12.

Не менее пяти минут я таращился на бордовый переплёт, в душе не зная, как к нему подступиться. Да, я спокойно понимал эту речь, словно она и не была чужой. Но каким образом, я должен был освоить этот загадочный язык — сензар, — у меня вариантов не было.

Открыв книгу на титульной странице, я всматривался в восьмиконечную звезду, заточённую в круг. Символ шибко походил на типичную магическую дребедень. Я коснулся страницы, аккуратно обводя пальцем рунические знаки, сопутствующие пентаграмме; символы, шероховатые на ощупь, словно и в самом деле были выжжены на поверхности. Внезапно, руны стали окрашиваться в синий, одна за другой, и я, не ожидав такого перформанса, отдёрнул руку. Застыл растерянным взглядом на странице, что принялась окрашиваться в чёрный, словно истлевая и покрываясь слоем копоти с нижнего уголка.

Восьмигранный пентакль в окружности засиял синим, озаряя вечерний мрак комнаты, и руны заиграли, словно в музыкальной комбинации, а затем замерли. Только слабое синеватое свечение на угольном фоне, двигалось ритмичными волнами, и тени закружили медленный мистический танец синего огня на тёмных стенах. Сердцевина звезды начала тонуть в странице, будто проваливаясь и оборачиваясь объёмным рельефом. От пристального взгляда на эту диковинную иллюзию, закружилась голова. Я осторожно перелистнул чёрную страницу, подозрительно изучая её оборот, но обнаружил только желтоватый старинный пергамент; из такой же немного лоснящейся бумаги был завёрстан весь фолиант. По сути ничего особенного, просто древняя книга, и если бы не содержание на сензаре, она спокойно могла бы затеряться среди старых манускриптов. Ну, и если бы не магический титульный лист, источающий синее зарево.

Я на ощупь придвинул стул, и уселся за стол, не отнимая зачарованного взгляда от древнего переплёта. Мимолётно скользнула мысль, что надо бы поаккуратнее с этой вещицей, а то я слабо себе представляю, что будет, если кто из домочадцев это увидит. Я и сам ещё не мог относиться ко всей этой чертовщине без юродства, хоть она и цепко впилась в мою жизнь, как пиявка. Про родственников и говорить излишне.

Достав из ящика специальные перчатки из тончайшего материала для работы со старыми книгами, я включил настольную лампу и, надев перчатки, поддался навязчивому желанию потрогать объёмную пентаграмму в окружении символов. Но стоило кончикам пальцев соприкоснуться с чёрной страницей, как сапфировый перелив угас, и лист начал светлеть, совлекая непроницаемую черноту. Дошло сразу — дело в перчатках. Видимо тактильно реагируют эти чары именно на живую плоть. Избавившись от ткани на руках, стал листать страницы усыпанные письменами, отмечая, что пергамент вовсе не сыпался и, вообще, был довольно упругим и не повреждённым, только лишь пожелтел в силу времени. Думалось, некая мистическая сила оставляет эти хроники в сохранности. Например, демон являющийся хранителем.

Помимо строчек на сензаре, на страницах не имелось ничего: ни иллюстраций, ни крупных символов.

Осмелев, я пролистал книгу с конца, но вскоре бросил это дело, сообразив — хроника исписана, и чистым был только один единственный заключительный лист.

«И всё?» — подумал я тут же, ведь отчётливо понимал, что этого мало, что места не хватит даже на то, чтобы переписать уже имеющееся в моём блокноте.

Вернувшись на титульный лист, коснулся тех же символов на пентакле, и страница вновь засияла синим на чёрном фоне. Не зная, как быть, я касался сияющих знаков, от чего свет колебался волнами, но не более. Сердцевина звезды, казалась провалом, затянутым плывущими наэлектризованными тучами. Взяв карандаш, я попытался ткнуть в эти грозовые облака, но иллюзия оставалась иллюзией, никакой дыры на самом деле и не было, но зачем нужен такой эффект мне было не понять. Где-то под руинами, что были когда-то моим разумом, который я — дурак, считал вполне себе богатым, зародилась странная идея. Подумав пару мгновений, решил, что все средства хороши, и стоит попробовать. Нашёл в ящике резак для бумаги и, проколов, остриём палец, коснулся сердца пентакля. Напрасно я это сделал. Синее свечение вмиг полыхнуло красным, палец прошило неестественно сильной болью до самого локтя, от чего я чуть ли не взвыл, и отнять руку от книги я не мог, как не пытался. Рубиновое свечение трепетало в ритме моего ускоренного сердцебиения. Чувство было такое, что чёртов фолиант высасывает из меня кровь. Пока я боролся с кровососущей книгой, снёс со стола всё что можно, и только с кровопотерей литра в два, я смог отобрать руку из алчной эпистолярной пасти. Однако жертва моя оказалась не напрасной. Когда я перелистнул титульную страницу, книга была пуста. Но впредь я взял на заметку, никогда так не делать и кормить жадный до крови фолиант по капле.

