11.

Чёрт его знает, как я оказался на холодной бетонной ступеньке с папиросой в руках. Как-то проводил Юлю, как-то зашёл в подъезд, поднялся на пятый этаж, поздоровался с соседом, стрельнул у него сигарету, с мыслью, что от рака я всяко не умру, а вот… А вот зачем я и сам не знал. Я вообще не понимал ничего, даже как мне реагировать не представлял. Это, наверное, так же, как оглашение смертельного диагноза. Ты знаешь, что умрёшь, не зная при этом, когда точно, но в рамку времени тебя уже поставили, — в моём случае, эта рамка весьма аморфна «в скором времени», но не думаю, что его у меня вагон. День, два, неделя — хоть ставки делай.

Жутко разболелась голова, просто тотальная мигрень долбила по вискам. Сморщенный, как грецкий орех комок извилин, уподобился лабиринту Минотавра, и я раз, за разом натыкаясь на тупик, искал выход, но куда бы я ни свернул, лишь всё дальше удалялся от него — ни намёка на просвет, и назад уже не повернуть. Нагромождение информации буквально давило на мозги, мне срочно требовался серьёзный шмон в голове. Просто нужно привести в порядок мысли, сдохну я или нет, но с такой грязью в голове, соваться на тот свет казалось почти невежеством.

Достав блокнот из кармана пальто и карандаш, я решил оформить эдакую карту. Нет, не путеводный лист умирающего, дабы посетить напоследок уголки мира, в которых мечтал побывать, а карту извилистых кротовьих нор прямо в моей голове, уходящих прямиком в чёртов ад, ибо эта экзистенциальная сумятица в голове была невыносима. Все эти безответные вопросы подобно капающему крану на кухне в ночной тишине квартиры. Каждое слово, будто капля, срываясь с крана, ударялась о стальную раковину, и ещё одна, и ещё, сводя с ума мерным темпом.

Апокалипсис. Впрочем, само выражение всего лишь символ, так же как и Армагеддон всего лишь место на карте. Где конкретно толком и неясно, и вызывает споры по сей день, но точно где-то на территории старой Палестины. А Апокалипсис — «откровение» с греческого, и произошёл этот термин как раз таки от того самого откровения Иоанна.

Вождь, ясное дело Михаил, он архистратиг, Вождь Воинства Небесного — это я знал и так.

Самаэль — то имя, что упоминали ангелы, по некоторым источникам ангельское имя дьявола. Впрочем, о том с кем намечается битва и так можно догадаться сполна. Давно ли идёт подготовка, — иной вопрос, и важнее узнать, когда намечается эта сеча меж титанов добра и зла.

Имена ангелов, особой загадкой не являлись. Валах, явно сокращение от Валахаил — такой архангел есть и тоже из семерки, как принято считать, самых могущественных. Сэла — Селафиэль, а вот со Жнецом всё странно. Даже чересчур. Вспоминая видения, я припомнил и ещё кое-что. Архангел Уриил — властвующий над небесными светилами. По ортодоксальной теории, был поставлен Богом охранять Рай после грехопадения и изгнания Адама. По мнению православных богословов, Уриил, будучи сиянием огня божественного, является просветителем потемнённых и невеж, а само имя архангела, соответствуя его особому служению, означает «Огонь Божий» или «Свет Божий». Сариэль ― начальник «над душами сынов человеческих», он Страж Ада. Кроме того, Сариэль ― один из десятников двухсот падших ангелов — Стражей Григори, — научивший людей «движению луны», и дело-то не только в астрономии, но и в неких спиритических навыках. Суть в том, что их — Уриила и Сариэля, — отождествляют, словно бы почитая за одного двуликого ангела, относящегося как к небожителям, так и к обитателям преисподней. Впрочем, догадки на сей счёт есть. Не зря же Сэла попрекала его наказанием за некое превышение. Те же Григори учили людей. Не знаю как насчёт магии, но астрономия и даже элементарные промыслы, вроде как их рук дело. Да и что такое магия? Магия-могия-смог-могучий. Маг, это тот, кто может, что-то такое, чего не может другой. Впервые это слово упоминается Упанишадах — это трактаты, относящиеся к Ведам. Происходит, оно от инославянского или протосанскритского корня «Маха» и обозначает нечто, гигантское, грандиозное, возвышенное и сильное, и первоначально фигурировал в словах, где это величие отождествлялось со сверхъестественными силами воздействия на природу, людей, животных. Но кажется порой, что эдакий дефицит знаний — вот и вся магия.

Крылья? В наличии. Вот только… Когда я видел Жнеца в видении, крылья его казались, куда больших размеров, нежели намёк на них под плащом. Как это объяснить, я понятия не имел, да и вопрос сей не так уж и важен.

Аркан. Исходя из самой этимологии, разумно предположить, что это какая-то технология сбора данных. Наверное. Что это за сферы, как всё это работает, и откуда ангелы черпают информацию, одному богу, по-моему, известно.

Бог.

Вот здесь я вписался в великую стену. Ну не мог я в это поверить, не мог! К тому же ангелы, ведущие себя не иначе как демоны, были прямо-таки убойным выстрелом по моим и без того скудным познаниям в области теологии и философии тоже. Я не теолог, я лингвист и, тем не менее, противоречивый образ ангелов, просто вгонял меня в оторопь. Не говоря уже о том, что они живые! Помимо пара от дыхания, когда Жнец схватил меня за руку, я вполне явно ощутил тепло — то тепло, что присуще живому телу. Они никакие ни духи, а вполне реальные существа, со своими различиями, как половыми, так и расовыми, по всей видимости. Хотя, всё это и вправду может быть только видимостью, какой-нибудь оболочкой, мороком… Но то, что они живые я был просто железобетонно уверен. Если закрыть глаза на каноническое клише, вполне можно предположить, что они просто отдельный вид, обитающий где-нибудь на просторах вселенной. Вид существ, гораздо древнее, сильнее, и уж всяко разумнее человека. Существ, что в скором разверзнут побоище, где фронты поделены вне нашей воли. То есть, есть ли смысл бороться, когда восстают силы, если не Высшие, то всяко превосходящие наши?

