Глава 4. Железные горы

Рияз и Икрам были достойными солдатами и, как их отцы, блестящими мечниками. Их будущее было предопределено при рождении в семьях, всю свою жизнь посвятивших войне. Они попали в отряд Челик-бея за три года до того, как эмир увёз нового ученика из забытого всеми, кроме султана Адема, селения и дал ему новое имя, Илхами. Так встретились потомки Яхзы и Атмаджи, не подозревая о своём родстве с героями старой легенды о священном змее из далёкой пустыни.

Над военным корпусом ярко светит луна, но не ярче дневного солнца, чтобы осветить все углы тёмных комнат, укрывающие от посторонних глаз. Бархатистая ночь обволакивает уставших солдат, усыпляя своей беспощадной магией, лишь часовые стоят снаружи, бдительно охраняя их и свой покой. В пустынных коридорах витает запах холода и сырости после недавних гроз, никто и не подумает ходить здесь так поздно, рискуя простудиться или встретиться лицом к лицу со своими страхами. Сейчас крепость больше напоминает тюрьму со множеством темниц и, не нашедшими свой покой, призраками прошлого, но двое солдат выбирают именно это время, чтобы тайно встречаться и не быть увиденными кем-то из эмиров.

Более рослый, с курчавыми русыми волосами, Икрам стоит, уверенно прислонившись к стене и сцепив на груди мускулистые руки под закатанными по локоть рукавами. Рияз, худощавый, но беспощадный и необыкновенно быстрый в бою, красноречиво улыбается своим, перекошенным из-за глубоко шрама в уголке тонких губ, ртом. Его любовник без ума от этого рта, похотливо ласкающего каждый обнажённый участок его большого тела в такие ночи, как эта.

Не произнося ни слова, они сталкиваются в страстном, затяжном поцелуе, кусая и поглаживая друг друга. Занимаясь чужим языком, заполняющим его горячий рот, Рияз не успевает понять, когда шероховатые от оружия, но всё равно ласковые, руки забираются под его одежду. Умелые пальцы ласкают твёрдые, как жёлудь, соски, сдёргивая ненужную рубаху и бросая её на каменный пол. Икрам жадно ловит соблазнительные, развязные взгляды и частое дыхание, срывающееся из полуоткрытых губ. Теряя последние капли терпения, он смотрит в приоткрытые, тёмно-сизые, как голубиное крыло, глаза и прижимает юношу к стене. Мечник наблюдает за тем, как длинные ноги сжимают его бедро, и солдат с вожделением трётся восставшей плотью, требуя продолжить — куда уж тут остаться спокойным и безучастным.

— Ты хочешь просто смотреть?

Тело Рияза нагло выгибается, ладонь скользит по его собственному животу вниз, снимая шаровары, в какой-то момент ставшие необыкновенно тесными и неудобными для чувствительной кожи. Его любовнику открывается возбуждённый член и расставленные стройные ноги, которые хочется раздвинуть ещё сильнее.

— Нет, я хочу тебя, — Икрам ласкает упругие ягодицы, зная, как может быть горячо и туго между ними, и сразу поправляется: — Хотел весь день. И каждый предыдущий тоже.

Он смачивает пальцы слюной, проводя вдоль им же растянутого отверстия и неторопливо вводя оба по очереди, заставляя юношу дрожать от желания и приподниматься на цыпочки, плавно садясь на подставленную ладонь.

— Этого мало, — руки Рияза умело раздевают его, обхватывая сочащийся смазкой член и прижимая к своему, совершая неловкие, но приносящие удовлетворение, движения. — Позволь мне сесть на него, Икрам?

Солдат низко рычит, хрипя от наслаждения. Его возлюбленный смазанными прикосновениями дразнит влажную головку, плавно спускаясь к основанию и упругим яичкам, которые только вчера обхватывал ртом, слушая громкие, беспомощные стоны одного из самых сильных людей в отряде. Икрам отчаянно мотает головой, подхватывая обольстителя на руки и затыкая нахальные смешки своими губами. Рияз вздрагивает, сдавленно вскрикивая, когда чужой член оказывается внутри, но не может сопротивляться. Любовник крепко держит его под коленями, терпеливо входя всё глубже и медленно двигаясь, усиливая тянущее напряжение в паху долгими, ритмичными толчками. Колечко мышц сжимается вокруг его плоти, пытаясь удержать и растянуть удовольствие, а сам солдат ненасытно стонет в его объятиях, поглаживая широкую спину и ощущая, как под пальцами напрягаются мускулы. Минуты предвкушения закончились, и теперь опасная игра перерастает в нечто животное и более рискованное. Маняще влажное отверстие полностью принимает в себя Икрама, вынуждая его прятать яшмово-карие глаза под опущенными веками. Их общий порок и то, как они втайне от всех занимаются любовью, возбуждает обоих, поднимая на вершину запретного экстаза.

