Глава 5. Многоликий

— Ты снова ослушался, Су Ён.

Мальчик лежит на деревянном полу, кое-как застеленном тёплыми медвежьими шкурами с кисловатым запахом сырости и плесени. Доски, только недавно начавшие подгнивать, продувает холодный ветер, проникающий под фундамент и поющий грустные песни о далёких краях, где не бывает ни зимы, ни лета, только вечные льды целый год. В углу комнаты стоит низкий дубовый стол с большим жёлтым кругом от маленького огонька на верхушке шаткого чугунного подсвечника. Круг похож на яичный желток, лениво растекающийся по неровной поверхности, а подсвечник — на магический посох злого чародея, потерявшего свою силу и могущество в ожесточённой схватке с храбрецами, отважившимися бросить ему вызов. Мальчик до сих пор боится, что однажды "посох", выполняя злую волю своего изгнанного хозяина, упадёт и мало того, что проломит старый пол и впустит холод, так ещё и сожжёт дом. Старейшина, естественно, ничего не знает ни о чародеях, ни о посохе, ни о пожаре. Все истории, которые он рассказывает на большом собрании каждое новолуние, сводятся к северянам и их жестокости. Рассказы о кровавых войнах, насилии и убийствах передаются из поколения в поколение, чтобы предупреждать об опасности, но Су Ён почему-то уверен, что Тэй Обан сам не прочь побыть жителем Севера, грабить и воевать вместе с диким горным народом. Вероятно, из-за его скрипучего голоса, в котором слышалось не наставление, а скрытое довольство и неуместная гордость. Мальчик понимает, что снова прослушал больше половины упрёков из продолжительной и необыкновенно монотонной речи, будто Обану давно опротивела его ответственность перед всем селением.

— Простите, старейшина.

Су Ён приподнимается и кланяется в пол, как его учили. Сейчас между ним и старейшиной впервые возникает что-то общее, тончайшая связь, которой они оба решили пренебречь и не обращать на неё внимания: один был равнодушен к собственным нравоучениям, повторяя их год от года как заученную молитву, другой пропускал их мимо ушей, зная, что и в следующий раз всё равно сделает по-своему. Им казалось, что они зря теряли своё время.

— Проси прощения у своего отца, — старик гневно ударяет коротким чёрным посохом о их дверь, да так, что та потрескивает и жалобно скрипит, когда её обидчик, плюясь и ругаясь идёт через заснеженный двор.

Ким Очжин провожает его силуэт, похожий на огромного хромого ворона, и потирает свой открытый лоб. Его сын сидит непривычно тихо, кутаясь в шерстяное одеяло, когда прохладный воздух с улицы нащупывает голые ступни мальчика. Пламя свечи начинает дрожать, скользя по всем тёмным углам, и нагло пляшет в чёрных волосах мужчины, высвечивая серебристые седины и углубляя все морщины на узком лице. Су Ён неслышно вздыхает, рассматривая свои ладони, все в ссадинах и мозолях. Он не хочет замечать, как сильно состарился отец за последний год, будто сморщился и высох от болезни.

— Я думал, ты сбежал, — сухая, как рисовая бумага, ладонь треплет его по лохматой макушке, стараясь не задеть свежую повязку, пропитанную лечебным отваром из трав Со Хи. — Но, может быть, ты хотел?

— Я ведь сказал, там были детёныши лесного волка! — мальчик в отчаянии смотрит на отца, но в этот раз Очжин сам избегает его взгляда, глядя сквозь Су Ёна, словно его здесь не было и быть не могло. — Щенок мог упасть в Драконью речку и утонуть!

— Ты тоже, — отрезает мужчина. — Счастье, что мы вовремя нашли тебя. Ты мог истечь кровью или замёрзнуть насмерть, если бы дикие звери не учуяли тебя раньше и не убили. Ты не подумал, что я чуть не сошёл с ума, узнав, что ты снова ходил к скалам и не вернулся? Сегодня твоё любопытство довело тебя до беды, а завтра отнимет навсегда! Как отцу, мне бы следовало отругать тебя!.. Но ты очень храбрый, сынок. Я горжусь тобой Су Ён.

Он заглядывает в удивлённые, похожие на жидкое золото, глаза подростка и хмурится, отстраняясь от их тепла.

