Глава 6. Терпи, душа

— Вот, что осталось от великого хана Элдэб-Очира. Всего лишь жалкий кусок плоти, некогда бывший человеком. Он, воевал, был блестящим полководцем, пытался обогатить свой народ, а всё ради чего? Чтобы однажды умереть, и всё, что успело накопить его тело, все знания, все мысли канули в пустоту, были преданы земле и съедены червями? Ради этого живут язычники?

Отрубленная голова безвольно мотается в руке Адема, глядя на него пустой, чёрной дырой там, где навеки застывшим, расширенным зрачком должен смотреть правый глаз. Длинные спутанные волосы Очира скользят по его мёртвому лицу, похожие на чёрные водоросли. Кровь на них давно высохла, а там, где у шеи ранее было продолжение, багровеет обрубок с торчащим из него позвонком. Эмир подавляет подкативший приступ тошноты, вызванный тяжёлым, приторным запахом гниющей плоти, и вздыхает с облегчением, когда голова снова исчезает в мешке.

— Проследи, чтобы этот сувенир был доставлен на Север. Северяне должны знать, что их хан потерпел поражение, — султан подходит к глубоком железному блюду и моет в нём руки, проводя влажными пальцами по жёсткой бороде и лбу. — Кто стал его палачом?

— Солдат, заметивший северных стрелков, мой государь, — Назар скрещивает за спиной похолодевшие руки. — Его имя Илхами.

— Илхами, ученик Челик-бея?

Адем покидает шатёр, и генерал следует за ним, ступая на шаг позади повелителя. Трава, едва покрытая первым северным снегом, шелестит под их сапогами, провожая каждый шаг сочным ледяным хрустом. Мужчина снимает шлем и опускает голову, не скрывая свою скорбь и почтение к убитому. Султан окидывает его оценивающим взглядом, удовлетворённо кивая.

— Аллах уже принял его на небесах, как и тех воинов, погибших, защищая свою землю. Дай Гючлю знать, что его брат будет похоронен со всеми почестями. Надеюсь, горе не сломит его, и он не откажется и дальше обучать моего Шехзаде.

— Уверен, что нет, мой султан. Гючлю-бей всегда очень обеспокоен судьбой Шехзаде Мурата.

Назар медленно выдыхает пар в морозный воздух, вспоминая, как несколько дней назад зашёл в шатёр эмира, застав его на коленях перед безжизненным телом Челика. Мужчина словно обезумел, держа брата за руку и продолжая промокать платком его белый лоб. На губах бея замерла нежная, спокойная улыбка, а Гючлю всё говорил и говорил с ним о чём-то, пока солдаты не увели его, разбитого и повисшего на их руках как безвольная кукла, но не проронившего ни единой слезинки.

— Жив ли Илхами? — Адем останавливается, глядя на далёкий лес и белые горы — пейзаж, всегда дающий ясность его мыслям.

— Да, повелитель.

— Он теперь твой, Назар-бей. Ты начнёшь обучать его, когда я прикажу.

Брови генерала удивлённо ползут вверх. Сдавленно кашлянув, он торопливо кланяется, скрывая своё замешательство.

— Боюсь, это невозможно, мой султан.

— Что значит "невозможно", когда речь идёт о солдате, уберёгшем оба взвода от многочисленных потерь и победившем северного хана в честном бою?! — падишах резко поворачивается к нему, широкоплечий и несокрушимый как скалы Андарагийского перевала.

— Повелитель, узнав о смерти Челик-бея, Илхами обезумел и отказывается исполнять чьи-либо приказы.

Назар выдерживает испытующий, не предвещающий ничего хорошего взгляд государя. Он не раз видел его раньше и не хотел бы увидеть снова. Губы падишаха перекашивает косая ухмылка, говорящая о том, что буря миновала.

— Тогда почему солдаты не свяжут его и не заставят силой? — Адем обводит рукой всё поле, останавливаясь на единственном шатре, у которого толпится отряд.

— Он был тяжело ранен во время схватки с ханом, повелитель. Вероятно, они не трогают его по приказу Гючлю-бея, поговорившего о его состоянии с лекарем.

— Какой смысл говорить о жизни воина, который больше не сможет воевать?

Султан широкими шагами подходит к солдатам, и они один за другим почтительно склоняются перед ним. На их лицах яснее, чем на других, заметна печать траура. Взвод Челика: здесь были все, кроме их эмира и его ученика.

— Встань и подойди! — падишах подзывает к себе одного из юношей, на вид не старше двадцати, и шепчет тихо, так, чтобы услышал только он: — Скажи мне, солдат, который сейчас в шатре лекаря, сошёл с ума?

— Никак нет, государь. Он в здравом уме, как и все мы.

— В таком случае, весь ваш отряд может немедленно отправляться в столицу, — на дне чёрных, как южная ночь, глаз появляется искра. — Ты слышал, Назар-бей? Позаботься о том, чтобы весь взвод был немедленно возвращён в город.

Откланявшись, генерал уводит солдат. Их шаги постепенно стихают за спиной Адема, снимающего с себя шлем с двумя золотыми соколиными крыльями. Он падает ему под ноги, откатываясь по траве в сторону леса. Следом летит его плащ и тяжёлый панцирь, защищающий грудь султана от коварных стрел. Окинув взглядом поле, он наклоняет голову, проходя внутрь шатра.

