Глава 8

Женька встала и поплелась за громилой-охранником. Медицинский кабинет находился на этом же этаже, только в противоположном крыле. В кабинете её встретила спина мужчины в белом халате и белой шапочке. Тот сидел за столом и что-то писал. Охранник, заведя девочку, топтался у порога, а доктор, не поворачиваясь к вошедшим, буркнул:

— Подождите там, Иван.

Охранник нехотя вышел.

— Раздевайся и ложись, — старческим скрипучим голосом, произнёс доктор, натягивая резиновые перчатки, взятые из ящика стола, не глядя на пациентку. Женька, стоя возле кушетки, оглядывала убранство кабинет и остановила взгляд на странном сооружении у дальней стены. Она никогда не ходила на приём к гинекологу, поэтому на гинекологическое кресло взирала с тревогой и непониманием, ведь старичок указал именно на него. Доктор повернулся и, увидев, что та и не думала выполнять его распоряжение, удивился:

— Чего стоим? — но глянув на её окровавленные колени, покачал головой. — Ну и ну! Садись на кушетку — сейчас обработаю. И сарафанчик снимай — посмотрю, есть ли ещё ссадины на теле.

Девочка села на кушетку и попыталась снять сарафан, но из-за жуткой боли ладони не сгибались, а двумя целыми пальцами, которые сохранились, потому что были замотаны платочком, могла лишь ухватить за подол, но стянуть одежду с себя никак не получалось.

— Ой-ё-ёй! — запричитал старичок-доктор, увидев её бесплодные попытки разделаться с сарафаном. — Да у тебя, милая, ни ладони, а кровавое месиво! Где же ты так умудрилась?

— Упала, — коротко объяснила Женька.

Обработав колени и наложив на них повязки, доктор принялся за её руки и попытался снять перстень с пальца левой руки, чтобы под ним не осталось грязи, а инфекция не распространилась бы на всю ладонь, но сделать этого не смог. Перстень будто врос в палец. Старичок недовольно пробурчал:

— Надо бы распилить, а то заражения не избежать.

Женька, отдёрнув руку, закричала:

— Нет-нет!

На крик вбежал охранник. Старичок замахал на него руками, сердито выпроваживая:

— Иди, голубчик! Иди! Мы тут сами разберёмся, — а девочку успокоил:

— Ладно, милая, пока трогать не станем. Но если рука будет плохо заживать — придётся распилить.

Он отошёл к стеклянному столику и начал возиться с ампулами и шприцем. Женька с детства боялась уколов. Прививки в школе делала только после обещания матери устроить ей хорошую трёпку, поэтому смотрела на манипуляции доктора с опаской. А когда он подошёл с большим шприцем, на котором красовалась толстенная игла, девочка запаниковала и кинулась вон из кабинета, но в коридоре попала в руки громилы-охранника, который вновь вернул её к кушетке. Женька в руках охранника брыкалась и верещала:

— Нет! Не надо! Не хочу!

— Иван, держи её крепче! — приказал старичок, увещевая испуганную девочку:

— Потерпи, потерпи, детка!

Когда толстая игла вошла в плечо, Женька громко ойкнула, однако инъекцию доктор сделал профессионально, и боли она больше не испытала. Отойдя к столу с пустым шприцем, доктор сказал охраннику:

— Её бы нужно переодеть. Сарафанчик весь в земле. Принеси, голубчик, чистую форму.

Пока отсутствовал Иван, девочка спросила у доктора, который что-то записывал в толстой тетради:

— Зачем сделали укол?

— Там обезболивающее и успокоительное. Будет проще приспособиться к чипу.

— Какому чипу?

— Который тебе ввёл, — пояснил старичок, продолжая писать.

— Для чего?! — вскричала испуганная девочка, вывернув шею и стараясь разглядеть плечо. Но в том месте, где был сделан укол, виднелась лишь еле заметная красная точка.