— Однако, в нашей семье не поощряют лжецов. На берегу Драконьей реки никогда не было волков. Животные туда не приходят, там слишком опасно даже для них.

— Я видел их, — упрямо возражает мальчик. — И держал одного из них на руках! Он был тёплый, как щенки Аулы.

Ким Очжин садится на край одеяла, не торопясь снимать тёплый плащ с потёртой застёжкой в форме круга. Подошвы его тяжёлых сапог с шумом ударяются о дерево, когда он вытягивает свои длинные ноги к стене, глядя на них, будто увидев впервые в жизни.

— Су Ён, если захочешь сбежать, не иди через лес — там слишком опасно и много того, о чём ты не знаешь, — и возьми с собой оружие, ты уже умеешь им пользоваться. Я рад, что хотя бы этому успел тебя научить, — он рассеянно похлопывает себя по коленям в охотничьих мешковатых штанах. — В этой глуши у тебя нет будущего. Не держись за старика, стань воином, как всегда мечтал, а потом приезжай, пусть и ненадолго.

— Отец, ты что? — лицо подростка растерянно вытягивается. — Я правда видел их! Я бы вернулся!

— Хватит лжи! Ты такой же, как твоя мать! — Очжин ударяет кулаком по стене, заставив мальчика вздрогнуть и тут же пожалев об этом. — Ты уже взрослый и должен понимать разницу между реальностью и детскими сказками. Если там были волки, куда они исчезли? Упали в реку? А куда делись их следы?

Су Ён молчит, понурив голову. Ему лучше остальных известно, что хищники не подходят так близко к жилищам людей, остерегаясь охотников. Но, может быть, в лесу был пожар, и волчица решила спрятать своё потомство у воды? Подросток рассеянно сжимает и разжимает пальцы. Они всё ещё помнят прикосновение мягкой шкуры.

Мужчина уверенно поднимается на ноги, показывая, что разговор закончен, и все недосказанные слова будут лишними. Он ступает по скрипучему полу, забирая со стола сумку из грубой кожи, и слышит торопливые шаги за спиной.

— Куда ты, отец? — Су Ён вскакивает, хватаясь за его плащ, такой тёплый, что хочется спрятаться в него как в детстве. — Снаружи холодно!

— Я поеду в город с Джин Хо. Мы купим еды и угля, а потом вернёмся так быстро, что ты не успеешь соскучиться.

— Потуши свет! — немедленно выкрикивает мальчик, садясь на колени.

— Ты больше не боишься темноты?

— Не боюсь.

— Ну-ну, — усмехается Очжин, задувая свечу и вдыхая щекочущий запах дыма. — А теперь ложись спать. Уверен, у тебя до сих пор болит голова.

Мальчик забирается обратно в тепло, вздрагивая, когда щёлкает затвор, оставляя его одного в кромешной темноте. Су Ён слушает далёкие звуки леса, усыпляющие его уставшее тело и в то же время пугающие своей таинственностью. Они шепчут ему истории о северных колдунах и призраках, дикарях и опасных хищниках, ритуалах и суккубах под масками пленительных красавиц. Веки Кима легко подрагивают, опускаясь и увлекая его в дремоту, но стоит ему расслабиться, как со двора доносится тихий скрип, а в дом врывается маленькая вьюга, стихающая тающими снежинками на одеяле.

— Ашина, ты?

Первой в дом, высовывая розовый, шершавый язык и с разбегу запрыгивая на Су Ёна, вбегает Аула. Её твёрдые, длинные когти стучат по дереву не хуже десятка стальных иголок, наводя страх на каждого, кто не был знаком с ней раньше и потому не мог представить, какая она добрая и до глупости доверчивая к чужакам. Серая собака с острыми треугольными ушами, лохматая, как медведь, и огромная как телёнок, топчется по одеялу и виляет хвостом, а затем, решив, что её материнский долг выполнен, пригибается к полу и громко лает на пробравшегося за ней Ашину.

— Только меня, зверюга, больше не лижи. У тебя свои щенки есть. Она в дом просилась. Я не смог удержать, — мальчик снимает сапоги, отряхивая отросшие до плеч прямые волосы. — Можно к тебе? Моя комната снова пустая, даже одежда пропала.

