Глава 13. Слабость и сила

Перед входом в кабак "Рыжий вепрь" действительно висел железный вепрь, порыжевший от ржавчины. Там подавали лучшую на всём Севере копчёную ветчину, а, ходившие вокруг заведения, слухи говорили исключительно о потаскухах на любой вкус. Девица с пышными грудями свешивалась из двустворчатого окна, показывая свои прелести всем желающим, а её партнёрша, совсем ещё дитя, белокурая, с прямыми жиденькими волосами, смеялась и играла с её разбухшими на морозе вишнёвыми сосками. Когда Раза проходил под окном, девочка стыдливо потупила глаза, а женщина улыбнулась и, помахав ему, задрала юбки. Присвистнув, северянин бросил им несколько медяков, и щёлка, заставившая его естество подняться, скрылась под ярким узором на платье из ячьей шерсти. Потом он не раз задавался вопросом, показала ли Мэгтэ свою "гавань" Муджину, когда тот входил в дверь кабака, а, если показала — понравилось ли увиденное охотнику или он видал ягодки посочнее. Так или иначе, полукровный брат почившего хана Элдэб-Очира сидел за столом один, если не считать серого волка, лежавшего под его ногами. Зверь был спокоен и не поднимал головы, пока Раза, подхватив рыжую синеглазую девицу, не сел рядом, опустив сапог там, где только что была огромная морда. Пепел — так звали волка — зарычал на его ногу, но, почуяв знакомый запах, смирился и откатился в сторону.

— Не надо! Я боюсь! — смеётся шлюха, обнимая северянина за плечи, укрытые жёстким чёрным мехом. — Он откусит мне ногу!

— Пока я с тобой, кусать тебя будет только мой рот, а его интересуют не твои ножки, милашка, а то, что между ними. Скажи ей, Муджин, что твоя зверюга не голодна.

— Этот покусает, если я попрошу, — отзывается охотник, не отрываясь от крепкого тёмного пива. — А моя зверюга начала скучать без женской ласки.

Раза низко хохочет и усаживает девушку на колено, бесцеремонно целуя аппетитные молочно-розовые груди, выпирающие из глубокого выреза.

— Как тебя зовут?

— Ёвлиин.

— Зима повсюду, даже в наших именах, — говорит воин. — Ёвлиин, ты развлечёшь сегодня меня и моего друга?

— Если нойоны не будут слишком грубы, — северянка кокетливо улыбается Муджину.

— Не волнуйся, куколка, — Раза опускает ладонь на липкий стол, громко стуча по нему, чтобы им принесли ещё пива. — Я очень ласковый, а вот он, — его палец указывает на охотника, — настоящий волк! ООООУУУУУУУ!

Пепел подвывает ему в ответ, и в зале воцаряется мёртвая тишина, только бородатый гигант Готмар не замечает, что происходит, продолжая иметь какую-то девицу в дальнем углу. На пике удовольствия он выкрикивает: "Вой, сучка, будешь вынашивать моих щенков!", — и "Рыжий вепрь" содрогается от хохота и криков, вновь наполняясь плеском пива, стуком кружек и громкой болтовнёй.

Кабак мог бы показаться самым безопасным местом в пригороде, если бы не стоял на перекрёстке дорог в Хойд и Монх-Оргил, два города-призрака, опустевшие после кровавой расправы прадеда нынешнего хана. Раза слышал об этом от своего деда. Старик рассказывал, что нойоны городов отказались отдавать хану своих девственных дочерей. Им вырвали глаза и языки, чтобы после смерти они никогда не нашли дорогу в мир духов, а всех жителей повесили за защиту господ и участие в заговоре против власти хана. Пользуясь страхом перед слухами об оживших мертвецах, там укрывались разбойничьи шайки, промышлявшие грабежом случайных путников. Самый подозрительный люд часто заходил в "Вепря" стряхнуть с себя снег и холод, набить желудок, потискать безотказную девицу и незаметно перепродать краденный товар.

Муджин снимает с плеча арбалет, с грохотом опуская его на стол.