— Ещё! Сильнее! — упрашивает Рияз, забываясь в своём стремлении насадиться как можно сильнее на пульсирующий орган, готовый в любой момент выстрелить в него обжигающим семенем.

Он всегда нетерпелив и позволяет делать с собой всё, что угодно, лишь бы быть с Икрамом хоть каждую ночь. И пусть их заметят — сейчас они всё равно продолжат предаваться утехам, утопая в обоюдном желании быть одним целым.

Из темноты ночи за ними действительно наблюдают, но солдаты, ослеплённые яркими вспышками ощущений, не замечают Илхами, вышедшего из-за угла и застывшего с приоткрытым в немом удивлении ртом. Этой ночью ему не спалось из-за сильных болей в плече, вывихнутом на сегодняшней тренировке, когда он не слишком удачно уравновесил новую секиру. Баланс был более, чем необходим при таком тяжёлом оружии, и мальчик сразу понял, что, даже с его подготовкой, удержать его станет непреодолимым испытанием, если руки не смогут двигаться постоянно, а лезвие — опускаться и подниматься на манер весов. Для этого не были нужны ни возраст, ни мускулы, и на арене такая тактика имела решающее значение, ведь у мальчика не было врождённого таланта, только сила и упорство в долгих, изнуряющих тренировках. До сих пор чаша весов Вэя всегда перевешивала.

Позабыв о своём плече, он большими глазами смотрит на двух солдат. Обнажённых мужчин он видел и раньше, это не удивляло и не пугало его. Странным было другое. Оба тела переплетались, словно Уроборос, глотающий свой собственный хвост. Они двигались и тёрлись друг о друга, хватались руками, бились о каменную стену, обливаясь потом — так могла выглядеть только драка, — но страстный шёпот и выражения их лиц подпалили скулы Илхами огненным румянцем.

Он делает шаг назад, не зная, куда деться от стыда и внезапного жара, разливающегося от живота к паху. Что делать, если его увидят сейчас? Вэй пытается вспомнить, куда и зачем он шёл, но все мысли из его головы выбивают быстрые толчки Икрама, двигающегося в податливое тело. Мальчик и не думает сопротивляться, когда чья-то ладонь закрывает ему рот (хотя сейчас ему не хватило бы воздуха, чтобы закричать), и его оттаскивают за угол, по коридору, в одну из комнат. Ноги идут сами, он их почти не чувствует. Его наконец отпускают, и Илхами безразлично оглядывает помещение: одна кровать, скромный, неширокий ковёр с геометрическим рисунком, окно, в прорезь которого помещается круглый диск серебристой луны. Вэй догадывается, что комната принадлежит одному из эмиров.

— Старик? — бесцветно спрашивает он, не оглядываясь.

— Да, львёнок, — хриплые смешки с запахом ракы* доносятся прямо над его ухом.

— Что это только что было?

— Любовь может принимать самые разные формы, и это одна из них.

— Они занимались любовью?

Мальчик оборачивается, боясь, что увидит в Челике своего отца, когда он ходил по дому и пил из своей бутылки, но эмир необыкновенно серьёзен и устойчив для того, кто пол ночи заливал свою горечь и тревоги. Утром он проснётся, будет, как и всегда, бодр, и никто не заметит, что он сделал хотя бы глоток.

— Ты ещё маленький, чтобы так много знать, разве нет? — бей одаривает его строгим взглядом. — Так, почему же ты сам не догадался?

— Я слышал, но ни разу не видел, — Вэй трёт онемевшее плечо, боль потихоньку начинает возвращаться к нему, тревожа спящее сознание.

— Искренне. Раз ты смотрел, тебе это нравилось?

— Я не мог пошевелиться. Что теперь будет с ними?

— С кем?

— С Риязом и Икрамом.

— Ничего, — Челик улыбается, слишком весело и расплывчато для трезвого себя. — Никто об этом не узнает. И ты об этом никому не расскажешь, да?

— Зачем мне это?

