Пролог

— Соломон?

Крохотное пламя свечи дрожит на слабом ветру, бросая на стены тесной комнаты причудливые тени. Они похожи на призраков или духов, скользящих из угла в угол и готовых в любой момент напасть из темноты. За столом сидит юноша, методично раскладывая перед собой таро. Косой свет делит его лицо пополам. Правая сторона безупречна, левая обезображена шрамами: уродливые рубцы, оставленные когтями дикого зверя, пересекают навсегда опущенное веко. Волосы колдуна цвета красной фасоли падают на смуглое лицо, но он продолжает буравить взглядом старые карты.

— Соломон!

Юноша поднимает единственный глаз, карий с тёмными вкраплениями, и сметает таро в кучу, открытые карты «дьявол» и «смерть» исчезают в общей колоде. Дверь дома приоткрывается, скрипя ржавыми петлями, и из темноты ночи выбегает босая девочка. Её кожа ещё темнее, чем у брата, глаза ещё зеленее и горят от восторга, не смотря на хмуро сдвинутые брови.

— Сколько можно звать тебя? — Айше подходит к колдуну и тянет его за дырявый рукав. — Посмотри на звездопад, ты все равно гадать не умеешь!

— Ты даже не представляешь, сколько всего я умею.

На чуть потрескавшихся, полноватых губах появляется и исчезает без следа нежная улыбка, сменяясь выражением глубокой обиды. Он покорно поднимается из-за стола и, прихрамывая, идет за сестрой.

— Конечно, ты же могущественный колдун, да, Соломон?

— Когда-нибудь я им стану.

Юноша тяжело забирается на стену из песка и глины. Девочка треплет его по непослушным волосам и касается губами обезображенного лица.

— Мой брат навсегда останется моим братом. Поэтому возвращайся.

Звёзды проносятся по бархатисто-синему южному небу, и их огни отражаются в глазах Айше и Соломона, пропадая в черноте зрачка. Они падают в море, чтобы остыть на большой глубине и навеки остаться среди рыб и водорослей. Мир решил, что он богат светилами и без них. Завтра отряд воинов и колдун тоже совершат свой последний путь через Великую Пустыню. Аркан «смерть» ждёт их в свою бессрочную тюрьму, аркан «дьявол» встретит их в лице песчаного демона, змея Манеша.

Весь остаток ночи Соломон не смыкает глаз. Сестра засыпает в его ногах с первыми рассветными лучами. Колдун курит трубку, выпуская облачка дыма, наполняющие комнату ароматами орехов и сушёных фруктов, а губы юноши шепчут слова старой колыбельной. Он опускает ступни на деревянный пол, зная, что его магия не даст девочке проснуться до его ухода. Чёрная трубка с тихим звоном ложится на железное блюдце, и Соломон покидает дом, не зная, что ни сегодня, ни завтра не сможет сюда вернуться. Ветер бросает пыль в его лицо, но этого слишком мало, чтобы повернуть круг жизни вспять. Медленно разрушающиеся и постепенно уходящие под землю, дома похожи один на другой, как муравейники, в которых живут люди. В тридцать они выглядят как в восемьдесят: пергаментная, иссушенная палящим солнцем, кожа и больные кости.

Колдун стучится в дверь соседнего дома и отступает, слыша быстрые шаги в глубине.

— Соломон! Они тебя не забрали!

Женщина с лицом, покрытым морщинами, будто рисунок на смятой бумаге, выходит ему навстречу, опуская сухие ладони на крепкие плечи юноши.

— Аджена, где Парс?

Улыбка сходит с её лица, серые глаза, похожие на небо перед грозой, сверлят его насквозь.

— Ещё не вернулся, — выдавливает она. — Я знаю, что ты пришёл не попрощаться. Айше будет с нами, Соломон, но не хорони себя так рано.

— Карты показали мне «смерть» и «дьявола». Не говори об этом никому, особенно, моей сестре.

С дороги слышится запах металла и лошадиного пота. Отряд стремительно приближается, и они торопятся договорить прежде, чем их заметят.

— «Смерть» не всегда означает конец. Этот аркан читают как «перемены», огромные перемены, — женщина оглядывается, в её глазах лёгкой тенью появляется страх. — Не дай им убить себя. Не сдавайся.

