15.

Тени, целый вихрь чёрных теней, чей многоголосый хор касался моего слуха. И полёт, непрерывный, вечный, оставляющий материальную плоть почве на пожирание червям, и обнажающий истинную космогоническую сущность, под мантры целой тьмы голосов. Они, то сливались в единый неразборчивый гомон, то звучали зловеще гудящими отрывкам, заполняя сознание неумолчным гулом. Рычали, словно звери со дна страшной пропасти, напевая какую-то песнь, тёмную и сломанную, под ритмичные удары ― то ли божий барабан, то ли бой моего сердца.

Ближе, ближе, ближе, — многоголосый хор обретал ясность, набирал силу, пока не зазвучал слишком близко, прямо перед лицом, звуча горловым шаманским пением. Это так сильно пробуждало воспоминания из далёкого детства, но какие… Только кадры, блёклые, непоследовательные, но определено приятные, тёплые.

Я умер?

Я умер.

Фокус плыл, и в глазах кружился калейдоскоп из осколков памяти и мрачных образов, спорящих меж собой, как заглюк на диске. Мой разум был слишком разрознен, слишком потрёпан, я смотрел словно через мутную плёнку плаценты мира.

Перед моим взором образовалось лицо в обрамлении мелких чёрных кос, что едва уловимо колыхаясь, оставляли витиеватый шлейф, напоминающий сизый дым. Глаза, упорно смотрящие в мои, казались слишком светлыми, почти алебастровыми, и с вытянутыми, как у змеи или кошки, зрачками. Образ отстранился, словно в замедленной съёмке, сея этот специфический дым и открывая взору роящиеся тени, еле различимые в густом мраке, лишний раз, напоминая мне, что за гранью всё черно.

— Всё черно, — словно эхо повторил мои мысли, обладатель змеиных глаз, — и не восходит вновь. — Его голос звучал как перекличка шёпота в жестяной бочке. — И не взойдёт, мёртвый восход не путь выше… — Призрак уходил всё дальше, и, протянув руку, коснулся тени, от чего та слегка развеялась и сформировалась вновь, будто под толщей тьмы магнитный каркас. — Спят. Всё вторят и вторят былое. Вечно. По кругу. Одно и то же.

Будто по наитию я взглянул на свои руки, и ужаснулся. Серая зола, словно бы из пепла слепили фигуру. Всё те же пальцы, но ни линий на ладонях, ни ногтей, не различить — всё дымный прах. Призрак, стоящий спиной ко мне, выглядел куда реальнее, хотя у него была какая-то беда с ногами, он частично, где-то до уровня коленей сливался с поверхностью, или поверхность на подобии серого песка сливалась с ним.

— Откуда ты знаешь? — спросил я, рассматривая дремлющий сонм теней вросших в серый грунт; они всерьёз напоминали сгоревшие угольные стволы деревьев — плетя чёрные кружева, тени возводили мёртвый лес в месте, что для меня не могло найти воображаемого аналога и определения.

— Я вторил. Бродил по кратчайшей линии, по замкнутой.

— Но проснулся?

Повернувшись ко мне, закручивая маленькую воронку из серого песка под ногами, дух склонил голову, чуть влево, практически птичьим манером. Запылённое лицо, испещрённое трещинками, носило безгранично пустое выражение.

— Ты потревожил. — Он сощурился, словно силясь что-то понять. — Ты не там ушёл… не там, где-то в веках — раньше. — Белёсые глаза полыхнули некой идеей, но призрак вновь проникся пустой тоской и недопониманием, медленно проговаривая слова: — Книга… И я вёл летопись, путь, держа на восход.

Совершенное забвение оплетало разум этого существа, или того, что осталось, — это, в самом деле, было слишком тяжело для моего понимания, что-то медленно растворяло все тревоги и любые впечатления, обращая живой разум в серый пепел.

— Ты такой же, как я? — с трудом пришло осознание. Монотонное стенание лейтмотивом гуляло в рядах теней, пока дух холодно смотрел в мои глаза, и я не имел никакого представления, ответит он, или вновь погрузился в забытие.

— Я старше, — ответил он, наконец, и в интонацию безвольного голоса неожиданно просочилась ясность, ощущаемая на ментальном уровне. — Чем старше скарабей, тем он могущественнее.

— И насколько старше? — Я хотел было приблизиться к нему, но серый зыбучий песок, степенно обволакивая ноги, не давал шагнуть.

— Гораздо. — Наблюдая за поглощением меня серой почвой, призрак о чем-то задумался, а я заметил, как светлеет его лицо; зола тихонько осыпалась, пока и вовсе не стала отваливаться струпьями, обнажая кожу красноватого оттенка.

— Вы не те же, не те, что раньше, — твердил тем временем дух. — Ваши лета кончаются скоро, быстротечнее, чем прежде, с каждым коленом. Сущность изжила свой срок, настало время перевала. Границы сменят положение, всё изменит форму и смысл. Живое, либо подчинится новым законам, либо умрёт — одна цивилизация переходит в другую форму и становится совсем иной. Природа изменится, всё иначе станет.

Меня должно бы пугать это наглое пожирание песком, но смирение оставляло нетронутыми панические кнопки, запускающие в разумном теле сигнал спасаться. Что-то было не так, но не настолько, чтобы меня это волновало.

— То есть, мы просто не пройдём эдакий естественный отбор?

