ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ

https://youtu.be/M0vS6mIPxd4?feature=shared

Много лет назад, в какой-то старой книге, — Олеся, разумеется, теперь уже даже и не помнила, в какой именно, — она прочитала историю, которая невольно запала в душу. Смысл ее был в следующем.

Когда-то давным-давно жил-был один человек, у которого был очень больной сын. Человек этот был совсем не бедный. Он имел возможность приглашать к своему сыну известных и опытных врачей, но никто не мог ему помочь. И проблема была даже не в том, что никто из этих именитых врачей не мог вылечить мальчика, — никто из них даже не смог определить причину его недуга.

И вот однажды узнал об этом какой-то мудрый человек и сказал, что мальчик никогда не выздоровеет, и виноват в этой его непонятной болезни, как ни странно, его отец. Потому что он изначально совершил ошибку и сейчас живет не своей жизнью, — не той жизнью, которую предначертал для него Господь Бог. Оказывается, Всевышний дал этому человеку великий талант, и он должен был стать известным художником. Но он побоялся проблем, которые могли подстерегать его на этом трудном и тернистом пути, и, вместо того, чтобы следовать за своим призванием, занялся чем-то другим. Причем, этот его выбор оказался очень удачным; он разбогател и многого достиг, — чего, возможно, никогда не смог бы добиться, если бы по-прежнему продолжал заниматься рисованием. Но талант свой он при этом похоронил. И Господь разгневался на него за это, потому что он не прощает, если человек оказался не способен оценить его великий дар. И наказал его вот таким образом.

Поэтому его сын тяжело болен и скоро умрет. И, каких бы светил медицины он к нему не приглашал, никто из них не сможет облегчить его страдания. Единственная возможность для этого человека спасти своего сына — это бросить все нажитое и все-таки стать художником. Тогда его, в конце концов, ожидают еще большее богатство и слава, и сын его вылечится…

Но человек не понимает этого. И он никогда не изменит свою жизнь, — на ту, настоящую, изначально предначертанную ему Богом и судьбой. Поэтому мальчик умрет. У него нет никаких шансов на исцеление.

Олесе эта история запала в душу, хотя, вроде бы, со стороны она может показаться глупой и незамысловатой. Но она часто вспоминала о ней. Дело в том, что у Олеси была тётя. И она тоже с детства была очень талантливой художницей, — хотя нигде не училась, не посещала художественную школу, — просто был ей дан такой вот дар.

Между Олесей и её тётей Элей была разница всего в десять лет, и Олеся всегда помнила её что-то рисующей. Это были какие-то замысловатые картины, поражавшие Олеськино детское воображение, различные плакаты, яркие стенгазеты… Олесе запомнилось, что у неё всегда были разноцветные тюбики с красками, — красивые, яркие, блестящие, в большом количестве. Где она брала их во времена тотального советского дефицита, Олесе было совершенно непонятно. Но Эля всегда разрешала Олесе играть с ними, и это было так здорово.

После школы Эля поступила в техникум, где уроки черчения и рисования у неё вёл профессиональный художник. Он не был шибко знаменитым, — но, как тогда говорили, был довольно известным в своих кругах. А поскольку рыбак рыбака видит издалека, — то он, разумеется, сразу же заметил выдающиеся Элины способности. И, когда она заканчивала четвертый курс, он предложил помочь ей с переездом в Москву.

Он объяснил ей, что они, художники, — да и вообще все творческие люди, — всегда держатся сплочённо, потому что прекрасно понимают, как трудно пробиться в одиночку в этом мире. Своим, — то есть, другим таким же талантливым людям, — они, по обыкновению, помогают всем, чем могут. Вот и он, в свою очередь, пообещал устроить её в соответствующее учебное заведение, чтобы она могла продолжать учиться и развивать свои способности. Он заверил, что у него в этом мире огромные связи и влияние, и её, с её необычайным талантом, везде примут с распростёртыми объятиями.

Он и с жильём в Москве пообещал ей помочь, — потому что у него, опять же, в этих кругах много друзей, и любой из них с удовольствием пустит её жить к себе, — совершенно бесплатно и безвозмездно, потому что многие из этих людей в своё время были в подобной ситуации, и им всем когда-то тоже помогали. Причём, предлагал он ей все это без малейшего сексуального подтекста, — как можно было бы предположить, глядя на всю эту ситуацию со стороны. Он просто пытался объяснить ей, что такой великий талант, как у неё, непременно нужно развивать, и просто грех хоронить его на ближайшей обувной фабрике…

Но… Во всем этом было одно “но”. Этот человек сразу же честно объяснил Эле, что они, свободные художники, ведут весьма своеобразный образ жизни. А это — свободные, ни к чему не обязывающие отношения, случайные заработки, странные друзья, зачастую, — алкоголь и наркотики. И все это изначально подразумевает, что вряд ли у неё будет крепкая и надёжная семья, стабильная работа и какой-то достаток. Как правило, большая часть людей творческих так и живут, — не зря же они даже сами именуют себя свободными художниками. Добиться славы и известности, в конце концов, удаётся лишь единицам, а большая часть вынуждена влачить довольно жалкое, с точки зрения обычных обывателей, существование.

