Деодат.

Деодат открыл глаза. Над ним участливо наклонился Бенедикт, его племянник и воспитанник, единственный дар миру сему от грешной аббатисы Берты. С некоторых пор Бенедикт стал управляющим этого дома, и Деодат, на людях относившийся к нему подчеркнуто строго и требовательно, в приватных обстоятельствах выказывал воспитаннику симпатию и уважение за рассудительность и расторопность.

— Кто-то еще есть кроме нас в гостиной? — спросил Деодат.

— Нет, мессер.

— Я же тебя просил без посторонних называть меня patrui mei, а еще лучше mio zio как говорят простые римляне^[3]. Это звучит тепло и по-доброму.

— Простите, mio zio. Готов ваш ужин.

Деодат сел на кушетку. Аппетит уже был давно перебит, есть не хотелось. Может, кубок вина все исправит?

— Налей мне вина, племянник. Есть ли какие новости?

— Новость лишь одна, мессер, ой, простите, mio zio. Незадолго до вашего прихода возле дома останавливались носилки одной богатой дамы. Она не назвала своего имени, но, кажется, я ее узнал.

— Да? И кто это?

— Я полагаю, что это та самая девица, честь которой вы столь благородно защитили, когда Его Святейшество проводил обыск в доме Кресченциев.

Деодат чуть не поперхнулся вином. И усталость куда-то сразу исчезла.

— Да что ты говоришь? Почему ты решил, что это она?

— Потому что она велела передать вам вот это, — и Бенедикт протянул дяде кусок глины.

— Вот так дела! Что же ты мне сразу не сказал?

— Вы так устали, mio zio.

— Вот вздор! А что, что еще она сказала?

— Сказала, что ей нужна ваша помощь. Она будет ждать вас сегодня и завтра в монастыре Святой Марии на Капитолийском холме.

— Вели немедленно седлать коня.

— А ужин, мессер? К тому же сейчас слишком поздно, и у вас впереди еще есть завтрашний день.

— К черту ужин, к черту завтрашний день. Ведь ей нужна помощь, я должен спешить к ней что есть мочи. Постой, но ведь этот монастырь женский?!

— Совершенно верно, мессер. И с очень строгим уставом святого Бенедикта. Строже, чем в монастыре Санта-Мария Сопра Минерва, где жила ваша сестра… моя матушка.

— Как же меня пустят туда?

— Она сказала, что пропуском для вас послужит этот комочек глины.

— Воистину эта глина станет палладиумом нашей любви! Вели же седлать лошадей, племянник! Возьми с нами еще десяток лучших слуг и не мешкай. Меня ведь ждут! Меня зовут на помощь!

Монастырь Святой Марии на Капитолийском холме располагался неподалеку от руин Старого города, в самом сердце Рима. Когда-то именно в этом месте гуси спасли Рим от галлов, затем всесильный Октавиан узрел здесь Деву Марию с Младенцем, отчего построенная впоследствии церковь получила название Небесного Жертвенника^[4]. Еще несколько веков здесь существовал храм Юноны Монеты, а затем мастерская по чеканке денег, которые с тех пор и стали называться монетами. В наши дни от великого наследия античных и раннехристианских времен осталась только не единожды переделанная базилика Санта-Мария-ин-Арачели, внутри которой творит чудеса икона Мадонны, обретенная Римом как раз в годы описываемых нами событий. Деодату, жившему на Авентине, потребовалось около получаса, чтобы оказаться подле высоких каменных стен монастыря. Спустя век этот монастырь превратится в крепость Пьерлеоне, одной из самых знатных римский фамилий, но уже сейчас стены обители грозно и резко выделялись среди обломков былого величия исчезнувшей империи.

— Подумать только! Его Святейшество облазил все потаенные закоулки Рима в поисках кого-либо из Кресченциев, а одна из них спряталась под самым носом у папы.

— Optimum absconditum est, quod est in manifesto^[5], — ответил Бенедикт.

Возле ворот монастыря им навстречу выступила стража. Деодат с улыбкой протянул им импровизированный пропуск. Начальник стражи немедленно поклонился.

— Вы можете пройти, мессер.

— А мои люди? — удивился Деодат, но начальник стражи был неумолим.