— Всё требует перемен, и движется незнамо откуда, невесть куда. Всё куда-то движется, в этом жизненная сила, в обновлении, что-то смертью уступает место жизни. Но я знаю, как направить поток в удачное русло, — его голос и слова звучали слишком живо, он выглядел гораздо свежее, почти полностью отряхнув с себя тлен, чего нельзя было сказать обо мне. Казалось, он забирает мою жизнь себе. Это вмиг меня отрезвило, и я изо всех сил попытался отшатнуться, отступить, чёрт, сбежать, в конце концов, пока я не обратился вековечной пылью как все эти тени вокруг.

— То есть?

Он проделал пару неспешных шагов ко мне, за ними ещё, медленно, почти вальяжно приближаясь, а я не мог вырваться из песочного плена. Его черты становились всё более узнаваемыми, пока наконец-то я не распознал в нём существо, что видел к книге. Он был атлантом. Я не понял этого сразу не из-за пепельного савана даже, а из-за рук: кисти рук насчитывали десять пальцев, по пять на каждой руке, что отличалось от строения атлантов, у тех пальцев было по четыре на руку, и форма ладоней иная. Его же руки совершенно ничем не отличались от человеческих. Но я не мог ошибаться: лицо, притянутая к макушке линия роста волос, раскосые глаза, и этот зрачок — всё говорило о том, что он атлант! Но что не так с руками?..

— Я уже избирал пути из множеств — проходил перевал. Они не зря нарекли нас так, а не иначе. Скарабей стремится к восходу, стремится к солнцу, и катит к свету шар. Я не совсем атлант, и ты не совсем человек. Вот кого избирает меридиан.

Это тихое заявление оглушило меня. Я даже не сумел воспротивиться, когда он протянул руку к моей голове, касаясь лба двумя пальцами. Я не ощутил прикосновения, но в периферии зрения заметил волны сизого дыма исходящего от моей черепушки.

— А?.. В каком смысле?

Я бы с радостью принялся разрабатывать план спасения, ибо понимал где-то на окраинах рассыпающегося сознания, что я так и обращусь в певучую тень, но не мог даже шелохнуться.

— Новую кровь, те, чьи шансы приспособиться выше, в ком уже течёт кровь высшая, иная кровь, вечная. Первородных нет почти, сгинули, единицы остались. Но кровь не прерывала течения, её не искоренить, она проистекает из поколения в поколение.

Стало темнеть, всё погружая во мрак и пепел. Мой немой вопрос «почему?», бесследно растворился, не найдя выхода, но каким-то образом отыскал ответ с оттенком превосходства в тоне:

— Потому что мы виделись прежде, где-то там, в веках. Я ждал тебя… Слишком долго.

Секундное замешательство наскоро стёрло торжество с лица атланта. Он нахмурится, недоумевая, даже поддаваясь лёгкой тревоге, и всё вмиг угасло.

Я с размаху вписался во что-то твердое, и тело прошило перекрёстным огнём. Боль. Чёрт возьми, я в жизнь так не радовался боли! Серьёзно. Потому что если больно, значит живой.

Перед глазами в клубах тумана, что-то копошилось, приглядевшись, почему-то увидел своё тело, да так близко, но сверху. Я, клянусь, чувствовал тягу, словно что-то тащило меня за щиколотку, но ничего подобного. Только там внизу, рыжее, крылатое создание в кружении тлеющего, казалось, ещё не остывшего пепла, пыталось вытянуть меня за ногу из-под обломков, раздраженно шипя:

— Это чертовски невозможно… — Ботинок соскочил с моей ноги, оставаясь в руках Сэлы, а она отшатнулась по инерции назад, едва успев сбалансировать крыльями, чтобы не грохнуться, параллельно неслабо саданув краем крыла Жнеца, по голове.

Ничего не понимая, дезориентированный, и вообще в какой-то прострации, я, словно бы смотрел сверху вниз на то, как

со всей прытью и злобой Сэла, проскочив к моему телу по шатким камням, одним из которых я был придавлен, встряхнула тело за плечи.

— Не смей умирать! Очнись, горе-ты-пророк! Давай, приди в себя!

Жнец, потирая лицо от столкновения с оперением разоряющейся на мой труп ангелессы, отдёрнул её, схватив за локоть.

— Какого херувима ты вытворяешь? Ты его убиваешь! Отойди!

Издав недовольный рычащий звук, Сэла отошла в сторонку, и замахнулась ботинком на Жнеца. Правда его грозный взгляд вмиг её остановил от броска, так бы, я уверен, ботинок точно б прилетел Жнецу в голову.

Отшвырнув мой обуток, Сэла отряхнула от пыли тёмно-синюю облегающую форму, чертовски похожую на мундир военно-космического пошива, идентичную той, что была на Жнеце. И эти звездообразные ордена на красных лентах, охватывающие ворот, что у Жнеца, что у Сэлы, не только ничем ни отличались, но и всерьёз напоминали пентаграму на титульном листе книги.

Ангелесса скрестила руки на груди и нервно затопала ногой, пока Жнец совершенно спокойно, приподняв кусок железобетонной плиты, оттолкнул его в сторону и он, рухнув на кучу обломков из асфальта и камней, раскололся на несколько частей, подняв пыль, что смешалась с туманной мглой вокруг. Было странным, наблюдать себя, да ещё и мертвого, со стороны. Более странным было только то, что Сэла не могла вытащить меня или сдвинуть камень, я думал их мощь была хоть приблизительно равна, но ангелесса будто обессилила.

