Глава 7. Серая сова

Далеко за редколесьем и чащей Маргад-Ой северяне уже забыли, когда в последний раз таял снег. Неровным слоем он покрывал и города, и каменные стены, и горы, оседая на них тяжёлой холодной пеной. Север был царством хана, краем льдов и пронизывающих ветров, самого тёмного Шаамирского моря и сурмалийских яков. Те, кто ни разу не были за чертой Железных гор, создавших более надёжную границу, чем стены и пушки, говорили о северных шаманах, переселявших свои души в диких животных; те, кто были там, говорили, что видели их так близко, что могли рассмотреть, какого цвета их глаза.

Глаза Варазы были тёмно-серыми, но сейчас его веки опущены. Колдун смотрит на землю с высоты старых сосен, из бестелесного духа серой совы, парящей в низких облаках, широко распахнув бескрайние небесные крылья. Под ними угадывается быстрое движение — белое на белом, — но от шамана не ускользнёт ни одно животное, ни один человек.

Среди елей и сосен, держа ладонь на рукояти меча, бежит воин в шкуре сребролиса. В другой его руке сжата более ценная ноша: грязный мешок, кажущийся до страшного лёгким, особенно, для такого важного содержимого, покоящегося на дне. Северянин скользит по камням, закрывая перчаткой нос и рот, чтобы тяжёлый зимний воздух не добрался до лёгких. Колючий снег набивается в его сапоги и прилипает к тёплому меху. Разведчик то и дело оглядывается, он хоть и знает, что погони за ним не предвидится, но всё равно предпочитает быть осторожным. Северная кровь подсказывает воину, что он не один, но дух совы здесь не ради него и не покажется обычному человеку.

За деревьями виднеются неприступные стены бастиона. Стоит ему выйти из леса, как лучники направляют на него стрелы, ожидая приказа убить любого, кто подойдёт ближе. Северянин бросает меч на землю, поднимая руки — в одной всё еще безвольно болтается злополучный мешок, из-за которого две ночи назад он покидал город.

— Manai tsusny khatuujuuldag!* — кричит воин, чувствуя, как от холода перехватывает горло. — Tsusny khatuujuuldag!

Стрела, пущенная одним из лучников, летит в северянина и с тихим свистом пронзает его ношу.

— Erkh!** — вторит ему стрелок.

Разведчик напряжённо выдыхает, делая шаг к железным воротам. Они поднимаются с оглушительным лязгом, спугнув белых воронов, поспешивших взлететь в затянутое снеговыми тучами небо.

"Может статься, что я дышу в последний раз", — он возвращает меч в ножны и выдёргивает стрелу, чувствуя, как ноги, не подчиняясь страху, ведут его в город.

Навстречу воину, подобрав юбку, с заплетёнными в косу, едва тронутыми сединой, волосами, бежит женщина, жена хана. Павшего хана. За ней, хмуря брови, похожий на ястреба, идёт её старший сын, Ер-Багда. Разведчик покорно опускает голову, но Хатун не нужны чужие поклоны — северяне никогда не проявляют почтение к своим женщинам. Она хватается за ворот его толстой шубы, по круглому лицу текут реки горячих слёз, застилая большие, полные надежды и боли, глаза.

— Где мой муж?! Где он? — рыдает Солонго. — Где его войско?!

Он молчит, дожидаясь, когда Ер-Багда поравняется с ним. Только из уважения к хану северянин до сих пор не ударил её, но теперь хан мёртв. Сутки спустя она будет значить меньше кобылы в стойле.

— Что у тебя? — порванный угол рта, навсегда изогнутый в кривой ухмылке, размыкается, открывая зубы и бледно-розовую десну. — Весть хорошая или плохая?

— Плохая, — сухо отвечает разведчик.

Женщина замолкает и съёживается на глазах, прижимая руки к горлу. Ей кажется, что вся она бледнеет и становится прозрачной как медуза, даже её одежда исчезает, выжигая Солонго из мира, где право на существование решает мужская сила.

— Что в руке? — не дожидаясь ответа, сын великого хана выхватывает мешок из рук воина и, поколебавшись, достаёт посеревшую голову Элдэб-Очира.

Хриплый, срывающийся вопль звенит протяжным эхом, достигая ушей неподвижных стрелков, и летит до самых гор. Хатун спотыкается и тянет руки к обрубку: к ввалившимся, покрытым инеем, щекам, сквозному отверстию вместо глаза и свежему крестообразному следу от наконечника стрелы.

— Южане оставили её в лесу, насаженной на копьё с их тюльпаном, — бесстрастно докладывает разведчик, не поднимая головы. — Мы проиграли битву.

— Есть выжившие?

— Ни одного.

— Хан убит. Но голова без тела не попадёт в подлунный мир, — безобразный рот Ер-Багда дрожит от беззвучного смеха.

— Прикажете найти тело?

— Тело? Брось её волкам. Они так голодны, что грызут лёд.

Глаза Солонго распахиваются в суеверном ужасе. Уставившись на мужчин и, по их лицам догадавшись, что ей не послышалось, женщина медленно встаёт на ноги. Она яростно бросается к сыну, желая расцарапать ему лицо, но вместо этого падает на подставленный нож. Ер-Багда ждёт, когда кровь стечёт в его кулак, и поворачивает лезвие внутри живота, выносившего в себе восьмерых младенцев, включая его самого. Слёзы застывают на лице Хатун, она в агонии хватается за чужие плечи, широкие, какие были у мужа.

— Не стой на пути нового хана, старая кляча! — страстно шепчет мужчина, с наслаждением смакуя сказанное.

Только убедившись, что сознание женщины полностью впитало в себя смысл каждого слова, Ер-Багда рассекает её тело и смотрит, как на снег падают сначала алые внутренности, а затем и она сама, напомнив ему зарезанную на скотобойне свинью.

Он любовно очищает лезвие в снегу, вытирая о чёрный мех на своих сапогах и глядя на отразившееся в нём лицо разведчика.

— Приведи Варазу. Новому хану нужен новый шаман.