— Для того, милая, — местный эскулап повернулся к ней, снял очки и устало протёр их тряпочкой, извлечённой из кармана халата, — что без чипа ты в этом мире никто. Он — паспорт, медицинская книжка и многое ещё чего, что тебе совершенно не нужно знать. Пока он три дня будет входить в резонанс с твоей нервной системой. Потом я возьму у тебя все анализы, сделаю разные тесты и запрограммирую его конкретно под тебя. Хозяева, куда тебя продадут, будут знать: кто ты, что ты, на что способна, чего можно и чего нельзя с тобой делать.

Женька слушала, и в душу холодной змеёй заползал ужас, особенно от последних слов доктора, сказанных спокойным и совершенно равнодушным тоном, будто говорил он не о живом человеке, а о подопытном кролике или, хуже того, бесчувственной вещи, с которой можно вытворять всё, что заблагорассудится. Может, убивать нельзя, хотя… при желании можно и убить, если захочется насладиться мучениями агонизирующей жертвы. Она вспомнила, что несколько месяцев назад на русскоязычном ресурсе Всемирной паутины, читала броские заголовки статей: «Осторожно: чипизация страны», «Управление населением» и прочие, но не обратила на шумиху внимания, считая очередной «уткой» журналистов, нагоняющих страх на обывателей. Но в её мире возможность управления людьми только обсуждали, и неизвестно — было бы подобное реализовано или осталось лишь в пугающих заголовках к статьям, да головах фантастов. В том мире, куда её, несчастную, занесло превратностями злодейки-судьбы, — это являлось реальностью.

То ли чип уже начал сонастройку, то ли подействовало лекарство, но девочка стала впадать в какую-то прострацию: видела, слышала, но на происходящее реагировала вяло. И эта вялость имела странную направленность: вместо того чтобы подчиняться и исполнять чужие приказы и требования, её желания сконцентрировались на одном — упрямом отказе от любых движений. Когда Иван принёс шорты и футболку и приказал переодеться, она только посмотрела на него пристальным долгим взглядом, но не шевельнула ни одним мускулом, продолжая неподвижно сидеть. Охранник взревел:

— Шевелись, стерва! — и хлестнул плетью по кушетке рядом с ней, но даже такие действия не оказали на девочку какого-то эффекта. Старичок-доктор поморщился и пробурчал:

— Иван, нельзя ли спокойнее? Она — ребёнок, и у неё болят ладони… не может снять сама сарафан. Помоги ей.

— Пётр Эммануилович, она хорошая притворщица. Сейчас прикинулась глухой. Видите, на мой окрик даже бровью не повела. Её нужно вздуть как следует, а не валандаться.

— Голубчик! — воскликнул доктор, и как трагический актёр воздел руки вверх, будто призывая невидимого бога в свои свидетели. — Ты утомляешь меня своей жестокостью.

— Ничего, док, — ответил охранник, осклабившись. — Зато быстрый способ воздействия на этот сброд.

Женька смотрела на доктора и чувствовала, что внутри рождается глухая неприязнь:

«Сам участвует в превращении людей в рабов, но хочет чистеньким остаться, не выносит, видишь ли, жестокости — экий чистоплюй!»

Странно, что мысли в голове, хоть и медленно, но всё-таки рождались, а вот руки и ноги оставались неподвижными, будто и не её они совсем.

«Может, меня парализовало?» — появилась неприятная догадка, однако не принесшая страха или волнения. Тем временем эскулап вышел из кабинета, предоставив злобствовать Ивану, который не преминул этим воспользоваться. Он схватил Женьку за плечо и рывком поднял с кушетки, но девочка не могла стоять, и стоило ему разжать руку, как она упала на пол. Это взбесило охранника окончательно. Он пару раз ударил её плёткой, ударил вполсилы, но металлические наконечники оставили несколько кровавых борозд на руке и ноге несчастной. Если бы девочка была в нормальном состоянии, то, наверное, от дикой боли закричала бы или потеряла сознание, но своё тело она ощущала как деревянное, поэтому боли почти не почувствовала. Ох, сколько злых слов роилось у неё в голове! Но проблема в том, что произнести их не могла, а только с ненавистью смотрела в налитое яростью лицо мучителя. Он, вероятнее всего, в злобе стегал бы её плёткой, пока тело строптивицы не превратилось бы в окровавленный кусок мяса, но за дверью послышались быстрые шаги; она распахнулась, и на пороге появился Злодей.