— Дышит?

— Нет, — ответил Жнец, даже не склоняясь надо мной и вообще смотря куда-то вдаль, сквозь молочный туман. — Сколько раз тебе было сказано, не выходи в эфир! — упрекнул он Сэлу, махнув на неё рукой, разочарованным манером. — Здесь нельзя принимать ипостась, энергия — чужая! Видишь, что наделала?

— Жнец, протри глаза! — вскинулась Сэла, демонстративно оглядываясь по сторонам. — Оглянись! Его просто немного оглушило, — добавила она, хоть и не столь уверено. В итоге и вовсе отвернулась и насупилась.

— Тебя оглушило, — пробормотал Жнец, бирюком глядя на ангелессу. — В колыбели, по всей видимости, и отнюдь не немного. Из-за энергетического скачка рвануло, ты не понимаешь, разве?

— Шёл бы ты девятым кругом.

Всё так же угрюмо, смотря на Сэлу, Жнец, еле различимо покачал головой.

— Ладно. Они всё равно бы не перешли перевал, что толку...

— Они выйдут в меридиан, — упорствовала Сэла, на что Жнец, вскинув брови в изумлении, многозначительно указал на меня раскрытой ладонью.

— После того как ты прихлопнула скарабея?

— Нет, знаешь, что… лучше помолчи.

Осмотревшись вокруг, я не обнаружил ничего. Совсем. Просто безликое белоснежное пространство и мой мир под ногами. Казалось я стою на стекле. Когда я немного подпрыгнул, всё вокруг продело вибрацией и, я покачнувшись вместе с белым «ничем» почувствовал себя в лифте и машинально развёл руками, словно бы мог провалиться, или стены могли начать давить на меня. Я лишь настороженно подумал: «спокойно, без паники», но не обронил ни звука. Здесь, вообще, словно не было звука, даже дрожь белёсого простора не касалась слуха. Всё, что возможно было услышать, это речь ангелов «внизу».

— Ну-у… — задумчиво протянул Жнец, осматривая моё бездыханное тело. — Давай взглянем на это с другой стороны? Может оно и к лучшему? Сама подумай: акура могла убить его или обратить, да кто угодно мог его прикончить сто тысяч раз, но...

— Даже мы не знали о его существовании, — перебила его Сэла, всплеснув руками. — Вообще!

— Если б это, в самом деле, было так, акура бы не охотилась на него, — возразил Жнец. — А сущность такого класса, непременно чей-то фамильяр, и действует по распоряжению хозяина. Угадай из чьего она легиона духов, мм? Соображай, он же чёртов хроноходец.

Сэла недоверчиво скривилась.

— Хроно-кто?

— Ты поняла, о чём я. Он же способен изменить… всё. Понимаешь? Самаэль, вполне мог что-то рассчитать, — строил догадки ангел, — вероятно, отыскал путь из низшего меридиана к высшему, но сам ход Самаэлю, недоступен. Но доступен ему, — вновь указал на меня Жнец.

— Пока что он слишком юн, — не согласилась Сэла, вглядываясь в плотный туман, — чтобы что-либо менять. Он даже контролировать это не может.

— А ты в этом уверена? Сэла, ты знаешь, что он слышит, и что это за начертания? Это не сигилы, начертания блуждают, и голос этот, чей по твоему? Голос этот его собственный, — ответил Жнец на свой же вопрос, вызывая сардонический смех ангелессы. Потешившись вдоволь, Сэла на полном серьёзе спросила:

— Ты что тронулся?

— Они способны оставлять себе зацепки и подсказки, — втолковывал Жнец. — Всё это мыслеобразы, и эти «историки» вполне способны помогать самим себе.

— А что же сразу ни энергию укрощать? — саркастично усмехнулась Сэла.

— Учитывая, какой удар он по твоей милости принял на себя, он либо умрёт, если уже не умер, либо, в конце концов, путём практики обуздает силу.

— Ясно, — уверенно кивнула ангелесса. — Ты спятил. Он — человек! Это не их стихия, не их природа, что ты мелишь, сам-то думаешь?

— Я вот думаю, почему я вечно влипаю в неприятности, — проворчал Жнец, смотря куда-то поверх плеча ангелессы, и поймал её взгляд. — Есть варианты?

— Селафиэль, — грянул из тумана незнакомый мне голос. Или всё же...

Казалось, я слышал его прежде, но где?

Я не видел обладателя, грудного тяжёлого на слух голоса, пока он, выплыв из тумана, не появился в шаге от Сэлы, вскоре сократив и это расстояние. То был ангел, властвующий над всеми чинами и рангами. Тот, что с первого его явления перед громадным легионом, ассоциировался у меня с тем самым Михаилом.

Архистратиг остановил свой размеренный шаг в мизере от Сэлы. Он буравил взглядом некую точку поверх её макушки, но так, словно видел мир на субатомный уровне. Эти дымно-синие глаза внушали желание молчать и не высовываться даже у Жнеца, судя по тому, как он напрягся, едва ли не по струнке выпрямившись.