— Раза, отошли эту бабу, — просит он так, чтобы их не услышали.

Ёвлиин хмурится. Недовольный этим, северянин прижимает её к себе, обхватывая широкой ручищей тоненькую фигурку.

— Запомни, милая, мне нравятся весёлые девочки. Улыбайся — и я никуда тебя не отошлю.

Она подчиняется, а Раза не в первый раз за свою жизнь удивляется тому, какими искренними могут казаться шлюхи, когда хотят заработать. Он с неохотой замечает, что северяне косо поглядывают на охотника, а кто-то держится за оружие, но не осмеливается подойти из-за Пепла, почуявшего опасность и беззвучно оскалившего зубы. Ухмыльнувшись одному из них, на взгляд Разы, самому наглому и бесстрашному, он залпом осушает принесённую кружку. Будто бы случайно из-под его рукава открывается ряд острых как бритва кинжалов и висящий на поясе топор с костяной рукояткой. Сразу несколько пар глаз перестают буравить их стол, а те, кто уже достал ножи, ощущают внезапную тягу почистить ногти.

— Вроде дома, но свои хотят прирезать чаще, чем враги. За них я кровь пускаю, а что получаю взамен?

— Меня, великий нойон?

Ёвлиин запускает пальчики в его косматую гриву. Деревянные бусины стучат, скользя по её рукам, умелым, соблазняющим. Охотник что-то говорит, но Раза не слышит ни единого слова, одурманенный запахом её волос и близостью женского тела. Будь он свиньёй как Готмар, — повалил бы девицу на стол и отделал перед Муджином, а после они отведали бы её вдвоём.

— Что ты сказал?

— Сказал, что мы уходим.

Арбалет чиркает по столу, сняв с дерева приличный слой грязи и почерневшего жира. Шаги охотника сопровождаются скрипом половиц, особенно громким в повисшей тишине. Пять, а то и десять северян провожают Муджина и его волка настороженными взглядами. Со второго этажа слышится короткий смешок, а сразу за ним — звук льющегося из крана пива. У дверей путь ему преграждает мужчина с белыми рубцами на месте обоих ушей и широким жабьим ртом с двумя серебряными кольцами в нижней губе. Издав удивлённый возглас, похожий на воронье карканье, северянин пинком распахивает дверь.

— Дорогу полукровному хану! — выкрикивает он, разражаясь клокочущим смехом.

Муджин проходит мимо, подгоняя во двор ощетинившегося Пепла. Если бы он оглянулся, то заметил бы, что никто более не оценил шутку "жабьего рта".

— Что значит "полукровный хан"? — видя, что Раза собирается оставить её, Ёвлиин садится на освободившееся место, допивая остатки пива со дна кружки.

— Тебе не за вопросы платят, милая. Сколько я тебе должен?

— Нисколько.

Воин широко ухмыляется.

— Нисколько?

Он сощуривает глаза и поднимается с узкой скамьи.

— Ты не был во мне, поэтому нисколько.

— Значит, в следующий раз буду.

Ёвлиин оказывается в руках северянина, и он пылко целует тонкие губы, ряд на удивление ровных и целых зубов, впустивших его язык. Мягкая ладошка ловко ныряет под одежду, приласкав там, где его штаны распирало от похоти. Нежные и тёплые, как летний дождь, пальцы неспешно проводят по жёстким волосам на его лобке, оставляя Разу ещё более возбуждённым и раздражённым.

Охотник встречает его, ровняя оперение на одной из своих стрел. Пепел ходит перед ним, высунув алый язык и беспокойно рыкая на пар, вырывающийся из его пасти и ноздрей. Почуяв северянина, он останавливается, дёрнув дымчато-серыми ушами. Волк был больше любой собаки на Севере, но мелковат в сравнении с Жаргахом, волком великого хана: когда он стоял, то доставал мордой почти до локтя Ер-Багды.

— Я убью тебя, — шипит Раза. — Мы бы растрясли эту девку, прояви ты к ней больший интерес!