Эти битвы не для человека

Уголёк дотлевшей сигареты обжёг мне пальцы, и я отбросил окурок. Я больше не хотел ни в чём разбираться, головная боль стала невыносимой, и ком подкатывался к горлу. Я боялся зайти домой. Причины этого сервильного страха, были слишком абстрактными, слишком запутанными. С одной стороны, просто было страшно заглянуть в глаза родным, что в совершенном неведении строят планы на жизнь, ведут быт, и даже не задумываются, что могут завтра не проснуться, или что ещё хуже — проснуться, и узреть, как мир сползает в пропасть. С другой стороны, казалось, что я могу навлечь кару и на родных, что глупо, они совершенно ни в чём не повинны. Впрочем, я тоже вовсе не злостный преступник, и ничего действительно плохого в жизни не совершал. Да, я не был верующим, не ходил в церковь, и никто не спрашивал моё «нет», когда крестили в год с небольшим. Любая религия всегда представлялась мне институтом управления. Нам просто с пелёнок внушают мораль, причисляя ей святой статус. Только вот, прописная истина неизменна — не так страшны злодеяния, как видимость добродетели.

Преступая порог квартиры, я не то, что ног не ощущал, я вообще, казалось, был невесомым призраком. Включив свет, приковал взгляд к зеркалу в прихожей. И содрогнулся от бледности своего осунувшегося лица; тёмные тени вокруг глаз было уже не скрыть за линзами очков, а предательское мерцание в глазах, превратило их в гранёные изумруды.

— Клим, это ты? — окликнула мама из кухни, вполне весело и беззаботно. Улыбаясь, она выглянула из кухни, вытирая руки о вафельное полотенце. Матушка хотела что-то сказать, но смотря на меня, сменилась в лице, и её лёгкая улыбка угасла.

— Клим? Ты у меня не заболел? Бледный такой, белее мела...

Качая опущенной головой, я принялся разуваться.

— Нет, мам, не заболел, — ответил я, слыша свой голос тихим и чужим.

— Как погуляли?

— Нормально.

Мама пожала плечами, но выглядела разочарованной. Я конечно никогда не был разговорчивым, но и угрюмым я тоже не был. Обычно всё у меня, как говорится, было на лбу написано. И моё, критически подавленное состояние явно не стало исключением. Мама словно на стену наткнулась, потому неуверенно пробормотав мне про ужин, вернулась на кухню. Я ушёл в ванную, мыть руки, что казались окоченевшими, и вовсе не от холода. Обхватив раковину ладонями, я, избегая собственного отражения, старался пересилить накатывающую апатию, скачущую до панического ужаса. Тесные блёкло-голубые стены в ванной танцевали грёбаный твист вокруг меня, то, притягивая к себе, то, бросая меня прочь — стресс. Я умылся ледяной водой, с твердым намерением взять себя в руки. Ни к чему заставлять родителей переживать. Мысль была совершенно идиотской, ведь совсем скоро, им предстоит столкнуться с ужасом мира сего — с тем ужасом, в котором родители хоронят своих детей. Если я вообще не попаду в списки пропавших без вести, откуда мне, в самом деле, знать, как ангелы вершат кару. Навряд ли они столь глупы, чтобы оставлять следы. Совет Сэлы застрелиться с такого ракурса уже не казался издёвкой.

Сам не представлял, как скоротать этот вечер. Время превратилось в тягучую смолу, я казалось, увяз в этой субстанции чернее пикового туза, и всё казалось суетой сует: мама моющая посуду, и ведущая отвлечённую беседу с Ксюхой; разогретый ужин, который в горло не лез; непривычно молчаливый отец. Я чуял, практически сверх-навязчивым манером, что что-то неладно.

Только когда женская половина дома покинула кухню, отец не выдержал и спросил:

— Слушай, а помнишь, ты пацаном когда был, я всё на стрельбище тебя брал?

— Конечно, — ответил я. — А что?

— А ты, если сейчас оружие в руки возьмёшь, выстрелить сможешь?

Смотря в его тёмные глаза, сосредоточенные исключительно на мне, я понимал, что вопрос был задан неспроста.

— В смысле?

— Да в прямом. Сможешь или нет?

— Пап… а что происходит?

Конечно же, он знал ответ на мой вопрос, точно знал, что я хотел этим спросить, но он не ответил. И его молчание звучало как эпитафия.

Военная тайна — я был уверен, что внутри системы происходит переворот, что-то случилось, что-то столь мощное, что скрыто за тяжёлыми правительственными дверями даже от пронырливых глаз СМИ. Был уверен, что вся военная сила поголовно уже подписала некий документ о неразглашении, а федералы запустили щупальца во все сферы. Был уверен, что границы ни сегодня завтра перекроют, объявят чрезвычайное положение и мобилизацию, едва ли воображая, что всё это тщетно, ибо явились уже четыре ангела, будто четыре всадника Апокалипсиса,

«Чтобы не дул ветер ни на землю,

Ни на море, ни на какое дерево».

Ветер — издревле символ войны, борьбы, как Высших сил, так и покровительствуемых ими народов.

Блёклая идея на сей счёт бесследно растворилась в путах потрёпанного разума.

Как такое могло быть? Это как минимум, седьмая печать! Как максимум, откровение — сомнительный источник. Впрочем, в свете последних событий, удивляться чему-либо было глупо.

Ни о каком забытие в царстве Морфея, естественно, и речи не было. Предаваться сну с чёрным вальсом мыслей, одно, что ложиться в постель с клопами — пока не насытятся, в покое они тебя не оставят. В голове открылось натуральное кровотечение, фантазия рисовала алым картины мира разорванного в клочья. Я просто не мог поверить в это до конца, осмыслить, принять, но оставить не мог тем более. Чехарда домыслов, словно злорадно насмехалась над моим неведением.

Я поднимал самые различные материалы, перерыл сотни статей в интернете, десятки трактовок Апокалипсиса, как с точки зрения богословов, так и людей далёких от религии. И как раз таки последние, едва ли не на один глас твердили, что так называемый апокалипсис давно уже в действии, что печати слетают одна за другой по ходу истории, соотнося события исторического масштаба с писанием.

Голова не просто кругом шла, а стремительной сверхзвуковой юлой.

И мне было совершенно не ясно, какую роль я играю во всём этом, если все слова были сказаны. Впрочем, мне походу суждено здесь умереть еретиком, потому что пока я лично не пожму руку Богу, чёрта с два я в него поверю. Хотя бы от того, что он, судя по всем этим писания, в людей не верит совершенно.

Сколь бы сильным не было нервное напряжение, но недосып, ставший в последнее время хроническим, взял— таки своё, и на рассвете, под маргинальный бал размышлений, я отрубился. Не знаю, сколько мне удалось поспать, может час, а может минуту, но сон пронзил оглушающие громкий звук. Словно духовой оркестр разом подал голос, откликаясь дикой болью в голове. Меня пробирало холодным ветром, будто порыв распахнул окно.

