Глава 6

Паренёк был невысок, на вид лет тринадцати-четырнадцати, с соломенными вихрами, забывшими расчёску и ножницы. Его потёртые джинсы у лодыжек заканчивались обрёмканными краями, футболка болотного цвета немного выгорела на спине, но чёрный пластиковый пакет в руке и чёрные пластиковые шлёпанцы на ногах выглядели почти новыми. Он покопался в металлической мусорнице, прибитой к бетонному основанию дюбелями, и выудил из неё две алюминиевые литровые банки из-под пива.

Женька, обхватив плечи, наблюдала за его действиями — это привлекло внимание паренька, залихватски сплюнувшего в сторону. Он подошёл к скамье, на которой съёжилась девочка, и спросил:

— Замёрзла?

— Ага, — подтвердила Женька. В столь плачевном положении ей было не до гонора.

— Чего домой не идёшь? С родаками поругалась?

Девушка отрицательно покачала головой и добавила:

— Меня полиция ищет. Домой идти нельзя.

— Полиция? — удивлённо переспросил паренёк. — Что-то ты от них далеко забралась.

— Куда уж дальше? — горько усмехнулась Женька. — Только что их машина с синим маячком мимо пронеслась.

— Так то была милицейская машина, — пояснил вихрастый. — Я как раз вон там переходил, — он указал рукой на противоположную сторону улицы.

— И что? — равнодушно задала вопрос девочка. — Их же недавно в полицию переименовали.

— Да? А я не знал.

Он отошёл к другой мусорнице, проверил её и, не найдя там ничего стоящего, вернулся к Женьке с вопросом:

— Чего они тебя преследуют? Воровка, что ли?

— За распространение наркоты, которую в глаза не видела, — ответила она и тяжело вздохнула.

— Кто же на тебя наклепал?

— Сама не знаю. Может, подружка со страху болтнула. Её, говорят, арестовали и много дури дома нашли.

— Наркоманка?

— Ты что! Она под маминым башмаком — не вырваться.

— Да-а, — паренёк почесал макушку. — Тебе и переночевать негде?

— Обо мне, боюсь, уже всем известно. Вряд ли кто-то захочет в такую историю влипать. Да и родичи не разрешат.

Паренёк переминался с ноги на ногу, перекладывая пакет с шуршащими пустыми алюминиевыми банками из одной руки в другую. Ему нужно было уходить — мало ли трагедий и разных непоняток в жизни каждого. Он и сам в бегах, только вряд ли ищут — администрация интерната рада, что Колька Гвоздь снова сбежал, значит, меньше драк, краж из столовой и затаённой ненависти в глазах зверёныша, который в кармане постоянно носил заточенный длинный гвоздь. Но в голосе и позе девочки сквозила такая обречённость, что Гвоздь не мог спокойно идти спать, зная, что через час-другой её всё равно загребут в «ментовку» — патрульные машины в этом районе часто появляются.

«Девчонка — чистенькая, домашняя. Смотря, кому в руки попадётся, а то могут «субботник» ей устроить перед тем, как отправить в распределитель, — рассуждал Гвоздь, не понаслышке знающий истории многих беглянок, наркош, воровок и путан. — Если не дремлет её ангел-хранитель, то погуляет девочка ещё на свободе. Хотя — вряд ли. После звонка Ритки «эти» быстро приезжают. Но и не звонить — себе дороже. Лишимся крыши — самих отправят на прокорм».

— Могу пристроить на ночь у Ритки на хате, — солидно произнёс Гвоздь покровительственным тоном. — На кровать не рассчитывай. Но подушка и одеяло найдутся. Сможешь попрошайничать или другим путём зарабатывать? Считай, прописку надолго получишь.

Он протянул к ней руку со словами: «Пойдём, а то менты скоро нагрянут», как из-под скамьи, грозно рыча, показалась чёрная голова собаки.

— Твоя? — отойдя на шаг, покосился Гвоздь на пса, оголившего большие белые клыки.

— Ага, — смущённо произнесла Женька и пожалела, что взяла с собой Блэка.