— Что тут происходит? — вопрошал его голос, но в нотки удивления вплеталось и недовольство. Увидев окровавленную девочку на полу и, повернувшись к покрасневшему от ярости озверевшему охраннику, Злодей процедил сквозь зубы:

— Совсем оборзел?! Во что вы мне товар превратили, идиоты! Я тебя самого на корм отдам!

Он поднял Женьку, положил на кушетку и крикнул в открытую дверь:

— Петр Эммануилович! Где вы там?! Быстро сюда!

По коридору послышались торопливые шаркающие шаги доктора, и вскоре он вплыл в кабинет.

— Что это такое? — указал Злодей на неподвижную, избитую девочку на кушетке.

— Я ему говорил, serene master Drakonid,* — промямлил доктор, с опаской поглядывая на Злодея.

— Так следовало позвать меня, — сердился Злодей, и Женька поняла, что в этой тюрьме он самый главный. А тот, понаблюдав за скрюченным телом девочки, вновь пристал с вопросом к доктору:

— Что это с ней?

Эскулап, обрабатывая перекисью новые ссадины на Женькином теле, пожал плечами и ответил:

— Не знаю, какая-то побочная реакция.

— Но ведь раньше такого не происходило, — озабоченно уставился на него Злодей.

— Да, venerable past master Leserit.** Но реакция организма у каждого своя.

— Она хоть чувствует?

— Вряд ли, — ответил доктор. — Если бы чувствовала боль, то хотя бы плакала, морщилась.

— А слышит? Смотрю, она зыркает на меня глазами — и всё.

— Трудно сказать. Я с таким побочным эффектом сталкиваюсь впервые. За девочкой нужно понаблюдать.

— Хорошо, — согласился Злодей. — Снимите с неё грязную одежду. Поместим её в изолятор.

Старичок взял ножницы и разрезал сарафан и трусики на Женьке в нескольких местах, лоскуты сбросил на пол, а Злодей подхватил девочку на руки и понёс по коридору. Впереди бежал охранник Иван и услужливо открывал перед начальством двери.

Женька стыдилась своей наготы рядом с одетыми взрослыми мужчинами, но стыд этот был ленивым, почти никак не отразившимся на реакциях одеревеневшего тела. Её занесли в небольшую комнату, положили на застеленную белыми простынями кровать, и на шею надели кожаный ошейник, короткая цепь от которого тянулась к металлической спинке кровати.

«Как собаку…» — проползла в голове у Женьки горькая мысль, но мысль, вялая, не сильно трогающая сознание. Её прикрыли белой простынёй, и было безразлично, что произойдёт дальше. Тупое равнодушие поселилось внутри её разума, сердца, души. Ни холодящего страха, ни опаляющей, яростной ненависти, ни согревающей надежды — только безразличие, будто всё происходит ни с ней, с кем-то посторонним, чужим, даже чуждым ей. Она слушала, как бьётся сердце, дышат лёгкие, в голове ползают мысли полудохлыми тараканами, и понимала, что превратилась почти в овощ, а для чего сейчас жила — сама не понимала. Странно. Она стала наблюдателем за процессом — сторонним и скучающим. Ей надоело смотреть в одну точку и моргать усталыми веками. Женька закрыла глаза, всё глубже и глубже проваливаясь в темноту, но и в этом не было радости, удовлетворения — обычный процесс ненужного бытия.

Когда она их открыла — увидела чью-то ладонь, пальцы которой легонько дотрагивались до лица. То, что она почувствовала прикосновения — немного удивило. К ней возвращалась чувствительность, но пока не сформировалось окончательное решение: радоваться этому? печалиться? безразлично наблюдать? Сфокусировав взгляд, она поняла, что дотрагивался до неё Злодей. Он наклонился чуть ниже, вгляделся в её глаза, спросил:

— Чувствуешь боль?