* * *

— Иди спать. Твой друг скоро встанет на ноги, но будет слаб. Тогда ему понадобится твоя помощь.

Охотник хмуро поглядывает на мальчишку — тот весь вечер просидел в углу в обнимку с продолговатым свёртком, стянутым бечёвкой. По тому, как он не желал с ним расставаться и держал, крепко сжав побелевшими пальцами, старик сразу понял, что там оружие. Мальчик почти неделю провёл под его крышей с ним и его женой, но так ни разу и не утратил бдительности, выдав в себе сына воина. Муджину такое отношение было более по душе, чем, если бы восточий детёныш начал привязываться к нему. Достаточно стало и трёх волчат, с которыми его волчица теперь не желала расставаться и не протестовала даже, когда щенята кусали её за уши и скакали по густому меху. Двум другим — чёрному и серому — игры быстро наскучили, и тогда они уже не отходили от Су Ёна, признали, как своего. Он поил их молоком из дырявого кожаного мешка, а потом отпускал играть, наблюдая за ними, будто ответственный родитель.

— И мне тоже, — добавляет охотник.

— Не могу, — мальчик разминает затёкшие ноги. — Я прослежу, чтобы ты не навредил ему, а потом лягу рядом с ним, северянин.

— Где твоя благодарность?! Я дал тебе кров, еду и лекарства!

— Разве трёх щенков недостаточно? — Су Ён протягивает руку к хромой волчице, и её огромная голова опускается на колени подростка. — Она больше не может с тобой охотиться, зато эти смогут, когда вырастут.

Муджин раздражённо сплёвывает в костёр, пламя вторит ему тихим шипением сотни огненных змей. Он переворачивает поленья длинной кочергой и направляет раскалённый докрасна железный конец в грудь мальчишки.

— Я мог бы убить вас обоих. Двух оборванцев, один из которых умирал от лихорадки, — старик широко ухмыляется, кривя губы. — И сейчас могу, пока моя жена спит. Но я до сих пор этого не сделал.

— Почему? — Су Ён не двигается, на всякий случай нащупывая конец бечёвки.

— Из-за него, — указывает он на Ашину. — Увидев этого ребёнка, я понял, что не один такой, каким считал себя. Проклятым. Моя мать была восточей, а отец, северянин, прогнал нас обоих. Сейчас я знаю, он сделал это, чтобы нас не убили. Север никогда не был мне домом, но я всю жизнь плачу дань хану и живу здесь, на земле, которая принадлежит разве что духам. Твоему другу повезло больше. Восток одел и обул его, но северная кровь всегда сильнее, её не просто стереть с нескольких полукровных поколений. Его лица было достаточно, чтобы я всё понял. А ты? Знаешь, что в его роду были ваши враги?

Мальчик открывает рот, чтобы ответить, но его опережает хриплый стон из угла. Глаза Ашины приоткрываются, слепо оглядывая потолок. Последние несколько часов его мучил один и тот же кошмар: он проваливался в глубокую чёрную бездну, летел, раскинув руки, и не видел её конца. Полёт был страшен своей неизбежностью, но ещё больше — неопределённостью. Тогда он подумал, что, вероятно, это и был ад, полёт через всё тёмное царство.

Скамья двигается под весом Су Ёна, а вместе с ней, будто на огородном пугале, безвольно болтается тяжёлая, как чугунный шар, голова с глазами мутнее самого толстого льда. Ашина морщит лоб, постанывая от боли, с которой его тело покачивается вправо-влево, вправо-влево. Он поднимает руку, чтобы отвесить другу крепкий подзатыльник, но она тут же падает, больно стукаясь костяшками о дерево. Ему хочется спросить, где они, но вместо этого мальчик сухо кашляет, а затем жадно льнёт губами к горлышку, пахнущему хвоей, и глотает, наполняя водой свой пустой живот.

— Не вставай! — командует охотник, снимая отвар с огня. — А ты не стой!

Су Ён опускает глиняную миску на стол, и старик, обжигая пальцы, выплёскивает в неё зелёно-коричневую гущину. Прошипев ругательства, Муджин приоткрывает ставни, собирая из-под них снег и бросая в варево.

— Чтобы не обжёгся, — он терпеливо выдерживает встревоженный взгляд мальчишки. — Ты бы не обрадовался, если бы обварил ему язык, верно?

Через силу усмехаясь, Ким берёт миску, садясь позади Ашины и приподнимая голову с мокрыми от пота чёрными волосами. На удивление послушный, подросток осторожно пробует лекарство, кривится от горечи, но снова пьёт.

— Ну как? — прищуренные глаза охотника внимательно следят за ним. — Помогло очнуться?

— Гадко, всё равно, что лошадиное дерьмо, — сипло отвечает мальчик.

— Его ты сейчас и глотаешь.

Ашина давится горячим отваром, садясь и пытаясь откашляться под громкий хохот старика.

— Не бойся, нет там ничего, только травы, — он переглядывается с Су Ёном, и, к его удивлению, мальчик отвечает благодарным кивком. — Оказывается, ты не забыл, как улыбаться. Давно бы так.

Разногласия между ними забываются, огонь уютно потрескивает и лижет сухие дрова жёлто-красными язычками, и даже тени-великаны, растущие до потолка, более не кажутся угрожающими. За окнами редкий снег тихо падает на высокие рыхлые сугробы, ясное бархатисто-синее небо неохотно отпускает его от себя, освещая весь путь узорчатых снежинок лунным светом. Ставни в их доме вновь плотно закрыты, засов поскрипывает, позванивая вместо колокольчиков. Несколько очищенных и гладко отполированных птичьих косточек, подвешенных под потолком, стучат ему в такт, создавая странную музыку, не северную и не восточную.

Все пятеро щенков спят, пригревшись у живота волчицы. Она приоткрывает округлые, отражающие пламя, глаза и прижимает уши, утробно рыча.

— Нана! — прикрикивает на неё охотник.

