6.

Едва мы покинули метро на станции, ближней к дому, как мне позвонил Лёлик — интернет уже пестрил сводками о происшествии.

Успокаивая друга, что всё с нами в порядке, не вдаваясь в подробности того, что нас и не было в клубе, не мог не заметить, сколь задумчива и бледна была Юля. Хотя, удивительного в этом мало. И, по всей видимости, никто и не знал, где и с кем она провела этот вечер, ведь её телефон молчал. Впрочем, глупо было думать, что она станет распространяться кому-либо, куда, а главное с кем она идёт. Если честно, я слабо себе представлял, почему эта девушка, в принципе, согласилась идти со мной куда-то.

Вообще, не так уж и часто Юлю можно увидеть в компании парня, она всё больше с подругами гуляет. Но порой, в выходной вечер, можно застать Юлю в сопровождении какого-нибудь молодого человека. Я за ней не слежу, нет. Просто замечал несколько раз. И чёрт, я ненавидел самого себя в такие моменты. Ревность, конечно же, меня пожирало это чувство, но что я мог сделать? Она, скорее всего, согласилась со мной пойти лишь по старой дружбе, так сказать. Ну, не любят милые девушки, таких парней, как я, не любят — это своего рода парадигма, — милые девушки любят роскошных придурков. А я очевидный пример того самого лузера: ботаник, очкарик, не особо-то смелый, и не сильный тоже. К тому же, далеко не состоятельный, даже не из обеспеченной семьи, и без шансов разжиться шестизначным банковским счётом — Кадуцей в руках зажимать мне не грозит.

— Это, наверное, самый ужасный Валентинов день в твоей жизни, да? — спросил я, когда мы уже стояли возле Юлиного подъезда.

— Знаешь, если отбросить кошмарное происшествие, то это вовсе не было ужасным днём, — немного скованно ответила девушка, сдерживая улыбку, что ей не особо-то удавалось. — К тому же, номер мой у тебя есть. И мы всегда можем повторить, — лёгкая улыбка угасла, и она добавила: — Только без всяких страшных инцидентов.

Что это — вежливость или просто дружеское предложение? Может, я что-то не так понимаю? Чёрт, вся эта чушь, творящаяся со мной здорово меня тревожит. Я даже подумать ни о чём нормально не могу, всё задаюсь вопросом — что же я увижу, зайдя сейчас домой и осмотрев свою руку?

— Ну да, — выдавил я из себя улыбку, переминаясь с ноги на ногу.

Она подступила ко мне так неожиданно, и так близко, что у меня дыхание перехватило. Нежные, тёплые губы коснулись моих, и на краткий миг мне показалось, что я падаю с края земли в небеса.

Я, конечно, целовался с девушками, что уж, я совсем, что ли, монах? Нет, разумеется, никакой я не монах, и всё это было. Просто, есть воистину великая разница между поцелуем ради поцелуя, и поцелуем той, на которую даже взглянуть лишний раз боишься.

А я боялся её, всегда боялся, всегда робел перед ней, как недоросль, и до сих пор так! Уж не знаю, что там такого происходит, химия это, или душа, но видимо, когда по-настоящему влюбляешься, вообще на дееспособного мало похож.

И этот краткий миг, сладостью поселившийся на моих губах, сокрушительно пал, прежде, чем я ответил на поцелуй, обращаясь медным привкусом крови. Солёная кровь, с металлическим холодным запахом мёрзла на губах. И шум в ушах что-то зачитывал мне, что-то почти узнаваемое, почти...

«Кровавое море омоет гору...»

Нега, от ощущения тепла и трепета, изничтожило непреодолимое чувство ужаса и горя, когда взору, будто слайд за слайдом, предстали обрывки кошмара.

Всё было так нечётко вокруг, размыто, будто красно-серая палитра. Плёнка, целые ряды оторочены плёнкой, в кровавых пятнах и разводах. Истошные крики, плачь, мольбы. Я не мог вдохнуть, запах, не иначе свежего мяса, вонзался в ноздри. Яркий свет ламп резал глаза, то моргая, то зловеще треща над потолком. Я отодвинул занавес матовой плёнки, перепачканной кровью, с ясным чувством внутри, ясным желанием умереть.

Я знал, где я и зачем я здесь, но будто наблюдал за собой со стороны, и не способен был прокрасться к этой истине, что-то не допускало меня к моим же мыслям.

Происходящее было для меня по-настоящему жуткой сфинксовой загадкой.

Отодвигая плёнку, я слышал слабые хриплые стоны, звучащие громогласнее хора из криков вокруг — громче выстрела на поражение. И глаза цвета виски, убили меня прежде, чем я их узнал...

Паника.

Я за всю жить никогда не испытывал ничего подобного, кажется, не существует такой степени ужаса. Как же я ошибался.

Морок развеялся, но мягкость девичьих губ не согревала ком изо льда, что поселился внутри. Я обнял Юлю за талию, отвечая на нежный порыв, но что-то случилось со мной, молнией разбив этот восхитительный момент пополам. Молнией изо льда и страха. Мне всерьёз стало казаться, что в моих объятиях нет тепла, в моих объятиях — чистое отчаяние.

