Эпизод 26.

Эпизод 26. 1716-й год с даты основания Рима, 1-й год правления императора Запада Оттона Первого, 3-й год правления базилевса Романа Второго Младшего (май 962 года от Рождества Христова).

Короткая ожесточенная схватка между тремя десятками людей близилась к концу. Угрожающие и храбрые крики, еще недавно раздававшиеся с обеих сторон, сменились для одних на торжествующие, а для других на крики предсмертного ужаса и мольбы о пощаде. Уже не так звучно и часто лязгали мечи, уже почти перестали трещать деревянные щиты от вгрызающегося в них железа, уже реже было слышно ржание испуганных лошадей, а большая часть животных к тому моменту лишилась своих седоков и спешила прочь от этого страшного места. Их же недавние хозяева либо продолжали бой пешими, либо, стеная, неуклюже копошились на разбитой копытами земле, либо удивленно таращились в яркое итальянское небо и словно вопрошали: «Неужели это все? Неужели именно сегодня Ты решил забрать меня, Господи?» Доведись последним от каких-нибудь прорицателей узнать заранее о своих последних минутах, большинство бы сочло такой финал жалким и нелепым, достойным разве что тварей бессловесных. Их гибель сегодня стала не результатом страстной борьбы за поруганную веру или попранные интересы отечества, даже не за честь их собственного господина. Нет, сегодня все они сложили головы в животной борьбе за… воду.

Пока воины кромсали друг друга мечами, несколько слуг спешно черпали воду из небольшой речки, одного из притоков Ариминуса^[1], наполняя ей кувшины и несколько небольших пузатых бочонков. Слуги то и дело оглядывались на сражающихся, страшась победы защитников воды. Но сегодня Господь оказался на стороне жаждавших, и в какой-то момент их оставшиеся в живых враги убежали с поля битвы, громко проклиная победителей и призывая подмогу.

Воины поспешили помочь слугам с пополнением запасов драгоценной жидкости, продолжая тревожно прислушиваться. Но вот все сосуды, привезенные ими, оказались заполненными, а речка при этом уже порядком взбаламучена. Слуги быстренько запечатали крышки бочонков и горлышки кувшинов глиной и погрузили их на две телеги, воины вскочили на лошадей, а слуги побежали рядом с ними, держась за стремена всадников.

Спустя четверть часа место битвы посетили новые люди. Бормоча ругательства, они осмотрели окрестности, вместо воды погрузили на свои телеги тела убитых товарищей, а тела врагов обыскали на предмет наличия ценных или хотя бы полезных вещей. Вновь пришедшим оружие, монеты и добротные одежды были куда дороже воды, на последнюю они вообще не обратили внимания.

Такие стычки в непосредственной близости от крепости Сан-Леон происходили теперь почти ежедневно. Схватки продолжались с переменным успехом, иной раз стоили обеим сторонам по десятку погибших и день ото дня становились все ожесточеннее. Осада замка Сан-Леон шла уже четвертый месяц, впрочем, осадой это было назвать сложно, скорее блокадой, ибо дружины сполетского герцога Тразимунда, при поддержке небольших римских и германских дружин, даже не мечтали взять крепость приступом. Возведенный еще римлянами и затем укрепленный византийцами и лангобардами замок, одиноко стоящий на крутой скале Монс-Феретри, являл собой почти идеально защищенную цитадель. Но любому живому существу, даже самому неприхотливому или самому зубастому, требуется еда и питье для поддержания сил. И если с первым у защитников Сан-Леона дела обстояли пока более-менее сносно, выручали запасы соленого мяса и зерна, заготовленные предусмотрительным хозяином, то с водой ситуация очень скоро стала аховой. Вот почему, отпуская комплимент о неприступности этого замка, пришлось допустить оговорку «почти». Пополнить запасы воды можно было либо в Ариминусе и его притоках, либо в Маццокко, но обе эти реки отстояли от крепости не менее чем на пять миль, и потому сторонникам осажденного короля ничего не оставалось, как начать совершать вылазки к рекам, каждый раз платя за это человеческими жизнями.