Сквозь закрытые веки просачивались частицы света, усиливая болезненные ощущения в голове, словно бы мозги резали тупым ножом на чёртовы кусочки. Приоткрыв глаза, щурясь от солнца и ёжась от холода, я поправил как-то странно съехавшие очки. С подсознательным намерением проверить время, я попытался встать. Вот только всё говорило о том, что я уже стоял на ногах, в вихревом потоке порывистого ветра, покачиваясь как флюгер. Распахнув глаза, я ослеп от света и, заслонившись ладонью от зарева, попытался осмотреться, чувствуя как сквозь сон, подкрадывается паника. Глаза мало-мало привыкли к свету, но свинцовое небо — всё, что было вокруг, а под ногами промерзший каменистый грунт присыпанный снегом. Обводя мутным взором всё что возможно, я видел неровный заснеженный горный хребет, чей высший пик не менее чем в километре от меня, тонул в густых сизых облаках. Я же явно находился на возвышенности многим уступающей этой заоблачной вершине, вернее даже на выступе в скале, шириной в пару широких шагов.

От лютого холода и жгучего ветра тело поработила крупная дрожь, и застучали зубы, как-никак я разутый, в одних носках, и вообще был одет с тонкую футболку и джинсы — как я и задремал под утро прямо перед компом.

Страшный вой проносился протяжными сигналами, будто бы зов горнов, извещая о чём-то, отражался о скалы. Предчувствуя, просто астрономическое по своим масштабам дерьмо, я осторожной поступью прошёл чуть вперёд, стремясь осмотреться получше. Перспектива открыла взору рябой горизонт, затянутый лёгким туманом и, подступив к самому краю, я сообразил, что это долина, пролегающая через горную систему. Присмотревшись в туманную даль внимательнее, я уронил руки по швам, а опустив взгляд вниз под гору, я забыл, как дышать. Напрочь. Сон как рукой сняло.

Полчище.

Крылатое полчище от широкого ущелья и до самого горизонта заполонило чернозёмную пустошь лишь клочками покрытую чёрствым дёрном.

Всеобъемлющий трубный глас волнами сотрясал воздух, раскатный как гром устрашающе тёмного, низкого тембра, сливаясь воедино, пробирал до костей.

Судорожно хапнув воздух, я готов был пасть ниц и молиться, только бы всё это оказалось сном. Но я, чёрт возьми, чуял запах дыма, и затхлой воды. Кожей ощущал мощный стылый ветер, и вдыхал влажный тяжёлый воздух с тошнотворным оттенком то ли торфа, то от чего-то очень на него похожего.

Ряды ангельской рати рассредоточены были тем образом, каким бы должнó было выступать армии Македонского, да и та, пожалуй, вряд ли могла сравниться с могущественным величием этого легиона.

Во главе каждой из семи колонн немыслимо громадного полка в чёрно-белых тонах, стояли ангелы в красном облачении. Никаких лат, кольчуг, шлемов, только некая форма чем-то сильно напоминающая обыкновенный мундир.

Медь, практически сливающаяся с рубиновым цветом облачения, первым делом бросилась в глаза — Сэла.

Вмиг вспомнились её слова: «Я — полководец»

Она им была, и в то же время нет.

Их было семеро, — семь глав, семь полководцев, на фоне которых, она выглядела не иначе, как дочь полка.

Туман понемногу рассеивался и среди них я увидел и Жнеца и Валаха, и даже приметил ещё одного ангела в женском обличии — её чёрные волосы были забраны в высокий хвост на самой макушке, обмотанный лентой, на азиатский манер, он выглядел словно хлыст; я бы даже сказал, что в ней и в самом деле было нечего от азиатки, даже с дальнего расстояния это было заметно. В руке она сжимала серебристую булаву, усыпанную острыми шипами. Примечательным было и то, что среди моря белых перьев, у семёрки крылья не были идеально белоснежными — вкрапления цветов выделяло их на общем фоне: у кого синий, лиловый, изумрудный… — словно нитями радуги были вышиты белые, как тальк, крылья полководцев.

Пытаясь побороть сковавший меня шок, я промчался взором по воинам и вдруг заприметил его — чёрные волосы, собранные в косу до самого пляса, бледное симметричное лицо… чёрные крылья — «Валентин». Он возглавлял колонны, ближние к тем, что были под предводительством «Азиатки», и крылья его, в самом деле, были черны, как сердце бездны.

Короткая вспышка обличила ещё одного ангела перед всем легионом. Он был по пояс обнажённый, что я понял не сразу, ведь кожа была испещрена узорами: они простирались по всей длине позвоночника, охватывали спину, как тигровые полосы, переходили на грудь и руки. Крылья на концах, почти касающихся земли, имели едва заметный кремовый оттенок.

Тогда лишь я осознал в полной мере, что не просто безропотно стоял метрах в шести над уровнем этой степи, а на полном серьёзе находился в эпицентре зреющей кровопролитной битвы.

Под зычный гнетущий рёв горнов я повернул голову налево, и ладонь сама собой легла на рот, от потрясения.

Тьма, просто эбеновая тьма, заволокла даль. Чернь волнующимся покровом простиралась от земли до небосклона, превращая горизонт в антрацитовую линию без конца и без края. Казалось, небо наглухо затянуто тучами, целиком из кишащих существ, чья природа для меня была скрыта из-за расстояния. Даже крылья их невозможно было разглядеть, от частоты взмахов, но ветер доносил издали обрывки стрекота. Этот чернильный скоп раза в три был больше ангельского сонма.

Очередной позыв горна умолк, откликаясь звуковой волной вековечного стона, будто из самых недр резиденции дьявола, и наступил миг идеальной тишины, столь неестественной, что кровь стыла в жилах.

Синхронно семеро ангелов расправили крылья и жуткий покой был разрушен эхообразным хлопком от их крыл о воздух, когда они поднялись в небо. В отменной аэродинамике перьевой роскоши не менее трёх метров в размахе сомневаться не приходилось. Они не были картинными, ангельскими крылышками, нет — они были способны и буцефала в воздух поднять.

Три окрылённых лучника, зависшие в воздухе туго натянув тетивы, нацелили стрелы в быстро приближающееся облако тьмы, чей ужасающий стрекот, нарастая, вызывал зуд в ушах. Но плывущая туча, не представала яснее, образ тёмных существ был смазан, а я слишком поражён, чтобы рассматривать их.