Она прислушалась к себе. Боль чувствовалась саднящей, но слабой, не доставляющей особых неприятностей. Он сказал:

— Хорошо. Рот можешь открыть?

Девочка попыталась — приоткрылась маленькая щелка. Из-за изголовья появился старичок-доктор и сунул в эту щель тоненькую трубку от небольшой бутылочки с чем-то красным.

— Милая, постарайся проглатывать и не давиться, — проговорил он и стал легонько надавливать на пластик пузырька. Женька помнила, что старичок не добрый доктор Айболит, от его укола она превратилась в деревянное безвольное и безразличное полено, чурку с глазами. Но она не сопротивлялась, стараясь глотать густую сладко-солёную жидкость.

— Вот такой ты мне нравишься, — заявил Злодей и растянул губы в хищной улыбке. — Послушная, спокойная. Захочу — наполню тебя желаниями и эмоциями, захочу — будешь пустой оболочкой. Да, док? — обратился он уже к эскулапу, выжимающему из бутылочки последние капли.

— Совершенно верно, venerable past master Leserit, — подтвердил тот. — Дня три ещё понаблюдаем и можно снимать ошейник — она будет идеальной кормилицей или куколкой для развлечений в клубе. Я подстрою чип под нынешнее состояние, и девочка почти не будет чувствовать боль, так что пригодна будет для плёток, розг, ножичков, проколов спицами, прижиганий.

— Ну, нет, — возразил Злодей, убрал с лица Женьки прилипшие от пота волосы, и стал разглядывать её лицо. — Не для того я пожертвовал свою кровь на её восстановление, чтобы дёшево продать в клуб на потребу отщепенцам и маньякам. Посмотрите, какая она хорошенькая. Её не стыдно предложить бруджам, туредорам, тремерам и даже кому-то из вентри.

Они непринуждённо обменивались мнениями об её дальнейшей судьбе, будто девушка не присутствовала в комнате, была глухой или представляла собой деталь интерьера. Между тем Злодей стянул с девочки простынь и продолжал рассуждать:

— Видите, какая у неё нежная чистая кожа и слегка рыжеватые волосы. Они придают её белой коже золотистый оттенок. Груди — крепенькие, ножки — стройные.

Он рассматривал, ощупывал и расхваливал её, как породистую кобылу перед аукционом.

— Ты, док, заложи в чип слепок танцовщицы. Снимем ролик с обнажённой танцующей девочкой. Думаю, за неё одну выручу столько, сколько за оставшихся сангуинок.

Он взял в свои руки левую ладонь Женьки и стал внимательно разглядывать перстень. Попытался его покрутить на пальце, стащить, но ничего не выходило. Девочка только слабо стонала, когда он выкручивал палец вместе с перстнем.

— Где-то такой уже видел, — рассматривая и так и этак украшение, задумчиво бормотал Злодей. Женька, почти не мигая, смотрела на высокого зеленоглазого красавца, разглядывающего её тело и её перстень с одинаковым интересом торговца, прикидывающего возможную стоимость товара, и тоже видела в его облике что-то знакомое даже через пустоту и равнодушие, поселившиеся в ней. Неожиданно в голове будто загорелась лампочка, сознание прояснилось, и она вспомнила. Нет, она его не знала, никогда не видела, но в нём было что-то общее с теми, кого видела во сне и о ком так долго мечтала. Во-первых, у них зрачок был не круглый, а эллипсоидный; во-вторых, малоподвижное лицо-маска и хищный оскал вместо улыбки.

«Вампир!»

Это знание, само слово, буквально заполонило её голову, оглушило. Злодей немедленно оторвался от созерцания перстня, внимательно глянул ей в глаза и спросил:

— Вампир? Это кто?

«Кровопиец».