Оставался только один вопрос: как?

Как я должен был писать на неведомом языке? Но если верить Сэле, я должен был знать сензар. Впрочем, учитывая тот факт, что она не соизволила даже предупредить, что у книги комплекс вурдалака, верить этому ангелу небезопасно.

Открыв свой блокнот, я пробегал взглядом по имеющимся записям, покачиваясь на задних ножках стула, и никак не мог взять в толк, как занести всё это в книгу. Мимолётом даже подумал, что придётся перерисовывать саранчу, или кто она там есть, от чего вымученно вздохнул. Рисовать я не любил, да и не умел.

По коже вновь проносились пророчества, названные ангелами — сигилами. Любопытным было то, что они не были такими же начертаниями как у небожителей. Если судить по тому ангелу в рунах, (я даже рискну предположить, что это был тот самый Михаил), у них начертания явно не блуждающие, они просто есть, и если отталкиваться от демонологии, то сигилы — это особые знаки, присущие конкретному демону. Видимо эти символы сугубо индивидуальные, в отличие от тех, что проявляются на моём теле.

Покалывание рук стало уже привычным чувством, но я способен был лишь рассматривать угольный шрифт, совершенно не ведая значения, ведь в голове стояла мертвенная тишина. Оказалось, это куда более неприятно, чем одолевающий односторонний диалог в уме. Особенно тогда, когда я знал, что эти слова имеют вес, их отсутствие сильно тревожило.

Но как только я различил шум в голове, мне тут же следовало готовить себя ко всему за долю секунды.

Стало темно перед взором, я лишился дыхания, утратил телесные формы, ощущая лишь невесомость. Прежде чем мрак прояснился, до боли знакомый голос доносящийся издали, на волнах эхо, заставил меня насторожиться. Дикое желание отыскать его источник, толкнуло меня внимательнее всмотреться во тьму кругом. Вдалеке мелькали огоньки, походя на светлячков в ночи, но то были ангельские сферы — это ультрамариновое свечение я распознавал уже интуитивно. Частицы света блёкло падая на стены, обличали каменную кладку. Тёмный узкий тоннель не имел потолка, по крайней мере, чернь, клубящаяся по верху летучим паром, не имела плотности уж точно. Стало жутко, ведь всё это можно было сравнить со светом в том самом конце тоннеля — в том, что ведёт души в мир иной.

Каменные стены, еле-еле освещённые далёкими огнями, носили начертания: глубокие борозды, рисовали полутораметровый в диаметре круг с символом внутри неясного мне значения, а вот выцарапанный тонкий шрифт в символе, однозначно был на сензаре, все же узнавать эти иероглифы я стал вполне сносно.

Сферы становились ближе, приближались спешные, шаркающие шаги, поднимая пыль над полом.

Парень с растрёпанными засаленными светлыми волосами по плечи и арбалетом за спиной что-то говорил русоволосому ангелу в тёмной форме, который, скорее всего, архангел, и носит имя Михаил. Вот только эхо искажало слова, а блики от сфер заслоняли их лица. Я ничего не мог разобрать, но нутром чувствовал, что голос парня мне знаком. Он перекрестил руки вытянутые перед собой, словно подкрепляя сказанное наглядно, и к ним, из тёмного ответвление коридора, будто прямо из стены, вышел ещё один ангел — я помнил его, он был одним из глав, архангел с вкраплениями в крыльях цвета осенней листвы. От чего-то зародилась мысль о том, что мужчина человеком не был, хоть и был одет в широкие чёрные штаны с карманами и серую ветровку. Просто этот арбалет меня смущал, оружие имело чистый платиновый блеск, такой же, как у ангельских «мечей-оборотней».

Я почти стал различать человека в зареве от сфер, но он развернулся ко мне практически спиной, скрывая тем самым своё лицо, зато я мог рассмотреть книжку в его руках. И не только. Мужчина касался страницы, а за его пальцем, шлейфом тянулись чёрные строки с эффектом тлеющего угля, в точности повторяя начертания со стены и символ. Затем он достал из кармана замаранной серой куртки блокнот в тёмной обложке и карандаш. Он наскоро начеркал цифры, а когда обернулся, поправив очки, у меня в глазах потемнело.

Это был я.

Сознание затуманилось, на меня навалилась тьма и разорвалась ярким ослепительным светом.