Первое, что приковывает его внимание — вёдра, доверху наполненные пурпурной от крови водой. Рядом с ними сложены использованные тряпки, покрытые, напоминающими закатные облака неровными пятнами того же цвета. В воздухе витает запах железа и травяной мази, режущей ноздри. Адем глухо усмехается в бороду, поздно почувствовав, что за ним следят.

— Твой взвод уезжает в город, сынок. Поспеши за ним, — вкрадчиво произносит он, осматривая колыхающиеся от ветра стенки шатра.

Юноша молча сверлит его тяжёлым взглядом из-под припухших век. Он сидит на низкой скамье, уперев локти в колени и слегка наклонившись к полу. Уголки полных губ султана подрагивают от удовольствия. Солдат перед ним отнюдь не безумен и даже не сломлен, боль утраты жжёт его огнём, не давая отчаяться, как отчаялся Гючлю.

— Уверен, они помогут тебе добраться, если твоя рана ещё болит, — падишах остаётся стоять на месте, не двигаясь, чтобы юноша рассмотрел его и убедился, что он безоружен. — Они чувствуют себя в долгу перед тобой за то, что ты спас их жизни. Поэтому солдаты твоего взвода стоят перед этим шатром день и ночь. Перед шатром героя.

Снова молчание.

— Встань, когда с тобой разговаривает твой командир! — рявкает он, теряя терпение.

— Вы не мой командир.

Вэй хрипло кашляет, облизывая сухие губы. Его глаза предостерегающе сужаются, но сам он не двигается.

— Твой эмир погиб, но он храбро сражался за то, чтобы жили другие.

Адем шумно вздыхает. Солдат напоминает ему себя в юности, когда умер его брат. Нет, когда он убил своего родного брата и стал правителем Юга после отца. Убийство принесло лишь горечь, но оно помогло ему стать сильнее и понять, что некоторые жертвы необходимы и посланы Аллахом, чтобы направить на истинный путь.

— На войне всегда умирают люди, и не в наших силах это изменить. Никто не может спасти их всех, Илхами.

Юноша вздрагивает, глядя на незнакомца с яростью и недоверием.

— Какое имя дала тебе мать?

— Вэй. Но я не уверен, что это она дала мне его.

— Разумеется, она, — падишах усмехается в ответ на его растерянное лицо. — Твоя мать чувствовала, что её сын будет сильным. Таким именем можно раздувать паруса и нести корабли даже сквозь льды. Ты видел корабли?

— Нет, — холодно отрезает солдат.

— Это большие лодки, на которых помещаются сотни людей. Возможно, если бы Аллах уготовил тебе иную судьбу, ты стал бы пиратом на одном из таких кораблей и воевал бы на море. Тебе нравится воевать, Вэй?

— НЕТ.

— Это ложь! — Адем насмешливо вскидывает густые брови. — Ты — дикарь. Всё ваше племя дерётся как львы и не может жить без битв! Война в твоей крови, и ты уже понял это.

Юноша прикрывает глаза, показывая, что не хочет больше спорить. Густые, выбившиеся из порванной тесьмы волосы цвета спелого граната падают на смуглое лицо с заметным отпечатком ночей без сна.

— Что означает "дарга"?

Султан задумчиво хмурится, спрашивая себя, чем вызван такой вопрос.

— Северяне называют так того, кто ведёт за собой армию, своего предводителя. Хан, ранивший тебя, был их дарга, пока ты не убил его.

Вэй вскидывает голову, его лицо быстро меняется от растерянного до прежнего, каменного и равнодушного.

"Он что-то понял", — Адем потирает руки. — "Жаль, что не он мой сын".

Султан меряет шатёр неспешными шагами. Холод просачивается сквозь щели и стелется по земле, неумолимо добираясь до рук и головы.

— Близится зима. Ты поедешь со мной.

— Я останусь здесь, — солдат медленно поднимается на ноги, смерив его взглядом.

— И умрёшь? Тебя казнят за неподчинение.

— Собака умирает там, где сложил голову её хозяин.

— А ты, значит, собака, не желающая становиться человеком? — Адем угрюмо смотрит на непокорного юношу, дикого, как мустанги с горных лугов.

— Я собака, которой некому служить.

Падишах гневно ударяет себя в грудь, кольчуга звенит под его кулаком, врезаясь в кожу.

— Довольно! Ты говоришь, как жалкий раб!

Они оба замолкают, упрямые, стоящие на своём и неожиданно похожие друг на друга, переводя дыхание перед неминуемой схваткой. В их позах и лицах нет ни единого намёка на внутреннюю тревогу, ослепляющую как лесной пожар, но глаза оценивают, говоря больше любых слов.

Рубаха натягивается на расправленных плечах Вэя. Его рана больше не причиняет неудобств, и юноша двигается свободно, но стоит ему сделать шаг, как шатёр кружится и плывёт перед ним из-за слабости и голода. Шесть ночей назад он забылся коротким, беспокойным сном, в котором, как ни странно, видел свою мать. В её волосах был такой же красно-вишнёвый блеск, лицо женщины выглядело молодым, тело прикрывали лохмотья ткани и шкура убитого ей зверя. Увидев сына, она испугалась и зарычала как загнанная в угол львица, крича, чтобы он немедленно уходил. И он ушёл, так и не получив ответ на свой вопрос.

— Или как трус, который хочет сбежать после первого же настоящего боя, — султан скрещивает на груди руки, посмеиваясь.