Ким молча кивает. В деревне всем известно о матери Ашины, обезумевшей от горя после смерти мужа и ставшей "полоумной Чию". Конечно, Су Ён никогда не пользовался этим прозвищем, но он знал, что Со Хи каждый день бродила по лесу, будто дриада, и всегда возвращалась, чтобы спрятать все вещи, свои и сына. Она делала это не со зла, но из-за того, что всякий раз не узнавала собственный дом. Для неё мир менялся гораздо быстрее, чем для остальных. Так Со Хи могла уйти пятилетним ребёнком, а вернуться тридцати пятилетней женщиной с тяжёлым грузом на душе и котомкой трав за спиной.

Мальчик ложится рядом с притихшей собакой, прижимаясь щекой к мокрой, пропахшей сеном, шкуре, и Су Ён охотно делится с ним одеялом, тёплым от его тела. Синие, как незабудки, глаза благодарно смотрят на него из густого мрака. Они не сговариваясь берутся за руки и какое-то время лежат молча.

— Почему нет света? — Ашина крепко сжимает его пальцы.

— Свеча может упасть и всё тут поджечь. Я ещё хочу проснуться завтра.

— По тебе не скажешь. Больно, да? — он дотрагивается пальцами до виска мальчика, заставляя Аулу недовольно захлопать ушами. — Слышал, ты видел волков.

— Я уже сам не знаю, что видел.

Су Ён ловит неугомонный мохнатый хвост, с нескрываемым удовольствием зарываясь лицом в горячий, вздымающийся от ровного дыхания, бок.

— Потому что щенков не нашли?

— Как ты узнал?

По потрескавшихся от холода губам Ашины скользит тень улыбки.

— Я их спрятал. Чтобы наши охотники не убили.

— Где?! — Су Ён так резко вскидывает голову, что его снова начинает подташнивать.

— В амбаре, под соломой. Туда редко заходят.

Ким тихо стонет со смесью разочарования и облегчения.

— Из-за тебя мне никто не верит.

— Знаю, — мальчик беззастенчиво кивает. — Но, если бы не я, тебя бы не нашли. Ты обязан мне жизнью, Ким Су Ён.

— Вот ещё!

Подросток обиженно и довольно громко ворчит, демонстративно глядя в потолок, по которому медленно танцуют тени деревьев, освещённых яркой луной. Ашина продолжает спокойно улыбаться в темноту.

— Рано утром мы вместе отнесём их в лес.

— А ты не боишься? — Су Ён нетерпеливо ёрзает на своей половине.

— Звери пришли к реке. Значит, северяне ушли из этих мест, и бояться нечего.

— Ушли, — эхом повторяет мальчик. — Точно. Кто-то или что-то прогнало их. Теперь боюсь я.

Ашина неожиданно звонко смеётся, и даже Аула поднимает широкие уши и удивлённо скулит. Но Су Ёну не до смеха. Он хватает друга за узкие плечи и хорошенько встряхивает.

— Давай сбежим? Вместе. Возьмём щенков и немного еды. У меня есть оружие, и я знаю, как защитить и тебя, и себя.

Мальчик замолкает, серьёзно хмурясь и разглядывая ровную половинку лунного диска за его спиной.

— Я слышал, как твой отец уехал с Джин Хо. Куда?

— В столицу, — растерявшись, отвечает Ким.

— Они купят сыр? Я уже два года не ел лепёшек с сыром, а они просто чудо как согревают, пока горячие.

— Ашина, ты слышал меня? — голос Су Ёна дрожит от волнения. — Давай...

— Мы сбежим, — перебивает мальчик. — Но не сегодня. Завтра, когда вернутся охотники, и в лесу будет пусто.

Аула, заснувшая головой на его коленях, приоткрывает глаза, чёрные и блестящие, как две пуговицы.

— Она пойдёт с нами?

— Нет, останется с отцом. Из Аулы ужасный сторож и охотник, ей будет плохо вне дома, и она никогда его не бросит, — Су Ён сжимает пальцы в кулак. — В отличие от меня.

— Передумал? — в глазах Ашины вспыхивает детский интерес.

Мальчик уверенно мотает головой, в его лице читается твёрдое "мы должны", и сын полоумной Чию, сам того не ожидая, встречает тот же взгляд, что был у его отца перед тем, как он ушёл на войну с Севером. Ашина был слишком мал, чтобы понять, почему в тот вечер мама плакала особенно горько.