Не удержав равновесия, я грохнулся со стула, на котором раскачивался за мгновение, как провалиться чёрт знает куда, и сильно приложился затылком об пол. Сняв свои окуляры, потёр переносицу. Лёжа на полу, с яростно колотящимся сердцем в груди, я пусто уставился в потолок, задаваясь одним и тем же вопросом, что возникал каждый раз, когда я впадал в эти состояния: почему я?

Ну, ещё, как контролировать этот процесс. И если я не был властен над этой способностью, то кто же был? Ведь нельзя было сказать, что все видения и слова не имели смысла, они были вполне осознанными, и порой ощутимо помогали мне. К примеру, я бы не в жизнь не смог дотумкать, как перенести текст в книгу и как, вообще, с ней работать, если бы не это видение.

Переведя дыхание, я поднялся с пола, игнорируя пульсирующую боль, проснувшуюся в голове от удара, я погрузился в исследование.

Оживляя в памяти увиденное, я записывал всё в свой блокнот, и даже пытался перенести символ с каменной стены. Что-то этот символ мне напоминал, но что именно я никак не мог сообразить. Крутил его и так и эдак, но ничего особого на ум не приходило. Зато цифра, записанная в обыкновенном блокноте «45034», запомнилась куда хуже, я просто не мог вспомнить точное количество нулей, следующее за числом, как хвост кометы: то ли шесть, то ли семь, — никак не мог визуализировать, просто не сумел вспомнить точно.

Меня мало интересовал вопрос, какого лешего меня связывает с ангелами, и что это за тоннели такие. Я наконец-то понял, как разобрался с книгой-кровопийцей — это было куда важнее.

Пробуя раз за разом, натуральным методом проб и ошибок, я лишь спустя сутки, практически беспрерывного эксперимента, осознал, что просто неправильно прикасался. Эти письмена читались зигзагом справа налево. Более того, оживали образами в голове от соприкосновения с текстом. Сначала лишь туманные очертания и бормотание, которые невозможно было разобрать. Затем образы и звуки стали яснее, я словно внимал рассказчику и видел сопутствующие картины прямо в голове, будто фантазия не на шутку разыгралась и принялась рисовать картины внутреннему взору. И к несчастью то, что хранили в себе доступные мне страницы, были только краткими описаниями, своего рода главами этой книги, что раскрывались целиком только обладателю крови, которой он окроплял фолиант.

Первая глава показывала существ, причем упорно похожих на обычного человека. Но заприметив одну несостыковку, я даже ужаснулся: кисти рук отличались тем, что имели четыре пальца вместо привычных пяти, а большой палец и вовсе был расположен значительно выше, да и сама ладонь была длиннее, нежели у человека. Кожа была с явным красноватым оттенком. Лицо при рассмотрении тоже казалось странным: очень скошенные к переносице бровные дуги, под сильным углом уходили к вискам, острыми стрелами; раскосые миндалевидные глаза; волосы забраны в канатную косу на самой макушке, а линия роста волос располагалась дальше, от чего лоб казался сильно выпуклым; затылок и подбородок были заострены, от чего само строение головы, напоминало ромб.

В остальном тело, в одежде под тип тоги в пол, мало чем отличалось от человеческого. Впрочем, неизвестно, что могло крыться под этой тогой, особенно с учётом того, что я так и не смог понять какого пола это существо. И если бы не одна зацепка, никогда бы и помыслить не смел.

Наверное, нейроны мозга синхронно икнули с перепуга, когда среди бормотания неизвестного рассказчика, промелькнуло шибко знакомое именование. Посейдонис.

По Платоновскому мифу именно этот остров являлся легендарной Атлантидой, что якобы пошла на дно. Вот только я читал не Платоновский миф, а описание неких толтеков и Пасейдонис — это место их обитания. Выходит они не были мифом? Атланты существовали.

Уже следующая страница рисовала иных существ, и первым что буквально ударило меня по глазам, были уши — заострённые уши, как у скандинавских фей или эльфов. И вновь лишь малые различия с человеком, обличало в них иных. И так страница за страницей. Особенно мне понравился шестирукий индивид, с тремя глазами, но в остальном он всё так же был похож на человека.

Меня отвлёк звонок в дверь, и я, в нервном порыве, захлопнув книгу, наскоро сунул её в ящик стола.

Открыв входную дверь, молниеносно получил звуковой удар:

— Чувак, ты обмудок! — завопил Лёлик, вскинув руки в возмущённой манере. — Честное слово! Я, значит, в гипсе дома тух почти месяц, а ты… — друг осёкся, немного кривясь. — Слушай, выглядишь, как дерьмо. И чё у тебя с мобилой?