— Назови мне хоть одну причину, — вкрадчиво проговорил Михаил, сильно хмурясь, от чего его глаза наполнялись неподдельным штормом, — адекватную, реальную причину, по которой ты скрыла информацию? — сдержанно потребовал ангел, и лишь тогда заглянул в лицо Сэлы. Она непоколебимо смотрела в сторону, явно желая оказаться как можно дальше от всего этого и от вождя в первую очередь.

— Я — хранитель, — ответила она весьма резко на слух. — О, даже не так. По твоей, между прочим, прихоти, — главный хранитель. Как тебе такая причина?

Казалось, сейчас настанет чья-то смерть. Но Михаил только шумно вздохнул, проведя ладонью по лицу, и нацелил взгляд на Жнеца.

— Уриил, что ты мне скажешь?

Непривычно было слышать это обращение, я, пожалуй, впервые стал свидетелем того, как Жнеца называют этим именем.

— Да какая разница? — пробормотал он, смотря под ноги. — Что бы я сейчас ни сказал, абсолютно всё — пустой звук для тебя.

Наверное, десять секунд подряд архистратиг молчал, в то время как я пытался вникнуть в один очень каверзный момент, напрочь убивающий всю здравую логику. Я, чёрт возьми, живой. Там, внизу, я определённо мёртв. И был бы я духом, призраком или ещё какой эктоплазмой, я бы не задумывался об этом, но я был жив, в своём теле. Тогда как тело принадлежало моей исторической родине. Как я мог быть и там и здесь? Одновременно! К тому же я без очков, а вижу так ясно, как… да я уже и не вспомню, когда так чётко всё видел, только что в детстве, наверное. Иллюзия что ли какая?..

— Отстранены, — распорядился Михаил приказным тоном, разрушая безмолвие. — Оба.

— Ты не можешь меня отстранить, — запротестовала Сэла, мотая головой, но мигом нарвалась на грозовой взгляд.

— Ты нестабильна. Или просто не в своём уме, — отрезал Михаил и обратился в туман:

— Рафаил.

— Фактически мёртв, — констатировал голос из покрова, и увидеть говорящего оказалось крайне сложно; ангел стоял поодаль, и представал лишь в виде силуэта, но явно проглядывалось свечение лазурных сфер. К нему направился Жнец, теряясь в тумане. — Вообще странно, сердце давно остановилось, а центр сознания действует, и эти свя-святой ад!.. — запнувшись, выпалил ангел, и в мгновение ока вынырнул из поволоки той плотности, что способна была заглушать металлический смех Жнеца, делая его ещё более зловещим.

— Чего ты смеёшься, как полоумный? — не преминула отпустить колкость Сэла. Жутко посмеиваясь, архангел (а может и не ангел, судя по замашкам), подошёл к Сэле, беззаботно отмахиваясь, но с его руки к рыжеволосой прилетела сфера.

— Да не обращай внимания, у меня истерика.

—… Невозможно. Я же их своими глазами видел, — доносились обрывки шепота Рафаила, что-то мудрящего с ультрамариновыми огнями перед Михаилом.

— Кого? — поинтересовалась Сэла, любопытно поглядывая на быстро разрастающиеся светящиеся блямбы вокруг двух ангелов.

— Исполинов, — осторожно ответил Рафаил, и, увидев ступор на лице ангелессы, поспешил уточнить: — Тех, что гибори — нефилимов.

Она как-то механически повернула голову на сферу, любезно предоставленную нездорово хихикающим Жнецом.

— Совпадение на восемь процентов? — вырвалось у неё, и ошарашенный взор намертво впился в Рафаила. — На восемь процентов?!

— Потрясающе, — восторгался Жнец невесть чему. — Просто потрясающе!

— Их истребили чёрте когда! — поражалась Сэла, подходящих слов не находя: — Я же… Мы же… Да мы все Каратели, мы провели зачистку! А как, вообще...

— А вот так, — отозвался Жнец, интонацией колючей и грубой на слух. — То-то я думал, с чего ради Семияза был назначен руководителем. Его должны были арестовать ещё до всей этой передряги с Григори, даже до того, как ты отправила хранителей, как минимум, за пособничество Самаэлю, как максимум — Люциферу! И вообще, каким это таким чудесным образом он избежал арены, мигом очутившись на ступенях власти нижнего меридиана? Прямо посреди высшей иерархии Ада! Вот и подумай, как так.

Не с ходу, но я начал понимать, о чём это толкует Жнец, и что вообще стряслось. От вала догадок обрушившегося на меня, становилось всерьёз не по душе.

Семияза — руководитель падших ангелов на Земле, вроде как, под его командованием были Стражи Григори. По Книге Еноха, именно он выступил инициатором союзов между «дочерьми человеческими» и ангелами, он предложил скрепить ту самую клятву на горе Хармон, то есть, подтолкнул две сотни ангелов на круговую поруку, разделяя ответственность меж собой за деяния. Нефилимы — дети ангелов, выходит… они существовали, были здесь, и сдаётся мне, принадлежат этому миру по сей день, буквально являясь неотъемлемой частью нас. А всё от того, что игровое поле небожителей издревле ведёт какой-то свой турнир, превратив наш дом в свой полигон. Ощущение было полностью таково, словно от нас вообще ничего не зависит в этом мире. Даже мы сами.

— Почти две сотни хранителей. Две! — гневно акцентировал Жнец. — Целый отряд, вы сослали целый отряд воинов...