— Охранник, — уважительно мотнул головой Гвоздь, и здесь же высказал Женькино опасение вслух:

— Не знаю, согласится ли Ритка. Собаку выгуливать надо, а это лишнее беспокойство и шум в подъезде. На неё и так соседи уже две заявы в ЖЭК накатали.

— А чего?

— Ритка — интернатская. Ей эту квартиру отсудили. И теперь соседи жалуются. Хотят, чтобы её выселили.

— Но Блэк очень послушный пёс. Мы не будем шуметь. Правда, Блэк? — она обратилась к собаке. Пёс вылез из-под скамьи, отряхнулся и облизал ей руки.

— Понимает, — размазав щербатую улыбку по лицу, сказал Гвоздь. — Ладно, пойдём. Здесь оставаться опасно. Заметут.

Они прошли через дворы пару кварталов и уткнулись в детскую площадку. Обогнув её и небольшую стихийную парковку, троица вышла к старой пятиэтажке. Дому на вид было не меньше тридцати-сорока лет: панели в тёмных потёках, на навесах над входами в подъезды слой перепревших листьев и земли с колосящейся травой и небольшими кустиками карагача, кое-где в рассохшихся оконных рамах, между створками, чернели щели в палец толщиной. Входные железные двери подъездов призывно светились маленькими окошечками домофонов, и лишь у одной раздолбанной деревянной двери домофон отсутствовал, зато светлел квадрат фанерной заплаты. К ней и направился Гвоздь с новыми постояльцами. Дверь квартиры номер два выглядела сестрой-близняшкой с дверью подъезда под номером один, но к этому выводу одних могла подвести интуиция, а других — лишь цепь логических построений, так как их номера, выведенные белой краской по трафарету, давно исчезли под слоем времени и грязи. А вот в их родстве и возрасте мог сомневаться разве что грудной ребёнок. Звонок отсутствовал, вместо него в обшарпанной стене темнела дыра, из которой торчали два закопченных проводка.

Гвоздь трижды постучал в дверь, прислушался и ещё раз отстучал азбукой Морзе условный пароль — один длинный и два коротких быстрых удара. Клацнув пару раз ключом, дверь распахнулась. На пороге стояла девушка в белой футболке и голубых линялых джинсах. Её лицо походило на мордочку лисички: остренький носик, узкий подбородок, слегка раскосые глазки и светлая чёлка до бровей. Оглядев Женьку с ног до головы, «лисичка» недовольно глянула на парнишку:

— А это кто?

— Рит, её менты ищут. На скамейке сидела. Замёрзла.

Не очень гостеприимный прием Женьку немного смутил, и она была рада, что при входе в подъезд, внимательно глянув Блэку в глаза, твёрдо произнесла:

— Иди сзади!

Тот послушно поплёлся сзади, что вызвало восторженное удивление их провожатого:

— Надо же! Какой умный пёс! А по виду простой дворняга.

И сейчас пёс «не отсвечивал», тихонько прячась за спинами людей.

— Деньги есть? — не торопясь пропускать гостей в квартиру, поинтересовалась хозяйка у Женьки. Та скривила губы и отрицательно покачала головой. Тогда «лисичка», выговаривая Гвоздю:

— Вечно ты водишь в квартиру бродяжек. Сам теперь за неё расплачивайся, — повернулась и пошла вглубь квартиры. А тот, вздохнув, но весело подмигнув, шепнул Женьке на ухо:

— Пса тихонько вон в ту комнату заведи. И под кровать его. Поняла? — и показал рукой на дверь по левую сторону коридора, а сам, закрыв входную дверь, пошёл направо, в кухню, откуда доносились голоса. Коридор слабо освещался подслеповатой лампочкой, а в комнате за дверью, в которой вместо стекла серел квадрат залапанной фанеры, стоял полумрак, позволяющий разглядеть лишь контуры мебели. Женька юркнула за дверь, поманила к себе Блэка и, присев на корточки, тихо приказала:

— Лезь под кровать и сиди тихо!