— Покажи своё оружие, — просит он охрипшим от сдерживаемых слёз голосом.

Су Ён собирается ответить, но его отвлекает Аула, внезапно заскулив и подбежав к запертой двери. Тишину ночи нарушает скрежет когтей о деревянные половицы, кажущийся обоим мальчикам настолько жутким, что они жмутся друг к другу, затаив дыхание. Собака скулит и тихо завывает, вспоминая своих волчьих предков, а во дворе скрип свежего снега под неторопливой поступью заглушает другой звук, высокого, звонкого голоса.

Со Хи плавно покачивается, комкая в руках что-то похожее на мужскую куртку. Её ноги в старых сапогах проваливаются в сугробы, но песня, которую она поёт с закрытыми глазами и широкой улыбкой на устах, ни разу не обрывается. Лунный свет падает на лицо и волосы женщины, создавая вокруг неё сверхъестественный ореол, как у святых западной веры, но любой бы сейчас сказал, что она больше похожа на ведьму, нежели на святую. Глаза Со Хи, мутные, будто она спит, поднимаются к небу, и её взгляд проясняется, как если бы безумная вдруг увидела того, кто её слушает. Она прижимает куртку к груди и поёт ещё громче, ещё вдохновеннее:

Меня околдовал Он,

Моряк, ушедший в ночь

Под колокольным звоном

Уплыл корабль прочь.

И там, в соленом море

Сгорит в пожаре флот,

Но ты пообещал мне

Вернуться через год.

По рукам и ногам Су Ёна бегут колючие мурашки. Голос червоточиной въедается в его слух, и он едва сдерживается, чтобы не закрыть уши руками. По спине мальчика крадётся холодок, как бы он ни старался не бояться.

— Твоя мама...

— Утром она сказала, что отец ушёл в плавание, но мы никогда не видели большую воду, — Ашина горько усмехается, безучастно рассматривая тёмный силуэт Со Хи, плывущий по сугробам прямо к ним. — Хотя ещё вчера вечером она думала, что он уехал на юг с торговым караваном, чтобы привезти ей новое платье. Платье, представляешь?

Су Ён молча следит за попытками друга беззаботно рассмеяться, затем поднимается на ноги, оттаскивая Аулу от двери и надевая старые отцовские сапоги. Мальчик испуганно распахивает глаза.

— Ты куда? Что ты хочешь сделать?

— Помочь ей, — бросает он через плечо, выхватывая шубу, некогда принадлежавшую его матери, из ветхого сундука.

Дверь хлопает за его спиной, и Ашина остаётся один, бессильно кусая побелевшие губы. Ему кажется, что тьма подступает всё ближе, окутывает комнату и щекочет его ступни, а пение Со Хи только подгоняет мрак, как собаки гонят лису.

Подросток бежит через двор, оставляя позади собаку, испуганно поджавшую хвост. Голос безумной звучит значительно ниже, чем в начале песни, словно предостерегая о невидимой опасности, но, заметив чужое присутствие, она останавливается, виновато улыбаясь.

— В гавани холодно ночью, — шепчет женщина, выдыхая пар в морозный воздух. — Кто ты?

— Ким Су Ён, — на её плечи опускается тяжёлая ткань, и Со Хи интуитивно кутается в плотную шубу, сжимая мех тонкими и длинными, как ивовые прутья, пальцами.

— Ким Су Ён, — она наклоняется к нему, улыбаясь синими от холода губами. — А… Ким Очжин твой...

— Он мой отец.

— Он здесь?!

Глаза Со Хи лихорадочно блестят. Услышав её радостный возглас, слишком громкий в тишине спящей деревни, со всех сторон окружённого горами и лесом, Аула беспокойно рычит, скребя когтями.

— Он уехал в столицу, — мальчик опускает голову, силится сглотнуть склизкий комок, забивший горло, но тот становится ещё плотнее.

— Почему же мне не сказали, что их корабль приплыл ещё вчера?

Губы Су Ёна подрагивают, когда он так и не находит, что на это ответить. Глаза безумной, всё ещё светясь надеждой, скользят сквозь него, на порог его дома, где в дверях стоит босой Ашина, переминаясь с ноги на ногу.

