СЕМЕЙНЫЕ ИСТОРИИ: ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ…

https://youtu.be/_wiRH6GyJ4s?feature=shared

После свадьбы, в первый год совместной жизни, Олеся с Георгом снимали квартиру, потому что проживать вместе ни с ее родственниками, ни с его мамой на тот момент было невозможно. У Олесиной семьи была двушка, где обитали ее родители и младший брат, а у Георга с мамой вообще была однокомнатная. Так что приткнуться им ни там, ни там было попросту негде. Но, спустя год, Олесина мама получила от завода трехкомнатную квартиру, в которой, кстати, Олеся тоже имела законную долю. А мать Георга — двухкомнатную. Так что кое-какие перспективы, вроде бы, наметились.

Беда была лишь в том, что Олеся уже тогда прекрасно понимала, что жизни им с Георгом не будет ни там, ни там. Поэтому съезжаться с родственниками на тот момент уже желанием не горела. Но Георг потерял работу, и съем жилья они себе больше позволить не могли. А потому вынуждены были в срочном порядке переехать, для начала, в трехкомнатную квартиру Олесиных родителей.

И ее дорогие родственники, очевидно, донельзя счастливые тем, что молодые теперь будут жить вместе с ними, первым же делом объявили им, что плату за квартиру они будут делить на всех, так как никто не обязан содержать их семью. И озвучили сумму, порядком превосходящую ту, которую они в свое время отдавали за съемную квартиру…

Сказать, что Олеся тогда была в шоке, — это не сказать вообще ничего. Это была такая жуткая подлость, такое немыслимое предательство со стороны ее родных, которое у нее так до сих пор в голове и не уложилось, несмотря на прошедшие с той поры уже четверть века.

Черный юмор данной немыслимой ситуации заключался в том, что на тот момент Олесины родители, — оба!!! — были весьма и весьма обеспеченными людьми. Как раз незадолго до этого они, кстати, наконец, развелись. Мама на тот момент уже успела снова выйти замуж, — за очень-очень богатого человека, — и давно уже уволилась с работы. Потому что, во-первых, ее весьма неплохая зарплата просто растворилась в доходах ее нового мужа, а во-вторых, раз в пару месяцев они, неизменно, летали на отдых за границу, к морю и солнцу, и совмещать это с постоянной работой оказалось практически невозможно, — потому что никаких законных отпусков не хватило бы.

Олесин отец и раньше всегда немало зарабатывал, а теперь, став вновь свободным и сократив таким образом расходы, вообще оказался в шоколаде.

А сидевшей в декрете с двухмесячным сыном Олесе, муж которой внезапно тоже попал под сокращение и оказался без работы, не на что было купить смесь ребенку…

Прошу учесть, что это были времена “до интернетов”, — конец девяностых, — и найти хоть какую-то подработку с беспокойным никогда не спящим малышом было вообще не реально. Олеся пыталась, ей-богу… Но ей не удалось найти ничего на том этапе. А Георг тоже все искал… Лежа на диване… Но речь сейчас не об этом.

На фоне постоянных маминых рассказов о своей жизни, о собственных проблемах и безденежье, привыкнув чуть ли не с младенчества осуждать бабушку Алю за ее скупердяйство, мелочность, жадность и подлость по отношению к собственной дочери, Олеся даже и думать не могла до того дня, что ее собственная родная горячо любимая мамочка, которая всегда была для нее светом в окошке, может когда-нибудь поступить с ней подобным образом. Да ей такое даже в самом страшном кошмарном сне не могло привидеться!.. Но в тот жуткий миг она просто проглотила готовые сорваться с губ возражения и протесты, попыталась сделать хорошую мину при плохой игре и покорно согласилась платить своим родителям за проживание.

Потому что знала, что, в случае проявления какого-либо недовольства с ее стороны, мама ее просто уничтожит морально. Сотрет в порошок.