— Они нарушили устав, — перебил его возмущения ангел с осенью в крыльях, явившись столь неожиданно, что все на мгновение растерялись, а златокрылый невозмутимо продолжил: — за попрание заблаговременно установленного закона они и поплатились.

— Конечно, — расплылся в крайне нехорошей ухмылке Жнец, уничижительно взирая на ангела. — Да я крылья даю на отсечение, что если б не эта поправка в кодексе, никто б и не подумал ничего нарушать.

Златокрылый бравурно молчал, словно упрёки Жнеца совершенно беспочвенны и не достойны его внимания.

— Или что? — язвил Жнец. — Чтобы что-то получить, приходится чем-то жертвовать? Ради чего? Только бы падшие, не вернулись назад? Да я не удивлюсь, если все они пали с вашей подачи! — выпалил он, сгоряча, и обвёл рукой всех присутствующих. — Так чем вы лучше их? Утопия, тьма её поглоти! И знаешь что, — обратился он непосредственно к Михаилу, не меняясь в едком тоне, — я даже не удивлюсь, если ты осведомлен о серой игре Лиги, Метатрона и всего духовенства в его лице.

— В чём-то меня подозреваешь? — удивился архистратиг, полностью разворачиваясь к Жнецу, будто всерьёз намеренный решить этот вопрос здесь и сейчас. Хотя, чувство такое, что этот дискус происходит не впервые, и все едва ли не в голос сокрушились:

— Ну, начинается… Опять… Сколько можно?

— Действительно! — издевательски воскликнул Жнец. — Сколько можно? И сколько вам нужно? Вы же настолько идеальные, что вам претит сама мысль, что кто-то может вас обставить. Вы уже с ума посходили от стремления обрести больше чем есть у всех. Гонка за трон разверзла эту пропасть, гонка за вечностью затянула петлю времени на шее целой цивилизации. Вы думаете, победили смерть? Вы жизнь победили! Всех как атипичной заразой подкосили пасть ниц! Перед кем?! Куда не плюнь, кругом культ богоуподобления!

— Уриил, — устало вмешался Михаил, явно желая утихомирить тираду собрата, но куда там, Жнец молчать явно не собирался.

— К гарпиям эту лже-политуру! — рявкнул он. — Видимо, тот, кто видел манускрипты, вовсе не кляузник. Вам просто невыгодны эти перемены, и вы пресекаете русло, уничтожая всякого, кто способен направлять течение верша хронику. Всё что угодно лишь бы избежать возвращения падших. А в сущности, вельможи гиены огненной достоинством пали меньше вашего, архангелы.

Сэла глядела на Жнеца столь обескураженно, словно такие выпады вообще последнее, что можно от него ожидать.

— Жнец, ты чего взъелся, — недоумевала ангелесса, — ты сам архангел, раз уж на то пошло.

— А может архидемон? — ужалил он в ответ, и явно знал куда, ибо это заставило всех замяться. Всех кроме златокрылого, хотя даже Михаил отозвался на это крайне деликатно:

— Был бы таковым, ты бы...

— Я бы что? Не мотался как мегерой укушенный по всему нижнему меридиану?! — злился Жнец. Пнув достаточно внушительный камень, он заломил руки за шеей и повернулся спиной к архангелам. Те лишь кратко переглянулись, не решаясь более ничего сказать, однако Сэла сверлила тяжёлым взором златокрылого, наталкивая меня на мысли, что он то и вынес некий приговор Жнецу.

— Слушайте, — привлёк внимание Рафаил, доселе старающийся не вмешиваться в прения, — а ведь Нинлил помнится, утверждал, что сын ангела.

— А вы хоть проверяли его слова? — спросила Сэла, явно заинтересовавшись словами архангела.

— Если честно мы тогда не поняли, что он имеет в виду, — с лёгкой усмешкой ответил Михаил. — Это же не атлантский термин — ангел. Он появился здесь.

Кажется, открытием это заявление являлось только для Сэлы со Жнецом, остальные никак не отреагировали на слова предводителя ангельского сонма.

— Занятная оговорка, — процедила Сэла, с прищуром вглядываясь в моё недвижимое тело в окружении обломков. — А откуда он тогда мог об этом знать?

— За восемнадцать тысячелетий до людей, заметьте, — внёс свою лепту Жнец, широко улыбаясь как Джокер.

Михаил, раздумывая, сложил ладонь на эфес меча, перебирая пальцами по сияющему металлу, обвёл всех взглядом.

— Кажется, мы его недооценили.

— Конечно, — активно закивал Жнец, не стирая жуткой улыбки, — он чуть было не повторил ваш «подвиг», — состроил он кавычки пальцами, — а вы недооценили. Какая досада. Кто его, кстати, к праотцам отправил?.. — спросил он наводящим тоном, но тишина в ответ была непроницаемой и причина её была неизвестна мне и более чем очевидна окрылённому квинтету. Никто не выглядел озадаченным вопросом, и вообще вопрос этот скорее являлся ответом, вот только суть его мне узнать было не дано. Прозрачную заводь затянуло белым, а меня нестерпимо повело в сторону, или же простор клонился, стремясь опрокинуться, как бочка вверх дном. Круговорот, я чувствовал, как вращается некая ось и кровь прилила к голове, будто меня и впрямь подвесили за ноги. От дикого давления в каждой клеточке вспыхнула ноющая тупая боль, взгляд помутился, теряя любой фокус и вообще способность видеть в бесконечно белом пространстве. Дыхание сильно отяжелело. Закрыв глаза, я не смог сопротивляться желанию сесть, и схватиться за голову. Давление, не иначе перегрузка в два «ж» намеревалась расколоть череп, перемолоть кости в порошок и разорвать меня на чёртовы кусочки. С каждым новым вдохом, отдающимся болью в груди, было всё сложнее пробивать блокаду дыхания.