— В монастырь можете пройти только вы, мессер. И без оружия.

На мгновение Деодатом овладели сомнения. Чувства чувствами, но ведь не стоит забывать, из какой семьи эта милая красотка! Что, если это западня? Монастыри могут быть неприступны для одних, но другим служить и домом, и темницей, и крепостью. Ну и пусть, тут же одернул он сам себя, пусть эта прелестница отплатит ему злом за добро, раз все в этом мире так криво и подло, что даже самая совершенная красота является лишь маской, под которой могут прятаться коварство и неблагодарность. Пусть он будет глуп, но чист перед ней, да не упрекнет она его ни в чем и ни разу!

— Вас ждут в баптистерии, мессер.

Деодат прошел помещение стражи и оказался в просторном дворе, начисто лишенном какого-либо освещения. Как только глаза немного освоились в темноте, он разглядел во дворе очертания нескольких приземистых строений, по всей видимости капеллы, дома аббатисы и круглого баптистерия. Он неспешно пересек двор, чутко оглядываясь по сторонам. Хотя что бы он мог сделать, если вдруг перед ним объявились бы враги? Кинжал ведь и тот был отобран предусмотрительной стражей.

Дверь в баптистерий была не заперта. Деодат открыл ее и на мгновение ослеп, настолько ярко крестильня была залита светом многочисленных свечей и факелов. Возле купели одиноко сидела девушка, и при виде ее Деодат забыл обо всем на свете. Младшая сестра Кресченциев улыбнулась ему так, как могла улыбнуться только она — открыто, задорно, солнечно.

— Доброй ночи, благородный мессер Деодат!

— Что за ночь, прекрасная Мароция! Эта ночь из доброй становится великолепной от одного света твоей улыбки!

Мароция улыбнулась снова, только на этот раз с заметной грустинкой.

— Мне сообщили, что вы нуждаетесь в помощи, душа моя. Я прошу простить меня за то, что я услышал это с заметным опозданием и, возможно, протомил вас с ожиданием.

— Это я должна просить у вас прощения, благородный мессер.

— Нет такой вины, которую вы могли бы допустить относительно вашего грешного раба. А если бы и нашлась, ваша улыбка искупила бы ее мгновенно.

В этот раз Мароция даже не улыбнулась. Казалось, она к чему-то прислушивается.

— Я прошу вас простить меня, мессер Деодат, — вдруг торопливо заговорила она, — за то, что вы услышите этой ночью. Признаться, меня попросили… Впрочем, вы сейчас обо все узнаете сами! Простите же меня, великодушный мессер!

Деодат не успел переспросить ее, как вдруг за его спиной раздался скрип отворяемой двери. В баптистерий вошли Стефания и оба брата Кресченция. При виде их Деодат машинально сделал шаг назад, но, оказавшись таким образом позади Мароции, тут же вернулся на исходную позицию, чтобы никто не подумал, что он прячется за спиной возлюбленной. Коварной возлюбленной, как он теперь полагал.

— Добрый вечер, мессер Деодат, — начал старший Кресченций, — прежде всего, поспешу вас успокоить. У нас нет намерений причинить вам какой-либо вред.

— Напротив, мы рады убедиться, — продолжила Стефания, — что ваше чувство к нашей сестре искреннее, благородное и сильное.

— На чем вы и сыграли, — огрызнулся Деодат.

— Ну а как вы хотели? — ответил Кресченций, ставя в угол у двери какой-то мешок. — Чтобы мы лично разыскивали вас в Леонине? Боюсь, нас скрутили бы уже у ворот Святого Ангела.

— Чего вы хотите?

— Прежде всего, чтобы расположение, которое вы питаете к нашей сестре, у вас не пропало. Но главное, мы хотим предотвратить чудовищное преступление, которое, если не вмешаться, произойдет в ближайшие дни в нашем городе.

— Преступление? Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду бойню, которую Риму готовит император Оттон на пару с Его низложенным Святейшеством.

— Насчет «низложенного» можно спорить.

— Можно, но мы не собираемся. Пусть для вас ваш господин по-прежнему остается Его Святейшеством папой без всяких оговорок. Для нас же он Октавиан Тусколо. Но, как его ни назови, он один из главных организаторов предстоящей бойни. И он единственный, кто может ее предотвратить.