Муджин поднимается с места, снимая со стены свой арбалет и умело заряжая его, натягивая тетиву. Скребя когтями по полу, волчица завывает, скаля острые зубы.

— Тише, девочка, тише, — старик подходит к двери, прислушиваясь к чаще, и бросает предостерегающий взгляд на притихших мальчиков. — Пойду посмотрю. Вам лучше остаться здесь.

"Может, вепрь забрёл", — его пальцы уверенно сжимают оружие, но тревога уже разливается ядом по сердцу. — "Нет. Никакой это не вепрь".

— Муджин!

По лестнице сбегает женщина с длинной, до пола, косой, в одном старом платье, босая. Его жена, с чёрными, большими, как у оленёнка глазами и всегда молодым, без единой морщинки, лицом. Её голые ступни гулко стучат по скрипучим ступеням.

— Муджин, это северяне! Они едут на лошадях!

Охотник бросается в середину комнаты и машет рукой.

— Пошла наверх, женщина! И чтоб не высовывалась, пока я сам за тобой не приду!

Она поджимает губы, будто обидевшись или испугавшись, но, не смея возразить мужу, возвращается в свою комнату. Су Ён слышит, как закрывается дверь, и щёлкает замок. Когда со двора доносится ржание лошадей и крики, его тело на миг перестаёт слушаться сознания, вопящего "прячься!".

— Прячься! — шипит старик, двигая тяжёлый сундук и открывая вход в погреб.

Ким хватает двух волчат, в страхе скулящих у его ног, и бросается с ними по крутому спуску как раз, когда раздаётся громкий стук. Свёрток с оружием за спиной мальчика задевает половицы и ударяет его по затылку, да так, что перед глазами насмешливо пляшет чернота.

— Впусти нас, Муджин! Я видел свет в твоём доме!

Ашина хватает охотника за руку.

— Закрывай погреб. Я слишком слаб, чтобы удержаться на лестнице.

Су Ён оборачивается, но слишком медленно, успевая увидеть только опустившуюся на него темноту. Сундук возвращается на место, и он, с силой ударив по деревянным доскам и засадив в свой кулак несколько заноз, садится на ветхую ступень. Глаза волчат светятся во мраке, окончательно проснувшись, они начинают скулить, требуя еды. Киму приходится спрятать их под рубаху, сжимая пасти с мокрыми носами, ищущими лакомство в его ладонях. Острые коготки скользят по груди мальчика, едва царапая кожу, но ужас затмевает любую боль.

Сквозь щели в полу он видит, как дрожит тусклый свет — это трое северян проходят в чужой дом. Затаив дыхание, Су Ён старается слиться с чернотой, с ветхой лестницей, на которой сидел, думая только о том, как бы прогнившие ступени не треснули под весом его тела и его ноши. С каждой, падающей в прошлое, крупицей времени ему всё острее кажется, что от дрожи в его руках и ногах сотрясается весь погреб. Даже волчата под его рубахой затихают, — вероятно, уснули, пригревшись у бешено стучащего сердца.

Прошествовав прямо над ним, пара сапог останавливается, северянин тяжело садится на сундук, загораживающий вход.

— Можете передать хану, что дани он не увидит до середины зимы, — охотник смотрит в лицо старшего воина с бусинами-оберегами, вплетёнными в его грязные, спутанные волосы. — Такой был уговор.

Мужчина не сводит глаз с арбалета, низко смеясь.

— Не потому ли ты так смел, Муджин, что у вас с предыдущим ханом был один отец?

Вокруг воцаряется тишина, даже двое солдат, рассевшихся по углам без расчёта на гостеприимный приём, замолкают и перестают переглядываться.

— Хан мёртв? — воин удовлетворённо усмехается, заметив вспыхнувшее в глазах старика недоверие.

— Новый хан Ер-Багда занял его место, — он изображает почтительный поклон.

— А его брат?

— Аскер мёртв. Как и Солонго. Шаман Вараза Иси Гээджии сбежал — старый трус. Смерть нужно встречать, гордо подняв голову, ты так не считаешь, Муджин?

— Так ты пришёл убить меня, Раза? — плечи охотника расслабленно обвисают, как и всякий раз, когда он выслеживал свою добычу в Маргад-Ой.

Раза насмешливо склоняет голову. Бусины в его волосах сталкиваются друг с другом, тихо клацая. Он наклоняется к огню, грея замёрзшие ладони и хрипло выдыхая в пламенный жар. Тени танцуют по лицу воина, превращая его довольный оскал то в звериный, то вновь в человеческий. На тотеме Разы был седогривый медведь, возможно, сейчас его дух был вместе с ним.

— Ты знаешь, что я давно бы убил тебя, твою жену и сжёг твой дом, — он задумчиво облизывает полные вишнёвые губы. — Ты, наверно, слышал, недавно мы проиграли Югу, и теперь мне не хватает стрелков. Я подумал…

— Я не вернусь. Если ты пришёл за этим, можешь забирать своих головорезов и ступать в тёплый дом, где тебя ждёт женщина и горячий мясной суп, — смягчившись, улыбается охотник. — Ты насквозь провонял голодом и зимой.

— Помню, как мы охотились вместе, когда были совсем мальчишками. Ты был моим кумиром. Теперь ты отрастил бороду, поседел и стал выглядеть как настоящий отшельник, а я всё равно обожаю тебя сильнее, чем родного брата.

Муджин опускается за стол, покачиваясь на табурете и хмуро оглядывая солдат: мутные, пустые глаза и одинаково тупые рожи. Они больше не были людьми. Перед ним сидели два верных пса. По команде хозяина они будут смеяться, рыдать, убивать, насиловать, а, если хозяину надоест их подобострастный скулёж, — бросятся грудью на собственные копья и истекут кровью.

— В одну воду не войти дважды. Мы уже не дети, Раза, я только и жду, что однажды ты придёшь за моей головой, когда прикажет твой хан.

— Он и твой хан тоже!

Воин поднимает на него глаза, пытаясь сказать: «Ты же знаешь, я должен».