Эмир разгневанно хмурится, бросаясь на него с поднятой рукой, но вместо того, чтобы ударить, опрокидывает Илхами на ковёр, точно в центр узора, и впивается в плотно сжатые губы дурманящим, пахнущим виноградом и инжиром, поцелуем. Уверенный в том, что сейчас получит мощный, как рывок морской волны сквозь скалы, удар, бей раздосадовано выдыхает, так ничего и не дождавшись. Он погружает пальцы в волосы мальчика, грубо сжимая и дёргая, заставляя его запрокинуть голову. Вэй тихо хрипит, приоткрывая рот и отвечая на внезапную ласку с обжигающим, кисловатым вкусом алкоголя. Усы, которые Челик недавно сбривал и теперь вновь колющиеся короткой щетиной, царапают его верхнюю губу, и он не выдерживает, сбрасывая с себя эмира и нависая над ним, целуя так, как ему удобно.

— Илхами, — ладони бея шарят под рубахой, спускаясь ниже и чувствуя твёрдую плоть, мгновенно отрезвляющую его. — Илхами, что ты делаешь?

Он вскакивает, отталкивая от себя озадаченного мальчика и чувствуя, как неприятно пусто стало во всём теле, как будто пустота всё это время жаждала удобного момента, чтобы поселиться в нём.

— Почему ты не защищался? — эмир хватает его за ворот, хорошенько встряхивая. — Я учил тебя этому! Только этому!

— Ты пьян. Я хорошо тебя знаю. Ты никогда бы не сделал этого, если бы не был пьян. И поэтому напился, — Вэй улыбается сквозь острую боль и снова тянется к тёплым губам. — Давай ещё, Челик.

— Не называй меня так.

— Как же мне ещё тебя называть?

Бей молчит, и мальчик одной рукой пытается снять с него одежду, проворно забираясь под тяжёлую ткань. Пальцы робко проходятся по обнажённой коже, и Челик почти поддаётся соблазну, но в последний момент хватает его за повреждённую руку и безжалостно скручивает за спиной. Илхами не издаёт ни звука, но белые и красные пятна перед его глазами вынуждают мальчика забыть о своём возбуждении.

— Иди в свою комнату, — холодно отрезает эмир.

— Нет.

— ЖИВО!

Он бросает его на дверь, и Вэй, одаривая его таким взглядом, что мужчина предпочёл бы умереть на месте, лишь бы его избежать, исчезает в темноте коридора.

«Глупый мальчишка», — думает бей.

— Глупый старик, — шепчет Илхами в чёрное, как агат, небо.

* * *

Два года спустя.

…Ни птиц, ни животных. Как будто всё здесь обречено на смерть…

…Слишком тихо. От этого всем не по себе…

…Зато услышим, если северяне подойдут близко. А больше вам ничего слышать и не надо…

Эмир усмехается, проходя мимо солдат. Его кольчуга тихо позвякивает с каждым шагом, шлем приятно холодит голову. Давно его не трясло от ожидания предстоящей битвы. Кровь, словно взбунтовалась, и гудела в висках Челика с оглушительным рёвом.

— Они не подойдут. Вам нужно забыть свой страх. Только так можно победить врага и не быть разбитым, помните об этом.

— Слушаемся, командир! — откликаются юноши, заставляя эмира задуматься, как же они молоды для этой войны.

— Челик-бей!

Он оглядывается, дожидаясь брата, широкими шагами направляющегося к нему. Его сапоги быстро сминают траву, тускло-зелёную, как будто выцветшую и отдавшую все свои соки земле.

Ветер проносится по полю, шелестя в шатрах и в одежде, в конских сёдлах и грубой броне. Солдаты готовятся к битве, натирая до блеска своё оружие. Они не знают, когда на них нападут, но фанатично ждут одного единственного приказа, чтобы устремиться на вражеское войско своей сокрушительной силой.

Северяне никогда не бились честно, выступая без предупреждения, в туман или поздней ночью, когда воины противника спали. Сильнейшая в мире армия Адем-хана была для них лакомым кусочком, посочнее и пожирнее, который не терпелось отхватить, чтобы открыть себе прямой путь к могуществу и власти.

Гючлю хлопает привязанных лошадей по бокам и встречает эмира крепкими объятиями.

— Когда ты приехал?

— Только что. Повелитель прислал меня сюда, — шепчет он на ухо, — сказав, что братья должны биться плечом к плечу.

— Шехзаде с ним?