Первые пару месяцев Олеся с Георгом, с горем пополам, еще умудрялись как-то наскребать требуемую сумму, хотя она была для них на тот момент просто неподъемной. Уж лучше бы они тогда, вместо этого, продолжали снимать жилье… Им пришлось бы выкладывать за него те же самые деньги, — даже меньше, если уж говорить начистоту, — но зато на съемной квартире они были бы полностью предоставлены сами себе и могли бы жить так, как считали нужным. А здесь Олесина мама, — даром, что она в данный момент проживала совершенно в другом месте, с новым мужем, — не давала им ни минуты покоя. Она, даже на расстоянии, умудрялась контролировать каждый их шаг и вставлять во все свои пять копеек…

При этом внешне Олесины родители вели себя так, словно и не понимали, что семья дочери уже несколько месяцев существует на пособие по безработице, — а оно у нас в стране шибко большим никогда не было. И они просто не в состоянии потянуть сейчас еще и плату за жилье, которая составляет большую часть этого самого пособия. Хотя им обоим было прекрасно известно, что зять все это время сидит без работы, а декретные, которые получает их дочь, вообще не стоит воспринимать всерьез…

Сказать сейчас, что в тот момент Олесе было обидно до слез, — это не сказать вообще ничего. И она действительно тогда рыдала взахлеб практически целыми днями, — от жуткого страха перед беспросветным будущим, от дикой беспомощности, от обиды, от ощущения предательства самых близких, самых родных людей, которых она всю жизнь ошибочно считала своей надеждой и опорой. И самое ужасное в этой ситуации было осознание того, что история повторялась. И не просто целиком и полностью. А в еще более жутком, гротескном варианте. Просто в стиле черного юмора…

Олеся еще смогла бы понять, если бы ее родители действительно бедствовали, — да ладно, пусть даже и не бедствовали бы, но хотя бы имели средний доход, как большинство людей в нашей стране в конце девяностых. Не шибко большой. С возможной задержкой зарплаты, что было тогда повсеместно. И тогда эти деньги, которые она реально как от сердца отрывала, хоть что-то значили бы для них… Так ведь нет же!.. Олесина мама в день давала ее шестнадцатилетнему брату только на карманные расходы суммы, превышающие бюджет Олесиной семьи за месяц!.. В день!.. Не считая полного содержания, расходов на питание и одежду. На карманные расходы… Шестнадцатилетнему мальчику… А Олеся тогда вынуждена была отрывать от себя последнее, не представляя, где завтра взять денег на покупку смеси для грудного ребенка… Ее жалкие гроши реально не играли для них никакой роли. Это была, в буквальном смысле слова, капля в море их финансового благосостояния…

Находясь в состоянии полного отупения от шока и страха перед грядущим, Олеся, к непередаваемому ужасу для самой себя, начала потихоньку осознавать, что все это было для ее мамы лишь способом манипулировать дочерью, возможностью зачем-то лишний раз унизить ее и указать ей, где ее место… Вместо того, чтобы хоть как-то помочь дочери и поддержать ее в такой немыслимо сложной ситуации, — хотя бы морально, не говоря уж ни о чем другом; Олеся была бы безумно рада уже одному только доброму слову, — самые близкие люди, на которых Олеся только и могла бы рассчитывать в этом мире, прекрасно понимая, что семья дочери живет на грани нищеты, преспокойно отбирали у нее последний кусок хлеба, — в буквальном смысле этого слова, — и, высокомерно помахав на прощание ручкой, отправлялись в очередной средиземноморский круиз…

На самом деле все это было настолько ужасно, — морально, в первую очередь, не говоря уж ни о чем другом, — что даже потом, спустя десятилетия, Олеся просто не понимала, как она вообще смогла выдержать все это и не лишиться рассудка…

А ведь самое-то главное заключалось в том, что Олеся, — в отличие, кстати, от многих других взрослых детей, — никогда не просила своих родителей о помощи и вовсе даже не считала, что кто-то вообще обязан ей ее оказывать. В тот момент, — в свои двадцать два года, — она совершенно искренне полагала, что ее муж должен сам обеспечивать свою семью. Именно так изначально она была воспитана, и она даже и мысли не допускала ни о чем другом. Осознанно выходя замуж за любимого человека, Олеся прекрасно знала о том, что он, мягко говоря, не богат и не ворочает золотыми горами. И, как ей на тот момент казалось, она была готова вынести все тяготы их совместной жизни, — все для того, чтобы быть рядом с любимым. Вот только она, как на деле оказалось, была совершенно не готова к тем сюрпризам, которые на самом деле преподнесла ей жизнь. Совсем не готова…