Пятнадцать лошадей ступают по твёрдой, как остывшая вулканическая лава, грязи — юноша замечает их первым. Доброе сердце Аджены заставляет его собственное болезненно сжиматься. До этого он старался не думать о том, что будет с сестрой, если он умрёт и оставит её совсем одну. Кто будет рядом, если она заболеет? Кто накормит её и споёт колыбельную, чтобы Айше спала без кошмаров, постоянно вспоминая о родителях?

Женщина молча обнимает его, баюкая, словно дитя, и Соломон прижимается щекой к седым волосам. Руки, шершавые от мозолей, гладят его по лицу и закрывают уши, защищая от мерного стука копыт. Веко медленно опускается, и колдун оказывается в глухой темноте, наедине с самим собой, он слышит тихое пение и узнаёт колыбельную матери, которую она пела у кроватки сестры. Мама еле слышно поёт, укачивая младенца и перебирая пальцами длинные косы, такого же, как у Соломона, цвета. Кроватка скрипит, тень от неё плавно скользит по комнате, от лица их отца, давно заснувшего за столом, к узкому окну. Крики Айше постепенно стихают, и она засыпает, раскидывая крошечные ручки с маленькими, как виноградины, пальчиками.

Аджена отпускает его, и юноша оборачивается к лучшим воинам султанской армии. Доспехи, сияющие на солнце, подобно ореолу святых, ослепляют его, и колдун подходит ближе, оставляя побледневшую, но не утратившую свою решимость, женщину, за спиной. Бородатый мужчина, вероятно, главнокомандующий, снимает свой шлем, открывая шрам, ползущий от уха к шее, как будто однажды ему пытались отрубить голову, и татуировку на лысом черепе.

— Ты Соломон? — резкий, хриплый голос разрезает тяжёлый воздух, выхватывая юношу из его мыслей.

— Да.

Колдун ловит насмешки в свой адрес, но эмир приказывает им замолчать. Воины затихают, рассматривая Соломона внимательно, но с презрением, один из них сплёвывает на землю рядом со своим жеребцом.

— Можешь звать меня Яхзы, — мужчина разворачивает коня, оценивая взглядом своих солдат и останавливается на одном, самом молодом из всех. — Илкер, дай ему коня.

Воин усмехается, хотя всё это время его лицо оставалось самым серьёзным, и дёргает за узды единственную лошадь без всадника.

— Ездить ты хотя бы умеешь, колдун?

Юноша спокойно кивает, запуская пальцы в жесткую лошадиную гриву и ощущая жар, волнами исходящий от животного.

— В битве от тебя проку не будет, так хоть коня оседлаешь и сбежишь, — не унимается Илкер под грозным взглядом командира.

Соломон бросает короткий взгляд на взбешённую Аджену, и земля под его ногами начинает дрожать. Колдун тихо шепчет древние, как зло, слова, его голос вибрирует в воздухе и в ушах каждого воина, камни под копытами начинают подскакивать, издавая тихий треск, и лошади начинают одна за другой вставать на дыбы, поднимая тучи пыли. Бей хмурит брови, с трудом удерживая своего коня, и что-то кричит в раскалённый воздух, однако юноша не слышит его. Колдовство требует слишком сильной сосредоточенности и терпения, но сейчас он использует тёмную магию, и она даётся ему так легко, что Соломон становится одним целым и с почвой, и с глиной, и с камнями, от самого маленького до высоких гор. Земля под лошадью воина, обвинившего его в трусости, начинает трескаться, когда Аджена хватает его за одежду и трясёт изо всех сил.

— Соломон! — будто со дна океана слышит колдун её крик. — Соломон, мой дом уйдёт под землю!

Единственный глаз юноши распахивается, и трещина быстро исчезает, зарастая травой и цветами, воины смотрят на него как на врага, со смесью страха и ненависти. Даже Яхзы гневно сверкает чёрными, как уголь, глазами. Лошади успокаиваются и снова подпускают его к себе, не догадываясь, что напугало их сильнее лесного пожара и также неожиданно исчезло.

— Едем! — ревет бей, и весь отряд, вооруженный саблями, щитами, секирами, алебардами и луками, бросается за ним, подгоняя криками лошадей.