— А ты кто? — улыбка Со Хи становится ещё шире, обнажая ряд ровных зубов, неестественно белеющих в отблесках луны. — Ты сын Джин Хо? У тебя такие же синие глаза.

Мальчик спускается на снег и идёт к ним, оставляя следы голых ступней.

— Мама, у Джин Хо карие глаза.

— Правда? — женщина растерянно смеётся. — Тогда как… как у моего… моего..

Её лицо медленно перекашивает от страха, кожа обтягивает заострённые скулы, и нижняя губа безумной дрожит, словно перед истерикой. Кажется, что она вот-вот заплачет или закричит, но Ашина вовремя берёт её под руку, уверенно улыбаясь.

— Как у тебя, мама.

— Да! Как у меня! — голова Со Хи дёргается из стороны в сторону от её счастливых смешков, и женщина снова напевает, кружась в старой, линялой шубке.

Окно одного из домов озаряется золотистым светом. Свет перемещается и дрожит в узкой щели под дверью, заливая обледенелое крыльцо, когда на него, держа в руке огарок свечи, выходит молодая женщина. Увидев Со Хи, она громко восклицает, прикрывая округлившийся от удивления рот, и торопится к ним.

— Ашина, иди в дом! — Цэрэн бежит, подобрав юбку, спотыкаясь и увязая в коварных сугробах. — Су Ён, тебя это тоже касается! Оба!

Безумная замирает, задумчиво сморщив лоб и будто пытаясь вспомнить что-то, ускользающее от неё все эти годы.

— Ашина, — женщина ласково берёт её за руку, уговаривая пойти с ней. — Ашина… Ашина!

— Успокойся, милая, всё хорошо, — глаза Цэрэн грозно сощуриваются, испепеляя мальчиков. — Бегом в дом, пока не простудились!

Со Хи отчаянно бьётся в её руках, всхлипывая и пиная снег. Размазывая замерзающие слёзы по лицу и выкрикивая в ночь имя своего сына, сейчас она более не кажется сумасшедшей. Оправившись от потрясения, Су Ён хватает друга за плечи, без сопротивления уволакивая за собой и толкая на одеяло, приседая и растирая мокрые ступни Ашины.

— Ты же отморозишь себе все пальцы, и их отрежут! — задыхается он, пряча страх и грусть за гневом. Так всегда поступал его отец. — А потом старейшина будет всем об этом рассказывать! Он скажет: «Видели дурака Ашину? Ему отрезали два пальца на правой ноге и три — на левой, поэтому он хоть и молод, но ковыляет как старая обезьяна».

К его удивлению, мальчик улыбается, зарываясь носом в медвежьи шкуры. Голоса во дворе стихают, и хлопает дверь — это Цэрэн наконец справилась с Со Хи. Ночь возвращается в своё прежнее русло, снова ухает сова, но теперь гораздо дальше, чем раньше. Вероятно, её спугнул шум.

— Она ненавидит меня, — Ашина поджимает ноги, искоса рассматривая подростка. — Я напоминаю ей о том, что отец умер и больше не вернётся.

— Ты поэтому согласился бежать со мной? — произносят губы Су Ёна прежде, чем он успевает подумать, действительно ли хочет услышать ответ. — Хочешь, чтобы она забыла тебя окончательно?

— Не только поэтому.

Мальчик перекатывается на спину, буравя взглядом потолок. Теней от ветвистых елей больше нет — луна скрылась за тёмными, снеговыми облаками.

— Просто мне страшно.

* * *

Светло-зелёные пряди одна за другой падают на деревянный пол. Ножницы тихо шуршат и щёлкают в руках Зейда, когда вор прыгает вокруг хрупкого мальчика с ободранными коленками, сверкающими синяками и кровавыми ссадинами из-под закатанных штанов. Он старается стричь как можно ровнее и аккуратнее, ловко работая маленькой расческой, только с половиной целых зубчиков. На загоревшем, разрумянившемся от солнца, личике играет широкая улыбка. Изумрудные глаза весело сверкают, пожирая взглядом цепочку с красивым кулоном в форме цветка. Камушки на лепестках переливаются, бросая радужные блики на стены комнаты и обнажённую грудь Захи.

— Больше не воруй драгоценности, — Зейд ласково треплет его за щёку. — Их трудно продавать. Ювелир может узнать свой товар или даже своё изделие, и тогда тебе не поздоровится.