Я не знал что делать, я понимал, что нужно бежать — бежать со всех ног, но был прикован к земле, просто врос в мёртвую горную породу, не в силах шелохнуться.

Яркая вспышка в ведущих ангельских рядах, и мой мир вновь осыпался прахом.

Это. Было. Невероятно.

То, что вытворяли ангелы на поле боя, не шло ни в какое сравнение с моими представлениями. Им не требовалось бежать и бросаться в сечу: вспышка, — и вот уже слетела голова с плеч черной твари.

Им не нужны были доспехи: их крылья каким-то образом служили щитом, отражая любые удары, а нереальная манёвренность просто не оставляла шанса получить ранение. Со свистом скользящего в пространстве оружия, шипение ига и хруст ломающихся костей эхом разносились в горах, словно унося с собой тёмных воющих духов. Дальше, дальше, дальше… Возвращаясь по ветру шипящим хрипом и гулким омерзительным треском. Всполохи мелькали быстрее мысли, превращая платиновое небо и кишащее поле сражения в море, искрящее, как угольный шлак на солнцепёке.

Лучники, просто молниеносно расстреливали с воздуха дегтярных существ. Я бросил всё своё внимание на самый яркий объект на хмуром небосводе. То, как юркая рыжая девчонка с крыльями управлялась с оружием, купаясь в брызгах алой крови, не оставляло сомнений — смерть моя от её руки наступит так быстро, что я и глазом моргнуть не успею. Балансируя крыльями в воздухе, она запустила обруч под углом, что бумерангом обогнув поле битвы, снёс не меньше десятка голов, и занесла руку с небольшим кинжалом точно в голову черной твари вырвавшейся из гущи боя вверх, прямиком к Сэле. Когда острый бумеранг вернулся в руку Сэлы, то в один оборот трансформировался в клинок, и Сэла наотмашь рассекла тварь по диагонали надвое, окропив воздух кровавым шлейфом, словно разорвалась нитка красного жемчуга, разметав бусины. Тварь полетела расколотым камнем вниз. Тогда лишь сумел рассмотреть существо — три пары перламутровых крыльев и вытянутое двухметровое бурое туловище, наводящие на образ стрекозы. Шесть тонких, каких-то паучьих конечностей с когтями; череп совершенно голый, лоснящийся на свету, с вытянутой мордой и зубастой, как у гиены, пастью. Но самое жуткое, то, что заставило меня сжаться как стальная пружина: не смотря на всё своё уродство, в этой твари неуловимо проскальзывали человеческие очертания.

Ангел в рунах спиралью взмыл ввысь, к туче чёрных стрекоз и одним размахом огромных крыльев разметал стаю. Он завис в одной точке с мечом на изготовке. Ни одна из тварей не осмелилась к нему приблизиться, и он ринулся к источнику тёмного полчища, туда, откуда оно пришло.

Я не мог поверить своим глазам.

Это не было сражением, это казалось изысканно ужасным искусством кровавой жатвы — жестокой высокохудожественной резнёй.

Пока я с разинутым ртом наблюдал за действиями ангелов в небе, не заметил, как стало стихать. Мимо меня что-то пролетело, и приземлилось около ног. По инерции я отопнул в сторону, что-то твёрдое и чёрное.

— Ты почему здесь? — раздался громкий хрустальный голос. — Ты что нашёл тоннели?

Кричала Сэла, этот голос, ни с каким иным не спутать, но откуда я не мог разобрать, я её не видел среди поднявшейся в небо белокрылой армии. Заприметил только Жнеца. Подмахивая крыльями в воздухе для баланса, он опустил лук, осматривая долину. Белокрылое воинство отступало, покидая местность меж гор окрашенное в цвет бордового вина и усеянное кровоточащими трупами. Тишину развенчал протяжный вой горна.

И тут я понял — всё закончилось.

Ангелам потребовалось минут десять, чтобы положить армию, троекратно превышающую их по численности.

Каких-то десять минут.

Я отшатнулся от края, пятясь и не представляя, что всё это значит. Они с таким же успехом, могли отстрелять тварей сверху, и оно полегло бы вдвое быстрее, да они и с расстояния могли это сделать, но какого-то чёрта вели бой на двух уровнях, словно всё это было какой-то игрой. Я был виден им, но никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Зато я, обратив внимание на прилетевший к моим ногам, объект, замер истуканом. Чёрная черепушка с крючковатым носом, как мне показалось на первый взгляд, сочилась тёмной кровью. Присмотревшись, я вздрогнул. Скорпионье жало размером с голову.

А когда наткнулся взглядом на стальной крюк в отвесной скале, едва не упал на колени.

Скалолазный крюк.

Это не было сном, и призраком канувшего в летах побоища. Этой битвы не было. Пока.

Прибывая в совершенной прострации, я не мог переварить увиденное. И вывод напрашивался только один: всё катится в тартарары. Ведь стрелки с каждой секундой приближают Конец Времён.

***

День. Два. Неделя.

Весна объяла вьюжный февраль, заставляя таять, а я всё ещё был жив.

Я не знал, забыт ли был, или же у моей «Кары» возникли проблемы посерьёзнее.

Всё дело во времени.

Порой мне казалось, что оно тянется слишком медленно, буквально древней улиткой еле-еле влачилось, а ведь оно должно было пролетать так скоро, словно нарочно, чтобы я не смог за него ухватится. После недели нервного ожидания визита хладной, я наконец заметил. Время на моих наручных часах опережало время вокруг. Я лишь одного понять не мог, это мои часы спешат или же время сбавило бег? Второе казалось парадоксальным, совершенно невозможным, но стрелки моих часов упорно спешили. Сначала разрыв составил двадцать минут, и как бы я не пытался повернуть время вспять, подводя механизм, дабы подстроиться под временной континуум, стрелки неотвратимо пришпоривали вперёд.

Двадцать пять минут. Сорок. Пятьдесят. Никто не замечал этого, но биологические часы не провести — люди стали уставать. Я видел на лицах кругом оттиск эдакого томления: не то что треть студентов на парах спала (это в принципе в порядке нормы) но и просто случайный прохожий изнемогал от перегрузки. Необъяснимое уныние, практически великая депрессия коварно подкладывалась к массам, я видел её поступь, и как бы ни пытался убедить себя, что это мои часы неисправны, электромагнитные сбои становились очевидными, но почему об этом молчали, словно бы слепыми котятами все стали, я не понимал.