Уже потом, спустя очень много лет после описываемых событий, глядя на все происшедшее совсем другими глазами, — глазами взрослого и много повидавшего человека, — Олеся до конца осознала, какой на самом деле невероятной жестокостью со стороны ее дорогой и любимой мамы все это было. Она поняла, что мама просто наказывала ее таким вот странным изощренным способом, просто граничащим с садизмом. За ее непослушание и непокорность. За то, что Олеся не подчинилась ей слепо, а, вместо этого, посмела-таки выйти замуж за человека, которого ее мама изначально считала никчемным идиотом, и браку с которым предрекала полный крах. Да, в конечном итоге она оказалась права. Но даже это не оправдывает непонятное желание матери наглядно показать родной дочери, почем фунт лиха…

Да, разумеется, Олеся изначально сама была во всем виновата. Она сама сдуру сломала свою жизнь, — и любящая и заботливая мамочка не уставала регулярно напоминать ей об этом. Мама так и не сумела простить своей непутной дочери, что та посмела ослушаться ее и выйти замуж за совершенно неподходящего человека. И поэтому мама посчитала своим святым долгом изо дня в день методично наказывать ее, чтобы Олеся в полной мере и до конца прочувствовала всю низость своего сегодняшнего положения. Нужно было наглядно продемонстрировать ей, что она опустилась на самое дно, и шансов на нормальную жизнь у нее больше нет ни малейших. Она сама себя их лишила.

На тот момент Олесе было чуть больше двадцати…

Именно для того, чтобы наглядно показать дочери разницу между ее убогим уровнем жизни и уровнем жизни ее благополучного и перспективного младшего брата, мама честно забирала у нее последние деньги, а потом демонстративно, на ее глазах, отдавала их своему шестнадцатилетнему сыну, — в дополнение к тем огромным суммам, в которых его нынче никто не ограничивал. И он попросту расшвыривал эти деньги направо и налево, не считая. А что такого, — ведь он-то, в отличие от старшей сестры, мог позволить себе ни в чем себя любимого не ограничивать. Ведь это она — дура, несчастная убоженка с ребенком на руках и долбанутым мужем. А он — практически нынче сын миллионера!..

Самое смешное во всей этой истории заключалось в том, что Олеся на самом деле ни капли даже не завидовала своим гораздо более обеспеченным родственникам. Такой вот странный был у нее характер. Несмотря на все трудности их тогдашней жизни, Олеся совершенно искренне верила в то, что, рано или поздно, у нее тоже все будет хорошо. Она даже ни на миг не сомневалась в том, что они с Георгом добьются всего сами, и когда-нибудь будут жить ничуть не хуже. Но вот сейчас, в данный момент, при нынешнем положении вещей, брать с них плату за проживание в квартире было, наверное, со стороны Олесиных родственников все-таки верхом жестокости и цинизма…

На этот раз Олеся продержалась достаточно долго. Целых три месяца. И, несмотря на то, что все это время они с Георгом жили практически впроголодь, она не говорила об этом маме, не просила ни помощи, ни жалости, ни снисхождения. Но, в конце концов, — и это, разумеется, заранее было весьма предсказуемо, — на четвертый месяц подобной жизни все-таки возникла такая ситуация, когда Олеся, при всей ее экономности и неприхотливости, поняла и вынуждена была признать, что ей ни при каких условиях не наскрести требуемую родителями сумму. Ну, разве что, если продать их всех троих на органы, — да и то, сомнительно, что найдется покупатель. И только тогда она, скрепя сердце, все же решилась попросить у мамы отсрочку… Ей не надо было от своих родителей ни денег, ни помощи, ни сочувствия, — она просто попросила их хотя бы некоторое время не брать с них плату за проживание, записывая ее в долг, пообещав, что потом, когда Георг устроится, наконец, на работу, они возместят им все потери и полностью с ними рассчитаются.

И добрая мама, немного подумав и поколебавшись для виду, милостиво, с барского плеча, позволила дочери пока не платить им деньги, — мол, до лучших времен, пока ее непутный, никчемный и ни на что не годный муж не встанет на ноги. Правда, при этом Олеся в очередной раз узнала о себе очень много нового, — фантазия ее мамы в этом смысле была воистину неистощима. И после этой весьма и весьма ободряющей лекции Олеся была уже совсем не рада этой предоставленной ей отсрочке и твердо зареклась на будущее, что в следующий раз лучше умрет с голоду, чем обратится за помощью к своей маме. Потому что после очередной подобной беседы, не внушающей ни малейшего оптимизма, Олесе уже хотелось только одного: лечь и умереть…