Я будто по скользкому льду сползал в пропасть по наклонной. В темноту вмешались багровые пятна, сквозь веки просачивался тусклый свет. Что-то касалось моей руки — дрожащее тепло обволокло ладонь. Запахи молотого анальгина и хлорки, ощущались слабо, словно у меня был разбит нос. Скорее всего, так оно и было. Скорее всего, я открою глаза, и взору предстанет обескураживающий концерт красноликой смерти.

Я дышал.

Я жил.

И еле тёплые руки по-родному греющие мою ладонь, хранили в себе много больше чем сестринскую кровь. Они хранили в себе последнюю надежду, зерно которой посеяно было не нами, но для нас.

***

Очень долго я не мог прийти в сознание, плыл где-то между сном и реальностью: погружаясь, я слышал только мирную тишину и ощущал безмятежный покой, приближаясь к поверхности, слышал крики, суматоху и отчаяние. Казалось, ад здесь, на земле водворил хаос и вековечный стон, что в моих ушах трансформировался в какой-то бурлящий кровавый водопад.

Разрозненное зрение видело только куцую голубую пелену; за прозрачной ширмой, бликующей в свете люминесцентных ламп, танцевали тени. Голова шла стремительным кругом от одной только мысли о том, чтобы попытаться встать. Вообще, казалось, что я был после наркоза. По крайней мере, я думал, что именно так люди чувствуют себя после наркоза. Наверное. Лично никогда не сталкивался с хирургическим вмешательством. Как-то не довелось. А может и довелось.

Никаких приборов вокруг, только под кожу в сгибе локтя загнана иголка капельницы. И онемение, ватное онемение во всём теле, но вскоре бесчувствие плоти сменилось адской болью. Такое впечатление, что на мне горела кожа, горела до самых костей, и биение сердца, угрожающе скоро набирало темп. Тем не менее, до криков не дошло. По руке расползлось прохладное оцепенение. Видимо, чтобы раскалённые угли, не прожигали меня до костного мозга, по капельнице в кровь поступало обезболивающее. Я не представлял, как оказался в больнице, догадывался лишь в связи с чем, и что где-то здесь должна быть Ксюха, я точно помню, как она держала меня за руку, это точно была она, и значит сестра где-то близко.

И мама. Хотя, я мог только надеяться, что она жива.

Что же из себя представляет эта багровая смерть? Вирус, что не иначе какой-то привет из средневековья? И, по всей видимости, у кого-то иммунитет к этой холере, а у кого нет — те не смогут перебороть смерть. Повезёт ли, дождёмся ли мы какой-нибудь живительной вакцины, хоть какого то средства спасения от страшной чумы?

Среди потока звуков, голосов, звяканья и стуков, охрипший бас, оставляющий раскатистое эхо, прозвучал слишком отчётливо:

— Слышь, малая, тормози — разобьёмся! — голос Витька, приближался, обретая всё большую ясность, но совершенно безобразно хрипел. — Я что мог сделать? Ты сама типа не впалила, что за киль-дым там творился!

— Ты, вообще, что ли невминатор, я тебе — про лыжи, ты мне — про вареники! Вот и где она теперь? — возмущалась Ксюха, на повышенных тонах. — Что с ней? Никто ни черта не говорит! А ты даже не спросил!

— Так, вот только не надо дергать ножками. Перед брательником своим будешь пальцы гнуть, передо мной нечего, уяснила? Вот и умничка, хорошая девочка.

Прежде чем плёнка, откинувшись, явила абсурдно смотрящихся рядом, русую девчушку с дредами и угрюмого типа, даже в осанке которого очевидно угадывалась дворовая шпана, Ксюха со всей дури пнула Витька по голени.

— С-с-скотобаза… — прошипел он сквозь зубы, согнувшись от боли.

Встретившись со мной взглядом, Ксюха потеряла к парню всякий интерес.

— О, блин! — она как шальная мигом метнулась ко мне, задавая тысячу и одни вопрос в секунду, беспокойно всматриваясь в моё лицо.

— А-а… Очухался, — прохрипел Витёк, и, цокнув, скрестил руки на груди. — Фарт — тебе, считай, только рёбра малость перебило, ну и сотряс, вроде. Хотя, остальные, не были трое суток в лёжке пластом. Малая вообще без царапинки. Ну и занозе этой хоть бы хны, — кивнул он на Ксюху, и тотчас же схлопотал пинок по ноге.

— Слышь чё, ещё раз так сделаешь, и я тебя налысо побрею! — пригрозил Витёк, зло смотря на Ксюху сверху вниз.

— Себя побрей, быдло подзаборное, — нагло парировала сестрица, не считающаяся ни с кем вообще, а с ним в особенности. Не сумев побороть коварный приступ, я глухо рассмеялся, хотя сдавленный смех отбивал молотками мои рёбра изнутри. Я всё не мог поверить, до конца осознать как все эти крутые виражи с изнанки мироздания вернули меня к жизни, и как стечение обстоятельств уберегло их всех от гибели.