Пёс, обдав её зеленоватым отблеском глаз, лизнул в нос, обернулся к кровати и, нерешительно переминаясь, стал принюхиваться, потом двинулся вглубь комнаты и слился с её мраком. Женька тихонько выскользнула в коридор и, пройдя пару метров, остановилась перед дверью кухни. Из-за двери, светящейся квадратом матового рифлёного стекла, слышались голоса троих человек: два — тоненьких, женских, один — ломающийся, мужской. Женя немного успокоилась — кроме паренька и хозяйки, там находилась ещё одна девчонка. Она смело вошла в кухню: не имело смысла таиться — хозяйка могла заподозрить в воровстве, к тому же из кухни доносился аппетитный запах жареной картошки, от которого живот свело тянущей судорогой, а рот наполнило слюной.

— Здравствуйте, — стесняясь громкого урчания в животе, пролепетала Женька. На присутствующих она лишь мельком взглянула — глаза непроизвольно «приклеились» к сковороде, на которой исходили паром присыпанные зелёным лучком кубики картошки. Переминаясь с ноги на ногу у двери, постаралась отвести глаза от сковороды, чтобы присутствующие не видели её голодного взгляда. Она ещё не примерила на себя психологию и навыки бомжихи: гордость не позволяла прикидываться несчастненькой, а стыд не был отброшен, как ненужный атавизм. Только зря она разыгрывала безучастность к поглощению пищи перед интернатскими. Они-то знали, как это бывает, когда нет по нескольку дней маковой росинки во рту. Гвоздь, отложив вилку, сказал:

— Чего встала как неродная? Садись! А то от грохота в твоих кишках сейчас соседи сбегутся.

«Лисичка» пододвинула Женьке табурет:

— Садись уж, лопай!

Девочка села, взяла вилку с торчащими в разные стороны зубьями, и начала торопливо есть, давясь картошкой и слюной. Присутствующие на неё старались не смотреть, но девочка всё-таки почувствовала укол совести за свою поспешность; отложила вилку и начала медленно пережёвывать картошку, забившую рот до отказа. Когда она почти всё проглотила и устремилась вилкой за очередной порцией рассыпчатых, слегка поджаренных, жёлтый кубиков, «лисичка» спросила:

— Давно не ела?

— Не знаю, — Женя пожала плечами. — Сутки, наверное.

— Наверное? — переспросил паренёк.

— Я валялась с высокой температурой у соседки. Сутки или двое — не знаю.

— Угу, — подытожила тему «лисичка» и начала новую. — Меня зовут Ритой. А это Генька, — и она дотронулась рукой до плеча темноволосой девушки в зелёном платье. У Геньки была короткая стрижка, нос небольшой кнопочкой и карие глаза цвета разбавленного чая.

— Ну, Гвоздь тебе, думаю, представился, — продолжила хозяйка представлять своих друзей новой постоялице.

— Нет, — мотнула головой Женька, давясь очередной порцией картошки и мечтая о глотке воды или чая, но стесняясь попросить хозяйку.

— Вообще-то его зовут Колей, но однажды он кинулся с большущим гвоздём на одного хлопца из старших. Проткнул тому ногу. Сбежал. Три месяца его искали. Теперь его боятся даже воспитатели.

— А почему ты не в приюте? — прожевав, спросила Женька, обращаясь к хлопчику.

— Опять сбежал из интерната, — поспешила ответить за него Рита, а Колька-Гвоздь глянул на неё с укором, а потом потупился.

— Он у нас проблемный — пристально глядя на поникшего головой паренька, пояснила Рита и засмеялась, щуря узенькие глазки и закидывая голову назад.

— У тебя проблема с наркотой? — вступила в разговор Генька.

— Да я в ужасе и непонятках, — отозвалась Женя. — Пока болела, мне и Олеске какую-то наркоту приписали. У Олески будто бы нашли. И у меня дома — тоже. Театр абсурда, чесслово!

— А родичи что говорят? — уточнила Генька.