Эля, разумеется, отказалась от всего этого с ужасом. Это было совершенно не то, чего она желала. Она на тот момент как раз встречалась с мальчиком, планировала выйти за него замуж, и вообще мечтала о стабильной и обеспеченной жизни. И вечные поиски себя где-то в сфере искусства, среди свободных художников, в эту схему совершенно не укладывались.

Стабильной жизни, к сожалению, у неё так и не случилось. С первым мужем, — тем самым мальчиком, — она вскоре развелась. Осталась одна с маленьким ребёнком. На счастье, подвернулся другой мужчина, который, вроде бы, души не чаял в них обоих, — и даже ребёнка готов был усыновить. Но почему-то опять не сложилось, — хотя он был и богатым, и заботливым. А жизни так и не было.

Ничего не было, — ни семьи, ни жилья, ни работы. Она вечно что-то искала, но это что-то все время ускользало от неё. Вечно какие-то мужчины, постоянно сменяющие друг друга, никакого даже намёка на стабильность, все время какие-то чужие квартиры и съёмные углы; ребёнок воспитывался бабушками, одна из которых — мать второго мужа — даже и не была ему родной, и годами не видел мать. Работать тоже нигде не получалось. Вообще нигде…

Она начала пить. Остановиться уже не смогла. И умерла в тридцать восемь лет. Якобы, от отёка мозга, вызванного белой горячкой. Но это было лишь предположение, — согласно диагнозу, установленному вскрытием. А что произошло на самом деле, — так навсегда и осталось тайной… Но разгадать её никто даже и не пытался.

И только Олесе всегда казалась, что Эля умерла от того, что так и не смогла жить этой не своей жизнью, которая изначально не была для неё предназначена, просто так и не научилась жить в этом совершенно чуждом и неподходящем для неё мире. Послушалась бы она в своё время своего преподавателя, уехала бы в Москву, стала бы художником, — и все могло бы сложиться по-другому. Но — не сложилось. Не судьба…

А вспоминала всю эту грустную историю Олеся по одной простой причине. Так уж вышло, что ей тоже всегда казалось, будто она живёт не своей жизнью. И как все это изменить, она не ведала…

Насколько Олеся себя помнила, она всегда что-то сочиняла. Ей всегда казалось, что писать она начала раньше, чем говорить. Это было единственное, что она хотела делать, и поэтому она даже и не представляла для себя другого будущего.

Лет в десять Олеся осознала, что хочет быть журналисткой. Она бегала по различным газетам, получала какие-то задания, приносила статьи. Их охотно печатали, а саму Олесю хвалили и пророчили ей большое будущее. И она никогда даже и на мгновение не сомневалась в том, что после школы уедет в Москву, поступит там на факультет журналистики, успешно закончит его и станет известной и знаменитой. Она мечтала объехать весь мир, познакомиться с множеством великих людей, взять у них интервью, написать о них, сделать репортаж… Жизнь представлялась ей интересной, заманчивой, полной неожиданностей и весьма приятных перспектив…

Семья, муж, дети, быт, — все это совершенно даже не вписывалось в её прекрасные, идеализированные понятия об интересной жизни. Тогда одни только мысли об этом пугали её чуть ли не до истерики. Олеся никогда не пыталась быть почтенной матроной и уважаемой матерью семейства. Она грезила лишь о свободе и независимости. А ещё — всего лишь о мировой славе.

Но реальность оказалась куда более суровой и даже жестокой. “Какая Москва?! Ты, что, совсем сдурела?! — кричала на неё мама. — Ты закончишь ближайший к дому техникум и пойдешь работать на моторный завод! Я и место тебе уже нашла в цехе; тебя там давно уже ждут!.. Где ты лучше-то найдёшь?..”

Олеся долго сопротивлялась, — как она потом уже поняла, слишком робко и слабо, — но все же сопротивлялась. Надо было, разумеется, делать это более решительно, — но противиться её маме, которая всегда перла напролом, как танк, было не так-то просто… И все-таки нельзя было не признать, что определенных успехов она все же достигла. Она не пошла в цех, — и это уже само по себе было хорошо. И ещё лучше было то, что вместо этого она устроилась в редакцию небольшой местной заводской газетенки, которая на тот момент прекрасно подходила ей для старта.