Да по идее, море должно было взволноваться и заштормить в десять баллов! Учёные наперебой должны были обрушивать в массы гипотезу за гипотезой, одну ужасающие другой. Теория вероятности пошла крахом — нонсенс! Какого же чёрта все разом притворялись спящими?! Все! Кроме меня.

Я не чувствовал усталости, только головные боли, по ощущениям такие, словно бешеная белка в голове пытается расколоть орех. Вспышки необъяснимого страха вызывали тошноту, я не мог нормально есть, и сильно похудел. Где бы я ни был я повсеместно оглядывался, в любое мгновение, ожидая нож в спину. Но осознал наконец. Яма — всё кругом остановилось в этом явлении, но ни на ангелов, ни на меня это не повлияло. Словно мы существовали в иной макровселенной, в ином временном течении, материальном плане...

«Может я уже умер?» — как-то подумалось мне: «Просто умер, и блуждающей душой поселился за стеклом, вынужденный наблюдать за миром, связь с которым, проходит строго по касательной». Но я был жив, это море вокруг стало мёртвым, не замечая очевидного, занятое меркантильным бытом. Впрочем, это открытие «Америкой» не являлось, так испокон веков, сдаётся мне, заведено.

Я не знал как вести себя, казалось было правильным оглянуться назад, проанализировать прожитые года, логично было бы сожалеть о том, как много не успел, что многого не сделал из того, о чём мечтал. Но оборачиваясь, я не чувствовал ужаса, я смотрел назад как сквозь открытое окно без содрогания. Я просто ни о чём не жалел, я просто продолжал идти, словно не был приговорён. Словно тысячелетия истории не рухнут в одночасье.

А что мне оставалось делать? Забиться в угол и плакать навзрыд? Какой в этом смысл, если всё предопределено и ничего уже нельзя изменить? Бежать на встречу непознанных радостей проживая каждый день как последний? Это всё равно, что пытаться прочесть все книги или заработать все деньги — бессмысленно. Кричать всему миру как умалишённый о том, что конец близок? Кто мне поверит?

Бессмысленно.

Во всём этом не было ни капли здравого смысла, но как говорится, не везде он есть и не всегда он нужен. И проживая новый искажённый день, я писал в блокнот, неясно для кого, описывал всё что слышал, видел, порой зарисовывал, хотя художник из меня от слова худо. Как ни в чём, ни бывало, общался с людьми, и вместо горечи и печали испытывал пустоту. Просто шок от осознания близкого заката эры, обернулся бесконечным безразличием. Мы все умрём, думалось мне, только я умру раньше. Вот и вся разница.

Мне не то чтобы совсем всё равно было, нет. Мимолётно колола совесть, было что-то эгоистичные в том, что я уйду спокойно, так и не узрев предстоящего ужаса, а им всем доведётся столкнуться с апогеем человеческой истории, и при таком раскладе совершенно безумная идея, мелькавшая на задворках сознания, казалась более чем верной и милосердной. Идея забрать самых дорогих с собой, прежде чем ад разверзнется.

Наутро первого мартовского воскресенья, я вновь черкал в блокнот очередной смутный сон. Он был таким блёклым на фоне прежних видений и странствий, что казалось, если сразу же не запишу, то просто забуду его. Сновидение было продолжением того, в котором мне представало поле сапфировой травы. Всё та же рыдающая темноволосая девушка, та же горящая даль, но этот белый саван окутавший девичьи плечи был не чем иным, как крыльями. Ангел обнял девушку, и та с такой прытью бросилась к нему, обвила за шею хрупкими руками, умаляя о помощи. Он молчал и, обхватив её лицо ладонями, он сказал лишь:

— Закрой глаза.

Девушка покорно сомкнула веки, и ангел, оставив слабый поцелуй на её светлом лбу, одним резким движением свернул ей шею. Мгновенная смерть. Девушка обмякла, опадая в его руках. Ангел столь аккуратно, с каким-то истомным трепетом уложил её на траву, а когда поднялся на ноги, и развернулся, я увидел, как покатилась одинокая слезинка по бледному лицу, преисполненному неподдельным горем. И я узнал его — то был чернокрылый «Валентин». Этот сон казался важным, ведь я понял кто он такой, он и есть тот самый Ситри — величественный принц ада. Но зачем он убил девушку, и почему в грядущем он предстал мне в роли полководца среди ангельского легиона, да ещё с чёрными крыльями, хотя во сне его крылья были кительно-белыми — я не знал. Навряд ли я хоть что-то понимал в этом спутанном клубке череды мистических событий, но что-то подсказывало мне, что именно он был четвёртым ангелом, или будет им.

Сбитые раздумья были развеяны протяжным сигналом автомобильного гудка со двора. Сидя за столом в комнате, зависнув во времени над наброском саранчи гелиевой ручкой в блокноте, я отмер и потёр лицо ладонями. Сигнал повторился ещё раз, и я решил выглянуть в окно.

Внизу перед подъездом стояла серебристая «Тойота» — машина Юлиного отца. А его дочь, повиснув на дверце с водительской стороны, завидев меня в окне, помахала рукой.

Открыв окно, я, сам не понимая, от чего посмеивался, и крикнул:

— А тебе не кажется, что всё должно быть наоборот?

Руки девушки взлетели вверх, возмущённым манером:

— Да брось! Всё как в детстве — просто кричишь «Выходи гулять!», и всё! — заявила она с озорными нотками в голосе. — Ни звонить не надо, ни эсэмэски писать!

Это явно был тонкий намёк на то, что мой телефон вновь отключён. Я посмеивался, глядя на Юлю внизу, вот только в этом смехе не жила радость — только мрак и боль. Истерический нездоровый смех сквозь слёзы, дрожащие в голосе. Я не желал её видеть. Эта её беззаботная улыбка убивала меня к чертям собачьим. Убивала, потому что нас больше нет. Никого из нас — семь миллиардов душ на карандаше у Смерти.

В итоге взял себя в руки. Оделся. Спустился. Зачем? Я не знал. Я как грёбаный мотылёк летел на свет, заблаговременно предупреждённый о том, что сгорю дотла.

— И что же ты задумала? — спросил я, открыв дверь машины с пассажирской стороны, но, всё ещё не решаясь сесть. Я всматривался в светлое лицо, обрамлённое буйными кудряшками, сияющими медью в свете солнца, а внутри кричал в агонии.

— Хочу немного пополнить свой альбом, — ответила Юля. — День такой классный! — Но восторг и счастье, огоньком играя в медовых глазах, скоро угасли. — Что-то не так?