— А-а? Нет, девочка. Нас называют драконидами, — ответил он.

И решение наконец-то сформировалось. Женька не могла улыбаться, лицевые мускулы ей пока не подчинялись, но немного растянуть губы усилием воли всё-таки сумела. Что за улыбку она продемонстрировала — трудно сказать, но её улыбка была никак не ужаснее многих улыбок кровососов. Главное — это была её первая эмоция, первый вызов, первая победа, подкреплённая яркой мыслью:

«Мерзкий урод!»

— Что?! — его брови чуточку приподнялись, в глазах загорелся злой огонёк, но Женька, наполненная решимостью бороться и радостью, что перестала быть безучастной куклой, очень устала, закрыла глаза и прислушалась к собственному дыханию.

— Открой глаза! — приказал Лесерит, гневно взирая на худенькую девочку в собачьем ошейнике. Впрочем, «безмятежному, светлейшему» дракониду, больше подходила кличка, придуманная Женькой, — Злодей. Или звание — Ваше Злодейшество.

«А что? — в её голове медлительным червячком проползла мысль. — Хорошо бы звучало — Ваше Злодейшество. Сразу всем ясно — кто перед ними».

Девочка послушно открыла глаза и уставилась на него. Пока у неё было мало сил, не стоило сопротивляться, но свои мысли следовало прятать до поры до времени. Она вновь стала слушать своё дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох, а в голове — тишина.

— Ты меня слышишь? Отвечай! — рокотал голос Лесерита. Девочка таращилась на него во все глаза и дышала. Только дыхание и никаких мыслей, одно дыхание — размеренное, спокойное. Это была её защита, протест и вызов — пусть serene master побесится.

— Ну-ну, — через какое-то время вымолвил Лесерит. — Ваше Злодейшество, говоришь? Настоящих злодеев ты ещё не видела, детка. Хочешь, кое-что расскажу?

Он хитрил, хотел вызвать на диалог, но на приманку из любопытства Женька не клюнула, а продолжала слушать дыхание. И тогда Злодей заговорил:

— Мы называем себя анунны. Это вы, сангуины, как только не называете нас, как только не переиначиваете… И каждый народ на свой лад. Ты знаешь про лекарство, что избавляет от болезней и продлевает жизнь? Да?

Она дышала, не позволяя даже маленькой мыслишки появиться в голове, но он, проведя допрос лишенок, знал, что девочка знает; да и спросил только для проформы, чтобы как-то расшевелить, заставить думать.

— Так вот, — продолжал безжалостный анунн. — Оно делается не только из нашей крови, но и из крови сангуинов. Её периодически должны сдавать все обладатели первой группы, независимо от статуса и положения в обществе. Это жертва отдельной группы на благо всех. Точно так же жертвуют и анунны. Мы отдаём свою священную кровь вам, чтобы наша пища, жила долго и счастливо. Мы стали для вас пожизненными донорами, все стали, абсолютно все. А для своего кормления берём не всех, а лишь тысячную долю от всех сангуинов, даже меньше. И своих кормилиц и кормильцев мы не убиваем. Это запрещает делать закон, принятый не вами, а ануннами. В кормильцы берём сангуинов, достигших совершеннолетия. К чему я тебе всё это рассказываю? Да к тому, что кровь для всеобщего блага отказались сдавать не мы, а вы. Именно среди сангуинов начались протесты. Представители одной конфессии не хотели сдавать кровь для другой, тем более для неверующих. Повылазили националисты всех мастей. Начались митинги, пикеты и демонстрации. Вот так-то, милая пришелица, если правда то, что ты поведала девочкам.

Он ещё постоял немного рядом с Женькой, видимо, ожидая ответа, потом прикрыл её простынёй и вышел вместе с «добрым» доктором. Дверь в изолятор осталась открытой, и в проём иногда заглядывал, проходя по коридору, накаченный молодой мужчина в камуфляже.