— Она странно на тебя смотрела, — Муджин опускает стрелу в колчан, распахивая сумку на поясе, чтобы спрятать там нож.

— Точно сожрать вздумала, чёрт! Она меня захотела!

— Они все озлоблены после того, как их хан приказал предать огню новые Хойд и Монх-Оргил. И она тоже.

— Горели дома, а не города.

— Горели люди, отныне каждый боится, что станет следующим. Наша кровь не застынет.

— Не застынет, — мрачно поддакивает Раза. Огонь вновь полыхает перед его глазами, губящий и безжалостный, а Ер-Багда стоит рядом с ним и благодарит за то, что он выдал возможных дезертиров. — Ещё бы она застыла, когда по земле ходят такие красавицы.

— И она с тебя глаз не сводит.

Северянин оборачивается, оглядывая "Рыжего вепря". В окне, где Мэгтэ зазывала клиентов, обнажая грудь, теперь стояла улыбающаяся Ёвлиин. Её глаза, яркие как сапфиры, зовущие, ласковые, были прикованы к Разе.

Проклиная Муджина от имени всех известных ему богов, он замечает, как на неё смотрит мальчишка конюх, и гневно сплёвывает: у парня щёки не успели покрыться пушком, а он уже решил, что стал мужчиной.

— Эй ты! Приготовь наших лошадей, да поживее!

Мальчишка подскакивает, точно заяц, завидевший сребролиса, и, попятившись, скрывается в конюшне. Двор пустеет в мгновение ока. Когда северянин вновь ищет Ёвлиин, её уже нет в окне, оно остаётся неприветливо пустым и чёрным, сколько бы он ни всматривался в глухую темноту.

— Она всего лишь продажная баба, — угрюмо замечает охотник. — Шлюха.

— А для меня — добыча после одной луны в седле.

Из груди Муджина вырывается сухой смех.

— Не помню, чтобы хоть раз заплатил медведю перед тем, как засадить стрелу ему в глаз.

Они понимающе переглядываются, и Раза быстро прощает охотнику испорченное удовольствие. В детстве они часто ссорились и дрались, пока кто-то из них не падал в снег, баюкая в нём разбитое лицо, но с годами обиды исчерпали себя, превратив злейших соперников в братьев.

— Помнишь, в начале зимы я приехал с двумя воинами, и мы нашли мальчишку в твоём доме? — вдруг спрашивает северянин.

Муджин отвечает кивком.

— А где ты подобрал его помнишь?

— Нигде. Он сам пришёл ко мне. Должно быть, сбежал и заблудился.

— Этот щенок исчез, мы так и не нашли его. Ни его, ни семью, у которой исчез ребёнок.

— Ты что же, до сих пор его ищешь? — охотник почёсывает Пепла за ухом.

— Плевать я хотел на мальчишку, будь он неладен. Я одного не понимаю: кто или что убило моих людей той ночью. Это же не твоих рук дело, Муджин?

— Зачем мне убивать твоих солдат?

Раза задумчиво усмехается.

— У одного из трупов дыра была прямо вот здесь, — он тычет пальцем в косматую бровь, стряхнув с неё иней. — Чуток бы пониже — и в глаз, как твоему медведю. Но стрелы не было, а следы замело снегом.

— Каждую ночь я ждал, что в дом ворвутся воины и зарежут меня вместе с женой, потому что мой брат мёртв, а его сын убил обоих своих братьев, чтобы стать полноправным ханом Севера. Стал бы я искушать судьбу ещё раз, после того, как великий Ер-Багда подарил мне право жить?

— Я бы не дал тебя убить, перестреляй ты хоть сотню моих воинов.

— Не глупи, ты же дарга, так оставайся даргой до самого конца.

— Само собой. Надвигается война, время взять командование в свои руки, — отвечает Раза, многозначительно ухмыляясь в сторону леса.

— Твои люди больше боятся тебя, чем войны, но ты и сам об этом знаешь.

— Я переживу любую войну, а, когда вернусь, заберу всех женщин и выпью всё пиво.

Ухмылка северянина становится шире, заставляя Муджина улыбнуться.