Я покачал головой, но чувствовал и сам, что на лице застыла гипсовая маска. По венам струился неприятный жар, затрудняя дыхание. Вдох. Выдох. Скользнув в салон, я перевёл дыхание вновь. Ничего не помогало — чувство тревоги зверски избивало нервы, толкая к бегству. Паника.

— Ну, нет! — возмущалась Юля, заводя двигатель. — И ты туда же! Что такое со всеми? Весна кругом, а все хмурые, будто не март, а ноябрь.

Это сиюминутно привлекло моё внимание, разжимая клешни душевных терзаний.

— То есть?

Я очень пристально следил за девушкой, но она лишь плечами пожала, мол, какая разница.

— А с тобой ничего странного на днях не случалось? — вопрос вылетел прежде, чем я смог подумать, и звучало это так резко на слух, что я сам растерялся. Юля вскинула брови в удивлении.

— Ну, если только твой вопрос прямо сейчас, а так… Вообще, ты знаешь, — глупость такая конечно, — я почему-то стала ложиться раньше, и просыпаюсь не свет ни заря, представь? Прям из сов в жаворонки. Не то, что бы прям странно, но, по крайней мере, раньше от таблеток такого не было.

Юля тотчас же сменилась в лице, словно сказала лишнего, и нахмурилась, следя за дорогой.

— Каких таблеток?

— Ну, я же пью дексаметазон, — уточнила она со вздохом, и совершенно нехотя, — да и не только, а препараты все гормональные, от них и не такие побочки могут быть, а в последнее время так вообще.

— Например? — допытывался я, ибо идея чиркнула спичкой в моей голове.

— Потеря сознания или сонный паралич… Всяко бывает.

— То есть, ты просто просыпаешься среди ночи от удушья?

Она не ответила, но тяжесть во взгляде служила подтверждением.

— А ты не думала, что… действия стало не хватать? — поинтересовался я со всей осторожностью, и сам затаил дыхание. Неужели то она не понимает?

— Думала. Но дозировку без назначения врача превышать опасно.

«Время, Юленька, время!» — так и подмывало меня крикнуть: «Время меняет форму!»

Это было так очевидно, почему она видела этого? Или она не хотела видеть? Действие компонентов препаратов рассчитано на определённое время! Десять часов, двенадцать, да хоть двадцать четыре — не в этом суть, а в том, что действие заканчивается и требуется подкрепление. Время посредственно, его никогда и не было! Мозг воспринимает установленные рамки — только и всего. И если происходит отклонение от нормы, если черта выходит за контур трафарета и начинает рисовать произвольный шарж вне ведома разума, сознание этого не поймёт, но инстинкты и плоть не провести! Человек, не всегда был учёным и просвещённым, но он всегда был живым! Чудо, — живую плоть, живой организм, не обманешь стрелками часов! И даже неважно, откуда взялось это чудо: сваял его некий создатель, или из неживой материи вдруг зародилась живая, да хоть инопланетяне в пробирке сделали и подселили эксперимента ради, — наплевать! Мы люди, и мы живые, ничего важнее этого просто нет! Всё, что кроме — мишура, декорации! Мы столько думаем о завтрашнем дне, о том, что мы оставим поколениям, о душе, в конце концов, что забываем жить сейчас. И вот оно — последнее поколение. И когда оно узнает о том, что последнее — лишь вопрос времени. Вехи тысячелетий вот-вот будут стёрты в бесполезную пыль, и приоритеты большинства кардинально сменят полярность, для одной единственной цели — выжить. Потому что, человек не определяется высокофиловскими стандартами! Для одних вор в законе — авторитет, для иных он — тварь. Для одних священник — мудрый праведник, для других — глупец антинаучный. Но как из кожи не лезь, догма непреложна. Отними у человека всё — он человеком быть не перестанет, отними жизнь — и останется только прах — удобрение для земли. И даже когда одни падут на колени в ожидании Второго Пришествия, а другие образуют группировки, наплевав на все законы, заветы и моральные устои, цель будет только одна — жизнь.

Спустя минут пятнадцать езды, под музыку из колонок в стиле между альтернативой и гранжем, мы выехали на междугороднюю трассу. Проезжая мимо заснеженных полей, словно укрытых белым кашемиром, отливающим всеми цветами радуги в лучах зенитного солнца, мне стало казаться, что таяние сейчас — не совсем порядок вещей. Рановато для начала марта, особенно на Урале. Так же скоро я начал догадываться, куда мы едем. Военная часть была расположена на возвышенности, и окружена лесом. По весне, да и не только эти места весьма живописны. Надолго ли? Скоро всё пожрёт адское пламя. И как бы мне не претили эти изувеченные мысли, таков был текущий счёт вероятности в комбинации между раем и адом.

Мне всё чаще хотелось не знать ничего, просто безвольно погрязнуть в бессилии мысли. Может я дурак, а думалось, проснуться в огне, сгорая заживо, хоть и чертовки мучительно, но куда менее душераздирающе, чем ожидать его явление.

Остановившись на просёлочной дороге среди высоченных хвойных крон, Юля захватила фотоаппарат полу-профи с заднего сидения, и выпорхнула из машины. Всячески пытаясь меня растормошить, и отхватывая у весенней природы кадр за кадром, девушка внезапно застыла.

Она отняла взгляд от дисплея камеры и посмотрела вдаль поверх моего плеча. Камера выскользнула из ослабших тонких рук, повисая на ремешке.

— Юль?

Но она не отреагировала. Лишь спустя мгновение, медленно переведя взгляд в мои глаза, Юля прикрыла рот ладошкой и подцепила фотик, висящий на шее.

Сначала я не понимал от чего её взгляд, направленный на дисплей полон истинного немого ужаса, а когда присмотрелся, почувствовал лёгкое головокружение. Меж кронами леса запечатлелось огромное чёрное… что-то. То, что на первый взгляд казалось медведем переростком со слоновьим ушами, оказалось трёхглавой животиной, на четырёх лапах. И пасти и лапы были явно собачьими, строение напоминало трёхглавого пса помеси дога с ротвейлером, а ещё больше зверюга походила на сказочного Змея Горыныча. Правда, без крыльев.

Ассоциативный цирк швырнул в меня озарение, горящим факелом.

Цербер.