— А, — махнула рукой гостья, — мамка пьёт, отчима забрали. Говорят, на участкового полез драться. Так ему и надо, сволочуге!

— Что делать-то собираешься? — вновь поинтересовалась Генька.

— Не знаю, — пожала плечами новая квартирантка. Она реально не знала, как жить и что делать дальше. Хотелось просто заснуть и не просыпаться, или проснуться, а последняя пара-тройка дней оказалась бы сном.

— Что с рукой? — указывая головой на замотанную в белый носовой платок левую ладонь Женьки, не отставала любопытная девушка с носом кнопочкой.

— Так… немного порезала палец, — не желая новым знакомым показывать перстень, ответила гостья. Мало ли — она их почти не знает.

— Ладно, — видя в глазах новой знакомой отчаяние и усталость, проговорила Рита. — Ты после болезни какая-то квёлая. Пей чай и иди спать. Я тебе на палас кину подушку с одеялом. Завтра разберёмся, чё делать дальше. У меня по графику работа в ночь. Поговорим. Кстати, как звать-то тебя?

— Женька.

— Хох, вот у нас уже две тёзки, — улыбнулась Рита и на удивлённый взгляд девушки пояснила:

— Генька — это уменьшительное от Евгении.

Рита вышла из кухни, а Гвоздь, опять подмигнув Женьке, сказал:

— Она у нас старшая. Слушайся её.

Генька и Гвоздь о чём-то тихо переговаривались, а Женю после выпитого горячего чая с сушкой разморило и потянуло в сон. Она уже клевала носом, когда до неё дотронулась Рита:

— Иди в комнату. Ложись. Там у окна я постелила. Думаю, с Гвоздём не подерётесь из-за одеяла.

— Я старой шалью укроюсь, Рит, — подал он голос.

Женька с трудом поднялась и поплелась в комнату. Не раздеваясь, она свернулась клубочком под тонким шерстяным одеялом, когда почувствовала холодный мокрый посапывающий нос на своём лице.

— Блэк, — сонно жмурясь, прошептала она. — А я тебе сушку припасла.

Она отвернула край одеяла и подала угощение собаке. Пёс тут же улёгся грызть сушку, а девушку тёплые волны сна стали уносить в зыбкую нереальность.

Девушка проснулась от холодного и мокрого прикосновения, елозящего по щеке. Опасаясь нащупать червяка или ещё что-то более омерзительное, медленно протянула руку и наткнулась на мохнатый собачий нос.

«Ты здесь?».

Пёс чуть слышно заскулил и лизнул её в нос. Она подумала, что он хочет выйти на улицу. В темноте комнаты угадывались очертания предметов.

«О, боги! — пронеслось в голове. — Как в такой темени разобрать, куда идти? Только бы не споткнуться, ни на кого не наступить».

Но пёс, как нарочно, уже тянул с неё одеяло — она почувствовала, что оно медленно сползает в сторону.

— Сейчас, не тяни! Мы с тобой одной крови, — прошептала девушка и стала подниматься. Пёс ухватил её за подол сарафана и потащил за собой. Она вытянула вперёд руки и, осторожно переступая, двинулась за собакой, но через пару шагов оказалась на улице. Двор заливал неяркий рассеянный свет. Пёс чёрной тенью кинулся в сторону клумбы с цветами. Девушка прошлась немного по двору и села на скамью, выкрашенную в яркий жёлтый цвет. Где-то на окраине сознания мелькнули мысли-вопросы:

«Странно… такой скамьи в Ритином дворе, по-моему, не видела. Или не заметила?»