Когда кто-то нарочито громко прочистил горло за моей спиной, я почему-то сразу подумал, что этот поцелуй мне дорого обойдётся. Жаль, не знал, сколь дорого, и не оттого даже, что, судя по реакции девушки, отпрянувшей от меня со скоростью метеора, — это Юлин отец стоял за моей спиной.

Клубок из страха и безразличия встал мне поперёк горла. В тот момент мне было совершенно наплевать, что скажет этот мужчина. В тот момент я смотрел в глаза цвета виски, в глаза, не подозревающие о коловращении, творящемся в моей душе, и тонул в скорби досрочно. Это чувство было настолько беспощадным, словно сквозная дыра в груди наполнялась агонией, что я едва сдерживал вопль, рвущийся наружу.

Окинув меня оценивающим взглядом с головы до ног, раз несколько, мужчина открыл подъездную дверь. Совершенно пунцовая девушка, не отнимая взгляда от пола, пряча улыбку, поджав губы, упорхнула в подъезд, спешно перебирая ступени лестницы.

— Беркович, я всё, конечно, понимаю, но вам же не по тринадцать лет, в самом-то деле? Стоите тут, у подъезда зажимаетесь, а я потом, главное, удивляюсь, чего эти бабки-лавочницы кости Юльке перемывают...

Я тогда только, уловив забавляющиеся нотки в его низком голосе, до конца осознал, что это было по-детски.

— Виноват.

— Родителям привет передавай, — бросил он заходя в подъезд, и глухо рассмеялся: — Хах, детки, а...

Его смех тихим эхом доносился до меня, пока его не отрезала закрывшаяся подъездная дверь.

Но меня мало интересовало, как он всё это расценил. Мне было не то, что не по себе, мне было так паршиво от того, как разрывается что-то внутри — разрывается от противоречий. До слабости в ногах. Даже февральский холод не мог привести меня в чувство и вернуть ясность мыслям.

— Страшно было?

Дикий мороз немедля пустился в пляс по моей коже, просачиваясь внутрь.

Голос, звучание которого было противоестественным. Слишком чистый голос, настолько нейтральный и ровный, что невозможно определить пол его обладателя.

И я прекрасно понял, откуда он исходит — из-за перегородки. Между мной и Чёрным Плащом был только бетонный блок, отделяющий вход в подъезд, и вход в подвал.

Сердцебиение ускорилось, дыхание замерзло в лёгких, и я ощутил мощный прилив совершенно дикого, неопознанного чувства.

Механически, абсолютно нехотя, будто наперекор себе, я повернул голову, отчётливо видя чёрный силуэт сквозь четыре, прорезанных в блоке, ромба.

Ростом он был гораздо выше, мне кажется, метра два, не меньше. Хотя тот, которого я видел днём, ростом был не более моего. Этот же великан. Его голова, покрытая капюшоном, склонилась, поворачиваясь на меня, заглядывая в отверстие, и я, всецело увереный, что в тени капюшона кроется костлявая, был напрочь парализован, встретив глаза цвета индиго, что едва ли не горели. Скудный свет фонаря, падая на его лицо, подчеркивал невозможную скульптурность черт, вполне человеческих, но всё же чересчур семетричных.

— А будет ещё страшнее, — произнёс он совершенно бесстрастно, и нечто очень странное затаилось в синих, как море, глазах. Шёпот в моей голове набирал обороты. Сердце принялось ломать рёбра, зайдясь отчаянным стуком, я вот-вот готов был сорваться с места, спасаясь бегством, но не мог шелохнуться, словно пригвозжденный. И руку пронзили тысячи спиц — чистая боль вспыхнула в каждой клеточке, заставляя мир померкнуть.

Казалось, я умер.

Картины невозможных событий обрывками проносились через мою голову, и если бы не адская боль, я бы поверил в свою смерть.

Огромные тела обрушивались на землю, краснокожие, человекообразные, но величиной с гору.

Белое, пуховое поле — целая степь до самого горизонта. А там, вдали, три солнца вряд — все разного размера и не светили, только висели в небе, как три розоватых капли в сиреневой воде. Сиреневое небо и лиловые солнца.

Птичий клин вонзился в землю. Трещины разбежались паутиной, как медленно разбивающееся стекло.

Горы горящих трупов...

Смрад, кровавые лужи, огонь...

«Т-р-р-р»

Громкая трель выдернула меня из этого ада.

Я подскочил, дыша так тяжело, словно мгновение назад за мной гнался поезд. Однако поезда не было, — только я в своей комнате; за окном царила глубокая ночь, и по столу вибрировал телефон.

Дотянувшись до него, не выбираясь из кровати, не глядя, ответил на звонок.

— Алло.

— Привет ещё раз, — услышал я робкий тихий голосок. Отняв на миг телефон от уха, посмотрел на дисплей.

Юля.