Твою ж мать! Это был самый натуральный Цербер, но, сколько бы мы не смотрели с Юлей на кусочек леса в режиме реального времени, так и не увидели ни следа инферного. Я чувствовал, что ей жутко до дрожи, напряжение, повисшее между нами, могло бы генерировать молнии. Я не знал что сказать, а Юля роптала что-то про флюоресценцию.

Но что я должен был ей сказать? Правду? Я и сам её не знал. Ложь? Она была бы очевидной. Девушка и сама понимала прекрасно, что это полный вздор, что никакое освещение и преломление неспособно творить таких реалистических чудищ. Такие обитают лишь в преисподней.

Обратный путь мы провели в молчании, оставляя слово за музыкой, хоть она и не помогала забыться. Казалось, я не был одинок, казалось, Юля всё чувствует, просто боится высказать опасения.

Уже возле дома, мы стояли друг напротив друга, и я должен был успокоить её на прощание, нужна лишь пара подходящих фраз, но я знать не знал что это за чудотворные слова. А затем, в периферии зрения сверкнула короткая вспышка. Сложно сказать, где именно прошла эта искра, но казалось очень близко.

Я не мог отнять взгляда от янтарных глаз. На мгновение моё дыхание оборвалось. Ужасающий штиль затаился внутри, я, наверное, устал бояться. Я сам себе не мог объяснить этого мезальянса, инстинкты сдохли, мне, словно не нужно было спасаться, словно я умру молодым, но буду жить вечно.

Тихо вилась из колонок стереосистемы «Если» группы Слот. Громче ударных билось сердце.

«Выпадет в первый раз и сразу последний шанс...»

А я понимал кристально ясно, вот и всё — моё время истекло.

Я мог бы поцеловать её и сказать что люблю, но было ли это правильным? Одно дело догадываться о чувствах, другое быть уверенным. А ведь три слова вселяют веру, покруче библейских апокрифов, звуча как общение. Говоря кому-то — люблю, ты обещаешь быть рядом, защищать и поддерживать. Я не мог сдержать такого обещания. Потому себя, предавая анафеме:

— Ещё увидимся, — было единственным, что я сказал, хоть и не имел в виду грядущий день, а сам не верил в вечный рай. Просто не найдя в себе сил проститься, я уходил за грань, где всё черно.

В глазах и, в самом деле, темнело, всё больше и больше, с каждой преодоленной ступенью, тьма, сгущаясь, застилала взор. Каким-то чудом я добрался до пятого этажа. Живым. Заходя в квартиру, слышал только собственный пульс. Дома никого не было, родители на работе, Ксюха гуляет, но дверь её комнаты была приоткрыта, хотя сестра всегда закрывает вход в свои владения.

Там кто-то был. Я не знал кто — Сэла или послали кого-то ещё. Не имело значения.

— А это не слишком? Ну, в смысле, ты же понимаешь, что если меня найдут дома с перерезанной глоткой, возникнут вопросы?

— И останутся без ответа, — послышался хрустальный голосок из комнаты сестры. — Записал что-нибудь?

Совершенно мёртвой поступью, шагами бездыханной марионетки я преодолел коридор, и застыл в пороге Ксюхиной комнаты. Легонько подтолкнул дверь, и она бесшумно распахнулась, казалось, все звуки растворились в вакууме, оставляя только кровь шумно пульсировать в ушах.

Стоя у окна, и гуляя скучающим взором по плакатам на стене, Сэла даже головы на меня не повернула.

На ней не было мантии, только тёмно-синяя форма, чей воротник стойку украшала семиконечная переливчатая звезда на красной ленте. Это походило на какой-то орден. На поясе всё тот же бумеранг-оборотень, за спиной огромные крылья, достигающие рубиновыми кончиками щиколоток, и вечность.

В руках Сэла держала достаточно габаритный фолиант в тёмно-бардовом переплёте, не меньше тома Советской энциклопедии. Его и мою жизнь.

— А зачем вам крылья, если вы и без них спокойно перемещаетесь?

Вопрос был до безобразия глупым, но это и, в самом деле, казалось любопытным, как и то, по каким таким причинам крылья красуются поверх мундира?

— А зачем вам мозг, если вы его только на десять процентов используете? — парировала Сэла, отложив книгу на подоконник. — Что насчёт моего вопроса?

Я не с первого раза понял, о чём она, мой мозг просто отключился. Я ничего не ощущал. Отчаяние словно добило во мне последние крохи надежды.

Вздохнув, Сэла нацелила на меня строгий взгляд.

— Послушай, я нарушаю приказ и попираю целый свод законов не безвозмездно, ясно?

Секунда. Две. И я смог почувствовать собственный вдох, ощутив воздух в лёгких, а не только механические движения грудной клетки.

— То есть, ты меня не убьёшь?

— Какая проницательность, — процедила она сквозь зубы, мыслями находясь явно не здесь.

Подступая к ней на пару шагов ближе, я хоть и чувствовал подвох, но всё достал блокнот из кармана, и передал в её руки. В сиреневых тонах комнаты девчонки-подростка, ангелесса казалась ненастоящей, а сбежавшей, если не с хелоуинского маскарада, то со съёмок фильма. Пролистав маленькие страницы, Сэла стала мрачнее грозового неба. Поймав мой взгляд, она демонстративно вытянула руку с раскрытым блокнотом, показывая мне.

— Это что?

То были описания путешествия в ангельскую схватку с саранчой, и непосредственно её зарисовка. Предположительно той самой, библейской.

— Тебе виднее. Кстати да, кто это? Саранча?

Сэла смотрела на меня как на недоразвитого пару мгновений подряд, прежде чем усмехнулась:

— Да какая ж это саранча? — Вернув взгляд в блокнот, она витиевато взмахнула рукой. — Это просто… учебный прототип. Вполне законная селекция.

— Чего? — это вырвалось независимо от меня, потому что её слова звучали чистым абсурдом. — Погоди-ка… То есть вы этих существ разводите, как какой-то скот, для того чтобы проводить учения?

— Именно.

Она перевернула страничку, а вместе с ней и мой мир. Снова.

— И как Он к этому относится?

— Кто, он? — переспросила она бездумно, с усердием бегая взглядом по строчкам в блокноте.

— Ну, Бог.

Сэла на краткий миг замерла ледяной скульптурой, и когда подняла холодный взор на меня, выглядела, пожалуй, подобно мне, когда я впервые увидел ангелов.

— А?..

Недоуменно сведённые к переносице брови медленно уползли вверх в саркастичной манере.

— А-а-а… — немного сиплый смех, быстро испарился, и она серьёзно ответила: — Не знаю. Обязательно поинтересуюсь при встрече.