Солдат ошарашенно пятится, приоткрывая рот и собираясь возразить, но Адем останавливает его предостерегающим взглядом.

— На арене всё иначе. Ты один на один дерёшься с безмозглыми животными или такими же, как ты, которым нечего терять, но нужны деньги, чтобы жить. Здесь, на войне всё может решить не сила и не хитрость, а меч, занесённый из-за спины или стрела, пущенная, когда никто её не ждёт. Твои солдаты гибнут, а ты ничего не можешь сделать, потому что сам пытаешься выдержать натиск сразу троих, пятерых, десятерых врагов, не знающих жалости и мечтающих насадить твои внутренности на пику. Ты не имеешь права называться воином, если хоть раз не узнал, какого это! И ты не сдался!

— Я не смог спасти своего командира!!! — юноша хрипит сквозь сжатые зубы, его вопль звенящим эхом пульсирует между ними.

Падишах спокойно улыбается, и эта улыбка распаляет его ярость, подливает масло в, и без того бушующее, пламя.

— Выжил бы он, не будь на этой войне тебя?

Вэй замирает, его взгляд блуждает по земле, по их теням, в поисках воспоминаний. Перед его глазами снова возникает лицо северянина, взволнованного предстоящей победой. Он горел как феникс, желая драться именно с ним. Я убью тебя, дарга! Убью! Убью!

— Нет, — шепчет юноша в прохладный воздух.

— А остальные? Выжили бы они?

Град стрел, пущенных никем не замеченными лучниками, пронзает солдат, не успевших закрыться щитами. Их тела падают замертво, раненые истекают кровью, сражаясь из последних сил, но их добивают враги, не давая даже подняться с холодной земли. Их взвод терпит поражение, и армия Севера идёт вперёд, подбираясь невероятно близко к столице.

— Нет…, — он сдавленно выдыхает, уставившись на собственные ладони, только что бывшие чужими, зажимающими чужие раны.

— Не бери на себя слишком много, — Адем кивает, подтверждая его внезапные видения. — Я знал одного воина, который винил себя за смерть каждого человека своего взвода. В то время он был немногим старше тебя и был не менее выдающимся бойцом. Его звали Челик. Но ты сильнее. Такой дух необходим для армии, потому, кем бы ты себя ни считал, никто не станет ждать и смотреть, как ты позволяешь отсечь свою пустую голову за предательство!

Сжав пальцы до скрежета в фалангах и вложив в них всю тяжесть удара, солдат срывается с места, обрушивая свой гнев на незнакомца. Рука Вэя устремляется точно в его челюсть, густо скрытую бородой. Челюсть, которая двигалась, оценивая всех как товар на базаре, а они не товар! И он не раб!

Кулак попадает в середину раскрытой ладони, хватающей его с нечеловеческой мощью и выворачивающей плечо солдата, заставляя кость выскочить из сустава. Юноша зажмуривается от неожиданной боли, выдыхая весь воздух из лёгких, чтобы его не хватило на крик.

— Ты думал, я немощный старик, который только и может, что командовать войском? — султан напряжённо дышит над самым его ухом. — Но у меня пока хватит сил остановить раненого.

Вэй приоткрывает глаза, делая попытку вырваться, однако неудачную и чересчур поспешную. Судорога сковывает его тело, но держит дикаря не так крепко, как рассчитывает Адем. Почувствовав спасительное замешательство, юноша взваливает его на спину и сбрасывает здоровой рукой. Ветер свистит в ушах падишаха, сменяясь грохотом разбивающегося о скалы фрегата. Он тихо смеётся, начиная различать потолок шатра. На миг властителю Юга кажется, что на него обрушивается небо, но небо безжалостно и, раз приняв решение, раздавило бы его без сожаления.

— Теперь я вижу, с чем столкнулся хан, — султан тяжело поднимается с твёрдой как камень земли. — Я впечатлён.

Рухнув на деревянную опору, Вэй стирает со лба ледяную испарину. На миг солдату кажется, что края заживающей раны разошлись, порвав швы, однако, прислушавшись к своим ощущениям, он понимает, что бессилие вызвано не новой потерей крови, а обыкновенным голодом. Колики в животе немедленно подтверждают его догадку. Как же примитивно устроен человек, что даже в самые тёмные минуты своей жизни он продолжает нуждаться!

В шатёр ударяет яркий дневной свет, и чья-то тень скользит прямо к ногам Адема. Вошедший низко кланяется перед ним, держа свой шлем, потускневший от грязи и дорожной пыли.

— Лошади уже прибыли, мой султан.

Ноги Илхами подкашиваются, и он падает на одно колено, сцепляя перед собой руки, как если бы до сих пор держал секиру. Его глаза широко распахиваются, на виске пульсирует вена, стуча в его голове как молот о наковальню. Юноша слышит смех падишаха, похожий на треск ломающихся льдин, срывающихся с вершин заснеженных гор. Челик смеялся более открыто. Когда ему было действительно весело, он хохотал, но, если веселье было не полным, он не издавал ни звука. Смех Адема был сухим и сдержанным, вероятно, потому, что ему никогда не было по-настоящему весело.

— Подними голову, — тепло просит он.

Вэй подчиняется, встречаясь взглядом с солдатом: у него были серые, почти прозрачные глаза, делающие лицо мужчины по-мальчишески открытым. Юноша помнит его имя — Беркер, — как и то, что у Беркера сильный удар, медленная реакция, и он левша.