Осаждающие замок также скоро распознали ахиллесову пяту крепости Сан-Леон и выставили вдоль русла рек множество пикетов. Обособленность замка на вершине холма и единственная доступная дорога к нему, факторы так помогавшие его защитникам вовремя заметить опасность, теперь играли против них: днем осаждавшие так же легко могли заранее увидеть готовящуюся вылазку, а потому битвы за воду шли исключительно ночью. Ввиду увеличивающихся потерь Беренгарий вскоре сменил тактику. С некоторых пор воду к замку подвозили на мулах удалые купцы, причем подвозили к неприступной, почти отвесной стороне скалы замка, куда им сбрасывали канаты, к которым привязывались драгоценные кувшины с водой. Сторонники короля уповали на внезапность своих операций и протяженность местных рек, не позволявшие врагам полностью контролировать подходы к ним, а вода действительно шла по цене золота, купцы за немалый риск получали невиданный барыш. Если, конечно, им удавалось успешно миновать заставы осаждающих.

Вот и сегодня фортуна поначалу благоволила сторонникам короля. Им удалось добыть воду и отразить первую атаку противника. Очень скоро весть о новой стычке достигла шатров сполетского войска. Тразимунда и Кресченция будить не пришлось, с некоторых пор они перешли на ночной образ жизни. В итоге за сторонниками короля была спешно выслана погоня, и этой ночью кровь пролилась еще раз. Люди короля на сей раз бежали, бросив обоз, и разозленные победители в гневе разбили все сосуды с водой.

Однако радость Кресченция от победы оказалась быстро омрачена. Почти одновременно с победной реляцией он получил новость о прорыве блокады другой группой всадников, спустившихся от замка в долину по единственной дороге. Этих вода не интересовала — перебив заставу, они скрылись по дороге к Римини.

Вылазка к воде теперь, очевидно, представлялась отвлекающим маневром осажденных. Но кто был в числе вырвавшихся на свободу? Был ли там сам король Беренгарий? Имеет ли тогда смысл продолжать осаду? На чью помощь рассчитывают беглецы? Не стоит ли теперь почаще поглядывать на свой тыл?

Вполне возможно, что именно Беренгарий бросил последних соратников. Во-первых, это было бы вполне в духе короля, а во-вторых, Беренгарий мог получить сведения, что к замку приближается Оттон с главной германской дружиной и очень скоро шансы отстоять Сан-Леон начнут уверенно снижаться к нулю.

Оттон в самом деле прибыл к замку через неделю. Осмотрев окрестности, император был сильно впечатлен уже одним расположением замка, гордо возвышавшимся над долиной Вальмареккья. Такие пейзажи с тех пор и по сей день стали отличительной чертой Италии, где на вершинах одиноких скал возводились, словно орлиные гнезда, либо крепости, либо монастыри, доступ к которым был до неимоверности затруднен. К концу дня настроение Оттона серьезно ухудшилось, он понял, что без больших потерь замком не овладеть, тем более что под рукой не было осадных орудий, а даже если бы и были, разместить их для удобного поражения крепости практически не представлялось возможным, подходящие места для установки были слишком далеко от стен.

Оттону было доложено о недавнем бегстве из замка трех десятков всадников. Хитрый Бруно подсказал императору идею послать в замок письмо за подписью Оттона с требованием сдаться и обещанием сохранности жизни и имущества, а после посмотреть, кем ответ будет подписан. Следующим днем так и поступили, ответ пришел уже вечером. На отказном письме стояла подпись Беренгария и висела королевская печать.

— Может быть, из замка ушел Адальберт или же, наоборот, Адальберт отвечает именем отца? — предположил Бруно.

— На письме стоит подпись Беренгария, его подпись. Легче предположить, что среди ушедших был Адальберт, — ответил присутствовавший при разговоре Кресченций.

— Адальберт храбрый и умный воин. В отличие от отца. Сложно поверить, что Беренгарий сознательно пошел на ослабление крепости, — возразил Оттон.