— Понял. Сарказм. А как же тогда...

— Скажем так, — перебила она и, резко захлопнув записную книжку, протянула её мне, — айрин, или ангелов как вы нас зовёте, изначально даже близко не было в этих ваших писаниях. Так что спрашивай с того, кто нас туда приплёл.

— А Книга Еноха? — возразил я, ссылаясь на более ранний источник, точнее на фрагменты, найденные некогда на территории Красного моря. Сэла лишь глаза в потолок закатила.

— Ну, и где она? Стоп, — нахмурилась крылатая, и отдёрнула руку с блокнотом, прежде чем я им завладел. — С чего ты взял, что это будущее?

Сэла проницательно вглядывалась в мои глаза, словно безрезультатно пытаясь что-то прочесть. Думая о том, что натолкнуло меня на выводы о предстоящем сражении, я ответил вопросом на вопрос, желая прояснить кое-что для себя:

— А, как отличить демона от ангела?

— А никак, — хмыкнула Сэла, капитально добивая мой и без того разваливающийся мир.

— И в чём тогда разница?

— В руководстве.

Она смеялась надо мной, и моим абсолютным неведением, мне словно вновь было шесть лет, и я с открытым ртом и глазами по полтиннику развесил уши, внимая какой-нибудь легенде о Снежном Человеке. На это мгновение, я действительно задумался, что если есть ангелы, демоны, Цербер что б его черт побрал, то видимо и Мэнк ни фольклорный персонаж.

— Ясно. А что если я скажу тебе, что видел демона в ваших рядах?

От моего наводящего вопроса, Сэла скептически изогнула бровь. И, сдаётся мне, она начала задумываться о степени моей осведомлённости.

— Это ты про Жнеца, что ли? Эка невидаль. Он не демон он Страж.

— Григори?

— И это тоже, — не стала она отрицать, хотя её взгляд на меня носил подозрительный характер.

— Но ведь они все были сброшены в ад?

— Ага, — кивнула Сэла, натянуто улыбаясь. — А ещё, говорят, один ваш умелец ухитрился семьдесят два демона в бутылку запихать.

Да уж нормальных ответов от неё ждать не приходилось.

— Вот одного из них я как раз и имею в виду. Ситри.

Она никак не отреагировала на мои слова, только лёгкое напряжение в лазурных глазах выдавало тревогу. Она указала на фолиант, лежащий на подоконнике.

— Перепишешь всё сюда. Но учти, эти хроники настолько древние, что если с ними что-то случится, Софиратиэль нас обоих приобщит к их авторам.

Мне было знакомо это имя. Когда я, грубо говоря, копал под ангелов, то докатился до того, что не брезговал никакой информацией, в том числе той, что относилась к оккультизму и кабале.

— Софиратиэль? Хранитель «Книги о жизни и смерти»? — решил я прояснить насколько это достоверно. — Он же из Стражей Григори, падший, демон.

Кивнув в ответ, не отнимая хмурого взгляда от бардового переплёта, Сэла прибывала в размышлениях, далёких от моего удивления.

— У вас же война с демонами! — стоял я на своём, совершенно не представляя как такое вообще возможно.

— И? — отозвалась она всё так же бесстрастно, будто это и в самом деле никак её не волновало.

— И ты просто берёшь и сотрудничаешь с падшим?

— А может я её изъяла? Или я быть может своего рода… дипломат? — подобрала она сравнение. — Скажем, специалист по межмировым отношениям — министр иномирных дел.

— Ты же полководец? — припомнил я, подумывая, а не могут ли ангелы врать, как сивый мерин?.. Чёрт их разберёт этих ангелов. Но уличить этого ангела во лжи мне было не по зубам, слишком уж она была остра на язык.

— Одно другому не мешает.

— А почему трое, если в откровении четверо?

И тут она вспыхнула. Едва ли не в прямом смысле. Грозовые глаза заискрились, прочно удерживая мой взгляд, от чего я еле сдержал первобытное желание попятиться от неё.

— Серьёзно? А больше тебя ничего не смущает? — зло выговорила Сэла, полу-шипя, и её руки взлетели вверх, вызывая потрескивание в воздухе. — Очнись, пророк! У вас время замедляется! Я тебе больше скажу, оно остановится. А дальше-то что? Времени больше не будет! Всё! Коллапс! Конец цивилизации! Мир, впавший в кому! А тебя волнуют мёртвые слова мёртвых людей?

В лазурных глазах сверкало электричество, самый натуральный ток, и воздух в комнате был пронизан трещащим напряжением. Казалось, если сдвинуться с места, то меня непременно шарахнет мощным разрядом, как шаровой молнией.

— Если бы не ваш падший собрат, всё было бы нормально, — возразил я, что зря — подливать масла в этот «божий» огонь дело опасное.

— Да если бы Самаэль так умел, мы бы давным-давно все градом попадали к нему в ноги! — недобро потешалась Сэла.

— Тогда что это? Откуда?

Она выставила на меня ладонь, явно не собираясь ни в чём меня просвещать, и отошла в сторону, подальше от окна.

— Давай договоримся. Ты не греешь свою голову, и просто ведёшь хронику. А я, закрываю миссию, и впредь не тревожу твою «упокоенную» персону, — выставила она ультиматум. — Кстати писать будешь на сензаре.

Со всей аккуратностью я приоткрыл бордовую книгу. Обложка была покрыта грубой суконной тканью, без каких-либо опознавательных знаков и экслибриса. Так вот ты значит какая, книга о жизни и смерти. И лишь увидев до боли знакомые письмена на пожелтевшей бумаге, напрочь растерялся.

— Но я не знаю языка, — спохватился я, — понимаю, но говорить не могу, не то что писать.

Села положила ладонь на бирюзовый кристалл в обруче, стремясь скорее убраться от меня.

— А ты хоть пробовал?

— И как я его должен выучить?

— Сензар не учат, его либо знают либо нет. Это природный язык, мыслеобразный, центр сознания либо расшифровывает его, либо нет — иного не дано, — заявила она раздражённо. — Что я тебе всё объясняю, сам поймёшь. Да, и постарайся не обратить свою фальсифицированную смерть, в реальную.

Прежде чем сверкнула замкнутая вспышка, я сумел спросить лишь:

— И когда начало Конца?

— Боишься опоздать? — Вспышка буквально удалила ангелессу из этого мира, оставив лишь приглушённом эхо: — Не волнуйся, без тебя не начнут...