— Как? Отказавшись от тиары?

— Да. В этом случае Оттон клянется пощадить Рим и войти в него небольшим отрядом и только для того, чтобы поклониться могилам апостолов, после чего он тут же удалится в Павию.

— Кажется, мы это от него уже слышали.

— Он также хочет вернуть Риму законно избранного, но прогнанного папу Льва.

— Если вы оставались в Риме все последние месяцы, вы могли слышать, как город приветствовал Иоанна и проклинал Льва.

— Мой вам добрый совет, мессер Деодат, ведь впереди у вас замечательная и славная карьера. Никогда не принимайте мнение толпы всерьез. Древние не зря свели все инстинкты плебса и его потребности к зрелищам и хлебу. Тот, кто обеспечит их требования, будет прославляем, будь он хоть сыном Тьмы. Верно и обратное, вспомните, как народ Иерусалима гнал на казнь Господа! Ибо толпа лишена разума, как и души. Душа есть у вас, у меня, у императора, но не у толпы. У каждого стоящего в толпе есть, а у самой толпы не существует. Поэтому и спасать ей нечего, и думать нечем, и потому она пойдет за всяким, кто ее, словно бродячего пса, накормит или хотя бы пообещает накормить. Хотя бы пообещает, потому что чернь, как глупая провинциалка в руках опытного ухажера, хочет слышать лишь приятное уху и отвергает укоры или тем более обвинения. И власть вынуждена ей лгать, ибо чернь сама желает быть обманутой, желает, чтобы за нее находили решения и за нее грешили.

— Хм! Странно! Но не об этой ли самой черни вы сейчас печетесь, говоря о предстоящей бойне?

— Я же сказал, что у любого в толпе есть душа, есть разум. Но они растворяются, как только человек сливается с толпой. Мне жаль конкретного ткача, пекаря или менялу, я могу подолгу, сердечно и на равных говорить с ними, по возможности помогать им и проникаться их жизненными целями. Все они по отдельности, как правило, мудрые и благонравные люди, и именно за них я сейчас хлопочу. Но я не могу на равных говорить с толпой. Когда она стоит передо мной, я всегда вижу что-то темное, злобное и бездушное. Я видел, что здесь происходило накануне Крещения Господня. Быть может, поначалу императору противостояла действительно та самая злобная толпа, но когда германцы разогнали ее и погнали к стенам Леонины, я вдруг увидел тех самых несчастных простаков-римлян, которые простирали ко мне руки и молили о помощи, и со многими из них я был знаком. Была убита не абстрактная толпа, даже Оттону сие не под силу, но было убито около четырех тысяч душ христианских. В этот раз цифра будет во много раз выше, и под угрозой теперь жизни не только простых горожан, но и знатных римлян и даже священников. Всех тех, кто, как считает Оттон, изменил ему.

— Император настолько разъярился?

— Он действительно был взбешен, но бешенство владело им недолго. Он оценил, с какой серьезностью подошел Октавиан к делу по возвращению себе власти, и решил действовать в подобном ключе. Как видите, он не стал тут же бросаться на Рим. Два месяца он просидел в Сполето, собирая войско и обеспечивая надежность тыла. Он пленил полностью семью Беренгария, за исключением Адальберта.

— Тот, я слышал, добрался до Константинополя и просил базилевса Никифора дать ему армию. Говорят, тот благосклонно отнесся к этой идее.

— Потому что к пяти тысячам копий, что он просил, Адальберт обещал присовокупить еще восемь, якобы имеющихся у него. Но хитрый базилевс пожелал показать ему или его людям это войско. Адальберту ничего не оставалось, как уплыть с берегов Босфора, ибо единственное, что он мог продемонстрировать базилевсу, был его вертлявый язык. Таким образом, Рим остался сейчас с Оттоном один на один. Император на днях дождался подкрепления из германских земель, его войско сейчас составляет около десяти тысяч копий. Представляете, Деодат, десять тысяч жестоких мерзавцев с текущими изо рта слюнями от сказок о римских богатствах, которыми они могут завладеть! Со времен Тотилы у римских стен не собиралось подобного войска.