— Смотри внимательно, — султан опускает широкую ладонь на плечо вошедшего. — Запомни хорошенько своего нового командира. Ты должен уважать его и слушаться как родного отца, что бы он ни приказал тебе. Если за ним придёт смерть, будь готов умереть за него. Его имя Илхами. Первым поручением Илхами для тебя будет немедленно позвать сюда лекаря, чтобы он осмотрел его плечо.

Ближе к полудню их лошади покидают поле, направляясь к городу. Чем дальше они уезжают от гор, тем сильнее чувствуется тепло Юга. Снег доберётся до столицы не раньше, чем через месяц, укрыв её тонким белым одеялом.

Когда началась война с Севером, войско напрямую шло из корпуса к границе двух враждующих государств. Дорога не заняла много времени, и всё, что успел увидеть Вэй на их пути — обширные степи и река с перекинувшимся через неё прочным деревянным мостом, выдерживающим десяток скакунов и вооружённых всадников.

Сейчас они ехали по другой стороне, достаточно быстро, но щадя лошадей. Мир постепенно открывался перед ними во всём своём величии, хвалясь непокорённой, свободной красотой. Если ранее он сужался до размеров дома Шибая, или корпуса, куда привезли его шесть лет назад, то теперь Юг предстал огромным и бескрайним, распахивая перед юношей свои двери. Ветер пел песни о землях, которые ему доведётся увидеть, а лес нашёптывал истории тех, о ком он однажды услышит. Боль в груди Илхами притуплялась и стачивалась как некогда острый меч. Челик остался с ним навсегда. Тем, кто был ему дороже отца, и тем, что было утрачено по вине их обоих. В эти минуты он думал как настоящий дикарь, сын своего племени, но молча ехал вперёд как южанин. Невредимая рука юноши сжимала седло, помогая ему удержаться на скаку, второе плечо было перевязано так плотно, что он едва ли мог им двигать. Вэй не задумался бы об этом, будь обе его руки сломаны или оторваны вовсе, ведь, когда он держал секиру, хвататься за лошадь и думать, как на ней удержаться ему было некогда.

— Ты знаешь, чей конь сейчас под тобой? — Адем дёргает за чужую узду, и они едут медленнее, выбираясь на дорогу по крутому склону.

— Гючлю-бея, повелитель.

— Лошадей ты знаешь также хорошо, как своих сослуживцев? — добродушно усмехается султан, похлопывая животное по боку.

— Не всех, — он уверенно качает головой.

— Это правда, Илхами. Ты честный, но только, пока не научился лгать. До того, как ты познаешь ложь, я научу тебя жить.

— Я не умею жить, повелитель?

— Нет, ты умеешь только сражаться. Не сомневайся, я покажу тебе больше, чем ты успел увидеть.

Вэй не сомневается и не возражает. Он поклялся Челику, что будет подчиняться их государю, когда тот потребует его к себе.

Мимо них плывёт редколесье с верхушками, острыми как пики и насаженным на них солнцем. Южная трава гораздо ярче и зеленее, чем на Севере, и блестит от росы. Её капли переливаются, сверкают как алмазы, но, стоит копытам втоптать их в землю, как они обращаются в воду, насыщающую почву.

— Корвус — любимый конь моего сына, — Адем посмеивается себе под нос. — Он от него без ума. Готов весь день на нём кататься, позабыв про еду и сон.

— Тогда почему конь участвует в войнах? Ваш сын будет горевать, если он погибнет.

— Чтобы не стать декоративным пони или бесполезной кобылой! — резко отвечает султан, глядя на юношу с мягким упрёком. — Называй моего сына только "Шехзаде", как зовёшь меня своим повелителем. С уважения всегда начинается воспитание, чего не скажешь об образованности. Ты умеешь читать и писать?

— Да, повелитель.

— Что написано на твоём седле?

Солдат опускает голову, проводя пальцами по стёртой коже с продолговатыми завитками букв, вдавленных тупой иглой.

— Терпи, душа, пока сердце плачет, — твёрдо произносит Вэй, смолчав о том, что на седле Челика была та же надпись.

— Похвально, Илхами. Вся моя библиотека будет доступна тебе в любое время суток.

— Ваша, повелитель?

Адем терпеливо кивает, в тайне радуясь удивлению, появившемуся на лице дикаря.

— Отныне ты под моим присмотром. К сожалению, я не всегда смогу быть поблизости, потому моими глазами станет Назар-бей. Как один из лучших генералов, он прекрасно справится с твоим обучением, а в моём дворце найдётся место для вас обоих.

— Как пожелаете, повелитель, — юноша покорно кивает. — Если позволите, мне кажется, вы возлагаете на меня слишком большие надежды.

— Ты не глуп, сынок. Мне нужен умный командующий, — султан подгоняет лошадь, ударяя коленями по мощным бокам. — Если что-то беспокоит тебя или не устраивает, говори сейчас. Лучше всё знать сразу и из первых уст.

— Я хотел бы продолжить драться на арене.

Они одновременно смотрят друг другу в глаза — каждый, обдумывая сказанное. Стук копыт отсчитывает время, утекающее слишком медленно. Складывается обманчивое впечатление, что, если пустить коней рысью, оно тоже помчится быстрее.

— Зачем тебе это?

— Ради денег. У меня нет своего дома, повелитель.