Повесив голову, стараясь удалить из головы нежелательные тёмные мысли, я пропустил Лёлика в квартиру.

— И тебе привет.

— Да ладно, забей, — отмахнулся он, беззаботно, скидывая ботинки. — Всё зубришь?

— Ну, вроде того, — вздохнул я, уходя в комнату. Было совершенно не по себе, мне хватало людей живущих со мной под одной крышей, чтобы день ото дня терзаться от чувства досрочной потери. А тут ещё и Лёлик, он всё-таки был моим другом с самого детства, и вполне естественно, что его смерть не пройдёт для меня равнодушной тенью. Эта тень будет следовать за мной по пятам, со всеми кто покинет меня на этом пути, следовать до тех пор, пока мой собственный путь не оборвётся. А потом? Что там, за гранью? Вечный мёртвый сон или иная реальность?

Друг, пройдя за мной в комнату, грузно уселся на стул, и затарабанил пальцами по столу. Его взгляд проворно блуждал по книгам на полках, затем зацепился за мой блокнот, раскрытый на странице с одной единственной цифрой, к которой я всё пытался прилепить верное количество нулей.

— А это чего за фигня? — спросил Лёлик, с усмешкой, и я закрыл блокнот, прежде чем друг им завладел. — Хм, четыре с половой ляма километров. Прикольно, похоже на расстояние от Нептуна до Солнца.

Отложив блокнот в сторону, и облокотившись на стол, я поймал его взгляд.

— Как-как? На какое расстояние?

Лёлик долго мне что-то втолковывал, а я не мог очухаться.

Почти четыре с половиной миллиона

километров от Солнца до Нептуна.

И когда я начал понимать, что восемь из представителей видов имеют прямое отношение к нашей солнечной системе, первичный мир для меня вконец был в пух перемолот. Мы — люди, как минимум, девятые. Как максимум, последние.

Наша система состоит из девяти планет и Земля, единственная живая обетованная, походу дела, не от того, что мы до черта особенные, а потому что остальные вымерли. И, сдаётся мне так давно, что инженерным калькулятором не сосчитать. Я даже не хотел думать о том, откуда мы об этом узнали, создавая сотни легенд и мифов из сведений об иных мирах, меня больше пугала перспектива. Не то чтобы я рассчитывал на вечный рай, но мы же все идём на убой.

Мне хотелось знать больше. Хотелось открыть главы полностью, но это не переставлялось возможным, да и навряд ли у меня есть время на изучение вымерших иномирян. Только поймав наконец мысль, о том, что это тупик, просто апогей человеческой истории, я потерял смысловую нить. Зачем мне писать эту хронологию конца? Зачем вообще составлена эта картотека, для чего, для кого? Всё! Больше не будет ничего, всё живое умрёт, планета, если не разлетится на куски, то уж всяко навеки повиснет над пропастью, мёртвым айсбергом на просторах вселенной.

Я — последний летописец.

И он не знает об этом. Ничего не знает. При том, что его поведение...

Друг явно не брился недели две, отчего оброс густой русой щетиной, волосы ниже плеч, растрёпанны, но его шустрый взгляд, ясных серых глаз, и немного резкие импульсивные движения, говорили о том, что Лёлик вовсе не чувствует усталости. Он в принципе всегда растрёпанный, и ведёт он себя ровно так же как и всегда, тогда как все погрязли в унынии, и, кажется, вот-вот обессилят совсем.

Пока Лёлик заливал мне про новую видеоигру, я, прикинув это явление «непрошибаемости» в уме, пришёл к выводу, что не один Лёлик совершенно не чувствует переутомления на фоне раскуроченного циферблата часов.

Ксюха.

Будучи прямо-таки экстремально активной, сестрица моя вовсе не утратила своего холерического характера, и носится смерчем, несмотря на спятивший временной континуум. А вот матушка — нет. Она сильно устаёт, если раньше после работы она могла абсолютно спокойно готовить, или делать что-либо ещё, то в последнее время, она, едва успев порог переступить, падает спать.

Отец. Сложно сказать, чаще всего он и вовсе не приходит домой, или возвращается из части поздней ночью на служебной машине.

Я тоже, в целом, не чувствую недомогания, разве что головные боли и стресс, но в этом в связи с моим внезапным призванием, удивительного мало.

Проводив друга, и закрыв за ним дверь, я точно отключённый от сети робот, просидел за столом перед раскрытой книгой, по меньшей мере, полчаса.

Время, не смотря на всю свою тягучую медлительность, поджимало, наступало на пятки, что-то внутри меня истошно орало, подгоняя к действию, а я ни жив ни мёртв, уставился в пустоту между строк. И тут меня осенило — в книге нет ангелов.