Кресченций взял паузу передохнуть. Деодат не сказал ни слова.

— Вы прекрасный воин, мессер Деодат, и можете сами оценить ваши шансы. Если Оттон разобьет войско, скажем, на пять дружин по две тысячи копий, в скольких местах города они смогут прорвать вашу оборону?

— В трех из пяти.

— Как минимум! На что вы тогда рассчитываете? Скрыться за стенами Леонины? Да, эту крепость вы сможете удерживать дольше, но ведь Оттон уже однажды брал ее. И где Его Святейшество тогда возжелает отсидеться? За стенами Тускулума?

— Хотя бы.

— Уже не выйдет, милейший Деодат, — и с этими словами Кресченций поднял у двери брошенный им при входе мешок. — Узнаете? — спросил он, вытаскивая за волосы чью-то отрубленную голову.

— Боже правый! Это же Кастельман!

— Да, папский препозит, которого вы оставили управляющим в Тускулуме. Прошлой ночью ваш замок был взят. Бежать вам более некуда, дорогой мой мессер Деодат.

У Деодата опустились плечи. Меж тем со стороны Кресченция это был блеф чистой воды. Тускулум и в самом деле был блокирован накануне императорскими рейтарами, но не взят. Препозит же попался в хитроумные сети, расставленные ему Бенедетто Орсини, который обманом выманил того из крепости, чтобы якобы передать послание из Рима, и при встрече умертвил.

— Что ж, значит, нам предстоит вскорости предстать пред ликом Господа, — хладнокровно заявил Деодат.

Епископ Иоанн всплеснул руками и последним вступил в разговор.

— Ваша речь, мессер Деодат, свидетельство того, что мы имеем дело со смиренным христианином, храбрым воином и верным слугой. Но позвольте, зачем обрекать на смерть себя и тысячи сограждан, когда есть средство избежать этого? Что скажете вы в ответ Судье грозному и всевидящему, если Он назовет вас косвенным виновником гибели сонма христиан?

— Почему виновником?

— Потому что вы могли спасти их от смерти, но не спасли.

— Ваш брат говорил, что Рим от кровавой бойни может спасти только Его Святейшество.

— Да, для того чтобы избавить Рим от грядущего кровавого наводнения, Октавиан должен оставить Святой престол. Чтобы ему решиться на это, мы должны встретиться с Октавианом. Эту встречу устроить можете только вы. Теперь понятно?

Деодат крепко задумался.

— То есть выманить его так, как сегодня это удалось вашей сестрице?

— Вы ко всему прочему еще и очень догадливы, мессер.

— Что будет ждать его на этой встрече? Особенно если он ответит отказом?

Братья переглянулись.

— Я клянусь, что ни я, ни мой брат Иоанн, ни сестры мои не причинят вреда Его Святейшеству, — подняв к небу правую руку, заявил сенатор Кресченций, — с нашей стороны последует предложение, согласованное уже с императором, что Иоанну сохранят жизнь, имущество, слуг и будет позволено возглавить любой монастырь в Кампанье или где он сам пожелает. От него же потребуется только подписать указ об отречении.

— Все равно после такой встречи Его Святейшество будет считать меня предателем.

— Ничуть, — к Деодату подошла Стефания и, улыбаясь, взяла его за руку, — от вас требуется лишь сказать, что мы с Мароцией прячемся здесь и что вы сегодня встречались с моей сестрой. И ни слова более. Уверяю, он сделает все за вас сам. И сам захочет сюда прийти. И не просто захочет, а будет настаивать.

Деодат взглянул в ее черные глаза и тут же отвел взгляд, отдернув руку. Стефания громко усмехнулась, вновь поймала его за руку и подвела к выходу, отворив дверь.

— Вон там, — проворковала она, указывая на одноэтажное здание, — дом аббатисы. Вход слева ведет в комнату ее служанки, вход справа в келью самой аббатисы. С завтрашнего дня мы с сестрой будем ждать гостей. Пропуском для вас послужит все тот же глиняный ком. Вход слева для вас, мессер Деодат. Вход справа для Него.

— Мессер Деодат, — позвал его обратно Кресченций, — с нашей стороны было бы неловко и недопустимо не пообещать вам, что по возвращении в Рим императора и законного папы за вами будут сохранены титулы и все имущество. Вам также будет возвращен пост главы римской милиции.