Казалось, это небывалая удача, серьёзно пострадали, как оказалось только я и Грозный, остальные отделались лёгкими травмами. А ведь их каким-то чудом не погребло под обломками здания взлетевшего на воздух, как пух от уст Эоэла.

Казалось, то, что мы здесь — это милость ангелов. Ага. Непременно. Взрыв привлёк внимание и нас можно сказать зацепило военным рейдом и доставило в госпиталь.

Вот только то, что творилось в стенах пропитанных хлором и болью, словами не передать. Авиценна явно покинула эти своды, унося за собой божественное покровительство, обессмысливая все надежды и уступая место Её Величеству Смерти.

Дикие вопли, словно агония душ горящих на кострах, доносились снизу, с первого этажа здания, мы же находились на втором, и вниз никого не допускали, там была натуральная зона отчуждения, зона карантина и территория хладной владычицы.

Вот куда определили мать, я был полностью в этом уверен, но Ксюхе говорить не стал. Впрочем, она и так всё больше и больше понимала, что происходит, у медсестёр всё же язык, как помело.

Сокращение лечащего персонала, конечно, было катастрофическим, я даже не исключал, что большая часть его переквалифицировалась в пациентов, и находилась на карантине.

Город погрузился во тьму на далёкие километры вокруг, по ночам что-либо разглядеть было практически нереально — лазарет был единственным зданием в округе, где работало электричество, в счёт автономной подстанции снабжённой генератором.

В светлое время тягомотных суток, под окнами на территории больницы в сгустке тумана можно было увидеть людей в форме. Я часто думал об отце, о том, где он, жив ли ещё...

Спустя неделю я уже мог дышать более свободно, без болезненной переклички переломанных рёбер, даже обзавёлся очками, благодаря добродушной медсестре. Правда с диоптрией не повезло, но всё лучше чем ничего.

Но тишина в голове стояла мертвенная: ни видений, ни слов, ни бродячего цирка начертаний на коже. Чувство было устрашающим, словно идеальный штиль, перед смертоносным десятибалльным штормом.

Нужно было решать, куда двигаться дальше. Идея примкнуть к военным с треском провалилась, ряды их были совершенно закрыты, что-то происходило вне поля нашего зрения, максимум, что нам предложили это пункт помощи, эдакий палаточный городок раскинувшийся в южной части города. Идея Витька со складом с такого ракурса вовсе не казалась плохой. Нам придётся выживать, и никто за нас этого не сделает.

А ещё мне нужны были мои вещи, как минимум, рюкзак: там немало полезных вещей, да ещё и древний фолиант, за сохранность которого я головой отвечал. Как максимум, моя одежда: ангельских нож был в кармане походных штанов, его мне всяко хотелось вернуть, ведь что-то мне подсказывало, что Сэла вовсе неспроста разбрасывалась уникальным оружием. Вот только вещи-то мне вернули не в полной сохранности. Нет, ну, чёрт с ним с компасом и даже с ножом, но книга кому понадобилась, а главное, где я должен был её искать?

В ночь перед выпиской, если это вообще можно было так назвать, бюрократия сокрушительно пала вместе с благополучием, и с бумажками никто уже не возился, я решил отыскать мать. И я, в целом, понимал: чем бы не являлась неведомая чума у меня к ней был иммунитет, иначе меня б закрыли на карантин. Не знаю, в чём я хотел убедиться, что увидеть, но это было мне необходимо.

Каковы бы ни были мои шансы на проникновение в зону карантина, дёрнул докторский халат с сестринского поста, пока та безмятежно дремала за столом, и стащил какую-то папку и статоскоп со стола для пущей убедительности.

Набросив халат, накинул статоскоп на шею и уверенно спустился по главной лестнице на первый этаж, скудно освещённый одной единственной лампой над входом в ответвление, ведущее к приёмному покою. Проходя мимо поста охраны, причём с автоматами, кивнул двум солдатам и машинально поправил очки, думаю, всё дело в них. В том, что ты очкарик всё же определённо есть свои плюсы — солидности окуляры придают, будь здоров.

Искать путь особо не приходилось, крики и стенания служили более чем явным ориентиром, и струились эти чудовищные звуки агонии смешанные с харкающим кашлем из тёмного коридора в левое крыло здания. Лишь слабый намёк на свет виднелся в конце. За окнами, выходящими на задворки больницы, клубилась непроглядная ночь, а там, в конце коридора, за поворотом, меня поджидала двойная порция отборной боли — личная седьмая печать.

Ещё один военный с автоматом у двустворчатых дверей с матовым стеклом; предупреждающий знак «вход воспрещён» виделся надписью над вратами в ад: «Входящие оставьте упования».

И вот оно — не дежавю, нет. Словно повтор жизни в бесконечном промежутке лимба, непрерывный круг отчаяния.

Удушье оплело грудную клетку откликающуюся болью. Тяжело сглотнув, я буквально заставил ноги шагать, чувствуя металлический запах свежей крови, перебивающий всё: и амбре медикаментов, и коктейль из спирта с хлором.

Ряды, отороченные окровавленной плёнкой, резали глаза острым бритвенным лезвием; вопли, стоны, хрип и кашель, способный раздирать лёгкие в кровь. Десятки каталок за покровом полиэтилена, а ведь это только холл отделения, страшно переставить, сколько пострадавших в целом. Столько народа нет ни на одном из этажей, здесь горница готова была взорваться от количества людей. Узкие проходы между рядами позволяли разве что разойтись двум людям и то с трудом. Это не госпиталь — чистилище. Я видел всё это прежде, и был совершенно не готов увидеть вновь.