Надевая толстые рукавицы, он разминает затёкшие мышцы, поворачиваясь к охотнику спиной, не смотря на направленный в его затылок арбалет. Раза был слишком диким, чтобы стать преданным псом хана, он не поддавался дрессировке, но был верен Северу и своим богам. Муджин опускает руки, зная, что сможет выстрелить, если понадобится. Человек, избежавший смерти от болезни, сам решает, когда умрёт. Что бы ни говорили люди о судьбе, в могилу их всё равно приводит собственная глупость. Но северянин достаточно умён, чтобы не отправиться в подлунные земли в доме жалкого отшельника.

— Что это там? — один из солдат вдруг поднимается с сундука, всматриваясь в тёмный угол. — Там кто-то есть.

Раза вопросительно смотрит на охотника.

— Ты прав, я слышу какой-то звук.

Су Ён застывает в своём укрытии. Холод Севера острыми, как нож, шипами прорастает вверх по его позвоночнику, и даже сердце бьётся всё тише и тише, пропадая в глухой черноте. Каждой крупицей сознания, каждой частичкой своей кожи он чувствует, как огромный, широкоплечий воин пересекает комнату, двигая стулья на своём пути и хватаясь за оружие.

— Да это же волки! — северянин рычит на взбешённую Нану, защищающую детёнышей. — Целый полк щенков лесного волка! Глядите сами, дарга!

Руки Су Ёна вновь охватывает дрожь, да такая сильная, что он беззвучно смеётся от облегчения, стоит ему понять, что нашли не Ашину. Его обещание защищать мальчика во что бы то ни стало ещё совсем недавно казалось прочнее любых уз, а теперь он закрыт в погребе, под тяжёлым сундуком, который в одиночку не поднимет и взрослый мужчина.

Раза с лёгкостью отталкивает солдата к стене.

— Успокойся, ter chono***, никто не обидит твоих детей, — ласково мурлычет воин, протягивая руку совсем близко к оскаленной морде.

Волчица втягивает носом воздух, быстро успокаиваясь и, хоть и неохотно, но позволяя взять одного из детёнышей на руки. Рыжий щенок поджимает хвост, сворачиваясь клубком на руках северянина.

— Ни одна женщина не подпустит тебя, почуяв страх, — он строго смотрит на подчинённого, только что действовавшего без приказа командира. — Ещё раз дёрнешься — я вырежу твой язык и заставлю съесть его, благодаря своего даргу за сытный ужин. Слышал, человеческий мало отличается от свиного.

Лицо солдата перекашивается от дикого, первобытного страха и ярости. Охотник издаёт тихий смешок, он не сомневается, что Раза исполнит свою угрозу в точности, как и сказал. Муджин знает его слишком хорошо. До сих пор он ни разу не двинулся, точно подстерегал врага или косулю. Люди дарги вызывали у него смутные опасения, предчувствие подсказывало, что нужно их остерегаться.

— Ты ведь не возражаешь, если я возьму одного щенка с собой? Вот этого, самого крупного. У тебя всё равно останутся ещё двое — Раза расстёгивает шубу, пряча волчонка за пазуху. — Новому хану он очень понравится. Ты же знаешь, какими громадными вырастают самцы лесного волка, да? Ер-Багда будет благодарен тебе.

— Нужна мне его благодарность, — старик следит за солдатом, принюхивающимся к глиняной миске на столе. Только бы он не догадался и не рассказал командиру. — А вот лошадь была бы кстати.

Северянин громко хохочет.

— Просто не дай мне убить тебя, Муджин, если придётся это сделать. Ты знаешь, я этого не хочу.

— Забирай щенка и проваливай. Хан не станет тебя ждать.

Воин задумчиво качает головой. Он с самого начала заприметил лекарство и его запах. Но охотник не выглядел больным. Потому ли он так разгневан его визитом, что его жена умирает? Раза так и не решается спросить об этом. Напоминать о женщине в доме при солдатах, привыкших делиться друг с другом любой своей добычей, было слишком опасно.

— Ещё увидимся, Муджин, — он открывает дверь, пропуская двух северян вперёд. — Может, снова поохотимся вместе?

Что-то тяжёлое гулко ударилось о затрещавшие половицы, выпав из-за старых пустых бочек. В этот миг и охотник, и воин, и даже Су Ён не видевший, что произошло, одновременно подумали, что всё пропало.

Чёрные волосы липли к мокрому лбу мальчика. Его глаза закрылись сразу же, как только тело лишилось последних сил. Ашина лежал на полу и тяжело дышал, хрипя простуженными лёгкими, а под его сомкнутыми веками вновь летела бездонная пропасть.

— Это что, девчонка?

— Он прятал мальчишку! Нужно убить их обоих!

Охотник направляет арбалет прямиком в грудь солдата, вынуждая его остановиться и отступить.

— Только тронь его, и я хотя бы одного из вас, но отправлю на тот свет, — шипит он, не узнавая свой собственный голос, ставший холодным и твёрдым как сталь.

Раза опускается перед хрупким ребёнком, словно перед рыбой, выброшенной на лёд, такой же бледной и задыхающейся без воды. Он поворачивает к себе лицо мальчика, изумлённо распахивая глаза.

— Он же северянин! Ты же знаешь, Муджин, что, если узнают о пропаже ребёнка, пустят твою восточью кровь! Откуда он в твоём доме?

— Никто не крал его, — резко отвечает охотник. — Он заблудился в лесу. Я едва не застрелил его, приняв за зверя.

— Тогда почему ты прятал мальчишку от меня?!

— Мальчик должен выздороветь, а твои люди без колебаний заберут его на Север, и он сдохнет в дороге как безродный пёс!

— А, может, это твой сын? На тебя он мало похож, но мы давно не видели личико твоей жены, — один из северян широко ухмыляется. — Пусть она нам напомнит, а наш дарга оценит твой...

Договорить он не успевает. Кулак Разы рассекает широкую челюсть, отправляя солдата на пол, где тот кашляет и сплёвывает алую слюну, вытаращив налившиеся кровью глаза.