Деодат слушал его с легкой усмешкой человека, знающего истинную цену этим словам. Скептицизм Деодата был немедленно обнаружен. Братья вновь переглянулись и затем вместе выразительно посмотрели на Мароцию. Та, вспыхнув, отвернулась от них. Стефания подошла к сестре и обняла ее за плечи.

— Мессер Деодат, — сказала Стефания, — мы все увидели недоверие в ваших глазах. В таком случае мы предлагаем подписать с вами такой договор, который снимет все ваши подозрения. Наша сестра Мароция любит вас, и сегодня мы убедились, что это чувство взаимно. Наш брат, его преподобие отец Иоанн, будет счастлив освятить этот прекрасный союз влюбленных. Предвижу ваши сомнения относительно того, что ваш племянник лишил моего брата епископской митры, ну так и вы должны понимать, что Октавиан сделал это, уже будучи сам низвергнутым из сана, а значит, это его действие не имеет силы. И если вы пожелаете, мой брат освятит ваш брак уже во время следующей встречи, когда вы придете сюда с Его низложенным Святейшеством, ведь двери церкви Святой Девы Марии на ночь не запираются. А наш другой брат, надеюсь, не откажется присовокупить к этому союзу необходимое материальное дополнение, каковым может стать наш замок в Террачине.

— И все это только за то, чтобы Его Святейшество завтра пришел сюда?

— Только за то, что вы скажете, что мы здесь. Он придет сюда сам, он будет рваться сюда, даже если вы привяжете его, он разорвет все путы. И главное, вы прекрасно знаете, что это будет так. Я не права?

— Боюсь, что правы, сенатриса, — вздохнул Деодат и подошел к Мароции.

Он взял ее за руку. Щеки младшей сестры горели ярким румянцем.

— Я ничего не требую от вас, мессер Деодат, — прошептала она.

— Хоть кто-то от меня здесь ничего не требует, — невесело рассмеялся он.

Спустя полчаса Деодат покинул пределы монастыря, их поцелуй с Мароцией был смущенно тороплив и краток. В состоянии определенной контузии от свалившегося на него этой ночью он прошел мимо своей свиты, и Бенедикту даже пришлось окликать его. Всю эту ночь душа Деодата разрывалась на части, то от радости от скорого обладания женщиной, о которой только можно мечтать, то от смутных терзаний насчет предстоящего свидания папы с его кровными врагами. Но ведь сегодня он сам остался жив, Кресченции не тронули его, почему они могут нарушить клятву в следующий раз? С другой стороны, объектом их охоты является не он, а папа. Ему сегодня они наобещали все блага мира и даже не поскупились собственной сестрой, но будут ли они столь же щедры и обходительны с Его Святейшеством? Внемлет ли он их мольбам о судьбе Рима и его граждан? Насколько искренни эти мольбы? И не пора ли самому Деодату побеспокоиться о самом себе, ведь в предстоящей заварушке он выступает явно не на сильной стороне? Что будет с ним самим, когда завтра Оттон оружием отберет у папы тиару?

Уже на рассвете он позвал к себе Бенедикта, поскольку вспомнил о предостережении Кресченция, высказанном им уже при самом прощании. Его Святейшество через доверенных лиц уже давно следил за ним, и потому Кресченций посоветовал не делать из ночной поездки секрета.

— Мой дорогой племянник, если кто-нибудь тебя расспросит, если уже не расспросил, где мы с тобой были сегодня, расскажи все как есть без утайки. Скажи, что в этом монастыре прячутся сестры Кресченции и с одной из них я сегодня имел приятное свидание.

^[1] Терция — служба третьего часа согласно Литургии часов, примерно девять утра.

^[2] Клиния — античная разновидность кушетки. Привычка принимать пищу лежа на кушетках, собранных в П-образной форме (триклинии), привела к тому, что именно так в античный период и Средние века стали именоваться трапезные.

^[3] Patrui mei (лат.), mio zio (итал.) — мой дядя.

^[4] Ara Celi (лат.).

^[5] «Лучше всего спрятано то, что находится на виду» (лат.).