Нам будет неизмеримо проще, чем Оттону и его свите, выяснить, кто был в числе беглецов и каковы были их цели. Для этого нам достаточно будет перенестись на несколько дней ранее и, проскользнув невидимкой меж сторожевых постов крепости, проникнуть в одну из башен замка, из которой открывался чудесный вид на Вальмареккью.

Король поднялся сюда вместе со старшим сыном Адальбертом. Последнему пришлось почтительно выждать, пока отец справится с одышкой — король к шестидесяти годам, несмотря на в целом нормальное телосложение, обзавелся на закате жизни приличного вида животом вследствие странного пристрастия Его высочества к пиву, в то время как большинство итальянской знати к этому напитку простонародья относилось с брезгливостью.

— Вы полагаете, отец, что эти слухи верны? — спросил Адальберт сразу после того, как пыхтение короля слегка убавило частоту и амплитуду.

— Нет оснований не доверять этим монахам, сын мой. Оттон идет сюда, и у нас всего несколько дней на решение.

— Я даю слово, что замок будет защищать вас до последнего человека.

— Мне не нужны эти клятвы, Адальберт. Эта верность похвальна, но разница между ней и неверностью всего лишь несколько седмиц, от силы два-три месяца. Оттон все равно возьмет замок, и наша семья погибнет.

— Я не оставлю вас, отец!

— Это трогательно и… глупо, Адальберт. Что мне будет за радость, если вы разделите со мной заточение в какой-нибудь германской тюрьме? Уверяю тебя, мне куда спокойнее и радостнее будет знать, что и супруга моя, и ты, и Гвидо, и Конрад^[2] на свободе. Пока ты будешь свободным, я буду верить, что наше дело еще не проиграно полностью.

Современники-летописцы Беренгария рисовали образ итальянского короля, как правило, в черно-серых тонах, но даже они, наподобие Лиутпранда имевшие личные счеты, никогда не отказывали Беренгарию в остром уме. Адальберт слушал наставления отца, печально глядя в сторону, на окрестности долины. Отцу во время речи приходилось то и дело мягко брать сына за руку, когда Беренгарий видел загоравшиеся от гнева или азарта глаза сына. Сыну Беренгария шел тридцатый год от роду. Характера он был весьма деятельного и не в пример отцу действительно отважного, но, как это часто бывает, порой эмоции у него опережали разум. В ту же породу пошел и второй сын Беренгария Гвидо, зато Конрад, третий сын, был точной копией отца, и был юношей скрытным и весьма желчным. В настоящий момент подле короля находилось двое сыновей, тогда как Конрад остался в Иврее управлять феодом семьи.

— Почему бы не уйти отсюда вам, отец, а мне с мессером Робертом Брейзахским не остаться защищать замок?

— Видишь ли, Оттону необходимо взять в плен именно меня, и потому он будет гоняться за мной до конца. Если ты останешься здесь, он бросит осаду Сан-Леона и будет ловить меня по всей Италии.

Беренгарий не привел еще один довод, самый главный. Адальберт за свою жизнь еще не успел наплодить столько врагов, как его отец. Король, как ранее его предшественник Гуго Арльский, потерпев крах в личном противостоянии с оппонентами, рассчитывал, что к его сыну врагами будет проявлено снисхождение и за последним будет сохранено большинство отцовских регалий. Ведь именно так когда-то поступил сам Беренгарий, согласившийся на коронацию Лотаря, сына Гуго. Быть может, и Оттон будет милостив к Адальберту?

— Где же мне искать подмоги, отец? У тосканского маркиза Умберто?

— Умберто заперся в своей Лукке, как улитка в раковину, в надежде, что гроза пройдет стороной. Маркиз умен и осторожен, но на сей раз он проявляет наивность. Впрочем, мы все проявили глупую наивность, допустив на наши земли чужестранцев. Умберто может выступить на нашей стороне, но только тогда, когда увидит осязаемые шансы на победу над саксонцем, иными словами, если против саксонца будет создана сильная лига.

— Кто же тогда может помочь нам?

— В первую очередь Его Святейшество папа.

Адальберт был изумлен. Как же так? Еще недавно Беренгарий к титулу папы неизменно добавлял «так называемый», сейчас же не только обошлось без этого издевательского дополнения, но, оказывается, его отец отныне хочет союза с Римом.