— Сын падишаха во дворце, он серьёзно болен. Об этом никто не должен знать, надеюсь, ты понимаешь, почему. Я молю Аллаха, чтобы здоровье вернулось к Шехзаде.

Челик хмурит брови, потрясённый новостью больше, чем пополнением в его части войска. Его сердце, как пустой кубок, само наполняется предчувствием опасности и тревоги. Ни этот ветер, пришедший со стороны леса и гор, ни предрассветные сумерки, серые, как прибрежная галька, не предвещают ничего хорошего. Откуда же это чувство? Ведь он уверен в победе как никто другой. Почему ему так страшно?

— Где твой подопечный? — Гючлю идёт вслед за ним, к шатру командира.

— Ищи там, где больше никого нет — не ошибёшься.

Эмир обводит взглядом солдат и, наконец, находит юношу, пригнувшегося к земле и обливающего себя водой из деревянной кадки — такие носят, чтобы напоить лошадей. Ледяной поток бежит между его лопаток, по разросшемуся рисунку, издали напоминающему чёрную луну из множества маленьких завитков. Вэй выпрямляется, набрасывая рубаху и лёгкую кольчугу, поверх которой надевался его солдатский кафтан. Сослуживцы обходят Илхами стороной, будто вовсе не замечая, но, его это, кажется, совсем не огорчает.

— Того, кто вырос на арене, видно за милю. Напомни, чья была идея отправить его туда почти на три года?

— Моя, — Челик останавливается как вкопанный. — И я уже жалею об этом, как и о том, что теперь он здесь, на своей первой войне, в первых рядах. Сюда отправляют только смертников.

— И нас с тобой. Мальчику уже шестнадцать, он готов воевать, Челик, просто поверь в него. Вместо того, чтобы сетовать на судьбу, лучше скажи, сколько хатымов на его спине?

— Тридцать один, и после каждого я думал, что следующий будет последним. Я погубил его детство из-за какого-то приказа.

— Он выживет, брат. Знаешь, чем старше он становится, тем сильнее походит на варваров, а они так просто не умирают. Когда повелитель отправил тебя искать то племя, он знал, какие сильные они в бою, — Гючлю задумчиво улыбается, рассматривая большую секиру с длинным древком, прислонённым к краю шатра. — Твой воин крепче многих моих, и он прошёл через лучшую школу, которая только могла подготовить его к битвам.

Эмир замолкает, поймав на себе взгляд Челика. "Он ценит мальчика также, как я ценю Шехзаде Мурата", — его руки тотчас холодеют от этой мысли.

Молчание затягивается, и солдаты, проходящие мимо, начинают обращать на них внимание. В лагере становится так тихо, что можно услышать, как вдалеке шелестит листва, и стонут старые горы на границе двух враждующих государств. Теперь, когда даже земля начинает замерзать под ногами, сильнее всего ощущается приближение зимы, обещающей потопить всё во мраке затяжных ночей.

— Ты слышал о напитке фараонов, Челик?

Бей удивлённо вскидывает густые брови, медленно качая головой и скребя пальцами по жёсткой щетине. Глаза Гючлю удовлетворённо сощуриваются, отражая отблески золотисто-стального неба, ему нравилось объяснять старшему брату вещи, о которых он ещё не знал.

— У чая каркадэ весьма занятный цвет, — он похлопывает бея по спине, догадываясь, что это не успокоит его, зато привлечёт внимание. — Чёрная сердцевина и красно-бордовый ореол. Совсем, как волосы этого мальчика. И глаза, если ты смотрел в них хотя бы раз, а ты ведь пытался?

Эмир громко хохочет, его голос едва не срывается от напряжения.

— Ты стал таким поэтичным, потому что проводил много времени с Шехзаде? Слышал, он растёт смышлёным и начитанным.

На лице Гючлю отражается вся тяжесть, накопившаяся за последние месяцы, обрушившись на его плечи железной скалой, и бей чувствует вину за то, что поднял эту тему. Он всегда был прямым с Илхами и теперь не мог отделаться от пагубной привычки, зато другая привычка его больше не беспокоила: из всех возможных напитков его губ уже два года не касалось ничего, кроме воды.

— Гючлю-бей, прости меня. Я помолюсь за Шехзаде вместе с тобой.