— Позаботься о ней, — коротко бросает Соломон, садясь в седло и ударяя коня по горячим бокам.

Оставшись одна на дороге, женщина смотрит ему вслед сквозь поднятую пыль, и, когда вокруг становится так тихо, что в ушах свистит ветер, она проходит в дом, опускаясь рядом со спящей Айше. Чувство вины от того, что она не может удержать тех, кто идет на верную смерть, начинает её отпускать.

Пустыня только поначалу кажется мертвой и безжизненной. На самом деле, все её обитатели тихие и незаметные, они скрываются в белых барханах мягких, как мука, песков от ослепительного солнца. За сутки взмыленные лошади изматывают себя так, что спотыкаются и заваливаются на бок, грозясь сбросить не менее уставших и голодных всадников. Наконец, когда солнце второй раз скрывается за горизонтом, они устраивают привал, садясь вокруг вспыхивающего в ночи костра и готовят первую в жизни Соломона змею. Он жует нежное мясо, думая только о том, как успокоить пустой желудок и выжить еще много часов в этом жарком аду.

— Пей, колдун, иначе загнешься, и мы оставим тебя умирать здесь! — хохочет один из воинов с густыми чёрными волосами, перевязанными тонкой тесьмой и бросает ему флягу.

Юноша жадно прижимается ртом к горлышку, осушая большими глотками почти половину и только тогда останавливаясь.

— Как твое имя? — Соломон вытирает влажные губы, переводя взгляд на воина.

Мужчина долго оценивает его взглядом, усмехаясь и прикидывая, опасно ли называть себя магу, с которым он ни разу до этого не заговорил. Его сослуживцы встречаются с ним взглядами, в которых сквозит неприкрытая насмешка и любопытство, и у костра становится так тихо, что слышен только треск сухих веток.

— Атмаджа, — наконец произносит воин, продолжая затачивать свою саблю, её острое лезвие отражает всполохи пламени, отбрасывая желто-белые искры на лица остальных.

— Благодарю тебя, Атмаджа.

Яхзы задумчиво цокает языком, заботливо поглаживая рукоять своей секиры и прижимая лезвием чёрного скорпиона, крадущегося к его ноге, лезвие разрубает ядовитое тело пополам легко, как козий сыр.

— Проклятые твари! — доспехи Илкера падают в песок, а сам он, облегченно вздыхая, растирает мускулистые плечи, несколько воинов следуют его примеру. — Колдун, ты разве не можешь избавить нас от них?

— Светлой магии запрещено наносить вред природе, — Соломон ложится на прохладный песок, удовлетворённо поглаживая себя по животу. — Ты идёшь убивать демона, а думаешь о смерти от этих малышей? Они сами боятся тебя гораздо сильнее, чем ты думаешь.

— То колдовство, которое ты показал нам, было тёмным, — прерывает его бей, тяжело опускаясь рядом, он единственный, кто так и не снял с себя тяжёлую броню. — Я слышал, что светлая магия тебе не даётся.

— Ты сражаешься своим топором. Возьми кинжал — и ты, хоть и не станешь уступать своему врагу, не будешь таким искусным воином, как с оружием, которое действительно твоё.

Колдун щурит глаз, в отблесках костра он кажется совсем жёлтым, как у ящерицы. Всё внимание сейчас приковано к нему: самый тощий по сравнению с огромными бойцами, которые провели на войне всю жизнь, в старой, поношенной одежде и совершенно безоружный, он с самого начала вызывал только недоверие и смешки.

— Ты прав, — Яхзы проводит широкой ладонью по татуировкам, уходящим со лба на затылок и, вероятно, покрывающим всю его спину. — Я просто хочу сказать тебе, Соломон, что, когда мы столкнёмся в битве с этой тварью, используй своё оружие, а не то, что не лежит в твоих руках. Как бы ты ни пытался себе изменить, твоя природа всё равно знает лучше.

Воины опускают головы, слушая своего командира как родного отца, передающего опыт своим сыновьям, и юноша понимает: они пойдут за ним даже на казнь.