«Ещё один охранник, не садист Иван, но они все тут, по-моему, шизанутые. Если Иван сменился, то в отключке провалялась несколько часов… или суток? А ошейник одевают, чтобы не сбежала? Интересно, как бы смогла? Боком, что ли, катилась?.. Блэк. Эх, его бы сюда! Пусть бы штаны кое-кому пообтрепал… да и всё, что в штанах. Я бы не обиделась… — скосив глаза вбок и глядя в дверной проём, рассуждала Женька и одновременно поедом ела себя за наивность и глупость. — Дура! Какая же я — дура! Вампиры — красавцы! Так любят, целуют… Теперь понимаю, как эти красавцы могут целовать до смерти. А любят с плёткой в руках. Правильно Олеска говорила: «Это только красивая сказка». Подобные сказки и сочиняют для таких глупых овечек, как я, чтобы в силки удобнее ловить. А ещё хотела их найти, спрятаться от бед на груди. Ну, нашла… и что теперь? Как вырваться и убежать из страшной сказки?»

Её едкие размышления прервал «добрый» доктор, войдя в изолятор с капельницей, которая свисала с пятисотграммовой бутылки, наполненной прозрачной жидкостью.

— Ну-с, сейчас тебя, моя красавица, немного подкормим, — проговорил он деловито, перетянул девочке руку жгутом и воткнул в вену иглу.

«Подкормит этот айболит, как же! На том свете, что ли?.. Ох, скорей бы уж! А то лежу чуркой, скоро пролежни появятся».

Из глубины естества вдруг скомандовал голос:

«Борись! Не опускай рук!»

Сердитая Женька мысленно огрызнулась:

«Ты это, оптимистка, угомонись! Устала я. Отдохну малёк, потом продолжу борьбу».

«Мы вырвемся!» — продолжал голос.

«Ну, ясен пень, — согласилась Женька. — Только под руку не долдонь, а то прорыв может закончиться того… съедением».

«Не бойся! Я с тобой. Помогу».

Женьку обуял страх: может, она сходит с ума? или так действует новое айболитово лекарство? Она часто мысленно разговаривала сама с собой, однако этот «голос» был не её, какой-то чужой, насильственный. «Голос» смолк, и холодный, колючий страх подступающего сумасшествия тоже стал уползать, растворяться в сонливости. Хотелось сладко зевнуть, но даже такой скромной радости её лишили — нижняя челюсть пока не двигалась.

Девочка вновь проснулась, когда за окном смеркалось. Она начала проводить «ревизию» собственного тела — поморгала, подвигала нижней челюстью, пошевелила пальцами рук и ног.

«Ого! Тело постепенно отходит. Ура!» — обрадовалась Женька. На работу мускулов решил отозваться и желудок, громко заявив о себе. Когда он прогремел в четвёртый раз, нахально требуя еды, щёлкнул выключатель, и в комнату вошла Оксана с тарелкой, ложкой и в сопровождении охранника. Она подхватила стоящий в углу табурет, поднесла к кровати, села и, приветливо улыбаясь, спросила:

— Ну, как ты?

Женька медленно, будто пробуя каждый слог на вкус, проговорила:

— О-жи-ва-ю.

— Вот и хорошо, — заявила Оксана, пристраивая на коленях глубокую тарелку с едой, и добавила:

— А чтобы быстрее ожила, давай-ка поедим.

Она медленно и осторожно начала кормить Женьку куриным супом-пюре. Охранник немного постоял возле них, посмотрел на кормление и вышел, а Оксана зашептала:

— Из-за тебя хозяин тут устроил разнос. Ваньку уволил. И правильно сделал — гнида, а не человек. По ночам девчонок таскал в дежурку, бил и трахал. Витька, — она кивнула в сторону коридора, — пёс при хозяине, но не зверствует и не насилует.

Женька рот послушно открывала, глотая суп, и с болью думала:

«Как же так? Они — люди. Такое может произойти с их родными, друзьями. Почему они так жестоки? И Лесерит говорил, что люди разобщены. Чтобы получить долголетие многие, небось, задницу рвут, доказывая свою лояльность и полезность, да на соседей «телеги» строчат».