Да, тогда, на тот момент Олеся уже прекрасно осознавала, что ее мама, разумеется, была совершенно права, изо всех сил пытаясь в свое время воспрепятствовать замужеству дочери. К ее великому сожалению, ее некогда такой обожаемый супруг не был способен работать от слова вообще, — так что ни о зарабатывании денег, ни о содержании семьи, ни о взятой на себя ответственности за жизни жены и сына речь уже даже, похоже, и не шла. И тупорылая Олеся, конечно же, сама была виновата в сложившейся ситуации. Она посмела выйти замуж за никчемного идиота и теперь заслуживала наказания. Самого жестокого и беспощадного. И ее мама работала в этом направлении, не покладая рук…

При этом очень печальным для Олеси был еще один момент. Работу никак не мог найти Георг. Вроде бы, взрослый мужчина, тридцати с лишним лет, посчитавший возможным жениться и взявший на себя ответственность за свою семью, сразу же после свадьбы с удовольствием переложил все возникающие проблемы на плечи своей юной жене и предоставил ей право улаживать их. Сам он при этом даже палец о палец не трудился ударить. Потому что, согласно его твердым убеждениям, это именно Олеся и только она была виновата в том, что подобные проблемы вообще возникли в их жизни. А никак не он, здоровый боров, считавший ниже своего достоинства любую работу.

При этом Георг даже и не пытался вникнуть в смысл того, что происходит вокруг него. Он словно и не понимал, что Олесины проблемы с родственниками необычайно обострились именно по его вине, и, якобы, не осознавал, насколько тяжело ей было идти на поклон к своей любимой маме и, в буквальном смысле слова, на коленях умолять ее о снисхождении. Георг воспринимал все это, совершенно как должное. Мол, все это — твои проблемы, твои родственники; тебе и налаживать с ними отношения. И его статус безработного и безденежного ничуть не уменьшил его гонора и не заставил его вести себя с Олесиной родней хотя бы чуть менее высокомерно. И его при этом совершенно не интересовало, сколько дерьма во время этого выльется на голову его бедной жены.

Несмотря на уже наступившее тогда полное разочарование в самом Георге и в их совместной жизни, Олеся при этом все еще пыталась защитить и выгородить его в глазах своих родственников. Она ни разу не сказала им о нем ни одного плохого слова. Но Георгу это было совершенно фиолетово, и оценить героизм — а иначе это и не назовешь — своей жены он был просто не в силах. Его жалкого скудного умишки хватало лишь на то, чтобы постоянно упрекать Олесю и обвинять ее в том, что у нее, мол, материальные ценности преобладают над духовными, и она, со своими мелкими мещанскими понятиями, не способна оценить его великую и прекрасную любовь…

Наверное, он был прав, и именно так оно и было на самом деле. И Олесе тогда, в тот момент, было даже немного стыдно осознавать его разочарование в ней. Но, как бы ни чудесна была великая всепоглощающая любовь Георга, — а у Олеси на руках был ребенок, которого, как это ни странно, необходимо было кормить, — хотя бы иногда… И, даже не смотря на то, что тогда она все еще продолжала испытывать какие-то светлые чувства по отношению к своему мужу, она уже не могла не признать очевидный факт, прямо-таки бросающийся в глаза: ее любимый вот уже несколько месяцев не может устроиться хоть на какую-нибудь работу. И даже не потому, что его не берут, — просто не было на горизонте той деятельности, которую он посчитал бы достойной себя.

Сколько было с его стороны различных предсвадебных обещаний, которые Олеся некогда слушала, развесив уши… А на поверку оказалось, что он не способен даже элементарно прокормить свою семью…

Олесина мама всегда делала упор на то, что Георг попросту не хочет работать, а потому вряд ли вообще когда-нибудь найдет достойную своей великолепной персоны должность. И сама Олеся, к сожалению, уже тогда прекрасно понимала, что она была совершенно права на самом деле, — как ни тяжело и не больно было все это осознавать. Но все это происходило у нее на глазах, и закрывать их до бесконечности на поведение Георга было просто уже невозможно. Потому что работу ее любимый искал, лежа в удобной позе на диване перед телевизором, — в буквальном смысле этого слова. Так что, наверное, даже и не удивительно, что она никак не находилась…

Как показала потом жизнь, Гекуля искал ее так десятилетиями…