— Станешь врагом самому себе — и умрёшь, — пальцы бея сжимаются в кулак, зачерпывая горсть песка и развеивая его по ветру. — Мы здесь все убийцы, мы воевали столько, сколько помним себя и пролили так много крови, что ей можно наполнить реку. Почти у всех нас есть семьи, и мы пообещали им, что вернёмся. Нам всё равно, как, но ты должен выжить вместе с нами, чтобы те, кто ждут тебя, не проливали слез. Пока ты на нашей стороне, мы будем сражаться бок о бок, будь ты хоть родом из преисподней.

Колдун поднимает голову, стряхивая песок с одежды и ожидая снова увидеть насмешку в лицах солдат, но ни один из них, даже острый на язык Илкер, не произносит ни слова. Чёрствые сердца воинов наполняются мыслями о жизни, которую они оставили в городе, им больше не до шуток и улыбок, сейчас они обычные люди, слабые, даже со своим оружием.

— Тебя ждёт женщина, колдун? — Атмаджа натягивает тетиву чужого лука, оценивая её прочность и гибкость.

— Какая женщина посмотрит на меня с таким лицом? — губы Соломона искажает кривая усмешка.

— Не похоже, чтобы ты стыдился этого. Откуда твои шрамы?

— На мою младшую сестру напали волки, — воины поднимают на него взгляды: в темноте шрамы на лице колдуна кажутся глубокими как борозды на песке, оставленные их ножами и саблями. — Тогда я ещё не умел колдовать и мог только закрыть её собой, но, когда я пришел в себя, вся стая была мертва. У волков не было глаз, только пустые, бездонные, глазницы. Такое могла сделать только чёрная магия: звери поверили в то, что их глаза вырвали, и умерли от боли, которую на самом деле не чувствовали. Эти шрамы напоминают мне о том, что я смог её защитить, а, значит, смогу снова.

— Защити хотя бы себя, — ухмыляется Илкер, отпивая из своей фляги и вглядываясь в бесконечный горизонт. — По мне так, если против исполинского чудовища у тебя нет ни щита, ни меча, ты уже мертвец, ведь так, Яхзы-бей?

Главнокомандующий разражается хриплым смехом, в тишине пустыни он заставляет всех вздрогнуть, словно Манеш мог приползти на этот звук и появиться под ними, пробивая огромным телом земную твердь и увлекая их в воронку из песка и пыли. Он так и не отвечает, и Соломон впервые за эти дни по-настоящему тонет в глубоком море покоя и сновидений.

Солнце стоит в зените, роняя прямые лучи на равнину золотого песка. Каждая песчинка ничтожно мала, меньше любого насекомого, но миллиарды этих крупиц по своему величию превосходят любую сокровищницу, доверху наполненную россыпью золотых монет и сверкающих алмазов. Песок завязает в лошадиных копытах, мешая им идти, забивается в уши и ноздри, растягивает время, превращая дни в недели, а месяца в годы.

В этих местах уже давно не было жизни, только смерть, потому что здесь начиналась граница царства Манеша, могущество и сила которого были так велики, что по этой земле боялись проходить торговые караваны и кочевники. Узнав об этом, султан приказал немедленно собрать отряд из лучших воинов, чтобы убить чудовище, мешавшее его государству расти и процветать, осуществляя торговлю с могущественным и богатым востоком. Узнав, что демонический змей обладает древней магической силой, правитель отыскал колдуна по имени Соломон, неопытного и юного, но имевшего природный талант к чёрной магии, из-за которого его боялись и избегали местные жители. Люди шептались о его ужасных шрамах, обвиняли в распутстве и страшных ритуалах с жертвоприношениями, но султану нужен был тот, в ком не было места страху, и этим кем-то был Соломон.

Когда солнечный круг начинает опускаться и становится похожим на спелый апельсин, отряд останавливается, и воины хватаются за оружие, вынимая сабли из ножен, крепко сжимая копья и секиры, готовясь к битве. Все, даже колдун, объяты общим предчувствием, поразившим их, как только что выпущенная стрела: змеиный царь совсем близко. По ровной глади между огромными, как горы, барханами, проходят волны, вздымая ожившие пески. Чудовище приближается настолько, что воины различают огромную тень у своих ног, там, где медленно разворачиваются исполинские кольца. Они рассыпаются в стороны как раз вовремя, когда из-под земли показывается хвост Манеша, и погремок на его конце, не меньше высокой пальмы и такой широкий, что трое мужчин с трудом бы обхватили его руками, поднимает пыль в воздух. Блестящая змеиная кожа появляется и снова исчезает в золотисто-белых песках, треск погремка слышно то близко, то так далеко, что это усыпляет бдительность, но даёт представление об истинных размерах хозяина пустыни.

