НЕ ЗАБЫВАЙТЕ ДРУЗЕЙ...

https://youtu.be/F5fFIXzfjlU?feature=shared

Увы, — но ее такая долгожданная “свобода” длилась едва ли больше часа. Потому что проснулась Дина. А она была “Олесиной собакой”. И поэтому, разумеется, никто из Олесиных добрых и милых родственников не мог немного поиграть с трехмесячным щенком, не дергая его непосредственную хозяйку и не мешая ей хоть немного пообщаться с молодым человеком. Ведь несчастная собака тоже была “ее обязанностью”, и не дай бог кто-то из ее дорогих родственников переломился бы, часок приглядев за ней… Тем более, что заняться им всем было особенно нечем, и они просто дружно лежали на своих кроватях в комнате…

Но, вместо этого, мама, с Диной на поводке, не поленилась методично прочесать всю территорию пансионата, нашла молодых людей, уединившихся в каком-то укромном уголке, и вручила дочери собаку с крайне суровым видом и строгими чопорными укоризненными словами:

— Ты не забыла про своего друга?..

Признаться честно, это повергло Олесю в состояние, близкое к шоковому.

Даже тогда, при всей ее безумной и преданной любви к своей маме, Олесе было очень сильно не по себе от того, что она так себя повела. Ну, неужели же действительно было невозможно позволить дочери в такой необычный и даже знаменательный для нее день хотя бы немного забыть о “своих обязанностях”?.. До сих пор Олеся никогда и ни при каких обстоятельствах не смела отлынивать от них и всегда воспринимала их, как должное. Наличие многочисленных “обязанностей” в ее жизни было так же естественно, как воздух, которым она дышала. Но тогда, в тот день, в Олесиной душе впервые зародился какой-то слабый робкий протест против такого обращения.

Олесе стало немного обидно и даже стыдно перед Алексеем. Хоть он сам и не сказал ей ничего по этому поводу, но Олеся безошибочно угадала, что он тоже был очень сильно удивлен и даже задет такой вот воистину шокирующей бесцеремонностью со стороны ее дорогих родственников. Во всей этой странной ситуации было все-таки что-то не совсем правильное… Олеся уже тогда ощущала это просто как-то физически… Но только вот в те времена она еще не понимала толком, что конкретно не так в их чудесной и, якобы, такой дружной семье…

А ведь, глядя правде в глаза, вся эта ситуация действительно была где-то вообще за гранью абсурда. Неужели ее добрая и любящая мама не могла в тот день самостоятельно прибраться в крохотной комнатушке, — в которой, на самом деле, и прибирать-то было нечего, — не прибегая к помощи дочери?.. Неужели никто из ее родственников не мог часок краем глаза приглядеть за щенком, который на тот момент был совершенно беспроблемным, прекрасно занимал себя сам и, в принципе, не требовал никаких особых хлопот?.. Неужели ситуация действительно была настолько сложной и критической, что вот просто никак нельзя было позволить родной дочери хоть на миг вырваться из рутинных повседневных оков и ощутить, наконец, всю прелесть юности, первой влюбленности, первых трепетных желаний и ощущений?.. Это был последний день отдыха, и уже завтра, по возвращении домой, все само собой вернулось бы на круги своя…

Но нет. Это было немыслимо и невозможно. Ведь у дочери был определенный и весьма внушительный список “обязанностей”, и нельзя было ни на миг позволить ей расслабиться и забыть о повседневной рутине…

И все-таки этот день был чудесным, несмотря ни на что, и пролетел он как-то совершенно незаметно для Олеси. И на тот момент это был один из самых прекрасных дней в ее непростой и не слишком радостной, — что уж тут греха таить, — жизни. Они просто сидели рядом с Алексеем, держались за руки и разговаривали. Обо всем на свете. И на тот момент это уже казалось счастьем…

А на следующий день они оба разъезжались по домам. И у них, к сожалению, даже не было возможности нормально попрощаться, — не говоря уж ни о чем другом… Олеся вместе со своими родственниками ждала машину, когда из-за угла домика появился Алексей. То ли просто не решаясь подойти ближе, то ли стесняясь ее родственников, он остановился на некотором расстоянии от них. Олеся попросила своего отца подержать собаку, чтобы подойти к молодому человеку, но ее дорогой расчудесный папочка отказал ей, — причем, в такой грубой форме, что Олеся опешила и растерялась. Не понятно вообще, на что она надеялась, обращаясь с такой нелепой просьбой к родному отцу, — ведь это же действительно было немыслимо трудно, — две минуты подержать поводок мирно сидящего рядом с ними щенка… Разумеется, Олеська тут же занервничала, заволновалась и в итоге бросилась навстречу Алексею прямо с Диной на поводке. Они торопливо успели перекинуться с ним буквально парой ничего не значащих фраз, и Олесю тут же позвали обратно. За ними приехал родственник на машине, — очень спокойный, кстати, миролюбивый и доброжелательный человек, муж маминой сестры. Но, тем не менее, задержаться хотя бы на пару минут ради глупой Олеськиной первой любви, разумеется, у членов ее дружной семьи не было никакой возможности…

Всю дорогу до дома в машине играла музыка. И все песни, как назло, были, разумеется, о несчастной любви… Олеське хотелось плакать… Она старалась дышать ровно и глубоко, чтобы сдержать готовые хлынуть из глаз слезы. Но на нее всю дорогу слишком пристально смотрела мама, не допускающая у дочери внешнего проявления хоть каких-то отрицательных эмоций и готовая, как коршун, пресечь их на корню. Она еще утром дала Олеське это понять, заявив достаточно безапелляционно:

— Я надеюсь, никаких рыданий на прощанье не будет!..