— Тогда я оставлю это себе, — гордо сообщает зеленоглазый, подкидывая кулон на ладони.

Вор громко хохочет, отрывая его от пола и усаживая на пустую бочку перед осколком зеркала, подвешенным на старый гвоздь. Отвлёкшись от цепочки, Захи с любопытством рассматривает своё отражение, дотрагиваясь до, всё ещё влажной от воды, чёлки.

— Только посмотри, какой ты милый, совсем как девчонка, — Зейд вешается ему на плечи, и в зеркале появляется его широченная ухмылка.

— Вовсе я не девчонка!

Захи вскакивает на ноги, вцепившись пальцами в покачнувшуюся бочку, и отталкивает от себя хамоватого подростка. — Я вор! Лучший из лучших, и город очень скоро заговорит обо мне. Богачи станут бояться оставлять свои дома без присмотра, а кошельки на виду, тогда я стану самым неуловимым вором на всём Юге!

— Неуловимый, да? А как же я?

Зейд хватает его под коленями, не обращая внимания на возмущённые возгласы и смех. Мальчик дёргает его за волосы, тянет вожака за уши, но тот только улыбается и охотно терпит все детские капризы.

— Ты будешь моим помощником, — Захи болтает ногами, сидя на сложенных замком руках.

— Да что ты, девочка моя?

Вор подаётся вперёд и неожиданно для самого себя целует сухие, но сладкие, как цветочный нектар, губы. Поцелуй выходит совсем невинным и похожим на заранее спланированную шутку, но Зейд поражённо замирает, тщетно пытаясь вспомнить хоть одну весёлую реплику. Мальчик растерянно хлопает глазами, а затем изворачивается и метко пинает его в живот.

— Болван, ты что творишь? — Захи приземляется на пол, отскакивая к окну и звонко хохоча. — Теперь я никогда не выйду замуж!

— Иди-ка ты ко всем чертям! — хмуро выплёвывает вор, не успевая понять, на что именно сердится: на свою глупость или болезненный удар под рёбра.

Ребёнок опасливо вздрагивает. Он впервые видит главаря таким злым. С минуту не зная, куда себя деть, Захи встаёт на подоконник и не оглядываясь выпрыгивает из окна. За его спиной громко звякают ножницы, столкнувшись со стеной, а потом и с полом — Зейд был не просто зол, он был в ярости. Воришка мягко падает на навес, соскальзывая с него на мостовую и потирая кольнувшую от неудачного приземления лодыжку.

По розовато-голубому небу медленно плывут большие облака, похожие на белые фрегаты. Приют остаётся позади, Захи неспешно спускается вниз, набрасывая на голову тёмно-серый платок, чтобы скрыть яркую макушку, слишком бросающуюся в глаза и привлекающую излишнее внимание. Улицы почти пусты, ещё слишком рано, чтобы торговцы разложили свой товар, но у мальчика всё равно нет настроения воровать.

— И чего он так рассердился? Ну что я такого сказал? — Захи пинает мелкие камешки, пряча руки в карманы. — Сам же целоваться полез.

Город спит, встречая ленивой прохладой того, кто всю ночь не сомкнул глаз и смотрел праздник. Красивые актёры танцевали и пели на освещённой лампами площади, а музыканты подыгрывали им на диковинных инструментах. Сверкающие браслеты звенели на тонких руках и ногах ослепительных, скрывающих свои лица за яркими тканями, женщин, когда они легко и ритмично двигались в такт дивным мелодиям Юга. Праздник был самым прекрасным из всех, что он уже видел раньше. Мальчик смотрел на них во все глаза, плюясь арбузными косточками в кувшин торговца расписной глиняной посудой и широко улыбаясь в звёздную ночь. В его мечтах веселье продолжалось каждый день, от заката до рассвета. Это время казалось Захи самым интересным, и он никак не мог понять, почему люди проводят его в своих домах, мирно засыпая и не пытаясь постигнуть всю его таинственность, а днём, когда воздух пропитан зноем и солнцем, они выходят и сетуют на жару. Зачем проклинать небо и молить о дожде, если можно просто жить ночью?