— Кто здес-с-сь? — вкрадчивое, мягкое шипение поднимает ужас из самых тёмных глубин человеческого сознания. — Я чувствую ваш-ш-ш с-страх.

Гибкое, сверкающее на солнце, серое тело поднимается высокой волной прямо перед воинами, собираясь обрушиться на них с небывалой силой. Воины выставляют перед собой щиты, готовясь к удару, но их укрывает плотная стена песка, содрогнувшаяся и осыпавшаяся от столкновения с сотней чешуек, прочнее металла.

— Что это? — в голосе змея появляется удивление и любопытство. — Колдун?

Соломон закрывается от густого облака, щуря карий глаз и вглядываясь в толстые кольца, поднимающиеся всё выше и наконец открывающие гладкую змеиную голову. Манеш пробует раздвоенным языком горячий воздух, рассматривая людей, кажущихся ему крошечными червями.

— Я вижу твою с-смерть, маг! — демон низко смеется, покачиваясь и опуская конец погремка перед ногами юноши. — Ты умрешь, как и вес-с-сь этот с-сброд. Мои зубы вопьются в тебя и рас-с-стерзают!

— Не торопись пировать, чудовище! — кричит Яхзы, заглушая своим рёвом презрительное шипение.

Его отряд без лишних приказов понимает своего эмира, бросаясь в атаку. Манеш прижимается к земле, исчезая в песках и снова выбрасывая из них пружинистое тело, раскидывая солдат и выбивая оружие из их рук. Стальная чешуя вибрирует, заставляя землю под ними дрожать и ослепляя ярким светом, отражавшимся от неё, как от остро заточенных лезвий, подобно хрупкому стеклу, разбивавшихся о змеиное тело. Хвост повелителя песков стремительно поднимается в небо, собираясь обрушиться на ползающих под ним «насекомых» в смертельном ударе. Воины пытаются убежать, скатываясь вниз по белым барханам и падая, нанося себе еще больше травм. Плотная завеса, созданная Соломоном, едва успевает укрыть двух солдат, не успевших подняться на ноги после мощной атаки. Погремок ударяется об неё… и разбивает с оглушительным треском, оставляя на песке месиво из мяса и крови. Змей хохочет, сверкая тёмными жемчужинами глаз.

— Ничего у тебя не выйдет, колдун! Тебе их не спас-с-сти!

Юноша распахивает глаза, в его голове вспыхивает и бьётся осознание: "они мертвы". Он делает глубокий вдох, чтобы не задохнуться и не потерять рассудок от другой, не менее ужасающей, мысли: "их всех убьют". Манеш выбирает себе новую жертву, отрезая её от остальных своим кольцом, и сразу бросается к ней, распахивая гигантскую алую пасть, но мужчина внезапно пропадает из виду, а в блестящие, холодные глаза летит пыль. Голова змея поворачивается из стороны в сторону, ища Соломона, но острые шипы, растущие прямо из земли, отвлекают его, ударяются о чешуйки, не пробивая их, но сминая и оставляя тонкие трещины. В тот же миг Атмаджа забирается по скользящему в песке хвосту, вскидывая саблю над головой. Солнечный луч отражается от лезвия и медленно скользит по мутному глазу с вертикальным зрачком. Плоская морда оказывается прямо перед колдуном, обдавая горячим дыханием из раздувающихся ноздрей. Юноша знает, что змей заметил воина, летящего в прыжке над движущимся калейдоскопом колец, но Манеш жаждет расправиться именно с ним, разозлившем его так, что треск погремка заполняет всю пустыню. Демон проглотит его, и Атмаджа успеет отрубить ему голову, покончив с кошмаром. Соломон улыбается, готовый встретить острые, сочащиеся ядом, зубы, но вместо них видит перед собой железный щит Илкера.

— Нет! Стой!