Но мысли, будто воришки, промелькнули и исчезли, не пойманные и не допрошенные полусонным стражем — разумом. Он просто сладко зевнул, выдав напоследок мыслишку:

«Это просто сон…» — и блаженно отключился. А голову заполнял нестройный хор других мыслей — печальных и неподотчётных разуму шестнадцатилетней Женьки Поповой:

«Почему ты меня не узнал? Почему? А обещал искать и ждать вечно. Ведь ты почувствовал меня. И увидел искорки на вставке перстня. Но не остановил… не побежал вослед… не прижал к своему сердцу. Ты меня забыл? Да, забыл. Проще любить мечту и навешивать искусственные венки на гранит воспоминаний. Увивать свою боль и вину яркими неживыми цветами. От этого они становятся тоже неживыми, прошедшими. Как и сама любовь. Что ж, я получила сполна…»

— В твоём сердце разочарование? — прервал её грустные размышления тихий голос. Вздрогнув и резко обернувшись, девушка увидела высокую тень под сенью трёх берёз-подружек. Тень двинулась к ней, и, выйдя на песчаную дорожку, оказалась высоким мужчиной в длинном чёрном плаще.

— Но ты сама решила продолжить эту историю. Желаешь счастливого завершения? — он подошёл и сел рядом.

— Разве оно бывает на Земле? — спросила девушка, глядя на чёткий властный профиль мужчины.

— Завершение?

— Нет, счастье.

— Смотря, что считать счастьем, — ответил он задумчиво и пояснил:

— Если бесконечную жизнь — то это счастье, несмотря на боль, страдания, потери, череду переходов за грань. Бесконечную любовь — тем более. Только это не та любовь, которую знают люди.

— А какая?

— Любовь — сила, энергия созидания всего, что ты можешь себе представить. А он… он почувствовал и увидел, но ошеломлён. Не может пока поверить. Гонит от себя даже намёк на подобную возможность. Нужно время. Понимаешь? Время всё понять, — ответил мужчина. Его чёрные как смоль волосы спадали кольцами на выпуклый бледный лоб, а тьму глаз освещали алые угольки зрачков.

— В его распоряжении очень мало времени.

— Всё зависит от тебя. Ты мечтала победить, и ты победила.

— Не до конца.

— Хорошо. Ты мечтала обрести душу, и ты её получила.

— Но оказалось, что с ней очень трудно и больно жить.

— А как ты хотела? Зато она, заставив страдать, очистила тебя. Теперь ты можешь любить, но вновь мечтаешь о борьбе.

— И это говоришь мне ты, придумавший comeback?

— Я лишь напоминаю, от чего ты хочешь отказаться.

— Я не хочу. Я успею и то и другое.

— Сомневаюсь… но попробуй, всё в твоих руках, — улыбнулся он обворожительной, но немного ироничной и в то же время пугающе опасной улыбкой.

Мужчина встал и пошёл под сень берёз. Вскоре он смешался с их тенью, а через несколько мгновений оттуда выбежал Блэк. Пёс подбежал к девушке, тявкнул, опять отбежал. Потом вновь коротко тявкнул, крутнулся на месте, пробежал вперёд, вернулся.

— Куда зовёшь? Поиграть? Побегать? — спросила девушка. — Не знала, что ты у нас оказывается игрив.

Она рассмеялась и добавила:

— Ну, хорошо.

По ней прошла короткая судорога… еще одна. Девушку сильно затрясло, согнуло, и она упала на четвереньки. Мучительно застонав, она кое-как стянула с раздающегося в объёме тела сарафан и трусики. Её согнувшееся тело быстро обрастало рыжей и белой шерстью с тёмными полосками. Рядом завыло чёрное животное. Но завыло не по-собачьи. Леденящий душу вой улетел в тёмное небо. Вой, так похожий на волчий, но не тоскливый, а властный. Вой, как сигнал хозяина, князя этого мира, что он вступил в свои владения. Тигрица-оборотень и огромный демон-волк понеслись мимо детской площадки на безлюдную улицу, далее в сопки, покрытые орешником и дубняком. Большими прыжками они неслись — опасные, сильные, свободные, и весь подлунный мир в этот ночной час принадлежал им.

Женька проснулась, когда за окном разгоралось яркое солнечное утро. В квартире слышался плеск воды и стук керамической посуды. В комнате, где она спала, никого не было: кровать застелена коричневым китайским пледом с большими яркими розами, на паласе только её подушка и синее одеяло. Девочка встала и прошла в кухню, протирая заспанные глаза.