— Вы отвезёте мальчика к хану! Я поскачу быстрее и скажу, что мы нашли его в лесу! — рявкает воин, поднимая упавшего мужчину за ворот. — В лесу! Вы поняли, скоты?! И пусть хоть волос упадёт с его головы — вы ответите за это не перед ханом, а передо мной!

Наконечник стрелы, холодный как смерть, упирается в его висок.

— Ты не увезёшь мальчика.

Раза глубоко вздыхает, отталкивая от себя солдата, прикрывшего разбитую надвое губу. Остриё царапает его кожу, но остаётся неподвижным.

— Я спасаю твою шкуру, Муджин. Понимаешь, что ждёт наполовину восточего, заговорившего с сыном Севера? А того, кто убьёт троих северных воинов? Ты не захочешь, чтобы хан сам пришёл к тебе и уничтожил всё, что у тебя есть, а я не хочу, чтобы твоя семья пострадала из-за больного мальчишки.

Охотник вздрагивает, бессильно опуская арбалет.

— Таковы законы этого мира, что невозможно остаться благородным, не умерев хотя бы раз, — его пальцы сжимаются, чувствуя напряжение так и не выпущенной стрелы.

Рука Разы опускается на плечо старика и остаётся там, всё время, пока его люди поднимают мальчика с холодного пола. Голова Ашины безвольно откидывается, руки и ноги болтаются как у тряпичной куклы, но всё его тело сотрясает мучительная дрожь, выдавая страстное желание остаться среди живых.

Когда северяне покидают дом Муджина, время перестаёт для него существовать. Он не знает, сколько простоял, уставившись в закрытую дверь и сотрясая её ударами кулака до тех пор, пока горячая, словно жидкий огонь, кровь не потекла на пол.

Охотник останавливается, прикрывая глаза и растирая пальцами лоб, но стук продолжается, делаясь всё громче. Обернувшись, он смотрит на сундук, будто в первый раз его видит, медленно, как во сне, приближается к нему и бесконечно долго двигает, скользя по крышке влажными ладонями.

Вход в погреб распахивается, и Су Ён пролетает мимо него быстрее вьюги, накидывая на плечи шубу и разрывая бечёвку на своём свёртке. Лезвие гуань дао сверкает в свете пламени, глазам старика открывается длинное чёрное древко и солнце, выгравированное на, кажущемся ослепительно белым, металле. Мальчик оставляет двух скулящих щенков на полу, даже не взглянув на них, и перехватывает оружие так, как это сделал бы солдат Востока.

— Куда это ты собрался ночью и с обнажённым клинком?

— Я приведу Ашину обратно.

Охотник хватает подростка за плечи, разворачивая к себе и захлопывая дверь его спиной. Глаза Су Ёна темнеют от ненависти и желания отомстить, медленно выжигающего остатки его рассудка.

— Что ты хочешь сделать против двоих северян, воевавших с самых пелёнок? Они не будут нянчиться с тобой и разделают сразу, как только увидят, кто ты и откуда. А кто ты?! Ты просто восточий мальчишка, по глупости сунувшийся в клетку к диким зверям! В армии Севера грядёт раскол. Раза пока не хочет этого замечать, но без него, если солдаты не прикончат твоего дружка по дороге, его казнят, когда поймут, что он не из их племени.

— Почему ты не сказал им правду?! — мальчик толкает его в грудь, но старик оказывается крепче ожидаемого. — Они бы не забрали его!

— Конечно, зачем им оборванец с Востока?! — рычит Муджин разозлившись. — Они бы сразу перерезали ему глотку!

Нана поджимает хвост, её густой мех встаёт дыбом, и она, прихрамывая, спешит утащить обоих волчат в угол, держась подальше от хозяина.

— Я не смог его защитить! — Су Ён задыхается от крика.

— И не сможешь, наивный идиот! Он уже мертвец!

Рука мальчика устремляется вверх, а в следующий миг из разбитого носа охотника по сухой губе стекает тонкая струйка крови. Лицо старика медленно меняется, он вытирается рукавом, отпуская подростка.

— Давай, бей ещё, если тебе от этого легче. Это же я виноват, что запер тебя внизу, и ты не смог проявить себя героем.

Су Ён толкает его кулаком в грудь, чувствуя, как ненависть начинает испаряться.

— Я должен стать сильнее.

— Ты не станешь сильнее, если умрёшь, — вкрадчиво шепчет охотник, словно боясь, что их кто-то услышит. — Я видел много сильных людей, но все они стали такими, потому что у них не было возможности побыть слабыми. В этом нет ничего постыдного.

— Но что мне делать, если я слаб?

— Сидеть и не рыпаться...

Мальчик распахивает дверь, выходя на заснеженный двор, истоптанный следами копыт. Лес кажется необыкновенно тихим, будто бы в нём не было ни души, однако, холодный воздух всё ещё пропитан запахом лошадиного пота и немытых тел.

—… или использовать это.

Су Ён оборачивается, неловко подхватывая летящий в него арбалет и прижимая его к груди.

* * *

Женщина властно укладывает Соломона на цветастые подушки с длинной бахромой и легко порхает над его бёдрами, похожая на мотылька, летящего на огонь. Его веко медленно опускается, пока он нащупывает тонкую нить судьбы рабыни дома удовольствий. Она улыбается, принимая его задумчивый вздох за стон блаженства, и отпивает вино из сверкающего кубка, думая, что напитка слаще ещё не пробовала. Вся сегодняшняя ночь кажется ей полной волшебства. Её клиенты делились на богачей, уставших от своих жён, пылких юношей, желавших предаться разврату вопреки воле отцов, и стариков, в коих похоти было больше, чем в молодых. Но тот, кто лежал перед ней теперь, сверкая единственным жемчужно-белым глазом, не подходил ни под одну из категорий.

Колдун улыбается, ободряюще, но сдержанно и даже робко. Запахи благовоний окутывают просторную комнату, кружась у пола, вокруг зажжённых свечей. Женщина гладит его лицо, шрам, змеящийся через веко и щёку чародея, покрывая кожу жаркими поцелуями и продолжая танцевать.