Адем усмехается. Вначале он был уверен, что, почувствовав лёгкую добычу, мальчик захочет получить всё, не прикладывая к этому особых усилий, но султан ошибся.

Тучи сгущаются, вытесняя белые облака и прогоняя их на Восток. Небо над столицей быстро чернеет, предвещая грозу первыми раскатами грома, оглушительными как треск деревянных копий о железные щиты. Дождь неминуем, но медлит смыть пыль с горячей сухой земли и очистить её от зноя. Белый город с белыми стенами и белым дворцом становится серым, словно на него, как на лицо женщины, накинули тёмную куфию.

Адем прячет голову под капюшоном на один из тысячи случаев, если они случайно встретят тех, кто знает лицо своего султана. По улицам спешат редкие прохожие, не обращая внимания на их одежду и коней: солдаты в столице — частое явление, особенно, когда идёт война. Они ещё не знают, что с границы армия везёт с собой не только лижущую их ступни зиму, но и победу. Север отступил окончательно, а, узнав о смерти хана, не станет спешить и разжигать новый конфликт.

Город восхищает Вэя. Он инстинктивно тянется к его красоте, оглядываясь на дома, фонтаны с прозрачнейшей водой, ароматные букеты в руках цветочницы. После аскетически пустых казарм, пригодных для обучения военному мастерству, но никак не для услады глаз, после кровавой битвы и смертей, он будто во сне натягивает узду, наматывая её на кулак. Корвус идёт медленнее, охотно подчиняясь опытному седоку. Мужчины в изысканно расшитых кафтанах проходят мимо них, почтительно склоняя головы и исчезая в переулках. Юноша растерянно приоткрывает рот, проезжая мимо чужого двора и замечая уголок белой материи, вывешенной из окна. Он полощется на ветру как маленькое знамя цвета надежды. Глаза Илхами изумлённо распахиваются, запоминая каждую долю этого мига — и тут начинается дождь.

Несколько капель ударяются о его макушку, плечи и конское седло, оставляя тёмные крапинки на земле, растущие всё больше и больше, пока весь песок и камень не напоминают большую чёрную речку.

Юноша кутается в плащ из тёплой шерсти, закрываясь от ливня рукой.

— Илхами, тебе так не нравится дождь? — Адем хрипло усмехается в кулак.

— Дождь — очень досадное явление, повелитель. От него ржавеет сталь, портится оружие, он приносит холод и сырость.

— И жизнь.

На улицы высыпают дети, прыгая по лужам и подставляя лица вспышкам молний, освещающим небо. Их волосы быстро слипаются от воды, но они счастливо смеются, жмурясь и бегая друг за другом, хватаясь за мокрые одежды, поскальзываясь, падая и снова вскакивая на ноги.

— Что они делают? — тихо шепчет Вэй, не ожидая, что его кто-то услышит.

— Провожают последние тёплые дожди перед зимой, — губы султана растягивает довольная улыбка, и даже его глаза смеются, поблёскивая глубокой чернотой. — Уверен, что сейчас мой сын тоже выбежал из комнаты, несмотря на все мои запреты.

— Но это всего лишь дождь, повелитель!

Юноша недоверчиво всматривается в дрожащую пелену под копытами Корвуса, видя в ней своё исказившееся отражение, покрытое рябью: смуглое лицо с кровоподтёком на щеке, выступающее из темноты, будто призрак. Он ошеломлённо поднимает руку, не веря, что видит именно себя.

Тучи расступаются, уступая место солнечным лучам, и за стеной ливня, вдалеке, появляется огромный мост, тянущийся, казалось бы, через весь горизонт. Радуга то появляется, то исчезает в сумраке, будто тонкий туман.

Капюшон падает с головы Вэя, и он опускает ладонь, с наслаждением дыша полной грудью и поднимая лицо к небу. Дождь омывает его веки и распущенные волосы, ставшие совсем тёмными от влаги, бьёт по тугой ткани, плотно стянувшей плечо, но не причиняет боли. Она уходит с последней тёплой грозой.

* * *

Слепой глаз безучастно смотрит вниз, на мокрые улицы и резвящихся детей. Он чувствует их, ощущает своим змеиным чутьём, но не видит. Город существует только в прошлом и будущем: и то, и другое стало подвластно ему с тех пор, как колдуна лишили зрения. Одно веко опущено навсегда — даже магия не смогла его излечить, другой глаз, некогда карий, с вкраплениями как на перепелином яйце, побелел и теперь напоминает жемчужину. Он лежит на гладком куполе, вода стекает вниз, бежит по его телу, словно по гладкому стеклу. Расшитый цветами, бордовый халат свободно висит на плечах чародея-гремучника, открывая смуглую грудь, тускло мерцающую редкими чешуйками; лёгкие шаровары закатаны до колен, чтобы не мешать железным браслетам с вырезанными вручную узорами и символами звенеть на его щиколотках. Он одет и не одет одновременно, однако его одежда и волосы остаются сухими.

Соломон раскуривает длинную трубку, рассеянно покусывая её зубами, когда терпкий вкус табака достигает языка мужчины, и всё его тело охватывает приятная дрожь, сопровождаемая глухим треском.

— В тот день тоже был дождь, — он подпирает рукой голову, выдыхая дым. — Я помню таро "Смерть" и "Дьявол", уверен, они бы выпали и сейчас.