Колдун бросается на нагревшийся металл, отталкивая его от себя, и видит, как пасть змея ломает воина пополам, проливая кровь на застывших в ужасе солдат. Лицо Атмаджы искажается в предсмертной агонии, в воздухе повисают его булькающие хрипы, и он угасает навсегда. Пустыня наполняется звенящей тишиной, её нарушает смех Манеша, исходящий из глубины его могучего тела, без труда ломающего копья и стрелы. Воины гибнут от его ударов один за другим, и Соломон не может их спасти: как бы он ни пытался, его магия слишком слаба против монстра. К нему приходит осознание того, что ни одно оружие не пробьёт чешую короля песков, и Атмаджа никогда бы не смог отрубить его исполинскую голову, будь у него хотя бы шанс.

«Моя жена совсем скоро родит мне прекрасного сына, и я уйду из армии, чтобы мы смогли растить его вместе. Я не хочу, чтобы он стал воином, как его отец, но, если он сам этого пожелает, мне придётся научить его всему, что я знаю», — смеялся храбрый солдат, всякий раз помогая колдуну запрягать лошадь.

Десять человек погибают, напрасно отдавая свои жизни. Их искалеченные тела, которые никогда не увидят их семьи и не смогут похоронить близкие, пропадают в бездонной змеиной глотке. Жёны не обнимут своих мужей, матери не попрощаются с сыновьями — они все пошли на пищу чудовищу, живущему в пустыне. Когда одиннадцатому отрывает голову взмахом сильного хвоста, Яхзы роняет свою секиру на землю, опускаясь на колени перед своей смертью. Тысячи мечей из песка и камня летят в Манеша, но не могут причинить ему вреда. Глаза бея остаются пустыми и неподвижными, когда змей медленно нависает над ним, капая ядовитой слюной, от которой шипит и плавится металл, а затем также неторопливо откусывает ему голову. Обезглавленный обрубок последний раз вздрагивает и уходит под землю, в нору кровожадного демона.

— Неужели, ты ничего не можешь сделать?! — Илкер хватается за рваную одежду колдуна, тело под ней твёрдое, как панцирь, от запёкшейся крови. — Почему ты ничего не можешь сделать?!!! Яхзы-бея больше нет!!!

Соломон обессиленно дрожит, не зная, что ответить, раны на его спине обжигает солнце, медленно уходящее за горизонт, окутывая пустыню кровавым маревом. Они поверили в него, а он не смог никого спасти, и перед ним не стая волков, а исполинский полубог, травля которого была заранее обречена на провал. По щекам единственного, оставшегося в живых, воина бегут слезы, оставляя потеки грязи и крови на обветренной коже, ему остаётся всего шаг до безумия, охватившего его командира в последние мгновения его жизни.

— Сделай что-нибудь, Соломон! Спаси меня! Спаси! Спаси!

Змей тихо смеётся, скользя своим телом по безжизненным останкам из рваной плоти и зарывая их в песок, пряча в своём логове. Чёрные, отражающие закатное небо, глаза смотрят на колдуна, изучая клубок густой темноты в его груди: сила пульсирует и мечется, не находя выхода. "Какой с-странный маг," — думает Манеш, взрывая землю погремком и лениво щуря глаза. — "Я убил всех твоих друзей, а ты еще здес-с-сь". Змеиный царь гневно шипит, и Соломон едва успевает схватиться за Илкера, бросаясь с ним в сторону от того места, где только что ударилась в землю огромная голова. Воин держится за его плечи, сотрясаясь от истерики и рвущегося наружу смеха, слезы застилают глаза, и ему кажется, что лицо юноши над ним и его волосы, красные на солнце, сливаются с небом.

— Я не хочу, чтобы меня сожрал какой-то гигантский червяк, — хохочет Илкер. — Не хочу умирать как герой!!!

— Приди в себя, — Соломон измождённо хрипит, пытаясь поднять его с земли, но доспехи солдата слишком тяжелы для него. — Помоги мне!

— Колдун, если выживешь, скажи моей невесте, что я не вернусь. Пусть не ждёт меня, полюбит другого и будет счастлива.

— Чтоб мне провалиться, ты не умрёшь и женишься на ней!