— Бедненький, тебе страшно и стыдно? Но, милый, я влюбилась в тебя с первого взгляда. Доверься мне, я вижу, как ты красив. Шрамы делают мальчика мужчиной.

— Правда?

Браслеты тихо звенят на щиколотках Соломона, его пальцы касаются непристойно раздвинутых ног, мягко, будто котёнка, поглаживая колени.

— У всех магов такие нежные руки?

— А ты многих встречала?

Она алчно тянется к нему, садясь на живот чародея и позволяя трогать себя там, где ему захочется.

— О, да ты уже был с женщиной! — с сочно-розовых, как бочок грейпфрута, губ срывается долгий стон. — А вот ты у меня первый, не считая обычных смертных.

Колдун привлекает её к себе, чувствуя, как рабыня направляет его руку под лёгкую ткань шаровар и плавно опускается на неё, содрогаясь всем телом. Он не может видеть настоящего, но знает, что она смотрит на него, пока ласкает гладкую грудь, проводит влажным языком по спрятанным чешуйкам и выгибается, обнажая упругие округлые ягодицы. Пальцы начинают вибрировать в её влажном лоне, доводя до истомы. Запрокидывая голову, женщина заходится в крике, хватаясь за крепкие плечи Соломона.

— Как? Как ты это делаешь?

— Что делаю?

Обе ладони чародея опускаются на спину рабыни, впиваясь в кожу кончиками ногтей, но что-то продолжает терзать её изнутри, даря тянущее, глубокое ощущение, какого она прежде никогда не испытывала. Безотказная жрица любви отчётливо различает треск, переходящий в шипение и с трудом сопротивляется накатывающей на неё волне удовольствия. Звук становится громче, раздаваясь пугающе близко. Будто очнувшись, женщина отскакивает, путаясь в своей одежде и падая на пол. Страстный порыв пропадает в тишине, постепенно сгущающейся между ними. Она уже жалеет, что вынудила его остановиться: её естество между ног отчаянно требует заполнить ноющую пустоту.

— Здесь змея… Я уверена, что слышала её.

Соломон слепо приподнимает голову, улыбаясь.

— Змея? Я не вижу никаких змей.

И непринуждённо смеётся своей шутке. Рабыня не замечает, когда её страх испаряется в удушливом приторном аромате, и она звонко хохочет ему в ответ, завороженная спокойным голосом чародея.

— Я расскажу тебе сказку, после которой мы займёмся любовью.

— Сказку?

Не скрывая своего разочарования, она, наконец, решает, что это, пожалуй, самая безобидная из всех мужских причуд, с которыми ей приходилось столкнуться. Блудница пожимает плечами, устраиваясь за его спиной и опуская голову колдуна на свой лобок: пусть сполна ощутит, как страстно она хочет его, а не пустой болтовни, отнимающей время. Её пальчики снова сжимают кубок, а рот наполняется пьянящим напитком, остатки которого стекают по подбородку прямо на лоб колдуна.

— Много-много лет назад правитель Южного государства позвал к себе на службу мага, самого одарённого и самого молодого, но искусно владеющего тёмной магией.

— Он был злым? — женщина запускает пальцы в его волосы, касаясь мочки с маленькой тёмной родинкой.

— Тёмная магия, как и светлая, может быть и доброй, и злой в руках разных людей. Маг научился творить и созидать, прибегая к помощи чёрного колдовства смерти и разрушения, и навсегда стёр границу между светом и тьмой, — Соломон тихо смеётся, поднимая костяную трубку с блюдца и глубоко затягиваясь. — Но тот правитель знал слишком мало и мечтал о безграничной власти, которую легче всего заполучить нечестным путём. Он сказал магу, что его сестра будет страдать до конца дней своих, если тот не подчинится и откажется следовать воле своего государя.

Рабыня скучающе смотрит на дно кубка, кажущееся то чёрным, то багряно-красным.

— Разве маг не мог защитить её волшебством и обмануть жадного правителя?

— Некоторые судьбы неизменны. Есть разные пути, но все они неизбежно ведут только к одному выходу. У мага тоже был один выход, и он согласился.

— Ради сестры? Какая скука, — рука женщины проходит через кольцо дыма, опоясывающее её серебристым браслетом. — Эта сказка могла быть интереснее, если бы он пытался спасти возлюбленную. Или, может, твой маг был развратником и любил поиграть с сестричкой?

Соломон хрипло смеётся, наощупь находя узкую ладонь рабыни.

— Ты слаще и желаннее любой сестрички.

Она веселится, игриво отталкивая его руку и присваивая трубку, вдыхая терпкий аромат незнакомых ей трав.

— И что же маг сделал?

— Он совершил много плохого и непростительного по приказу правителя. В один из дней государь вышел к своему народу и увидел в их глазах ненависть. Тогда он обвинил во всём мага, якобы околдовавшего его, чтобы заполучить человеческую душу и весь Юг. Созвал падишах армии Севера, Запада и Востока на помощь своим людям, чтобы одолели они сильнейшего чародея. Был маг и ловок, и быстр, но не смог избежать яркого всполоха, подобного солнцу или драконьему пламени, не убившего, но навеки ослепившего его. Не видя никого и ничего, он рассыпался сотней змей, бежал и был изгнан навеки, лелея надежду о мести всему роду правителя.

Рабыня наклоняется к нему, чтобы Соломон почувствовал горячее дыхание на своём лице.

— Не ты ли тот самый колдун, любовь моя?

— Я большой выдумщик.

— Обожаю больших.

