Глава 9

Итог бойни на дороге с волколюдами ужасал. Не бы-ло ни одного человека, кто бы смог пережить эту ночь без прокушенной руки или ноги. Как мы выдержали, сам не пойму. После того как понял, что самое трудное позади, провалился в сон у первой же сосны. В лагере находиться было просто невозможно, то тут, то там валялись люди и животные. Всё завтра, всё завтра…

Наутро недосчитались пятерых, что после битвы бы-ли ещё живы. Десяток лошадей пали, двоих пришлось заколоть, с переломанными ногами и серьёзными ранами, стали бы только обузой. Как-то не замечал, каким образом Степан сумел сохранить товар после нападения разбойников. Тогда лошади были все в строю, да и товар не повреждён. Скорее всего, разбойники не хотели портить товар. Волкам было не до этого: всё, что мешало, то было разбито, разорвано и валялось по всей дороге. Когда более-менее пригодное собрали на оставшихся телегах, возникла закономерная проблема. Лошадей не хватало на все подводы. Мне было действительно жалко смотреть на Степана. Он был готов расплакаться от такой неудачи. Можно сказать у порога города и такое разорение. Целые подводы приходилось бросать. Александр успокаивающе похлопывал купца. Решено было устроить схрон, чтобы вернуться за ним потом. Маг настоял на том, что надо поторапливаться. Две полные телеги тяжелораненых, легко раненым пришлось топать пешком, в основном тем, кому досталось по рукам.

Двигались со скоростью больной черепахи. Александр всё подгонял караван, его было понять несложно, вблизи города разбойники, буде таковые найдутся, поостерегутся нападать. Связываться со свежими стражниками города себе дороже, это не уставшие караванщики. Лошадь начальника охраны каравана пришлось запрячь в телегу так, что он постоянно перемещался быстрым шагом из начала каравана в конец. Гном пристроился на одной из телег и походным молотом пытался исправить доспехи. Из конца обоза было слышно, какими ругательствами он крыл эту ошибку природы, бегающую на двух ногах помесь черепахи и вонючей шавки.

Яков на второй день напросился идти пешком, хотя ещё не все раны полностью закрылись, на руке и спине то и дело проступали свежие красные потёки. Никто не стал его уговаривать, как сделали бы это ещё несколько дней назад. Сейчас слишком много раненых. Синеватая блед-ность не сходила с лица у половины тех, кто храбрился и пытался хоть медленно, но передвигаться. Я сам отделался, считай, очень даже легко. Какой-то волк чиркнул острым ногтем по голени, да руку слегка зацепили. Хотя, честно говоря, там, на дороге перед глазами пролетела вся моя недолгая жизнь. Уже помирать собрался, как вспомню, аж дрожь пробирает. Когда произошла эта бойня, я испугаться толком не успел, а сейчас вот, разбирая по частям, что со мной произошло за эти ночные часы, обливаюсь холодным потом. Только сейчас стало доходить, ведь этот день мог и не увидеть, лежал бы сейчас там у дороги, чуть присыпленный землёй, с разорванным горлом. Подумать только, если вдуматься остались один на один с таким количеством бестий и сумели выжить, не все, но могло быть хуже, на-много хуже. Вспоминая ту речь мага, если не было бы той уверенности в голосе, той лёгкости, с которой он предносил нам решение предстоящей битвы. Да, если только вдуматься, ведь он сказал совсем паническую вещь: «Я бессилен вам помочь, справляйтесь сами.» И ведь не покинул нас, остался и бился наравне со всеми, вон идёт, придерживая раненую правую руку. А зачем, ради чего? Ради слова наёмника, ради той рухляди, что хочет продать Степан. Я как раз слышал, что маги чихать на это хотели, чуть запахнет жареным, тут же дёру, для них жизнь важнее. Этот не такой. А ради чего я рисковал своей жизнью? А ради чего пошёл в наёмники, брожу уже второй год по этой земле? Чего ищу? Ведь ещё одна сшибка и отец с матерью не дождутся своего блудного сына. Но это я загнул, в семье младший, там ещё шесть отпрысков, будет кому на старости матери кусок хлеба подать. Но что мне надо от жизни, от чего бегу? Я и сам не разобрался. С детства лет до семи был предоставлен сам себе, да, в общем-то, я даже не помню, чего там про-исходило. И почему человек не помнит раннего детства? Лет с семи отец отдал меня шорнику в ученики. Хорошее было время. Шорник был мужик добрый, сильно нас ре-бятишек не напрягал, поэтому целый вечер у нас был свободен. В это время мы бегали к дяде Владиславу. Ста-рый был человек. Ребята его уважали. На руках, ногах, спине было полно шрамов, оставленных различными ко-люще-режущими инструментами. Старый был вояка. В наёмниках проходил почитай всю жизнь, столько историй знал, пол села слушать ходила, когда по вечерам начинал рассказывать. Но ребята уважали его не за это, а за то, что он давал бесплатные уроки фехтования, обороны голыми руками и многому, чего могло пригодиться в этом суро-вом мире. А в девять лет шорник выкинул меня из своей мастерской, да с таким скандалом. Ну, подумаешь, пере-путал состав, в котором дубить кожу надо, да не так сапо-ги сшил. Ой, чего я тогда не наслушался, и что лентяй и косоручка, и голова дырявая, в общем, не способен я к шорному делу. Сколько вина домашнего из наших погре-бов выпил мой отец с добрым шорником, я не знаю. Зла на нашу семью вроде не держал, но, всё же, я за версту обходил злополучную мастерскую. Добрый он человек, добрый, но злопамятный…