— Поделись со мной.

— Ты же помнишь, что мы делимся всем, чем можно, и тем, чем нельзя. Выпил бы за это, но всё осталось там, где ты струсил остаться.

— Я не струсил.

— Тогда что?

— Никогда не любил «Рыжего вепря». Здесь даже у поила подозрительный привкус, а шлюхи дерут деньги лучше, чем ты их, как ни старайся.

Раза озадаченно покачивает головой, ему то всегда казалось, что огромные груди Мэгтэ заслуживали таких денег. Он был с ней дважды, потом захотел другую. Однажды ему повезло провести ночь с южной рабыней, но та не оправдала его ожиданий. Южанка отдавалась ему по своей воле, но то ли была слишком неопытна, то ли просто не хотела стараться для чужака.

— Ты брюзжишь совсем как мой старик.

— Я должен быть стариком, так безопаснее, — Муджин дотрагивается до своего лица. — Если сбрею бороду и перестану брюзжать, стану как ты, а такие как ты опасны и непредсказуемы. Моя жена, и та верит, что я старик.

— Давно ты её брал? Или с тех пор, как мы вместе её взяли? — северянин проводит языком по верхней губе, наслаждаясь смесью отвращения и гнева на лице друга. — Больше ей не было так хорошо.

— Замолчи и посмотри-ка, кто идёт.

Неохотно, но Разе приходится обернуться. Молодой конюх, долговязый и тощий, идёт к ним, изредка поднимая глаза, чтобы вновь упереть их в землю. С каждым его шагом северянину кажется, что парень передвигает ноги всё медленнее и медленнее, и, когда тот оказывается на расстоянии вытянутой руки, Раза хватает его за линялый воротник, нависая над трясущимся от страха мальчишкой.

— Говори, готовы ли лошади? А то мы заждались.

— Д-да, — тихо отвечает конюх.

— Что? Ты пищишь как мышь! Думаешь, я тебя понял?

— Н-нет, — парень трясёт головой. — Да.

— Даю тебе последний шанс, мышонок. Ты подготовил наших лошадей?

— Да!

Охотник сжимает локоть Разы, но северянин нарочно не замечает его предостережений, без труда отрывая мальчишку от земли. Его ноги дёргаются в воздухе, пытаясь найти несуществующую опору, но вместо этого пару раз задевают сапоги воина. К чести конюха, он ни разу не вскрикнул и не стал звать на помощь.

— Посмотришь на эту женщину ещё раз — и твои яйца будут поджариваться на огне, пока не почернеют, потому что потом я отрежу их и отдам собакам.

— Я не буду смотреть, — торопливо соглашается парень.

Удовлетворившись произведённым эффектом, Раза отбрасывает его в снег, не заботясь о том, устоит мальчик на ногах или нет.

Муджин не отстаёт от него ни на шаг, и северянин чувствует на себе его насмешливый взгляд. Он и сам не прочь над собой посмеяться: повёл себя так, будто приревновал женщину, отдающуюся за деньги. Но Разу лишили удовольствия, и он с радостью испортил его первому встреченному им человеку. Зато хорошее настроение, наконец, вернулось к нему и вернуло улыбку на его лицо. Даже мысль о том, что любой другой клиент, заплативший Ёвлиин, получит её раньше, чем он, не омрачает его радости.

Рука Разы, почёсывающая жёсткую щетину, опускается и ложится на голову Пепла, пытавшегося укусить всех и каждого, кто осмеливался к нему притронуться, но не его, не в этот раз.

* * *

Издалека военный корпус казался белым, как и весь Беяз-Кан, но, вблизи он был серым как пыль, с массивными красными воротами, обитыми железом. Ворота напомнили Мурату рот, гигантский, словно драконий, в них могли беспрепятственно войти сразу пять лошадей или две большие повозки. Сначала, когда опустился тяжёлый засов, раздался громкий лязг, затем «рот» открылся со скрипом, от которого по коже побежали мурашки, и Шехзаде въехал в центральный двор на хромоногом Корвусе, которого предпочёл любой другой лошади. Его сопровождали Назар — по правую руку и бей, чьего имени он не знал — по левую, тыл прикрывали вооружённые солдаты.