Солнце поднимается из-за верхушек высоких деревьев, отмечая их первыми по-летнему яркими, но не согревающими лучами. Поздно опадающая листва шелестит под тяжёлыми шагами воинов. Армия Севера в броне из меха, железа и буйволовой кожи, идёт сквозь лес, сливаясь с сухой землёй и древесной корой, в надежде застигнуть южан врасплох. Их предводителю известно, что враг превосходит его войско численно, но хитрость не раз давала им преимущество в битве. Стратегия не была сильной стороной Элдэб-Очира, однако он часто обращался за помощью и советом к сильнейшему на всём Севере шаману, и в этот раз старик увидел торжество своего властелина над непобедимым Югом.

«Берегись зверя, отбившегося от стаи. Он не волк, но он опасен. Не победишь его — погибнешь», — предсказывал Иси Гээджии чужим, клокочущим голосом, наполняя своё жилище звуками бубна и запахом брусники, плавящейся на еловых ветках.

— Они идут! — Илхами спешно отвязывает свою лошадь, забирается в седло и взрывает секирой землю, перехватывая её так, чтобы лезвие не поранило конские бока. — К оружию! Они уже здесь!

Солдаты видят его, словно в первый раз, поднимаясь со своих мест и призывая друг друга к действию, держась вместе, единой силой, сокрушившей уже так много войск, что им не было числа. Они готовят луки и обнажают сабли, с оглушительным лязгом покинувшие одновременно сотни ножен.

— Как он понял, что враг близко? — Гючлю недоверчиво хмурит лоб, удерживая эмира.

— Он варвар, — ухмыляется его брат.

— Но остальные слушаются его!

— Потому что боятся. Они, как и ты ранее, видели его хатымы.

Вэй застёгивает шлем, подгоняя лошадь. Древко секиры греет ладонь. Он уже привык к её тяжести и лишь изредка меняет руки, перебрасывая оружие, чтобы не уставали плечи. Выкрикивая его имя, Челик хватает коня за узду. Животное нетерпеливо бьёт копытами, из влажных ноздрей вырывается горячий пар. Оно готово к бою, как и наездник. Эмир что-то говорит, ободряюще похлопывая юношу по спине, но тот не слышит, погружённый в раздумья. Взгляд Илхами прикован к верхушкам деревьев, в которых ему мерещится подмигивающий блеск, похожий на сияние крошечной звезды. Солнце поднимается выше, обволакивая лес своим тусклым светом, и он снова видит его. Не звезду, так может блестеть только металл.

— Отступайте! Отступайте! — ревёт Вэй, направляя коня против изумлённой толпы. — Я сказал, отступайте!!!

— Что происходит, Илхами? — бей хватает его за плечо, но всё равно кричит растерянным солдатам: — Вы его слышали?! Живо отступайте!

Юноша благодарно смотрит на своего командира. У них нет времени разговаривать. Ни у кого нет, иначе многие из них погибнут, не успев понять, что произошло. Он понял, что на деревьях сидят замаскированные лучники, и, что вражеский гонец приезжал не ради доклада, а, чтобы передать предводителю армии Севера важную информацию о расстоянии от леса до вражеского лагеря. Так стрелкам не нужно будет прицеливаться и выдавать себя. Им остаётся только рассчитать, как высоко и быстро будут лететь их незаметные, тонкие стрелы с разящими наконечниками.

Смертоносный град обрушивается на землю за их спинами. Последняя, самая дальняя стрела вонзается в ногу замешкавшегося воина, но он незамедлительно выдёргивает её из раны.

— Оса, и та кусает больнее! — хохочет Икрам, пробуя языком железо, обагрённое его собственной кровью. — Не отравлена.

Радостные возгласы быстро стихают. Опьянённые первым успехом, солдаты замечают армию, отделившуюся от леса призрачными тенями. Воины Элдэб-Очира, уверенные, что хотя бы треть армии врага уже повержена и насыщает землю своими соками, рвутся вперёд, чтобы разгромить её остатки. Поле содрогается от тяжёлых конских копыт, поднимающих пыль. За её толстой пеленой кажется, что деревья растут и раскидывают свои ветви прямиком из неба. Командир армии Севера гонит своего жеребца, выставив перед собой щит и массивный меч с искривлённым лезвием. Он выковал его сам, чтобы было удобнее выпускать внутренности, когда холодный металл вырвется из чужого тела с хорошо знакомым ему звуком рвущихся мышц и сухожилий.

С детства Элдэб-Очир признавал только силу и жестокость, как верный путь к победе. Его учили не мешкать в расправах и бороться до последнего вздоха, бросая на дно ямы с волками и не выпуская, пока все звери не будут убиты или он сам не будет растерзан ими. Также Очир поступил и со своими сыновьями: из восьми мальчиков выжили только двое.