— Как может нам помочь тот, кто призвал сюда Оттона и стал источником всех наших бед? Как можно заключить союз с тем, у кого мы отобрали земли и кто до сего дня проклинал нас и едва не подверг отлучению?

— Так и было, но время все меняет. То, что вчера казалось немыслимым, сегодня становится жизненно необходимым. У меня есть сведения, что между папой и саксонцем определенно пробежала кошка. Иоанн надеялся, что от одного вида его тиары и Кольца Рыбака саксонец в благоговейном экстазе упадет перед ним на колени и будет лобызать ему одежду с непросохшими пятнами от вина и «святейшего» семени. Он не понимал, да и мы все, признаться, не понимали, что Оттон пришел сюда как завоеватель и теперь так просто не уйдет. Саксонец заставил папу назначить епископами своих земляков, а также одарить тех, кого папа еще недавно ссылал прочь из Рима. Я имею в виду Кресченциев. Наше Святейшество пробовал протестовать, но саксонец быстренько заткнул ему рот, заняв одну из римских крепостей и разместившись там лагерем.

— Пусть так и папа обижен на Оттона, но мы-то для него по-прежнему смертельные враги.

— Я, сын мой. Я. Но не вы. Вот потому я и отпускаю вас. Любым способом, но попадите в Рим и добейтесь встречи с нашим недоделанным Октавианом. Хорошенько подготовьтесь к этой встрече, он не клюнет на пустые слова, а потому сначала заручитесь поддержкой союзников рангом пониже, чтобы к моменту вашей встречи с наместником Апостола вам уже был понятен расклад сил и настроений в Италии. Говорите с папой только от своего имени, обещайте ему только от себя, не упоминайте обо мне совсем.

— Что же можно обещать, отец мой?

— Все что угодно, лишь бы восстановить его против Оттона. Он хочет Пентаполис? Он его получит, но получит от вас. Он мечтает о Сполето? С большим удовольствием понаблюдаю, как ты вместе с Иоанном свернешь шею этому негодяю Тразимунду, предавшему меня. Просите Его Святейшество призвать на борьбу с Оттоном капуанских князей, с последними он немало ночей провел под трапезным столом, пуская пьяные слюни и обнимая продажных девок. Если вашу миссию по воле Господа будет ждать успех, Умберто Тосканского также не придется долго уговаривать, и деньги Тосканы нам будут очень кстати.

— Разрешите неприятный вопрос, отец?

Король кивнул. Слова Адальберта не стали для него сюрпризом. Начиная с прошлой зимы этим упреком он прижигал себе душу почти каждый день.

— Господин мой, отец мой, отчего мы не искали согласия с Римом раньше?

— Глупость и жадность страшные враги, Адальберт. Я не боюсь тебе признаться, что был глуп и жаден. И до последнего дня не верил, что этот тупица Октавиан сделает то, от чего предостерегал его отец. Он открыл двери нашего общего дома грабителям, надеясь, что те удовольствуются грабежом соседа и уйдут. Глупец! Эти грабители не уйдут, пока не ограбят весь дом или же не выгонят на улицу всех его прежних жильцов. В том числе и того, кто их призвал. Пока еще есть шансы остановить саксонца, беги, сын мой, зови людей на помощь и не заботься обо мне. Найди слова для каждого в Италии, кто способен держать меч. Мне остается лишь просить Господа отвести беду от тебя, от себя, от всех нас!

Адальберт бросился на колени перед отцом, ловя его руку. Беренгарий, никогда в жизни не ронявший слез, внезапно почувствовал, как перед глазами расстилается непонятная мутная пелена и отчего-то становится трудно дышать.

^[1] Старое название реки Мареккья.

^[2] Гвидо Иврейский (ок. 940-965) — второй сын Беренгария Иврейского и Виллы Тосканской. Маркграф Ивреи (950-965). Конрад Иврейский (? — ок. 1000) — третий сын Беренгария Иврейского и Виллы Тосканской. Маркграф Ивреи (970-990).