Колдун откидывается на спину, распластавшись на мокрой крыше и с интересом рассматривая вспыхивающие перед ним картины. Будущее не меняется, змеясь и переливаясь так, как он рассчитывал.

— Не все могут властвовать над своей судьбой. Так поспеши же к Ш-ш-шехзаде.

* * *

Гонец прибыл во дворец Беяз-Кан раньше султана, и по приказу Шахины-султан, новой Валиде и жены Адем-хана, в гареме был устроен праздник. На кухне торопились приготовить любимые блюда повелителя и нарезать лукум с ярко-алыми северными ягодами, наложницы в своих самых красивых платьях танцевали, радуясь вести о скором прибытии падишаха и победе армии Юга. Беяз-Кан наполнили звуки музыки, заглушить её и испортить веселье не могли даже раскаты грома и шум ливня, поднявшегося густым туманом с горячей земли.

Волосы Шехзаде всё ещё влажны от дождя, но даже недавняя лихорадка не смогла удержать его в комнате. Он рассеянно следит за женщинами, кружащимися под плавную музыку. Их наряды самых разных цветов от сочного лимонного до чернично-фиолетового сплетаются, напоминая нежные лепестки раскрытого бутона. Мурат читал о таком цветке в сказках, называемом g?kku?a?? или «цветком радуги».

Он берёт с блюда рыбу, обмакивая её в кисло-сладкий ягодный соус и отправляя в рот. Сочное нежное мясо ласкает его язык и кажется Шехзаде намного интереснее ослепительно улыбающихся наложниц. Мальчику всего только девять, но каждая из них уже думает, выберет ли Адем её в качестве той, кто сделает его сына мужчиной, или предпочтёт взять в гарем новую красавицу, чистую и невинную.

Мурат простодушно и вежливо улыбается и кивает им в ответ, заставляя рабынь таять от оказанной им чести, а их сердца с надеждой замирать в груди. Его мысли заняты Эмином, вероятно, празднующим вместе с остальными слугами на кухне — повар всегда любил его больше остальных и давал самое вкусное, особенно, миндаль, который мальчик просто обожал. Шехзаде берёт серебряной вилкой баранину с орехами и баклажанами. Она оказывается ещё слаще, чем рыба, растекаясь горячим соком по рту. Водянисто-голубые глаза сощуриваются, отражая блеск драгоценных камней в ожерелье и короне Шахины. Валиде гладит его по волнистым волосам, словно родного сына. Даст Аллах, и она тоже подарит султану маленького львёнка.

— Вам нравится праздник, Шехзаде?

Кончик языка Мурата скользит по его губам, слизывая сок свежих фруктов, в сочетании с которым баранина кажется поистине королевским лакомством.

— Мне немного скучно, Валиде.

— Хотите поиграть с Эмином? — Шахина излучает доброту, она даже запомнила имя простого слуги.

Её кольца — подарки султана — касаются его лица гладким, тёплым от кожи Валиде, металлом. Шехзаде безучастно слушает мелодичный перезвон браслетов, когда женщина наклоняется к нему, обдавая ароматом жасмина и ванили.

— А можно?

— Пойдите скорее, — она легонько подталкивает его, и Мурат сам срывается с места, незаметно сбегая с праздника.

Мягкие туфли тихо шуршат по полу. Он бежит быстро и не оглядываясь и, возможно, именно поэтому выходящий из-за угла Вакиль-ага едва не сбивает его с ног, вовремя поймав в крепкие объятия.

— Простите меня, Шехзаде, я не заметил вас, — евнух почтительно кланяется, отступая на шаг.

Мурат раздосадовано потирает плечо. Высокий и широкоплечий мужчина с тёмной, как эбеновое дерево, кожей виновато опускает голову в белоснежной чалме.

— Что ты делаешь здесь, Вакиль, когда все празднуют?

— Мой Шехзаде, я спрашивал стражников, не вернулся ли повелитель, да убережёт его Аллах!

— И что же?

Евнух качает головой.

— Не волнуйтесь, Шехзаде, повелитель привезёт с собой победу.

— Я знаю, Вакиль.

Мальчик нетерпеливо вздыхает, опуская взгляд и случайно замечая книгу в руке слуги. Чёрный кожаный переплёт украшает тюльпан, вышитый золотыми и серебряными нитками. Нить давно потускнела от времени, но от этого её приглушённое сияние кажется мистическим и таинственным. Лёд в расширившихся глазах Мурата быстро тает, обнажая прячущееся под ним любопытство.

— Что это у тебя, Ага?

— Я случайно нашёл её в кровати одной из наложниц, но рабыням запрещено брать книги без ведома падишаха! — рассерженно хмурится Вакиль, отчего становится похож на устрашающего чернокожего демона. — Я несу её обратно в библиотеку, Шехзаде!

— Лучше отдай её мне, — мальчик разводит руками. — Я сын повелителя и будущий султан, мне позволено брать любые книги, когда я захочу.

— Благодарю вас, Шехзаде. Вы избавили бедного Вакиля от тяжёлой работы, и мне более не нужно обходить весь дворец.