Как ни боялся Мурат того, что эти люди, подчиняющиеся его отцу, встретят его холодно и отчуждённо, страхи мальчика не оправдались. Молодые юноши — многие из них его возраста — в красных кафтанах и более зрелые — в чёрных — выстроились без приказа старших по званию и выказали ему своё уважение, склонив головы.

— Сын султана Адем-хана Шехзаде Мурат! — объявил низкий хриплый голос, когда он слез с коня и сделал несколько шагов навстречу семи стройным колоннам.

Назар, взявшийся сопроводить его, пояснил, что солдаты благодарны Шехзаде за подаренные корпусу деньги, на которые было восстановлено полуразрушенное после пожара правое крыло, и считают своим долгом защищать и поддерживать его, а, если Шехзаде пожелает, — умереть за него без колебаний. Мурат молча выслушал его, оглядев строй и приказав отвести лошадей в конюшню.

Проходя мимо, как ему казалось, целой армии, могучей и непобедимой, он чувствовал их мощь и поддержку. Отец убеждал его, что война — не его конёк, что воинам нужен твёрдый и решительный командир, вожак, знающий своё дело и способный повести их за собой в самое пекло. С пелёнок, когда он был слабым и больным, ему внушали, что он станет жалким посмешищем во главе сильных людей, и, что когда-нибудь они восстанут против него, положив конец их династии. Однако, видя их опущенные лица и слыша их дыхание, Мурат понимал, что ему не нужны ни сильные руки, ни быстрые ноги. Он думал, что армия станет его телом, а он — головой.

— Вы сказали, что представите мне Илхами-бея, — подросток бросает взгляд на командиров в чёрных кафтанах. — Это один из них?

— Нет, — говорит Назар. — Нет, Шехзаде, он наставляет солдат перед возможной битвой у Маль-Илу. Боевой дух часто определяет половину успеха, и никто не умеет поднять его лучше, чем Илхами-бей.

— Хочу посмотреть и убедиться.

Они входят в открытый коридор, окаймляющий пустой двор. К своему удивлению, Мурат замечает несколько котлов, выставленных у двух стен параллельно друг другу.

— Что это?

— Здесь солдаты, дежурящие на кухне, кормят всех, кто живёт в этом крыле. Котлы нужны для того, чтобы еда не остыла, — генерал указывает на круглые арки между колоннами, ведущие в неглубокую нишу. Двери были открыты и позволяли разглядеть длинные столы и кухонную утварь. — Кухня занимает первый этаж, на втором этаже — спальные места. Не желаете подняться и взглянуть?

— Не стоит, — спокойно отвечает Шехзаде, пытаясь скрыть внутренний трепет и не поддаться ему. — Где живут эмиры и генералы как вы? Далеко отсюда?

— Здесь, вместе с остальными солдатами. Мы едим за одним столом как братья и не требуем больше удобств, чем уже имеем благодаря вам и нашему повелителю. Все мы, ваши воины, равны перед Аллахом.

— И, если савашчи (воин) в красном кафтане станет есть с вами из одной тарелки, вы не накажете его?

Назар улыбается, эта улыбка на суровом, лишённом мягкости, лице придаёт Мурату решимости, согревает его ледяные от волнения руки.

— Никто не накажет его, Шехзаде. Если солдату не достанется тарелки, я сам поделюсь с ним обедом.

— Я тоже равен вам, когда я здесь, Назар-бей?

Мальчик знал, что вопрос поставит южанина в неловкое положение, но всё равно задал его, чтобы посмотреть, из чего сделан этот твёрдый как сталь человек. К его радости, генерал был из плоти и крови.

— Вы всегда и везде остаётесь нашим Шехзаде, — генерал сгибается в едва заметном поклоне.

— Но, если я предложу вам свою тарелку, станете ли вы из неё есть?

— Почту за великую честь.

— А я с радостью поем из вашей, — обрывает Мурат, давая понять, что тема закрыта.