И время-то было полодиннадцатого всего. Мы стояли у подъезда буквально час назад. А как же я… Как я домой попал? Я не помнил, только её поцелуй, и...

— Нет, — ответил я, и только тогда почти параллельно со мной прозвучал вопрос:

— Не разбудила?

Повисла тишина, рушимая только мелкими помехами связи.

Так, мне выходит, всё это приснилось? И не было никакого великана в чёрном?

С замиранием сердца, я осмотрел, наконец, свои руки, но ничего чужеродного не обнаружил. Как и кусочка памяти, в котором я попал домой, переоделся и даже улёгся почивать, при том, что у меня давно уже вошло в привычку, поздно ложиться спать.

— Ты извини за отца, если он тебе что-то наговорил.

— Всё нормально, правда.

Юля облегчённо вздохнула, а вереница мыслей из воспоминаний и отрывков снов закрутила аидову карусель в голове. Чувство разрывающей обречённости, безысходности, скорби болело в груди. Я никогда ни за кого столь сильно не страдал. У нас в семье не было никаких трагедий, старое поколение ушло из жизни, когда я был ещё слишком мал для полного осмысления смерти. Те деды, что ещё живы, вроде совсем не собираются на тот свет.

Тот свет, — когда, интересно, я стал задумываться о загробном мире? Я знал столько мифов и легенд о мирах высших и нижних, что верить в рай или ад было, как минимум, глупо. Тем не менее, я вполне мог провести аналогию, будто две сплошные линии, объединяющие все сказания о нижних мирах и все о высших, не подгоняя желаемое под известное, а просто мне, в самом деле, представала аналогия, некая схожесть, но шибко размыто искрила идея, далёкая до полного осмысления.

Мы немного поговорили с Юлей, но мои мысли омрачали псевдотеории. А мысли о ней омрачал дикий страх и чувство близкой скорби.

Да что же это такое с моей головой? Я никогда не был таким параноиком, не было со мной ничего странного, я просто жил, учился, любил семью и грезил о прекрасной, но такой недостижимой девушке.

И тут — бац!

Жизнь перевернулась вверх тормашками! Какие-то двухметровые люди в плащах, провалы в памяти, то ли галлюцинации, то ли видения, отца опять дома не было! И матери, кстати, тоже.

Заглянул в комнату к сестре, та, лёжа на кровати, уткнулась в ноутбук, обсуждая что-то с кем-то по скайпу, тем образом, что мои уши, знававшие множество языков, от этого диалекта русского могучего, просто-напросто вяли.

— Эй! — взвизгнула Ксюха, завидев меня провалившегося к косяку. — Стучаться не учили!

— Где родители?

Раздраженно цокнув, Ксюха вновь уткнулась в экран.

— Ладно, давай, адьос, завтра поговорим.

Закрыв ноут, она сложила на него руки.

— Отец в части, опять до ночи — звонил недавно. Мама к соседке ушла, отмечают они там.

— Есть курить?

У Ксихи от этого вопроса, зенки из орбит вылезли.

— Чего?

— Ой, да ладно, а то я не знаю.

— Я думала, ты не куришь.

— Я тоже.

Фыркнув, Ксюха слезла с кровати, и нырнула в верхний ящик комода. Швырнула мне пачку «Винстона».

— Спортсменка...

Следом швырнула в меня комом из носков, но я оказался проворнее, и ком угодил в коридор. Ксюха, ворча, поплелась подбирать разметавшиеся по полу носки, а я, стянув с полки в прихожей отцовскую зажигалку, пошёл на площадку.

— А ты чё такой загруженный-то? — спросила Ксюха, вслед, когда я переступал порог. Я, видимо, и правда, был жутко угрюмым, она обычно не интересуется моим настроением.

Обернулся на сестру, что с каким-то подозрением взирала на меня, скрестив руки на груди.

— А тебе давно кошмары снились? — ответил я вопросом на вопрос. — Тогда лучше не спрашивай.

Выйдя на площадку, уселся на холодную бетонную ступеньку. Прикурив сигарету, ощутил давно уже забытую горечь никотина. Едва не закашлялся, всё же эксперименты с сигаретами дальше баловства никогда не заходили.

— Ситри… Ситри...

Эхо в подъезде множило мой тихий голос, а я всё крутил в голове это слово, в попытке отыскать аналоги, и, в силу моих знаний, их было чересчур много, настолько, что голова кругом. Всё пытался вспомнить девушку из сна, но её лицо никак не хотело всплывать в памяти. Белая туника была достаточно странной. Если взять исторические тенденции моды, так сказать, то это весьма походило на одежду древнего мира, подобные одеяния можно было бы даже отнести к древнему востоку, но фасон всё равно был странным. Может, мне представал какой-нибудь другой мир? Или я просто круто спятил?

Выкинув сигарету, даже не докурив, я вернулся в квартиру. Ощущение чего-то крайне паршивого витало в воздухе гнетущими парами с оттенком меди.

А тем временем, в интернете, по запросу «Ситри», выскочило такое, от чего жуткий лёд объял и сердце, и разум.