Присматриваясь на ходу сквозь мутную плёнку, окропленную алым, я стремился к точке узнавания, и шаг замер, когда призрачная красная тень достигла идентификации. Что это было, я бы в жизни не ответил, я сам не знал, как смог различить её среди десятков за скорбной целлофановой пеленой.

Наверное, больше минуты я не решался сделать шаг назад и убедиться в том, кого действительно видел.

Навстречу из ответвления вышли двое в белом с каталкой, прикрытой хлопковой простынёй, на которой стремительно расползались багровые пятна.

Я отступил назад, и немного в сторону, пропуская людей, но повернув голову, сиюминутно пожалел об этом. В зазоре плёнки предстало произведение искусства красной смерти — янтарные глаза застыли мертвыми самоцветами, являясь инкрустацией искривлённой маски из кровоточащей плоти. Спутанные каштановые кудри, больничная одежда, простыни: всё захлебнулось в крови.

Она была мертва.

Уже отвернувшись не в силах даже вдох сделать, ступая и совершенно не чувствуя ни ног, ни пола, в запечатлённой картинке я напоролся на крюк. И будто врезало током. Лицо. Нижняя часть, что-то не так было в области рта: он был открыт, но это не иллюзия, от уголков рта по щекам тянулись рваные раны, словно трещины, словно кожа не выдержала надрывного крика умирающего и...

О, чёрт, это было каким-то безумным кошмаром. Я мог бы вернуться и проверить, но знал, что эта картина не сотрётся из памяти, и не развеется, а лишь укоренится, ведь это не являлось обманом зрения и буйством фантазии.

Я петлял по узким проходам, пытаясь побороть тошноту и память. Силился стереть увиденное, отказаться от воспоминания смерти, но естественно не мог. Так и не отыскав в холле мать, я направился по коридору, с заполненными под завязку палатами, по правую руку.

Одна из них рисовала уже знакомую картину. Мама, безумный вопль и человек в хирургической маске, ставящий инъекцию. Дождавшись, когда он уйдёт, ибо я сомневался, что его так же просто ввести в заблуждение, как солдат, прошёл в палату.

Ничего более душераздирающего никогда ранее не видел, столько давящей черноты, ужаса и безграничной беспомощности, не испытывал больше никогда. Больше чем в тот день, что сломав меня пополам, явил разрушающемуся миру того, которого я и сам прежде не знал.

Глубокими язвами и страшными нарывами испещрена была плоть той, что два с лишним десятилетия назад подарила мне жизнь, а я даже сделать ни черта не мог. Я видел следы от уколов, и понимал: одна инъекция, вторая, третья, но тело истлевало в агонии, а мать захлёбывалась с собственной крови, на глазах сливаясь с рубиновыми простынями. Бледная кожа еле проглядывалась за обширными лиловыми гематомами и открытыми кровоточащими ранами, что не в силах были остановить никакие бинты. Крики, бессвязные вопли, в которых порой узнавались ругательства ранее никогда ею даже непроизносимые.

Кровоостанавливающее, болеутоляющее, адреналин, что-нибудь ещё эксперимента ради — мне казалось, что смерть стала её заветной мечтой. Но ей продляли жизнь, полную немыслимой боли и крови. Я надеялся, что выведут вакцину, не знаю… договорятся с богом, да хоть с чёртом, но поставят её на ноги. Оказалось тщетно.

Она умирала. В муках сминая под собой простыни, что устали впитывать кровь, она покидала этот мир, уверен, уже очень давно утратив рассудок, бессвязно крича и прокусывая губы насквозь. Это было много больше лихорадки и бреда, это чертовски сильно походило на какую-то одержимость дьяволом: её руки были привязаны жгутами к койке, потому что она явно пыталась содрать с себя кожу, и глубокие царапины не заживали, кровь не сворачивалась. Ни о каком должном уходе и речи не было, они поддерживали жизнь в теле, чей разум давно был мертв, а то что, плоть сочилась кровью всего лишь, делало одолжение жизни. Мозг умер, она была невменяемой, это тело — приют агонии, зверски убившей разум. И даже если свершится грёбаное чудо, и раны затянутся, мозг они оживить не в силах. Я совершенно ничем не мог ей помочь. А того, кто якобы всемогущ, не существует.

Я не хотел видеть её такой, не хотел этих страданий для неё, не хотел даже думать о том, каково это — порабощение чистым пламенем, что пожирая тело, обгладывал до самых костей и оставлял только боль. Трясущимися руками, я стянул статоскоп с шеи, пока хаотично орущие друг на друга мысли разверзли пропасть в голове и образовали две линии фронта.

Это было в корни чудовищно.

Но это было правильно.

Проверив резиновую трубку на прочность, я боролся с крупной дрожью в теле, напряжённом до предела, до срыва мышц, от ужаса и бессилия — с обжигающей солью застлавшей взор. Окровавленное, извивающееся, как в рычащем огне, тело, тонкая шея, и прочная удавка в моих руках, — всё растекалось горькой стеной дождя по лицу. Но боялся я в тот момент только одного — что у меня духа не хватит.