Её губы страстно накрывают его рот. Поцелуй разжигает в блуднице новую страсть, бушующую как пожар на пшеничных полях с той лишь разницей, что она собиралась войти в него и сгореть. А затем всё происходит слишком неожиданно: язык колдуна, хозяйничавший в чужом рту, становится длинным и тонким как стебель тюльпана и таким же гибким. Рабыня распахивает глаза, испуганно забившись в его руках, оказавшихся на удивление сильными. Паника сжимает ей горло, когда она понимает, что не может пошевелиться, будто оказавшись внутри железной девы****. Слепое мутно-белое око буравит лицо женщины. Она хочет кричать, но забывает об этом, вновь услышав шипение и приглушённый треск гремучника. Змеиный язык стремительно обвивается вокруг её собственного, сжимая в тиски дёргающуюся мышцу и сдавливая, пока рот не наполняется солоноватой, словно морская вода, кровью. Соломон ухмыляется, продолжая целовать истошно мычащую блудницу. Её глаза закатываются от боли, стремясь вон из орбит, ногти тщетно силятся оцарапать твёрдую кожу, то тут, то там поблёскивающую гремящими чешуйками. Язык рвётся напополам, и его кончик исчезает в шипящей утробе чародея. Она, наконец, вырывается, захлёбываясь и пытаясь позвать на помощь. По губам колдуна блуждает полубезумная, кровавая улыбка. Рабыня отворачивается, только бы не видеть его лица и, поскальзываясь на влажных шелках, падает на запертую дверь, беспомощно стуча по ней кулаками.

— Я пошутил, — в голосе Соломона слышится тягучая ласка. — Вернись ко мне?

Женщина оборачивается и смотрит на его чистое лицо. Её пальцы сами лезут в рот, нащупывая невредимый язык.

— Видишь? — он протягивает руку ладонью вниз. — Видишь, что может случиться, если ты вдруг расскажешь кому-то о нашей маленькой сказке?

— Какой сказке? — рабыня трясётся от страха, с трудом удерживаясь на ногах.

Чародей удовлетворённо покачивает головой.

— А ты не глупая.

— Я никому не скажу! Обещаю! — она оседает на пол, кишащий змеями, подбираясь к его ногам по их блестящим телам. — Я обещаю, только не убивай меня!

Змеи исчезают также внезапно, как появились. Комната вновь становится такой же тёплой и благоухающей ароматами вина и благовоний. Глаза блудницы застилают слёзы, и сейчас она почти также слепа, как слеп Соломон. Он с нежностью гладит её по густым волосам, восхищаясь тем, какая она тёплая и мягкая, живая. Скоро всё закончится, и в его руках останется холодное, коченеющее тело.

Не самый искусный, но смертельный яд, заранее добавленный в вино завистливой женской рукой, течёт в ней с первого же глотка и постепенно отравляет тело, подбираясь к сердцу. Судьба всё решила за них с начала этой ночи.

— Соломон милос-с-серден, — колдун опускает её веки, смахнув влагу с густых ресниц, и переступает через тело рабыни, звеня браслетами в тишине погрузившегося во мрак греховного ложа в доме ночных удовольствий.

* * *

Он уже дважды потерял и след, и надежду найти их, но тут появляется она. Серая сова. Она кажется призраком среди тёмного заснеженного леса. Её крылья приглушённо хлопают, будто сухая ладонь бьёт в обтянутый кожей бубен, и Су Ён замирает, наблюдая за её медленным полётом. Сова опускается на снег и тоже смотрит на него, сверкая горящими глазами.

Переводя дыхание, мальчик останавливается, проверяя, туго ли привязан за спиной старый колчан с железными северными стрелами. Их перезвон напоминает ему о колокольчиках матери, висевших в их доме, пока ему не исполнилось шесть. Затем она ушла, с ней исчезли колокольчики и, как ему тогда казалось, счастливая отцовская улыбка. Су Ён чувствовал, что тот угрюмо молчит и хмурится не из-за красивой безделушки, но всё равно отчаянно хотел новую, которая не напомнит о женщине, бросившей мужа и ребёнка ради кого-то чужого.

«Предательница! Она предала нас!» — так сказал о ней Ким, стоя посреди комнаты, а отец подошёл и ударил его за эти слова, словно бы он ничего не понимал и был единственным виноватым. А потом он заплакал и больше никогда не пил.

Сова расправляет широкие крылья, заставляя подростка вздрогнуть, направив на неё тяжёлый арбалет. Тихо ругнувшись, Су Ён идёт птице навстречу, но та не спешит улетать, щёлкая клювом и отступая на когтистых лапах. Он идёт быстрее, и она подпрыгивает, поднимаясь в воздух. Улетела? Но нет. Серая сова снова опускается по другую сторону колючих еловых лап, увешанных сосульками. Мальчик оторопело моргает, пробираясь сквозь тесно сросшиеся ветви и останавливается, стараясь не издать больше ни звука.

В глубине чащи виднеется огонь. Вероятно, его разожгли северяне, остановившись, чтобы дать отдых лошадям, перегруженным оружием. Ким убеждается в своей правоте, когда видит дорожку, протоптанную копытами, и следы огромных сапог. Он должен как можно скорее забрать Ашину.

Забыв о птице, подросток осторожно двигается, пригибаясь к снегу и сливаясь с ним в своей белой шубе. По мере того, как костёр приближается, Су Ён слышит едва различимые голоса, звучащие как утробное мычание, перетекающее в обрывки фраз. Гуань дао покачивается на его плече, арбалет крепко зажат в руках, приготовленный, чтобы в любой момент выпустить стрелу. Он не разбирает слов, они кажутся ему далёкими и невнятными, точно написанными на скомканном листе бумаги. Старик предупреждал его, что солдаты не будут спать, и они не спали.

«Представь, что ты на охоте», — говорил Муджин. — «Иди бесшумно, стреляй не целясь, смотри только на зверя, но не в глаза, а между ними».

Мальчик ложится на землю и неспешно, прижимая гуань дао к груди, толкает себя по скользкому льду. Он подбирается достаточно близко, чтобы услышать треск чернеющих и исчезающих в пламени сучьев. Кустарники скрывают от него яркий костёр, но Ким не замечает рядом с ним ни северян, ни того, за кем шёл всю ночь. Его одолевает дурное предчувствие, но отступать поздно. Ветка ломается под локтем, и Су Ён торопливо прячет лицо в снег, задыхаясь от холода и испуга. Если его заметили, успеет ли он понять это или умрёт, не увидев ничего, кроме черноты, сгущавшейся перед плотно закрытыми глазами? Мальчик считает в уме долгие как полярная ночь секунды, доходит до десяти и медленно поднимает голову. Никого. Он ещё поживёт.