В тот же год отправил меня отец к знахарю. И всё было хорошо, и всё было замечательно, но только через два года, когда стало мне одиннадцать, история повтори-лась. Был крупный скандал, по-моему, всё село встало на дыбы, пока знахарь бегал по всему селу за мной и косте-рил на чём свет стоит. А что я, я ничего, ну, подумаешь, не той травки положил, да не туда, да и было это всего раз десять не больше. А раздухарился он больше, кажет-ся, от того когда я на петухе хотел своё снадобье попро-бовать для поднятия духа. Петух после этого никому прохода не давал и знахарю больше всех досталось. А потом он как-то узнал, когда суп из этого петуха сварил, почему кочет его любимый съехал с катушек. И нача-лось…В общем этот дом, я тоже стороной обходить. Все они добренькие…

В двенадцать отдали меня в ученики кузнецу. Впрочем, тоже довольно нелицеприятно закончилось моё ученичество. Может поэтому ушёл так поспешно из деревни? Надоело. А чего же я жду от нынешней моей жизни, к чему стремлюсь? Может и пошёл в наёмники потому, что Владислав единственный, кто не прогнал из ученичества. Хотя и учеником я был чисто условно, так ходил к нему, когда время выпадало свободное. Посчитал, что если не прогнали, то значит, что-то стою, хоть во владении оружием. А чего я стою на самом деле? За те два года, что хожу в наёмниках ни разу в настоящую рубку не попадал, а тут за такой непродолжительный поход два раза чуть с душой не рас-стался. А может ну это наёмничество. Вот дойду с гномом, Александром и Витаром до конца их похода, а на зиму вернусь в своё родное село. За два года так ни разу и не навестил родных. А там, если понравиться, душа в дальние края не потянет, глядишь и останусь.

Нет, всё-таки приятно вспомнить своё детство, сразу на душе тепло и радостно становиться, руки силой нали-ваются, ноги веселей шагают. Не зря родители стараются своим детям дать как можно более светлое детство, у кого как получается, но всё же. Да…

-Что, Сикор, улыбаешься? Вспомнил чего хорошего? – как подошёл Яков даже не заметил.

-Да, вот, Яков, на душе как-то погано сделалось, вспомнил детство, мать с отцом, и сразу жизнь светлее кажется, даже жить захотелось.

Яков лишь усмехнулся.