Он взваливает воина на плечи и тонет в песке, с трудом передвигая ноги. За его спиной змей медленно разворачивает свои блестящие кольца, готовясь к новому броску, громкое шипение нагревает воздух, повисая в нём как пар, вырывающийся из недр вулкана. Манеш прижимает к земле плоскую голову, устремляясь на запах человека, дразнящий его ноздри и, не утолённый за много веков, животный голод.

— Соломон, — тихо зовёт Илкер, выхватывая саблю. — Я не умею просить прощения, но я зря смеялся над тобой. Это я трус, а не ты.

Змей уже совсем близко, и воин обмякает на плечах колдуна, падая в горячий песок с лезвием, пробившем грудь насквозь. Его руки еще дрожат, держа грубую рукоять, но пальцы скоро разожмутся, и Илкер затихнет навсегда. Юноша оседает на колени, хрипло посмеиваясь, и змей хохочет вместе с ним, окружая его своим телом и стремясь зажать в тиски, чтобы шансов на спасение не осталось.

— Он с-с-сломался как и вс-с-се! — торжествует Манеш, победно сверкая глазами. — Теперь твоя очередь!

Соломон бросается к бездыханному телу воина, хватаясь за саблю и чувствуя, как ладони скользят в крови.

— Прости меня! — кричит он, холодея все больше, не смотря на обжигающую кожу пыль. — Я хочу жить!

Руки выдергивают лезвие, застрявшее в груди, и юноша из последних сил вскидывает его перед собой, оно врезается в плоскую морду, застревая поперёк распахнутой пасти, и останавливая короля пустыни в нескольких шагах от Соломона. Манеш удивлённо сипит, поднимая голову, и сжимает челюсти, разламывая саблю на мелкие кусочки.

— Не притворяйс-с-ся тем, кем ты никогда не станеш-ш-шь, — змей разражается хохотом, от которого дрожит земля, и юноша падает на спину, хватая ртом солёный на вкус воздух. — Ты не герой и даже не воин. Тогда зачем ты здес-с-сь?

— Султан хочет, — из груди Соломона вырывается стон, когда в его ногу врезается конец погремка, грозясь сломать ему кость, — избавить эти земли от зла.

Манеш опускает к нему голову, не торопясь расправляться со своей жертвой, заговорившей с ним впервые за десять веков.

— Вот бы он приш-ш-шёл с-с-сам, и мы бы пос-с-смеялись над ним, колдун, — змей улыбается безгубым ртом. — Он хочет убить меня, изгнать из моего дома и называет злом Манеш-ш-ша. Я уверен, ты найдеш-ш-шь это забавным, ведь ты умён, а в твоем с-сердце я вижу тьму.

Змеиный царь подбирается к его телу, касаясь раздвоенным языком влажной от пота одежды. Юноша не двигается, вспоминая запах Айше и тёплые руки Аджены, вкус лепёшек и родниковой воды, его глаз широко распахнут, не смотря на кровь, медленно заливающую веко.

— Ты умреш-ш-шь с-сегодня, я вижу твою мучительную с-с-смерть. Из-за глупого с-султана, — шепчет Манеш в его ухо с обезображенной стороны лица. — Но прежде, чем я убью тебя, колдун, я хочу знать твоё имя...

— Соломон, — его пальцы сжимают песок, стремясь ощутить землю, всегда придававшую ему сил.

— С-с-соломон, — повторяет змей, пробуя на вкус каждый звук. — Я запомню тебя, твоё с-сердце и с-силу.

Чешуйки поднимаются, дребезжа от боли и открывая глубокие раны на теле чудовища. Колдун пытается встать, тут же снова заваливаясь на бок от головокружения и содрогаясь от рвотных позывов. Его взгляд скользит по Манешу, отпечатывая в сознании образ огромного демона, и единственный глаз юноши медленно закрывается.

— Готовьс-с-ся к с-смерти, С-с-соломон, и молис-сь, чтобы она была быс-с-строй!

Змей бросается к колдуну под оглушительный треск погремка и впивается зубами в мягкое тело, забившееся в страшных судорогах, выпуская в него накопленный яд, умерщвляющий плоть. Манеш хрипит от наслаждения, прикрывая блестящие в последних лучах солнца глаза и содрогается всем своим гигантским телом от внезапной боли.