Так что с Олесиной стороны было бы просто немыслимо страшным преступлением сознаться в том, что ей плохо и грустно. Мама никогда не позволила бы своей дочери распустить нюни по поводу едва знакомого парня и сделала бы это таким способом, что мало не показалось бы… Подобные никчемные чувства и эмоции в их семье всегда были под запретом. Поэтому Олеся мужественно улыбалась всю дорогу во все тридцать два зуба, — которые у нее, правда, тогда еще даже и не отросли. И очень старалась, чтобы никто и никогда не догадался о ее страданиях…

Алексей ей, кстати, так и не написал…

Первое время Олеська очень переживала и ждала письма, чуть ли не подкарауливая почтальона на лестнице. Потом, поняв, что оно вряд ли придет, потихоньку начала остывать. Признаться честно, она, наверное, на самом деле очень быстро забыла бы об этом знакомстве, потому что лозунг “с глаз долой, из сердца вон!..” был актуален для нее уже тогда, и она вовсе не собиралась, как вечная декабристка, страдать из-за не сдержавшего свое слово мальчика. Но, как это ни странно, забыть обо всем ей очень долго не давала ее собственная мама. Она каждый божий день, на протяжении многих месяцев, по несколько раз интересовалась у дочери, не написал ли ей ее друг?.. Словно письма приходили голубиной почтой, и это могло произойти в любой момент, — даже спустя ровно пять минут после предыдущего вопроса. А услышав очередной отрицательный ответ, мама снова и снова пускалась в пространные рассуждения на тему того, почему он так подло поступил с несчастной Олесей, и что могло помешать ему написать ей письмо…

И эти совершенно никому не нужные мамины измышления снова и снова очень ясно напоминали Олесе мгновения их памятной встречи с Алексеем, и ее растревоженная мамиными словами душа снова начинала страдать и тосковать…

Глядя правде в глаза, нужно было просто вообще перестать говорить на эту тему, которую маме почему-то так нравилось мусолить снова и снова, и тогда это мимолетное чувство, едва затронувшее Олесино сердце, очень быстро испарилось бы без следа, не оставив даже в памяти никаких зарубок. И сама Олеська подсознательно даже прекрасно осознавала это. Не настолько сильно, если уж говорить начистоту, она была тогда влюблена, и не так уж больно ранило ее на самом деле то, что мальчик так и не написал ей. В конце концов, ей было всего тринадцать лет, а в этом возрасте любые страдания еще имеют обыкновение забываться достаточно легко. Но ее мама зачем-то снова и снова тыкала ее в это больное место. Ей словно доставляло какое-то извращенное удовольствие наступать на эту любимую мозоль дочери и травить ей душу рассуждениями о том, что же такое могло помешать Алексею написать ей?.. Наверное, она делала это не со зла… По крайней мере, Олесе очень хотелось бы верить в это. Наверное, этот вопрос действительно тревожил и беспокоил маму, — похоже, даже гораздо сильнее, чем саму Олесю. И именно поэтому мама вновь и вновь пыталась найти ответ на него, словно и не отдавая себе отчет в том, что причиняет тем самым своей дочери лишнюю и совершенно ненужную боль. Наверное… Потому что найти какое-то другое объяснение такому странному маминому поведению было просто невозможно…

Ведь было бы просто кощунственно, наверное, предположить, что мама специально травила душу собственной дочери, осмысленно заставляя ее вновь и вновь вспоминать и переживать случившееся и плакать по ночам из-за человека, даже лицо которого давно уже стерлось у нее из памяти?.. Конечно же, такое даже представить себе было невозможно. Просто она очень волновалась и переживала за свою дочь и пыталась поддержать ее таким вот странным образом… Словно и не понимая, что этими своими слишком эмоциональными переживаниями превращает жизнь собственной дочери в ад на протяжении еще многих — многих месяцев…

Правда, все эти ожидания мамы на самом деле оказались не совсем напрасны. Через полгода, на Новый год, Алексей зачем-то все-таки прислал Олесе поздравительную открытку. Эта, в принципе, никому уже не нужная весточка всколыхнула Олеськину память и разом возродила в ее душе все былые надежды, казавшиеся давно уже надежно похороненными. Олеся даже и не знала, как конкретно реагировать на это событие, но мама тут же заверила ее, что она должна непременно ответить ему, поздравив с Рождеством. А чтобы туповатая Олеська не написала какую-нибудь несусветную сентиментальную глупость, ее мама даже озаботилась тем, чтобы лично продиктовать ей текст поздравления, — такой, какой он должен быть на ее — умный, взрослый и опытный — взгляд.

И бессловесная Олеся, не смея ей возразить, безропотно написала: “… И желаю тебе никогда не забывать своих друзей!” Ей очень не хотелось этого делать. Она инстинктивно чувствовала, что совершает ошибку, добавляя эти слова. Да нет, что уж там говорить, — Олеся твердо знала, что совершает ошибку. Это была совершенно лишняя и никому не нужная фраза, которая, — и Олеся была на все сто процентов уверена в этом, — окончательно поставит точку в этой истории. Возможно, если бы она тогда написала что-то другое, — то, что сама посчитала бы нужным написать, — Алексей ответил бы ей, и между ними еще могла бы завязаться переписка. Но мама безапелляционно заявила ей, что необходимо написать именно эту фразу, и Олеся, разумеется, не посмела ослушаться ее.

Само собой, больше об Алексее она никогда не слышала. Да она и не ожидала ничего другого.

В принципе, во всей этой истории не было совершенно ничего из ряда вон выходящего. Просто это была одна из первых, — очень глупых и нелепых, — ошибок, совершенных Олесей в своей жизни по велению ее мамы.

Но винить в этом ей следовало лишь себя.