Спохватившись, я штурмовал главу за главой, а их было немало, но наткнувшись, по меньшей мере, на десяток крылатых созданий, так и не обнаружил ни единого ангела. Если то был архив существ, когда либо, населявших вселенную, и наша глава последняя, то выходило, что ангелы не относятся к живой материи вообще. То есть, они и, в самом деле, могут быть бессмертными, или, по крайней мере, существовать в рамках иной реальности. Мне стало казаться, что я что-то упускаю, что-то бессменно очень важное.

Если книга на хранении у демона, и разница с ангелами у них чисто терминологическая, и насколько можно понимать территориальная, то за ведением хроники, испокон веков следят ангелы. Зачем? И почему бы им самим этим не заняться, раз это в их интересах? Выходит, не только им это важно, но и всем тем, кто покорно вёл летопись, буквально по пути на эшафот. Им и народам, к которым относились мне подобные. Ради чего, спрашивается? Так это конец или нет?

Раздался тихий стук в дверь, решив, что это Лёлик что-то забыл у меня, ибо у родных есть ключи, я пошёл открывать дверь. Вот только это вовсе не мой забывчивый друг воротился. На пороге стояла Юля, в её руках подрагивал бумажный конверт для фотографий. Я моментально понял, что она проявила плёнку с нашей негаданной прогулки. С Цербером под боком.

Я онемел. Просто голос сковало титановыми прутьями, но и она молчала. Её взгляд на меня, казался чужим, было что-то холодное и тяжёлое на дне янтарных глаз. Вид у неё был очень замученным, от чего картина красной смерти обволакивала память туманными урывками видений.

Я не желал её видеть, она травила душу. Нечто подобное я испытывал каждый раз, когда смотрел на родных, и Юля было лишней каплей яда в эту чёрную чашу скорби. Но я просто отступил в сторону, позволяя девушке пройти. Секунду она медлила, прежде чем неуверенно переступить порог.

Едва мы успели зайти в комнату, а я намеревался наконец открыть рот и сказать хоть что-нибудь, как Юля с хлопком приземлила конверт на стол. Несколько фотографий выскользнули веером, и первое что бросилось в глаза, начертания, проглядывающиеся из-за ворота пальто на моей шее. На коже проявились сигилы, и попали в кадр. Но больше всего на этих снимках меня потрясло вовсе не моё обличение по полной программе, и даже не Цербер, который проявился сразу на двух фото, а то, что на одном из них «Валентин». Чернокрылый Ситри стоял рядом с трёхглавой зверюгой, не уступающей ему ростом в холке, на фоне стройных малахитовых елей. Прямо позади меня, и взгляд синих ледяных глаз, просверливал мне затылок. Вмиг вспомнилась реплика Жнеца, когда он пригрозил Сэле на крыше «… выйдешь в эфир...», и что это может значить, я постепенно стал осознавать. Они, словно могли переходить из одного состояния в другое, из телесного, в какое-то иное. У меня волосы на затылке зашевелились. Это он — Ситри был в университетской библиотеке в тот вечер. В роковой вечер — вот с чего всё началось, вот откуда там взялась Библия, и закладка именно на седьмом стихе Апокалипсиса. Какого чёрта? Он что следил за мной? Да не один, а с трёхглавой инферной зверюгой, как с болонкой на коротком поводке.

Пока я просматривал снимки, просто не представляя, что мне ей сказать, Юля избегала взгляда в мои глаза, и была сосредоточена где-то на одной точке в области моей груди, но взгляд был тусклым, в глазах словно погасло солнце. Девушка подцепила со стола снимок, на котором запечатлелись сигилы.

— Что это такое? — её голос звучал непоколебимо, как никогда, но за решительностью таился страх. Она была напугана, точно так же сбита с толку, как и я, впервые столкнувшись со всеми этими паранормальными явлениями, начертаниями и ангелами. Но если честно, я был потрясён её смелостью! Она, по сути, не зная целого наваждения мистических страстей творящихся вокруг, столкнулась с этим в моём лице, и явно не ведая, кто я такой, просто взяла и пришла, чтобы всё выяснить. А если бы я был опасен? Одержим? Или ещё какая подобная чепуха? Как она может так слепо верить мне? Верить, что в безопасности, в то время как это вовсе не так!

И кажется, мне придётся отвечать.

Вот только, что?

***

Пытаясь представить, создать мысленный образ, что выходило скверно, я касался гладкого пергамента, с закрытыми глазами. Я ощущал циркуляцию на кончике пальца, словно микроскопическое покалывание под кожей, ведя линию, и когда открыл глаза обнаружил выжженную строчку. Но считывая её, ничего не мог разобрать, только сплошной сумбур.