Коридор поворачивает вправо, из окошек-бойниц доносятся звуки, отражаясь от стен гулким эхом. Снаружи двор заполняла сотня, а то и больше, солдат в красных кафтанах, точно сотня алых тюльпанов, проросших сквозь мёртвую землю. Их бескровные лица были одинаково серьёзны, глаза были полны страха и обожания к кому-то стоящему перед ними.

— Это Илхами-бей, — отвечает Назар на немой вопрос сына падишаха.

— Он всегда так кричит на них? — Мурат откашливается, понимая, что неосознанно понизил голос до шёпота.

— Спросите у него, Шехзаде, ему понравится, что вы интересуетесь дисциплиной внутри войска.

Колени мальчика начинают дрожать, однако не подводят его, когда он, словно во сне, добирается до окна. Хрипловатый, но острый как сияхская сталь, голос сразу становится громче, звеня в его ушах и прогоняя из головы все мысли. Мужчина в чёрном кафтане и тюрбане кажется ему высоким как горы за Великой пустыней. На его поясе висит сабля шире и длиннее, чем те, что были у обычных солдат, но её ножны стёрты и изношены, а рукоять покрыта светлыми и тёмными пятнами. В сравнении с оружием других эмиров, украшенным камнями и золотом, это был меч воина, не раз побывавший в битве.

— Вы решили, что если стоите здесь, то готовы проливать кровь? Убивать? Или, может, защищать свой дом? Землю? Товарища? Вы не готовы! Ваша сталь не закалится, не попробовав вражеского клинка! Ваши жизни не будут ничего стоить, пока вы сами не определите их ценность! Никто из вас не будет готов, пока не окажется перед врагом и не посмотрит ему в глаза, как сейчас вы смотрите на меня. Вероятнее всего, сейчас вы думаете, что я стою здесь и перегибаю палку, ведь стена неприступна, а отодвинуть от неё небольшой отряд — раз плюнуть. Но будет ли вам море по колено, когда вы увидите, что горстка этих людей дерётся как звери, как будто их не десятки, а тысячи? И, если вдруг вам станет страшно умирать, не бегите. Любого, повернувшегося спиной к врагу, я казню своей рукой быстрее, чем западник подумает поднять на вас свой меч. Поэтому единственный мой приказ: не умирать.

Мурат разжимает пальцы, вцепившиеся в камень, и делает шаг от окна. Чёрная фигура эмира исчезает из виду, голос становится тише, и до мальчика долетают только обрывки отдельных фраз.

— Это должно поднять их боевой дух?

Он подходит к генералу, украдкой вытирая о кафтан потные ладони.

— Как вы думаете, Шехзаде?

— Илхами-бей скорее напугал их ещё больше, разве нет?

На губах Назара появляется сдержанная улыбка, он приглашает юного принца к окну, обводя ладонью двор.

— Посмотрите на их лица. Они всё ещё кажутся вам напуганными?

Мальчик недоверчиво сощуривает глаза, вглядываясь в строй.

— Они хотят этой войны?

— Не войны, но воевать хотят, — смеётся южанин. — Вы случайно не передумали говорить с Илхами, Шехзаде? Я не вправе вам советовать, но...

— Не передумал!

Тяжело выдохнув, Мурат решительно идёт к дверям, но останавливается у самого порога, перед чертой, где на серые кирпичные плиты, проведя границу с тенью, падал свет. Он протягивает руку к лучу, согревая пальцы теплом утреннего солнца и следя за крохотными пылинками, хаотично кружащими перед его лицом.

— Я хотел передумать, — говорит он, не оборачиваясь, но зная, что Назар его слушает. — Но после того, как вы высказали мне мои мысли, я перестал бояться. И понял, что чувствует каждый из этих солдат.