Мальчик вприпрыжку добегает до переулка, вдыхая неизвестно откуда взявшийся запах свежих яблок. Его собственный нос уверяет воришку, что нет аромата слаще и вкуснее. Он идёт на него и чувствует, как рот сам наполняется слюной, останавливаясь перед незнакомой улицей с теснящимися друг к другу домами. Один из домов, значительно ниже остальных, утопает в земле почти на весь первый этаж, от узких окон веет холодом из-за того, что тень других зданий полностью накрывает его тугой пеленой полумрака. Над тёмно-бордовой дверью прибит чугунный круг с тонкой, вьющейся кольцами, ядовитой змеёй, и Захи на секунду мерещится, что она двинулась, вперившись в него немигающим глазом. С трудом оторвав от неё взгляд, мальчик двигается вперёд, подходя вплотную к запертым ставням, и неуверенно принюхивается. Но пленительного запаха нет как никогда не бывало, а затем к его ногам подкатывается оно, круглое, с румяным бочком и гибким черенком.

Воришка задумчиво хмурится, поднимая яблоко. В нескольких шагах от него, словно сухой терновый куст из-под земли, вырастает горбатая старуха с дряблой, сероватой кожей, обвисшей на острых скулах. Из-под капюшона на её голове видно сухие, шелушащиеся язвы, делающие её и без того отталкивающий облик ещё страшнее. Мальчик испуганно отшатывается, но не убегает, стоя у двери странного, таящего в себе угрозу, дома.

«Аллах ни за что не простит, если я украду еду у больной женщины», — он протягивает сочный фрукт и запоздало понимает, что незнакомка слепа.

Белые, мутные глаза смотрят сквозь него, длинная деревянная трость ощупывает землю в поисках упавшего предмета, но никак не находит. Захи берётся за узловатую руку, растерянно думая, что она тёплая и совсем не такая противная на ощупь, какой кажется, и вкладывает в неё яблоко.

— Вот, — облегчённо выдыхает он. — Вы уронили.

— Кто ты? — старуха слепо покачивается, опуская у своих ног плетёную корзину, доверху набитую травами, овощами, фруктами и пузырьками из матового стекла. — Дай мне на тебя посмотреть?

Воришка делает шаг навстречу, позволяя провести костлявыми пальцами по своему лицу. Старуха тонко улыбается, тихо мыча и легко дотрагиваясь до прикрытых век и мягких вихров под платком.

— Мальчик, — она скрипуче смеётся, показывая необычайно ровные и белые зубы. — Оставишь яблоко себе, если поможешь донести мои вещи. С моей слепотой это очень тяжело.

— Я помогу.

Захи радостно улыбается, поднимая корзинку и следуя за женщиной, на ходу достающей ржавый ключ из глубоких карманов и твёрдой рукой вставляя его в замочную скважину. Дверь просевшего под землю жилища приоткрывается с протяжным скрипом.

— Что это за дом? — мальчик обхватывает свою ношу руками, заглядывая внутрь.

— Это дом лекаря.

Старуха пропускает его вперёд, и Захи оказывается в чистой, необыкновенно светлой комнате. У стен теснятся покосившиеся стеллажи, занятые растениями в кадках и растворами разных цветов в баночках с бирками, исписанными неразборчивым почерком. Мальчик оглядывается по сторонам, поднимая корзину на стол и с удовольствием греясь в солнечных лучах, льющихся сквозь трещины в ставнях и крыше. Дом больше не кажется ему обителью злой ведьмы, напротив, в нём уютно и тепло, а цветные бутылочки напоминают Захи самую яркую радугу после дождя.

— Где же лекарь?

— Лекарь — это я, — женщина прикрывает дверь, трогая деревянный пол своей палкой и хватаясь за край стола. — Ты очень добр, помог старухе.

Она протирает яблоко рукавом и бросает как раз туда, где стоит воришка. Фрукт с тихим хлопком попадает в его ладони, и мальчик, не торопясь откусывать, задумчиво вертит его в руках.

— Я думал, вы не можете видеть.

— Не могу, — соглашается лекарша. — Но я знаю, где ты стоишь также хорошо, как то, что у тебя зелёные глаза и волосы. Зелёные, как это яблоко. Некоторые вещи необязательно видеть, чтобы их понять.

— Вы колдунья? — простодушно отзывается Захи, поднимая с пола одну из отпавших бирок.

— Я всего лишь варю здесь лекарства, которые спасают от разных недугов. Тебе я их пробовать не советую, они горькие и противные.