Вскоре суп был съеден, и Оксана, нырнув под кровать, вытащила оттуда судно. Женька, красная как рак, начала отнекиваться, но новоявленная нянька слушать не стала, а, приподняв простынь, подтолкнула судно под одеревеневшее Женькино тело со словами:

— Нечего стесняться. Ты бы побрезговала, если бы такое случилось со мной?

— Нет.

— Вот видишь…

Она ушла с судном, по пути задев и стянув простынь, прикрывающую девочку. Когда вернулась назад, в дверном проёме стоял охранник Виктор. Он, глядя, как Оксана заботливо укрывает неподвижное тело девочки, проворчал:

— Чё ты её прикрываешь? Пусть привыкает быть голой, теперь таким будет её рабочий костюм. Ошейник и наручники — вся ваша одежда, шлюхи драконидов.

Оксана, попрощавшись с Женькой и пообещав придти на следующий день, выходя из комнаты, остановилась рядом с Виктором и, дерзко глянув на него, сказала:

— Не плюй в колодец, Витя! Кто знает, как повернётся колесо судьбы? Сегодня — я, а завтра — ты, — пропела она последние слова и вышла.

А поздно вечером Женька услышала снизу доносившийся гул голосов, музыку, а потом дикие крики мальчика. По голосу ребёнку было не более десяти — пятнадцати лет. Плач и крики возобновлялись два раза. Сразу за этим слышались возбуждённые мужские голоса, смех. Потом, стихнув на какое-то время, вновь возобновился неясный гомон голосов, словно волн прилива: то громче рокот, то тише.

Девочка не спала до самого рассвета. Как она могла заснуть после душераздирающих криков ребёнка? Как? Что они там с ним творили — эти садисты, людоеды с лицами и телами ангелов? Били, пытали, издевались? И пили, пили его, наполненную адреналином, муками и ужасом кровь.

«Чтоб они захлебнулись, сволочи! Гады! Проклятые, проклятые живодёры!» — твердила Женька, всхлипывая, стеная и проклиная монстров, не в силах заткнуть уши. Как же она их ненавидела в эти минуты! Упитанных, холёных, красивых. Или это развлекались люди? Такие же бандиты, что привезли сюда, что охраняют застенки кровавого ужаса и безысходности. Женька поклялась отомстить. Пусть пока не знала, как и когда. Ей было страшно за себя саму, страшно, что от всего увиденного может сойти с ума, но…

«Иначе не стоит жить», — думала она. — Если зверства прощать, тупо и равнодушно проходить мимо, отгораживаясь фразой: «Бог рассудит и накажет», как можно слагать стихи и песни о любви, призывать к человечности, вещать о свободе и справедливости? Как спокойно растить своих детей здоровыми и счастливыми, зная, что другие дети отдают жизнь за это благополучие?» — спрашивала она себя и понимала, что людей совратили ануннской кровью, растлили их души, уничтожив совесть. Но она любовью к лживым кровососам переболела и хотела вернуться домой, несмотря на гипотетическую возможность прожить почти двести лет в этом мире, поэтому собиралась бороться. Нет, она не надеялась, что изменит сложившийся порядок, взгляды большинства. «Своя рубашка ближе к телу» и «Один в поле не ратник» — людская мудрость не зря рождала такие пословицы. Женька хотела сама выбраться из застенка и помочь другим, а также найти тех, кого не прельстили здоровьем тела в обмен на здоровье души. И вот тогда… Да, надежда душу греет и юношей питает. На рассвете девочка уснула полная надежд. Впрочем, не маленькая наивная девочка, а рано повзрослевшая девушка, лишённая некоторых иллюзий; через полмесяца ей должно было исполниться семнадцать лет, но в этом мире, как оказалось, две недели довольно долгий срок, за который случиться может всякое, причём избиение и тюрьма — ещё не самое страшное.

* безмятежный хозяин Драконид

** почтенный магистр Лесерит.