У раковины стояла Рита и ополаскивала кружки. В углу, у миски с едой, что-то жевал Блэк. Рита повернулась и, улыбнувшись, спросила:

— Ну, как выспалась?

— Нормально, — поглядывая то на Блэка, то на Риту, осторожно ответила Женька. Улыбка хозяйки могла означать: Рита не станет ругаться из-за пса и не выгонит их вон. Это немного успокаивало.

— А пёс у тебя добытчик. Знатная животина, — кивнув головой на пса, сказала Рита. Женька непонимающе распахнула глаза.

— Я встала утром, — пустилась в объяснение хозяйка квартиры. — Захожу в кухню, а там, представляешь, белый козлёнок лежит… и пятна крови на полу. Ха! Смотри! И у тебя щека и плечо вымазаны кровью. Чертёнок хотел похвастаться добычей, по-видимому, но разбудить не смог.

Женька дотронулась до левой щеки, но Рита указала на правую щёку:

— Вот здесь. Иди в ванную, там увидишь.

Женька пошла в ванную. Из небольшого зеркальца над умывальником на неё глянуло заспанное личико с широкими полукружьями тёмных бровей, маленьким, аккуратным носиком, украшенным несколькими едва заметными веснушками и красивым вырезом ноздрей. От уголка губ к правой щеке тянулся след засохшей крови. Девушка умылась, вытерлась маленьким махровым полотенцем, удивляясь Ритиным словам о Блэке и грязи на своих ладонях. Она не могла вспомнить, где испачкалась. След крови на лице прояснила Рита, но грязь на руках…

«Какие-то странные события преследуют меня последнее время», — сидя на кухне и наблюдая, как хозяйка жарит свежатину в чугунной сковороде, размышляла она.

— Ну, чё дальше собираешься делать? — спросила Рита, когда поставила на стол сковороду, распространяющую по квартире аппетитный запах жареного мяса с луком. Она подсела к столу, сложив по-бабьи руки на животе.

— Не знаю, — ожидая, когда хозяйка предложит жаркое или сама начнёт есть, ответила Женька. Рита отрезала себе ломоть хлеба, взяла вилку и приступила в еде. Женька последовала её примеру. Прожевав несколько порций мяса, Рита подняла вилку вверх, как бы призывая постоялицу к вниманию, и сказала:

— Взяла бы с собой, но, думаю, тебе ещё рано окунаться в оборотную сторону жизни. Может, судьба тебе улыбнётся…

Она задумалась на пару минут и решительно заявила:

— Пойдёшь к Геньке в помощницы. Она у нас художница, настоящий самородок. Хочешь научиться рисовать?

— Ага, — обрадовалась девочка.

— Но сначала поработаешь нищенкой. Блэк и Гвоздь вас будут охранять.

Перспектива работать нищенкой Женьке совсем не нравилась. В ограде церкви, у ворот рынка и возле магазинов она видела плохо одетых старушек, с пропитыми лицами мужиков и таджичек, просящих милостыню с маленькими грязными детьми. Когда у неё появлялись деньги, она давала бабушкам пять или десять рублей. Она никогда не смотрела им в глаза — почему-то было стыдно — а протягивала монетку в трясущиеся руки и, услышав: «Господь тебя не оставит, девочка. Я за тебя буду молиться», спешила прочь. А теперь предстояло ей стоять с протянутой рукой и, унижаясь, просить деньги у всех проходящих мимо по своим делам. Она подняла на хозяйку умоляющие глаза, а Рита, усмехнувшись, спокойно заметила:

— Чё, гордость бунтует? А ты на неё плюнь. Сейчас ты не в том положении, чтобы ей потакать. Но и себя не ломай, — добавила она твёрдо. — Генька тебя так размалюет, люди сами деньги понесут, причитать и уговаривать не потребуется. Народ у нас жалостливый. Главное, не забывай говорить им спасибо. Будешь у нас погорелицей, которой власти не могут помочь с жильём и медициной. Генька изобразит такие жуткие ожоги на лице, что никто не подкопается, и менты тебя не узнают. Будешь стоять у железнодорожного вокзала — Генька там работает.