— Но они красивые.

Мальчик ходит от стеллажа к стеллажу. Он не умеет читать, и надписи, похожие на замысловатые узелки, ни о чём ему не говорят. На стол один за другим опускаются пузырьки и пучки трав. Старуха бережно раскладывает их перед собой, кроша и выливая что-то в большую миску с отколотым краем.

— Пахнет приятно, но не съедобно, — Захи подходит к столу, с интересом разглядывая тёмно-алый, цвета красной розы, раствор.

— Потому что это не едят, — лекарша удовлетворённо хмыкает, подзывая его к себе узловатым пальцем с мутным, крепким, как черепаший панцирь, ногтем, — а втирают в кожу. Так можно обмануть старость и встретить её немного позже.

Мальчик задумчиво кивает, откусывая приличный кусок от твёрдого яблока и глотая кисловатый сок, утоляющий жажду и голод.

— Ты не торопишься уходить — значит, не боишься меня. Это хорошо. Мне нравятся храбрые, — голова слепой медленно поворачивается к нему. — Где твои родители? Они не будут ругать тебя?

— Я сирота, — воришка протягивает руку и помогает женщине перемешивать снадобье. — Мне рассказывали, что старик, не назвавший своего имени, принёс меня в приют совсем маленьким. Он тоже был...

Захи замолкает, и подбородок лекарши удивлённо вздрагивает, задираясь кверху.

— Был? Каким он был?

— Слепым, — тихо отвечает мальчик.

Старуха хохочет низким, горловым смехом. Комната, на миг погрузившись в полумрак, как и солнце, скрывшееся за тучами, вновь озаряется золотистым светом. Смех постепенно стихает, и женщина поднимает ложку, высыпая ставшее порошком зелье на лист бумаги. Бордовые кристаллики переливаются, бросая красные тени на её лицо.

— Я не стыжусь своей слепоты, дитя, — глухо произносит лекарша. — Будь добр, открой пузырёк с жидкостью, прозрачной как вода.

Захи протягивает руку, чувствуя пальцами прохладное стекло, и аккуратно выдёргивает из горлышка деревянную пробку.

— Но ведь это и есть вода!

— Не всё вода, что не пахнет. И не вздумай пробовать.

Мальчик отшатывается. В его голове, словно выжженная чужим клеймом, вспыхивает мысль, что перед ним яд, может быть, сильнейший во всём мире.

— А теперь возьми порошок и высыпь его туда одним махом, чтобы ни одна крупинка не осталась на бумаге.

Красный песок падает в пузырёк, закручиваясь в воронку и вспыхивая. Алая дымка поднимается в воздух перед носом воришки, начиная принимать причудливые, но узнаваемые формы.

— Чем пахнет? — старуха перевязывает пучок трав тонкой бечёвкой.

— Похоже на железо.

— Так пахнет кровь. Что ты видишь?

— Не знаю. Это… дом.

— Дом?

— Нет, — Захи присматривается к клубам дыма, восхищённо выдыхая. — Это султанский дворец!

* * *

Зейд стоит перед тем, что некогда было одним из самых дорогих зеркал в лавке. Когда его купили и собирались погрузить в карету, оно выпало из своей рамы и разбилось. Торговец навсегда лишился своей работы, а осколки быстро расхватала местная детвора, и тогда вожаку банды воров достался самый большой, напоминающий изгиб молнии в грозовом небе.

Мальчик полураздет, его рубашка лежит на бочке. Сквозь стену он слышит, как хозяйка приюта развлекается со своим любовником, но эти звуки уже давно не волнуют его и не отвлекают от собственных дел. Он смотрит на своё отражение и уродливый шрам от ожога, спускающийся по его шее к середине груди, как будто что-то жаждало разорвать его пополам.

— Мерзость, — тихо шепчет подросток, отворачиваясь.

«Мерзость» относится и к ненавистной отметине, и к громким стонам в соседней комнате, переросшим в крики и исступлённое мужское рычание. Зейд закрывает уши руками: звуки стихают, но зеркало продолжает стоять перед его глазами. Рука вора поднимается в воздух и обрушивается на самого себя, точно в центр отражения. Десятки перекошенных лиц смотрят на него и с грохотом осыпаются на пол. Зеркало, разбившееся однажды, разбивается снова.