— Что проис-с-сходит? Ты отравил меня? — змей отпускает истерзанное тело колдуна, пелена спадает с его взора, и вместо человека он видит свою чешую, пробитую там, где в неё вошли его собственные зубы. — С-С-СОЛОМОН!!!

Чудовище яростно бьётся о песок, поднимая бурю до багряных небес. Золотая россыпь осыпается вниз с воем и грохотом, будто стены разрушенной крепости. Силы быстро покидают Манеша, и он сам валится в пыль, чувствуя, как яд отравляет его кровь, выжигая всё изнутри. Дыхание змея становится резким и частым, погремок на хвосте перестаёт вибрировать, опускаясь у ног колдуна.

— Колдовс-с-ство, — шипит повелитель пустыни, обессиленно опуская голову в разогретый, пропитанный кровью и ядом, песок. — Ты смог обмануть меня.

— Я обещал, — юноша падает и ползет по земле, подбираясь ближе, чтобы Манеш мог его видеть, и в воздух летит громкий, полный отчаяния, крик: — Обещал не сдаваться!!!

Чудовище смотрит на него, лежащего рядом с его мордой, так близко, что — приложи немного усилий — и можно убить его, укусить, искромсать, но змей не двигается.

— Ты меня ненавидиш-ш-шь? Я вс-с-сех их убил.

Колдун опускается на морду чудовища, прижимаясь щекой к чешуе и глядя в темнеющее небо с первыми, самыми яркими, звёздами.

— У меня нет сил тебя ненавидеть, — сухие губы перекашивает горькая усмешка. — Моё тело болит и жаждет покоя. И ты тоже, Манеш, засыпай вечным сном и смотри сказочные сны.

— С-с-соломон, — змей в последний раз смотрит на потерявшего сознание юношу, выдыхая из кровоточащих ноздрей горячий воздух. — Ты проснеш-шься с моей с-с-силой, С-соломон, и станеш-ш-шь могущес-с-твеннее Манеш-ш-ша.

Глаз Соломона, приоткрывается, раздвоенный язык трогает горячий пустынный воздух, и с его губ срывается тихое шипение. Он вскакивает, трогая руками своё лицо. "Нет, я всё ещё человек", — думает юноша, распахивая порванную одежду на своей груди и с ужасом рассматривая чешуйки, рассыпанные по всему телу, словно родимые пятна, и мелко вибрирующие с треском, похожим на звук погремка.

За его спиной лежит безжизненное тело гигантского змея: глаза Манеша поблекли и стали похожими на стеклянные бусины, почерневший язык засыпан песком, серая чешуя больше не сияет на солнце. Соломон заглядывает в вертикальный зрачок, взволнованно рассматривая своё отражение и сравнивая с тем, что видел его собственный глаз. Он совсем не изменился, но все его раны исчезли за исключением одной — безобразных шрамов на щеке. Нога больше не горела от боли, тело было гладким и твёрдым, даже песок осыпался с него, как с мраморной статуи, и колдун чувствовал необыкновенный прилив сил, каждая клеточка в нём взывала применить их немедленно, созидать и разрушать одновременно. Соломону достаточно пожелать — и небо заполняется грозовыми тучами, молния ударяет в землю, освещая его лицо, и на разгорячённую кожу льётся дождь.

Колдун жадно пьёт, запрокидывая голову и смывая с одежды тёмную кровь, его взгляд устремляется далеко за горизонт, и он видит всю пустыню, город и Айше, бегущую в дом Аджены.

— Аджена, дождь пошёл! Это Соломон! Это точно Соломон!

Он улыбается, протягивая руку к её волосам, но она слишком далеко, чтобы дотянуться. Тело Манеша рассыпается и размякает от воды, словно оно всегда состояло целиком из песка и пыли, остаётся только одна чешуйка размером с большое блюдо. Колдун поднимает её с земли, смывая налипшую грязь, она кажется ему лёгкой как пушинка. Его босые ступни тихо ступают по мокрым барханам, оставляя неглубокие следы, по лицу блуждает улыбка.

— Я иду к тебе, моя с-с-сестра, — шепчет юноша. — С-с-соломон уже близко.