Шехзаде ступает прямо в тепло, выходя в просторный двор, показавшийся ему целым полем. Каменная крошка тихо хрустит под сапогами, однако в повисшей тишине Мурат слышит свои шаги громче, чем звон наковальни. Нагретый воздух жжёт лицо, по шее за воротник стекает капля пота, и он замечает, что рубаха под его кафтаном давно прилипла к спине. Ветер свистит в щелях каменной кладки, дверях и окнах, и его порыв откидывает волосы Шехзаде на плечи и за спину. Чёрный кафтан неотвратимо приближается к нему, и откуда-то издалека Назар выкрикивает приказ, заглушённый рёвом сотни человек, склонивших свои головы.

Мурат сглатывает напряжение, застрявшее в горле, заметив, как дрогнули широкие плечи эмира, когда тот потянулся руками к своему тюрбану и снял его. Сквозь солнце блеснул кроваво-красный и погас, оставив перед глазами сына Адема розоватый ореол. Сердце Мурата стремительно падает вниз, и к нему поворачивается "король ифритов".

— Шехзаде, — южанин низко кланяется, ничто в его лице не выдаёт ни единой эмоции. Если он и помнил о их встрече в лесу, то каждый его мускул тщательно скрывал эту тайну.

Мурат награждает эмира вежливой улыбкой в то время, как его лицо пылает от стыда и гнева. "Король ифритов", которого он не думал когда-либо увидеть снова и, о котором мечтал каждую ночь, теперь стоит перед ним и ждёт ответа, а все слова, предназначавшиеся Илхами-бею одновременно вылетают из головы. Сильнее, чем сейчас, сыну Адема ещё не приходилось желать провалиться сквозь землю.

— Илхами-бей, — его кадык напряжённо подскакивает.

Эмир опускается перед ним на колено, напугав Мурата больше, чем, если бы он вдруг проснулся в своей постели, и все эти люди исчезли вместе с корпусом, небом и солнцем.

— Молю вас о прощении, Шехзаде, за то, что неподобающе разговаривал с вами.

Назар стоит слишком далеко, чтобы их услышать, но солдаты начинают украдкой поднимать лица. Мальчик с трудом подавляет удивлённый вздох, когда понимает, что на них нет и намёка на непонимание происходящего. Они смотрят на своего командира, нисколько не сомневаясь в том, что он делает то, что должен делать.

— Прощаю, — скомкано говорит Мурат, лишь бы эмир поднялся, до того, как остальные последуют его примеру. — Назар-бей!

Генерал бесшумно как тень приближается к ним, обмениваясь с Илхами только им одним понятными взглядами.

— Да, Шехзаде?

— Я хотел бы поговорить с Илхами-беем.

Руки мальчика вновь холодеют, а "король ифритов" так спокоен, что ему хочется кричать и топать ногами, точно ребёнок. Назар и тот выглядит более взволнованным, крепко сжимая плечо эмира.

— Я позабочусь о твоих людях, Илхами-бей. Делай как велит тебе Шехзаде.

Мурат успевает разглядеть холодную покорность на лице южанина и спешно отворачивается, чтобы сохранить спокойствие на своём. За его спиной разносится рокот первых слов генерала, прозвучавших как гром среди ясного неба, но они не заглушают шум в его голове. Точно такой же шум он не раз слышал, задерживая дыхание и опускаясь под воду, только теперь вынырнуть было неоткуда.

— Отведи меня туда, где нас не услышат, — приказывает Мурат.

Его пальцы сжимаются в бессильной ярости. Он безропотно следует за "королём ифритов", пропускающим его вперёд у каждых дверей, поднимается по лестнице, моля Аллаха, чтобы у него хватило сил на ещё один шаг. Очередной порог — и он с облегчением входит в полукруглый зал с единственным столом и деревянными креслами для десяти человек. Из четырёх окон льётся мягкий свет, голос Назара слышится издалека, будто бы они прошли в другой конец корпуса.

— Здесь проходят советы и голосования, когда нужно решить вопросы, поставленные перед нами повелителем. Или предстоящей войной, — эмир всё ещё держит тюрбан в руках. Мурат смотрит на его пальцы без единого кольца и широкие ладони — такие легко было представить держащими оружие или ломающими врагам шеи. Но он-то мечтал об этих руках, обнимающих его и ласкающих, не зная отдыха.