Казалось, её мечты потихоньку начинаю сбываться…

В этой паршивенькой газетёнке её поначалу на руках носили и обещали помочь с поступлением в МГУ через два года. А потом… Потом все полетело кувырком…

Это был самый конец девяностых. Зарплату на предприятии, являющемся, кстати, градообразующим, не выплачивали почти год. В редакции намечались сокращения, — как и везде… А кого сократят в первую очередь, разумеется?.. Ну, никак не подающую большие надежды, молодую, талантливую журналистку, готовую дневать и ночевать на работе, а, скорее всего, досиживающих рядом свой век и перепечатывающих материалы из других изданий пенсионерок. А они этого очень боялись…

И поэтому Олеся, в одночасье, как-то вдруг из безумно талантливой и подающей большие надежды превратилась в полнейшую бездарность, неспособную самостоятельно написать ни строчки, за которую другим — более опытным — сотрудникам приходилось отдуваться в двойном размере. Пришлось увольняться, — да ещё и не без скандала. Олеся была просто в шоке от той травли, которую ей пришлось перенести в стенах редакции, и почти не заметила, как ее мама, нисколько не огорченная из-за неудачи дочери, пристроила её уборщицей в детский садик. На мамин взгляд, это место было самым подходящим для ее амбициозной дурочки-дочери…

Параллельно с этим у Олеси развилась нейроинфекция, — предположительно, осложнение после перенесенного на ногах гриппа. Она безумно плохо себя чувствовала, но все равно упорно рвалась в бой, стремилась покорять какие-то недоступные вершины… Мама готова была удерживать её хоть силой, если потребуется…

“Какая тебе Москва?! — кричала мама, чуть ли не топая ногами от возмущения. — Куда ты все рвешься?! Какая тебе учёба, — ты же еле на ногах держишься!!! Тебе здоровье не позволит!!!”

В общем, — если перефразировать слегка слова мамы, — сиди себе спокойно дома, в тепле и в уюте, — да и замуж, в принципе, давно уже пора выходить, детей рожать… А ты все ерундой какой-то занимаешься…

Рождённый ползать летать не… должен!..

Позже, спустя много лет, Олеся осознает, что надо было тогда просто бежать. Закинуть смену белья в сумку — и прочь из дома, не оглядываясь!.. Но тогда, в тот момент… Тогда она просто сломалась.

Ей, как воздух, нужна была поддержка близких людей, которые сказали бы, что верят в неё, и что она не должна сдаваться. В двадцать лет жизнь еще не закончена, — да она ещё и начаться-то толком не успела!.. И первая же неудача и возникшие, в связи с ней, проблемы, какими бы страшными и болезненными они ни были, не должны перечеркнуть все стремления и желания. Но таких близких людей на её пути как-то не подвернулось…

Её мама готова была костьми лечь на ее дороге, лишь бы только она позабыла все свои дурацкие мечты и чаяния. Да и молодой человек подвернулся очень кстати, как по заказу, и он тоже изо всех сил стал уверять ее в том, что их великая и чистая любовь важнее всех остальных глупостей, которыми напичкана ее непутевая голова. Против молодого человека мама тоже, кстати, возражала изо всех сил, но потом, скрепя сердце, смирилась. Из двух зол, как говорится, выбирают меньшее, — и, очевидно, лучше уж дочь, неудачно вышедшая замуж и тем самым сломавшая себе жизнь, чем та же самая дочь, но свободная и сбежавшая в Москву… Поэтому мама была согласна даже на свадьбу в перспективе, — лишь бы только её удержать… Тем более, что милый тоже не разделял Олеськины стремления к звёздам и желал всего лишь, — ни много, ни мало, — чтобы она стала обычным нормальным человеком ради их большой и чистой любви…

И Олеся сдалась, решив, что действительно лучше синица в руках, чем журавль в небе…

Потом была свадьба… Рождение сына… Олесе всегда казалось, словно все это происходит и не с ней, словно она наблюдает за самой собой откуда-то со стороны… Была нескончаемая череда бесконечных работ, не приносивших ей ни радости, ни удовлетворения, на которые Олеся заставляла себя идти по утрам пинками, — в буквальном смысле, — потому что вечно нужны были деньги… Ведь милый, любимый, дорогой и единственный зарабатывать их так и не научился; вместо этого он по-прежнему сидел на диване и рассуждал об их великой любви, которой к тому времени давно уже и след простыл… Все окружающие, — и родственники, и супруг, — искренне верили в то, что Олеся, рано или поздно, попросту остепенится, поумнеет и повзрослеет, и станет обычной нормальной женщиной, держащей в надёжной узде мужа и детей, наводящей целыми днями чистоту и красоту в уютной квартирке и готовящей вкусные обеды… Ведь именно такой должна быть образцовая хозяйка, и именно в такой роли видели её родные и близкие… А Олеся продолжала писать по ночам, падая со стула от усталости, засыпая на столе от переутомления, и все равно верила, что именно это — её судьба; именно это поможет ей достичь всего, о чем она некогда мечтала, и именно это она и должна делать, вопреки всему…