Вздохнув, откинулся на стуле, и взъерошил волосы.

— Не могу.

— Почему?

Взглянув на Юлю, что не может глаз отвести от угольных начертаний, всё ещё под впечатлением, сам не знал что ответить.

— Не получается. Слова не переносятся чётко. Должно быть какое-то образное мышление, наверное. А мне с этим явно не повезло.

Девушка смотрела на меня с некоторой осторожностью, я бы даже сказал с подозрением. И у неё достаточно причин для этого волнения, хоть я и не нашёл ответов лишь на два её вопроса.

«Почему ты?»

Я не знал.

«Зачем?»

Я не знал, что ответить.

Чёрт, конечно же, я не смог объяснить, зачем веду записи. Как я мог признаться ей, что мир катится ко всем чертям, что близится страшная битва, что скоро мы все умрём. Как?

Некоторых вещей лучше не знать.

Я сумел записать пять столбов на сензаре, но строки были тусклыми, и в конечном итоге исчезали, словно испарялись на свету, оставляя только налёт пыли, похожей на графитную стружку.

В голове поднялся гомон, еле слышный, то похожий на обрывки пульса, то на далёкий-далёкий голос. Резко заболела голова, и перед глазами помутилось, казалось, меня повело, а в Юлин тихий возглас, вторглись иные, знакомые интонации, говорящие слова, что уже были сказаны.

— А будет ещё страшнее.

Поток раскалённой лавы, текущий по венам заместо крови, плавил тело. Казалось, я кричу, но я не ощущал вибрации голоса в горле, только дикий пожар в каждой клеточке. Красный фейерверк во тьме — вот и всё, что я видел. Боль угасла так резко, что, казалось, я окунулся в ледяной прорубь. Тьма постепенно прояснялась. Прерывистое дыхание, вырываясь из лёгких, клубилось паром в свете фонарей.

Я непрочно стоял на ногах, в знакомой обстановке, возле подъезда, испытывая чувство дежавю и лёгкого страха. Я всяко должен был трястись от ужаса, но меня пробирала лишь дрожь от февральского холода. Наверное, потому что я узнал и это день и хозяина нейтрального голоса.

Ангел в мантии, выступил из-за бетонной перегородки, так вальяжно и спокойно, словно он не находится в мире людей, и не беспокоился о том, что его увидят. Он приподнял руку, и из-за моей спины прошмыгнула вспышка, притягиваясь к его ладони маленькой сферой.

— Хм, а говорили, вы неуязвимы, — пробормотал Ситри, в задумчивой манере, разглядывая светящийся шар, бросающий свет на его лицо.

Взглянув на меня, приросшего к мёрзлому асфальту, он проделал ещё один шаг, становясь на расстоянии вытянутой руки передо мной. Мне пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо в тени капюшона.

— Конечно, — хмыкнул он, растекаясь в ухмылке, от чего его холодный взгляд приобрёл лукавый оттенок. — Ты же ещё совсем ничего не знаешь. Хотя, от вас чего угодно можно ожидать, — заметил он, и сфера короткой вспышкой исчезла с его ладони. Стало значительно темнее, словно свет фонарей не мог сравниться с этим светочем. Я осознал, ещё одну причину, отсутствия у меня особого страха — я из «завтра», значит, он всяко меня не убьёт. Наверное.

— Что тебе нужно?

— Хороший вопрос, — процедил Ситри, склоняя голову, и смотря под ноги. Глаза в тени капюшона горели синим, будто две неоновые лампочки. — Говорят, вы скользите сквозь историю, верша хронику, — произнёс он размеренно, — что вам подчиняется время, даже то, что за пределами вашей реальности.

— Кому нам? — спросил я незамедлительно, просто я не решался дать себе верное определение, а вот он, точно имел в виду что-то конкретное.

— Хочешь, чтобы мир перешёл перевал, вышел на новый меридиан?

Его внезапный вопрос поставил меня в тупик. Я не до конца понимал, о чём он говорит, что за «перевал» и «меридиан», имеет в виду.

Моя растерянность ангела явно не обрадовала, черты его лица напряглись, и выражение стало жестоким.

— Отвечай, да или нет.

— Да, — хотя едва ли я понимал, с чем соглашался.

Ситри вернулась его ухмылка, и он протянул мне грязно-серый лист, сложенный в несколько раз.

— Приведёшь её… Не убьёшь, — уточнил он твердо, отдернув руку с листом, — а приведёшь, и вероятность на выживание вашего никчёмного отродья в разы возрастёт.