Евнух облегчённо смеётся, передавая книгу в руки Мурата. Стоит ей оказаться в его ладонях, как Шехзаде торопится в свои покои, чтобы поскорее окунуться в мир под красивой обложкой. Мимо летят размытые огоньки свечей, бесконечные двери и пустота коридоров, наполненных пленительными мелодиями уда. За окнами бушует гроза, лёгкие ткани, скрывающие балконы полупрозрачными лазурными завесами, полощутся на ветру и тянутся к быстро шагающему мальчику. Он отталкивает их от лица, украдкой рассматривая чёрное небо. Совсем недавно Мурат боялся гроз, но после сказки о дереве, в которое попала молния, расщепив его ствол надвое и освободив принца из заточения злого чародея, они полюбились ему гораздо больше солнечных дней, когда он мог гулять в саду. Не выдерживая своего любопытства, Шехзаде приоткрывает книгу, вдыхая кисловатый запах старых страниц, прочитывает несколько строк и замирает, заливаясь краской до корней волос.

Ожидая своего господина в покоях, Эмин засыпает прямиком на диване, уронив голову на мягкую подушку. Ему снится дракон, огромный и алый. Он тяжело идёт по белому снегу, оставляя за собой багряные следы гигантских когтистых лап, будто только что вышел из бескрайнего кровавого моря. Из пасти дракона вырывается обжигающий пар, он замечает мальчика и скалится острыми, изогнутыми как полумесяцы зубами. Эмин видит, как в чёрной пропасти зарождается пламя, но не может двинуться с места. Огонь ползёт, с глухим шипением приближаясь к нему, и он чувствует его жар, полыхающий перед глазами.

Дверь распахивается, разбудив раба, когда тот уже приготовился сгореть заживо среди красивейших искр. Мальчик вскакивает, собираясь приветствовать Шехзаде, но, увидев его лицо, забывает все нужные слова и выдавливает из себя только невнятное мычание.

— Скорее! Запри двери! — Мурат обеспокоено машет рукой.

Эмин спешит исполнить его приказания, с удивлением отмечая, что кафтан господина заметно натянут, словно он вдруг обзавёлся животиком беременной женщины.

— Мне пришлось самому расстёгивать его и застёгивать! — с упрёком восклицает Шехзаде, не дожидаясь слугу и торопясь снять верхнюю одежду.

— Шехзаде Мурат!

Мальчик спешит к нему, и на его ногу с глухим стуком падает тяжёлая книга.

— Я спрятал её, чтобы никто не увидел, — сообщает сын падишаха, поднимая свою ношу с пола. — Ты знаешь, что это?

Раб качает головой. Он знает только то, что книга — это книга, но, очевидно, Шехзаде жаждет услышать другой ответ.

— Это дневник моего прадеда, Маариф-хана. Хочешь, я прочту тебе?

— Но господин, мне нельзя...

— Я Шехзаде, и я говорю, что можно, а что нельзя! — прерывает его Мурат, забираясь на постель. — Сядь ко мне, Эмин.

Мальчик осторожно опускается рядом, забирая со стола золотой гребень и расчесывая волосы, высохшие после дождя, завившись на концах, отливающих медово-золотистым цветом. Его господин непокорно мотает головой, открывая книгу где-то посередине: ни одной картинки, но много текста, выведенного очень аккуратно и убористо.

— Султан Маариф правил около двух веков назад, — Мурат стыдливо опускает глаза, не зная, как продолжить. — Этой книге должно быть столько же лет. Не знаю, как она оказалась у наложницы, но, счастье, что Вакиль-ага нашёл её.

— Шехзаде, вы пугаете меня, — лицо раба смягчает робкая улыбка. — Должно быть, там такие страшные секреты, что мне придётся умереть за них.

— Там описание его любовных утех!

Щёки Мурата вспыхивают румянцем. Он смотрит в глаза слуги, отпрянувшего с таким искренним смущением, что это кажется ему забавным.

— Шехзаде, вам рано такое читать! — испуганно шепчет Эмин, пытаясь отнять злополучный дневник.

Единственный наследник Адема притягивает его к себе, решительно наклоняясь к уху подростка и шепчет.

— Он писал о том, как занимался этим с женщинами, — Мурат закусывает губу, крепче держа вздрогнувшего мальчика. — И с мужчинами.

Громко охнув в темноту, раб зажимает рот ладонями.

Довольный произведённым эффектом, Шехзаде энергично кивает и пролистывает несколько страниц, начиная читать:

— "… я позвал стражника по имени Махкам в свои покои. Молодой и свежий, он возбудил во мне потаённые желания своим совершенным телом и лицом, гладким, как у ребёнка. Узнав о моих намерениях, он не удивился и не сбежал, раскрыв передо мной девственно тугой бутон, и издал самый сладострастный стон, на кой не способна ни одна, даже самая похотливая наложница, когда налитый возбуждением орган вошёл в него. Махкам возлежал на моём столе, умоляя меня, своего султана и повелителя, не останавливаться и не прекращать движения, заставлявшие его крепкое тело дрожать и выгибаться в немыслимых позах. Впервые, спустя пять лет моего правления, я ощутил власть, подминая могучего воина, ставшего беззащитным и обессиленным в моих объятиях. Но, когда обессилел я, мой стражник повалил меня на ковры, оседлав, точно дикого скакуна. Жеребец его султана скакал в нём, сделавшись твёрже колонн Беяз-Кана, а когда моё семя вышло всё без остатка, Махкам сказал мне, что увидел звёзды на дневном небосводе...".

Эмин поджимает худые колени к груди, не смея даже вздохнуть. За окнами слышится стук копыт, отвлекающий их обоих, и Мурат бросает книгу на постель, вскакивая и торопясь узнать, приехал ли, наконец, султан, или же это ещё один гонец.