Его руки осторожно поднимают тело, ладони чувствуют колючий холод через плотные, промокшие насквозь, рукавицы. Ким снимает их, разминая пальцы. Арбалет не выстрелит, если они не согнутся, а он превратится из охотника в лёгкую добычу.

Хруст снега под тяжёлыми сапогами приближается так быстро и внезапно, что Су Ён с трудом перебарывает огромное желание упасть обратно в ледяную кашу, закопаться в неё, спрятаться. Любое неосторожное движение может выдать его и стать последним.

Затаившись, мальчик выжидает, буравя взглядом наконечник стрелы. Шаги стихают неподалёку от него, сменяясь шорохом одежды. Глаза подростка скользят по земле, выхватывая то широко расставленные ноги северянина, то сломанную ветку, похожую на голову цапли, то подтаявший лёд, по которому растекается моча, окрашивая девственно чистую белизну в грязный желтоватый цвет. Ким вскидывает подбородок и, вопреки предупреждениям старика, смотрит на солдата.

Мужчина застёгивает тугой пояс из кожи яка, медленно шагая к кустам, за которыми он только что видел движение белой звериной шкуры. Сребролис? Они не подходят так близко к огню и людям. Северянин ухмыляется собственной догадке. Ну и что, если они не привезут проклятого мальчишку? В их руках будет бежавший шаман Иси Гээджии. За одну его голову хан обещал щедрую награду, можно было только представить, какие почести ждут того, кто бросит к его ногам живого предателя племени.

Он рывком раздвигает кусты, ломая тоненькие ледяные иглы на хрупких ветвях. Лицо солдата удивлённо вытягивается при виде вооружённого восточего мальчишки.

— Ты не Вараза. Кто ты? — северянин хрипло смеётся, нащупывая длинный нож за поясом и бросая короткий взгляд через плечо. — Эй!

Он кидается на Су Ёна, занося лезвие над его лицом и выставляя перед собой ладонь.

"Эй" стало последним, что успел сказать солдат прежде, чем стрела, пробив его руку насквозь, воткнулась глубоко под левой бровью. Судорожно кромсая воздух ножом, он упал замертво, не издав больше ни звука.

С губ подростка слетают смешки, прерываемые приступом икоты. Арбалет выстрелил на удивление легко, Ким не успел заметить, когда именно отпустил крючок, а стрела пролетела через живую плоть, будто это мягкое масло. Ему и раньше приходилось видеть мертвецов, но те были другими и выглядели иначе, они всегда пугали Су Ёна. Теперь, стоя перед одним из них, он не мог понять, в чём же разница, но, бьющаяся в его виски частым пульсом, мысль опережает его. Он убил в первый раз.

Второй северянин появляется так неожиданно, что мальчик не успевает заметить, когда массивный топор взрывает снег под его ногами, грозя отрубить всё, что ниже щиколоток. Арбалет отлетает в сторону, скользя по толстому льду. Су Ён тянет руку, веря, что сможет дотянуться до оружия, но солдат отрезает ему путь, тяжело дыша и хрипя от возбуждения. Его лицо, до сих пор перекошенное от удивления при виде мёртвого соратника, даже не смотря на холод, покрывает яркий румянец, изо рта вырывается горячий пар.

— Не уйдёшь, ублюдок! — шипит северянин, придерживая шубу на голой груди.

Гуань дао дрожит в руках мальчика, сталкиваясь с тяжёлым лезвием, крушащим всё на своём пути. Его пальцы стираются в кровь, ноя от боли, и, уклоняясь от очередного удара, Су Ён понимает, что скоро не выдержит натиска. В неравном бою взрослого мужчины и подростка, до сих пор не знавшего ни одного противника, кроме отца, победа была предрешена заранее. Её хрупкие весы мерно покачивались, пока чаша мальчика поднималась всё выше, приближаясь к тому, чтобы перевернуться окончательно и обрушиться вниз под звон северного топора.

С неба слышится птичий крик, сова с пепельно-серым оперением проносится перед лицом северянина, впиваясь в него острыми когтями. Солдат гневно рычит, упуская восточего мальчишку из виду и ещё мгновение удерживаясь на ногах прежде, чем гуань дао пронзает его грудь. Кровь хлещет из приоткрытого в немом вопросе рта, губы мужчины ещё пытаются что-то прошептать, искажаясь в ухмылке, но вместо слов вырывается влажное клокотание. Мальчик тянет оружие на себя, выдёргивая из мягкой плоти и стараясь не смотреть, как тело северянина, точно убитый тюлень, ударяется об лёд.

— Спасибо, — Су Ён провожает взглядом птицу, исчезающую среди поседевших от инея деревьев.

Он выходит к костру, присматриваясь к тёплому пламени среди вечной зимы, и хмурится, будто бы пытаясь вспомнить о чём-то важном.

— Ашина, — тихо зовёт Ким, вздрагивая, услышав свой осипший от волнения голос. — Ашина!

Передвигая ватными ногами, мальчик идёт к постеленным на земле шкурам, узнавая в них шубу одного из северян. Он с трудом осознаёт, что сидящий на них, белый, обнажённый комок плоти — человек, поджавший колени к груди и покачивающийся, не издавая ни звука.

— Ашина?

Неуверенно улыбаясь, Су Ён подходит к нему, протягивая руки.

— Где твоя одежда?

Мальчик испуганно распахивает пустые синие глаза, глубже и темнее любого из океанов, и беспомощно отползает на снег, оставляя за собой пронзительно алый, рубиновый след.

— Ашина...

*Наша кровь не застынет!

**Верно

* * *Волчица

* * * *

Орудие смертной казни или пыток, представлявшее собой сделанный из железа шкаф в виде женщины.