— Что? — я, мягко говоря, просто опешил, от его просьбы. И не потому даже, что не понял, о ком он толкует, это, как раз, было слишком очевидно. Просто слова Сэлы сиюминутно обрели ясность, и чёткий смысл «тобой воспользуются, а затем убьют».

Пространство, затрещало по швам. Всё словно раскалывалось, совсем чуть-чуть, но почти незримые трещины пронизывали воздух. Ситри впихнул мне в руку сложенный лист, и следом, словно затянутая льдом река по весне, вечер раскололся на льдины, спешно тающие в реальности моей комнаты. Будто наложение двух событий. С ума можно сойти.

Сдаётся мне, именно об этом думала Юля, застыв статуэткой и глядя на меня широко распахнутыми глазами.

Всё постороннее исчезло из комнаты, или я исчез из минувшего времени почти месячной давности. У меня голова раскалывалась от всего этого мистического конгломерата. И моё лицо, я уверен, было не менее обескураженное, чем у Юли.

— Меня не было, да? — взялся я уточнить, хотя и так понимал, что ответ будет положительным. Девушка лишь заторможенно кивнула и, кажется, впервые моргнула.

— И сколько?

— Я не знаю, — пролепетала она, слабо, — может, пару минут… О, Боже.

Казалось, она в обморок упадёт, но лишь устало приземлилась на край дивана, и спрятала лицо в ладонях.

Я разжал кулак, и развернул серый лист. Мелкие выцветшие строчки на арамейском, не являлись глашатаями великих таинств, но их было достаточно, чтобы сложился один из фрагментов пазла. Возраст этого невзрачного клочка бумаги переваливает рубеж до нашей эры. Это отрывок из Книги Еноха. Он представляет культурную ценность, но это ненадолго. Уже совсем скоро слова утратят смысл, а знания упразднятся.

И как я должен привести эту деву? Чем, вообще, это поможет? А главное, чем это чревато? Это же грубое вмешательство в хронологический ход, неизвестно что может случиться, если из прошлого исчезнет один человек. Может Османская империя поработит-таки весь мир, и какой-нибудь потомок Сулеймана закуёт всё и вся в утопической клетке. Мне срочным образом нужно было разобраться с этим состоянием. Я не просто видел что-то, я, в самом деле, проваливался во времени, что и впрямь может быть опасным. Эти способности в целом представлялись в обличии трёх фаз — это стало очевидно.

Странник. Полное погружение — это тотальное перемещение во времени, я действительно покидал рамки текущей реальности и оказывался в том или ином временном отрезке.

Наблюдатель. Позиция наблюдателя была иной, я не исчезал из своего «сейчас», а лишь сознание, словно бы, транслировалось в то или иное событие. При этом я ничего не мог ощущать и сколько времени я наблюдал, столько же его протекало в моём «сейчас».

И самая противоречивая фаза — пророк. Обычно это только то чему я лично стану свидетелем, то, что случится, непосредственно со мной, при этом я всё чувствую, но реагировать и руководить собой не могу. Словом, я тоже становлюсь наблюдателем, но будто бы гостем в своём теле, и временные рамки видения никак не связанны с моим «сейчас». В видении я могу провести хоть четверть часа, но прихожу в себя в отрезке погружения в это состояние в точности до наносекунды.

Немного систематизировав это явление, мне стало значительно спокойнее. Пока я не заметил еле уловимое движение на столе. Метнув взгляд на раскрытый фолиант, я вздрогнул от неожиданности, и резко ринулся к столу, чем сильно напугал и без того шокированную девушку.

Они перестраивались.

Три строчки поменялись местами, а одна и вовсе обратилась пылью, вместо угольной вертикальной строки. Я сдул прах со страницы, не понимая, почему это произошло.

А затем до меня дошло.

Порядок менялся и сами слова, когда я считал изменившиеся столбцы; я сразу уловил разницу в самом начале. Повествование о «затихшем ветре», поменялось местами с «упавшими вестниками».

Это не просто какие-то пророчества. Не просто. Они меняются!

Ничто не предопределено.

***

Засыпая, я ждал щелчка замочной скважины, ждал, где-то до середины неправильной длительной ночи.

Но отец так и не пришёл домой.

А поутру, пока мама с Ксюхой ещё мирно спали, я, в тщетной попытке хотя бы выпить чай, столкнулся с проблемой. Щёлкнув электрический чайник, раз несколько я ничего от него не добился, а вот атрибут прогресса каратнул меня током. Не сильно, но ощутимо. Инстинктивно выдернул шнур из розетки, и заметил секундную рябь электричества скользнувшего по «вилке».