Дождь почти прекратился, небо прояснилось, открывая путь розоватым лучам заходящего солнца. Перед дворцом стояли двое: их лица скрывали плотные накидки, но в одном из мужчин Шехзаде без труда узнал своего отца. Лошадей уже уводили конюхи. Один из скакунов — пегий — проявлял похвальную покорность, второй же — вороной жеребец — фыркал и вставал на дыбы, желая продолжить свой галоп.

— Это Корвус! — радостно смеётся Мурат, замолкая от внезапно посетивших его подозрений. — Кто же это рядом с отцом?

— Гючлю-бей? — раб опускает ладони на плечи Шехзаде.

Мальчик напряжённо хмурится, уверенно качая головой.

— Нет, это не Гючлю-бей.

* * *

— Что ты думаешь, Вакиль-ага?

— Я думаю, мой повелитель, что у него недюжинный аппетит.

Вэй с наслаждением запихивает в рот баранину, слизывая с пальцев соус и едва успевая пережёвывать огромные куски.

Чистая одежда, которую нашёл для него евнух, была узковата в плечах, перевязанные раны жгло огнём после того, как двое слуг обоюдными усилиями отмыли его в хамаме от грязи и крови, но он с радостью вытерпел всё. Боль доказывала, что он всё ещё жив и всё ещё чувствует.

— Почему он ест руками, мой султан? — Вакиль непроизвольно морщится, глядя на устрашающего вида юношу с неприветливым взглядом исподлобья и гранатово-красными волосами, падающими на лицо.

— Полагаю, потому что хочет, — низко смеётся падишах, приглаживая бороду. — Он слишком долго голодал, проследи, чтобы ему не стало плохо.

— Да, повелитель, — он кланяется в спину уходящему Адему, и ворчит себе под нос, когда шаги в коридоре окончательно стихают: — Если только повару не станет плохо раньше, когда он узнает, куда делось столько мяса, фруктов и чечевичного супа.

Юноша поднимает голову и заливает баранину водой, осушая кубок. Взгляд евнуха многозначительно задерживается на его адамовом яблоке, ходящем вверх-вниз от больших глотков. Тёмно-карий глаз замечает его и оценивает с откровенным любопытством. Илхами опускает кубок на стол, пережёвывая и старательно мыча.

— Я никогда не ел так вкусно!

Вакиль улыбается, обнажая ряд белоснежных зубов.

— Скоро вы к этому привыкнете, господин Илхами, — он задумчиво усмехается, покачивая головой. — Аллах-Аллах! Повелитель всегда знал, что делает!

Адем нежно целует губы своей Валиде. Шахина лукаво улыбается, прижимаясь к груди государя и лаская пальцами его широкую спину.

— Вы вернулись, — шепчет она с трепетом. — Я ни на мгновение в этом не сомневалась, властелин моего сердца, хозяин моей души и всего Юга.

— Судьба не могла распорядиться иначе, звезда моих очей.

Они стоят, нежно прильнув друг к другу. Падишах касается прикрытых век своей возлюбленной, задумчиво склоняя голову.

— Я доверяю тебе всё, мой свет, — губы Адема дотрагиваются до её уха, там, где висит золотая серёжка с россыпью камней. — И прошу твоей помощи.

— Я с радостью помогу вам всем, что есть в моих силах, повелитель.

— Найди мне наложницу, Шахина. Ты справишься с этим лучше, чем я.

Валиде растерянно вздрагивает, опуская руки.

— Адем, мой храбрый лев! Вы хотите новую наложницу?

— Один солдат спас весь мой северный взвод. Я бы хотел отблагодарить его, — султан насмешливо вскидывает бровь, показывая, что заметил её испуг. — Она должна быть красива…

— И затмить красоту дворца?

— Только ты смогла её затмить. В мире не найдётся ещё одной такой женщины, как моя прекрасная Хатун.

Руки женщины обвиваются вокруг его шеи, но в этот вечер ей более не суждено поцеловать мужа. Шаги спешащего к ним Шехзаде становятся всё ближе, а шелест его одежды — громче.

— Отец! — мальчик тяжело дышит, кланяясь падишаху и чувствуя тяжёлую ладонь на своей шее, не дающую ему выпрямиться.

— Мурат, почему ты не в своей постели?

— Я был на празднике! Только что! Валиде-султан…

— Это ложь, Шехзаде ушёл с праздника гораздо раньше вашего приезда, — хмурится Шахина, уверенно глядя в глаза повелителя.

Лицо мальчика бледнеет, но Адем по-прежнему не позволяет ему поднять голову. Он так и не замечает, как взгляд Валиде горит торжеством её собственной победы, не имевшей ничего общего с войной Севера и Юга.

— Мурат, ты сейчас же отправишься к себе, иначе заболеешь снова, и в этот раз Аллах заберёт тебя, — тихо, но вкрадчиво произносит султан.

— Я хотел лишь спросить, жив ли Гючлю-бей? Только это, прошу вас, отец!

— Разумеется, он жив.

Адем запускает пальцы в струящиеся мягкими волнами волосы Шехзаде, решая временно сменить гнев на милость, и ласково поглаживает сына по голове.

— Хочешь знать, кто приехал со мной, Мурат?

Мальчик кивает, затравленно поднимая глаза.

— Узнаешь. Очень скоро ты узнаешь.