— Зачем ты извинился передо мной в присутствии своих солдат?

— Мне показалось, Шехзаде зол на меня. Я вёл себя неправильно и недопустимо по отношению к члену династии и заслуживаю наказания за свой дерзкий язык.

К лицу подростка вновь приливает кровь, со злости он ударяет кулаком по столу.

— Ты солгал мне, что тебя зовут Вэй!

В глазах эмира появляется растерянность, но ненадолго.

— Ни в коем случае, Шехзаде. Это имя, данное мне при рождении.

— Ты не южанин? — мальчик недоверчиво хмурится.

— Это южное имя.

— Вовсе нет! — упрямо фыркнув, Мурат встаёт перед одним из кресел, касаясь его спинки. — Вэй напоминает мне ветер, раздувающий паруса, это грубое имя. Мне больше нравится Илхами.

"Король ифритов" молчит, и сын Адема с удовлетворением понимает, что тот шокирован его замечанием. Брови эмира медленно ползут вверх к волосам, выдававшим его родство с эрхейским племенем, а губы неожиданно приоткрываются в широкой улыбке и, словно это было совершенно нормально, искренне смеются.

— Простите, если моё имя огорчает вас, Шехзаде.

Щёки подростка горят от стыда. Мурата раздражает этот человек, совершенно не похожий на повелителя джиннов из сказки, отныне он не допустит и мысли из тех, что много раз посещали его в часы одиночества.

— Ты всегда жил в этом корпусе? — подавив неприязнь, спрашивает мальчик.

— Нет, Шехзаде, несколько лет я провёл в корпусе Калкан-Сияха.

— Какой он?

— Меньше, а за его стенами бескрайняя степь.

— Мой отец очень доволен твоей службой, поэтому теперь ты здесь.

Илхами вновь встречает его слова улыбкой, которая так не нравится юному принцу.

— Подойди, — повинуясь манящей руке, эмир шагает к нему, пока пальцы Шехзаде не обхватывают рукоять его сабли. — Я хочу посмотреть.

— Тогда держите крепче.

Мальчик кивает, завороженно следя, как отдаляется южанин, и сабля плавно выскальзывает из ножен, оставаясь в его ладони. Когда закруглённый, будто серп, конец оказывается снаружи, Мурат громко охает, едва не выронив оружие. Ему приходится обхватить рукоять обеими руками, чтобы ровнее держать клинок, но и тогда он слегка дрожит и норовит поднырнуть вниз.

— Она такая тяжёлая, — поражённо выдыхает Шехзаде. — А острая?

— Хотите испробовать?

— Нет.

Стыд и смущение возвращаются к Мурату, словно и не покидали его. "Король ифритов" или Илхами-бей заставлял его чувствовать себя неловким и беспомощным одним своим присутствием, при нём было страшно ошибиться и сказать лишнего, но именно это подталкивает сына Адема совершать ошибку за ошибкой.

— Мне нравится оружие, — подросток опускает саблю на стол. — Но с ним я ещё слабее, чем без него.

Он садится в одно из кресел, зная, что Илхами промолчит и будет молчать, как того требовали приличия, пока Шехзаде сам его не спросит. Но спрашивать было страшно.

— Садись.

— Мне запрещено сидеть в вашем присутствии.

Мурат рассерженно кривит рот.

— Садись, я не хочу смотреть на тебя снизу вверх.

Кресло напротив поскрипывает под тяжестью эмира.

— Это слишком большая честь для меня, Шехзаде.

— Я великий воин? Или мудрец, написавший сотни книг? — хмурится мальчик. — Какая честь может быть в том, чтобы сесть рядом с ребёнком?

— Я не вижу здесь ни одного ребёнка.

Подбородок Мурата взлетает вверх, он пытается рассмотреть малейший признак лести на лице южанина, но его выражение остаётся настолько серьёзным, что ему становится смешно и легко впервые за долгое время. Он улыбается, робея от собственной храбрости и зная, что за это будет злиться на "короля ифритов" ещё сильнее.