На улице уже было светло, но за окном явно стояла пасмурная погода. Я подошёл ближе и, оглядывая из окна пустынный двор, обратил внимание на дым, стелющийся позёмкой над талым снегом. Всюду. Я перевёл взгляд на термометр за окном — плюс двадцать. И это в марте месяце, хотя даже солнца не было видно, на затянутом ватными облаками небосводе. Отодвинув цветок на подоконнике в сторону, я открыл окно и высунулся наружу, и с первым же глотком воздуха, ощутил тяжесть в груди. Температура. Пар. Повышенная облачность.

Испарения.

Далеко не пошёл, залез в интернет с телефона.

Угроза. Опасность. Аномалия.

Куда не ткни, — кругом либо ошибка сайта, либо диктатура конца.

Проснулись, вашу мать.

Проснулись на пороге в небытие, и заговорили на все голоса, друг, другу стремясь глотки перегрызть каждый за свою псевдотеорию. Скачок температуры — погодное оружие. Таяние ледников, аномальные сходы с гор — озоновый слой разрушается. И хоть бы кто заметил, что время сломано. Никаких разумных объяснений, ибо всё не так, ведь мы из века в век, не зная огромных сводов законов мироустройства, строили один Вавилон за другим. Сносили одни церкви и строили новые, расщепляя веру в вечную блажь где-то ещё, на сотни истин. Но даже если кто-то взберётся на Эверест и закричит некоему демиургу в небеса, о том, что мы в полной жопе! — ничего не изменится. К лучшему.

В одном лишь согласны были беспрекословно горе-конспирологи: «Нас всех затопит, как щенят».

Счёт пошёл на дни, я чувствовал дыхание буцефалов под квартетом всадников, и ясно видел их дыхание, клубами пара от испарений обволакивающее обречённый город.

Очередной источник информации выдал ошибку, говоря о том, что серверы накрываются один за другим, и я, смотря в окно, ощутил себя в каком-то лимбе, без выхода: пар, белый как молоко, поднимался всё выше и выше, вплоть до четвёртых этажей. Влажность была такая, что казалось можно захлебнуться воздухом. Страшнее только то, что этот ватный занавес искрился, словно бы облака готовые разразиться мощным громом. Так не бывает, не может быть, этот ток совершенно другой, иначе мы все бы изжарились ещё во сне.

И тишина.

Было так тихо, что я было подумал, что все вымерли одним разом, лишь прислушавшись внимательнее, переживая небывалый мандраж, накрывший меня огромным валом, я различил шум вдалеке. И рокот похож был на рёв моторов или протяжный звериный рык. Я, признаться, вообще уже ничего не исключал.

Резкий вой пронзил уши сквозным выстрелом, проносясь эхом громогласной волны, сквозь плотный белый саван.

И я понимал прекрасно, что это не учебная тревога, что нужно что-то делать! Спасаться, чёрт возьми! Я столько размышлял об этом, продумывал каждый шаг: я знал, где лежит отцовская винтовка, отыскал в сети схемы подвалов в округе, я даже придумал, как добраться до продовольственного склада в километре отсюда, под землёй. Но я стоял истуканом и не мог шелохнуться, а мысли проносились неразборчивым смерчем в голове.

Шок разжал свои прочные тиски, лишь спустя минуту. Инстинкт самосохранения наконец-то включился, и пнул меня к действию: обесточить.

Взламывать щиток на площадке, дабы добраться до рубильника, времени не было, да и вряд ли меня не шибанёт током при этом действе. Я успел только подумать, чтобы ураганом пронестись по квартире и повыдергать из розеток всю технику, как вой сирены оборвался на высокой ноте и питание отключилось само. Полностью. И было совершенно непонятно, на ТЭЦ авария, или опять какое-то грёбаное волшебство творится. Впрочем, всё это стало неважно, когда сверху на асфальт, едва тронутый слякотью, обрушилась птица. А следом ещё одна. И ещё.

Вот и упали вестники.

Пернатые просто сыпались с неба, и те, что падали на рыхлый талый снег, поднимали витые струйки пара, как от раскалённых камней. Создавалось впечатление, будто птицы обожжены, словно паря в воздушном пространстве столкнулись с огненной сетью. Версия, связанная с погодным оружием, под таким углом вовсе не казалась конспирологией, ведь оно действует именно в слоях ионосферы, провоцируя пагубные процессы. Так может не надо далеко ходить в поиске виноватых? Может, очередной секретный военно-научный эксперимент разверз какой-то портал и привлёк сюда ангелов и демонов? Ведь, не все из них, по всей видимости, в курсе нашего существования. Тот же Валах с людьми явно столкнулся впервые, и не исключено, что, считал нас мифом, как мы их персонажами библейских апокрифов.

Быть может, всеми своими преступлениями против естества, мы сами себя и погубим?