Блэк устроился у Жени в ногах, иногда поднимал голову и поглядывал на девочку преданными чёрными глазами.

«Хорошо тебе, собака, — подумала она. — Задрал козлёнка, поел и доволен. Не нужно ни о чём заботиться, думать, решать. Попадётся добрый хозяин — угол и жрачка обеспечены. И жизнь тебе в кайф».

— Чё задумалась? — услышала она вопрос хозяйки. Женька встрепенулась, посмотрела на Риту и согласно кивнула головой.

— Вот и ладушки. Бери-ка тёмные очки и бейсболку, сходи на место будущей работы. Присмотрись, Гвоздю помоги, если чё. Давай, давай! Ко мне через полчаса клиент должен придти, — стала активно выпроваживать приживалку хозяйка. Женька позвала:

— Блэк, рядом! — и вышла на лестничную площадку. За ней захлопнулась дверь, а по лестнице уже считали ступеньки чьи-то ноги. С Женькой поравнялась молодая, модно и дорого одетая женщина. Она оглядела собаку, девушку и, пройдя мимо, пробурчала:

— Когда это только кончится? То мужики, то подозрительные девки. Нужно срочно собирать подписи или позвонить куда следует, а то обвору…

Её возмущённый монолог потерялся за захлопнувшейся дверью подъезда. Женька поняла, что ей с Блэком в этом доме не придётся долго жить. Но загадывать о будущем сейчас не имело никакого смысла. Она вышла на улицу, надела солнцезащитные очки и отправилась осматривать своё новое место работы. Иногда на неё и Блэка косо посматривали прохожие. Некоторые женщины пугались большой собаки и спрашивали у девушки:

— Ваша собака не кусается?

На что Женька грубо отвечала:

— Кусается. Утром одной ногу откусила, — и, не обращая внимания на недовольные замечания по поводу отсутствия поводка и намордника у собаки, шла мимо. Пёс на людей вообще не обращал внимания. Он спокойно вышагивал рядом, гордо неся голову и не отвлекаясь на мельтешащих прохожих. Женька иногда на него поглядывала, Блэк, будто почуяв взгляд девочки, поднимал морду и тоже смотрел ей в глаза. Женька улыбалась, пёс показывал здоровенные белые клыки, и довольные друг другом они шли дальше. Они были командой. От мысли, что появилась хоть какая-то защита, у девочки теплело на душе. Ей даже казалось, он стал выше ростом и шире в груди.

«Да и лапы у него намного массивнее», — думала она, не узнавая в этом огромном псе, вчерашнего худого и голодного двортерьера, но тут же нашла этому объяснение:

«Вчера я была больная, расстроенная, поэтому плохо его рассмотрела. Блэк, вернее всего, помесь дворняжки с волкодавом».

Воспоминание о болезни плавно перетекло к перстню на руке. Припухлость сошла, но массивный перстень почему-то не снимался с её тонкого пальчика. Золотой перстень притягивал взгляд красотой и необычностью форм и материалов. Блестящую, переливающуюся нежными цветами радуги вставку придерживали две змеиные головы, у которых из раскрытых пастей торчало по два острых зуба. Глаза змей сияли жёлтыми камушками, а овальная серебристая вставка чернела небольшой запятой — странным знаком, выгравированным в центре. Женька ещё немного полюбовалась на перстень и замотала ладонь носовым платком, засунув руку в кармашек сарафана. Такую меру предосторожности она избрала, когда на скамье возле магазина «От и до» рядом с пустым бумажным пакетом нашла простенький белый носовой платок с зелёной каёмочкой. Им она замотала руку с перстнем, полагая, что приметное и, конечно, очень дорогое украшение может сыграть в её судьбе трагическую роль.

«Дня через три отдам его Елене Николаевне, чтоб не думала, что я неблагодарная воровка. Пусть только шумиха с наркотой уляжется, и перстень начнёт хотя бы прокручиваться на пальце. Не прирос же он, в самом деле», — рассуждала девушка.