А вот прибиралась и готовила она всегда разве что для галочки и так никогда и не научилась этому всему в полной мере…

Олеся честно старалась приспособиться к своей жизни, — той, которая ей досталась. Но из неё, к сожалению, так никогда и не получилась приличная, порядочная женщина, у которой муж и дети облизаны, а дом — полная чаша… Все свои обязанности она выполняла разве что через силу, потому что ей все это было совершенно неинтересно, и она не видела ни малейшего смысла в такой жизни. Поэтому через пять лет она выгнала мужа, сбросила со своей шеи это придавливающее ее к земле ярмо и снова стала свободной.

Поклонники у Олеси время от времени появлялись, — и даже замуж она могла бы выйти ещё не один раз, если бы захотела; но она на тот момент уже очень чётко осознавала, что все это, — муж, семья, дом, дети, работа, — просто не её. Олеся всегда хотела только лишь свободы и независимости. Наверное, поэтому и со своими родственниками она перестала общаться на каком-то этапе, — потому что они тоже тянули её на дно, душили и не давали дышать полной грудью…

Мама зловеще предрекала ей повторение Элиной судьбы. И была не права. Нет, Олеся никоим образом не повторила судьбу своей несчастной тёти, — хотя, возможно, к этому действительно были все предпосылки. Но, — словно назло всем тем, кто каркал за её спиной, — она не спилась и не пошла по рукам. Она сама вырастила сына, даже не пытаясь его на кого-то сбросить, и у нее сложились с ним прекрасные отношения. Олесе всегда приходилось много работать, потому что рассчитывать-то ей было не на кого. Так получилось, что она перепробовала в своей жизни, наверное, все профессии, которые только можно было, пока не сумела выбрать то, что уж не сказать, что сильно подходило ей, но, по крайней мере, что она могла бы выполнять без отвращения.

Олеся никогда не считала, что её жизнь прошла напрасно. Но… Она прошла напрасно.

И как-то мимо.

Ее детские мечты, — несмотря на прошедшие уже с той поры десятилетия, — никуда не ушли и, даже несмотря на занимаемые высокие должности и неплохую зарплату, Олеся, к сожалению, не смогла избавиться от очень печального осознания того, что она ровным счетом ничего в этой жизни не добилась. И это вовсе не прибавляло оптимизма, — особенно, по утрам, когда приходилось буквально силой заставлять себя сползать с кровати и тащиться на неплохую, но все-таки нелюбимую работу, а вечером падать с ног от усталости, но при этом все еще продолжать о чем-то мечтать…

Прошло уже больше двух десятилетий с тех пор, как она работала в редакции той паршивой газетенки, а Олеся так и не смогла забыть тот счастливый и наполненный событиями год, который она провела там. Какое удовольствие ей доставляло бегать весь день по городу, а потом писать статьи всю ночь напролет, — и при этом даже ни капли не уставать!.. Вот тогда она жила. Жила этой работой, жила своими эмоциями, мечтами, надеждами… А все, что было после этого… Да, в принципе, словно ничего больше и не было….

Все эти годы её так и не покидало ощущение того, что она словно смотрит на саму себя со стороны и ждёт, когда же можно будет начать жить. Когда же, наконец, можно будет отложить в сторону этот черновик и начать все-таки переписывать свою жизнь набело…

Да, теперь Олеся это точно знала: Господь Бог не просто так дает нам таланты. И он очень сердится, если у нас по какой-либо причине не хватает ума оценить этот его дар. Внешне у Олеси, слава Богу, теперь все было совершенно нормально. Жизнь, можно сказать, наладилась. Есть неплохая работа, нет проблем с деньгами, здоровьем, внешностью. Сын вырос и стал для неё действительно поддержкой и опорой. Даже грех, вроде бы, на что-то жаловаться, но…

Она все время это ощущала: недовольство Бога, я имею в виду. Вроде бы, все хорошо, но… Очень многие её начинания срывались, хотя, вроде бы, все только что было на мази, и не существовало ни малейших проблем или предпосылок для этого. Очень многие её попытки достичь чего-либо большего буквально пресекались на корню по независящим от неё причинам… И все было как-то бесполезно… Зачастую у Олеси просто создаётся впечатление, что весь мир против нее, и ей никогда не пробиться сквозь все эти преграды. Но она упорно идет вперед. Надевает на лицо улыбку и идёт.

Продолжает жить этой чужой и чуждой ей жизнью.