— B?gdiig ni alakh!** — кричит вождь северян, поднимая меч над головой.

Что-то сбивает с ног коня одного из его воинов, вырвавшегося вперёд. Животное, громко заржав и обезумев от испуга, заваливается на землю, прямо под ноги других лошадей, вмиг растоптавших и жеребца, и всадника. Почувствовав неладное, Элдэб-Очир смотрит на примятую траву и со смесью ярости и удивления обнаруживает в ней частокол стрел своих лучников. Но мёртвых, истекающих горячим багрянцем, тел его врагов нигде не видно.

Гючлю подзывает свой отряд, успевая наградить Илхами благодарным кивков. Его родной брат мог сейчас лежать пригвождённым к этому полю. Они бы проиграли, если бы не внимательный, глазастый мальчишка, первый раз оказавшийся на настоящей войне.

— В бой! — и армии, его и Челика, бросаются навстречу врагу.

Они сталкиваются в ожесточённой схватке, как сталь и пламя, вода и камни, как человек и зверь. Сабли и мечи высекают искры, ослепляющие обе стороны. Войско Юга стремительно врывается в центр чужой армии, нанося разрушительный удар с первых мгновений боя, вынуждая северян расступиться и нарушить свой сплочённый строй.

Вражеское копьё проносится совсем близко от лица Гючлю, но его древко разлетается в щепки от встречи с саблей другого эмира.

— Берегись, брат! — Челик бодро машет ему и уносится обратно, в эпицентр сражения.

Он ищет Илхами, но тот исчез сразу после того, как две армии слились воедино, пустив первую кровь. Воины наступают на него, стараясь сбить с лошади и, в конце концов, удача оказывается на их стороне. Бей сам соскакивает с зарезанного, умирающего в конвульсиях, жеребца, и легко отбивается от трёх северян, одного за другим падающих на влажную, блестящую неестественным бурым цветом, траву. Воздух полнится хрипами и рёвом, над степью проносится дух смерти, толкающий Челика в грудь и наполняющий его сердце страхом, позволившим забыть себя в пылу сражения, но лишь для того, чтобы вернуться снова. Ему являлось предчувствие, и он знал, что должен как можно скорее найти мальчика.

Секира разрубает всё на своём пути, вражеских воинов и лошадей, отсекая руки, ноги и головы с такой лёгкостью, что обжигающая, липкая тёмно-алая жидкость течёт по его плечам. Вокруг Вэя быстро образуется круг из поверженных северян, и новые опасаются к нему подходить. Его руки дрожат от напряжения, глаза застилает пот. Никто не замечает, что его лицо превращается в каменную маску. На арене ему приходилось убивать, но то, с какой лёгкостью он лишал обычных людей жизни, теперь, на поле из внутренностей и костей, внушает ему ужас. Зачем они воюют? Почему не сдаются и идут на смерть?

Один из северян рассекает череп лошади, на которой сидит Рияз, пытаясь отбиться ещё от двоих воинов, и солдат падает на землю, раня руку о торчащую из мертвеца стрелу. Огромный палаш устремляется к открытой шее, грозясь лишить его головы, но на пути лезвия оказывается прочный щит с гербом армии Севера. Они сталкиваются с оглушительным звоном, словно только что рухнула целая колокольня, а в следующий миг острое лезвие рассекает врага от верхней губы до живота. Илхами помогает юноше подняться, закрывая своей спиной и чужим щитом. Он убивает оставшихся людей, вытесняя Рияза ближе к лагерю.

— Я обязан тебе жизнью! — кричит солдат, с трудом перекрывая шум битвы.

Пальцы Вэя уверенно сжимают секиру. Он больше не боится проливать кровь. Ради защиты можно пойти на многое, и ничто не может внушить ему страх.

Челик находит его, в толпе врагов, облепивших мальчишку как свора диких собак. Северяне один за другим падают замертво, и эмир начинает опасаться, что увидит юношу другим, новым, неизвестным ему человеком. Война постоянно меняет людей, превращая их в тех, кем они никогда не являлись, и старается не пропускать никого из тех, кто выживает в первые минуты. Он думает, что лицо Илхами исказится от жажды крови и жестокости, когда его воспитанник станет рабом собственной силы. Бей терпеливо ждёт, сжимая свою саблю с такой яростью, что перестаёт ощущать собственные пальцы. Он следит за ним, опускающим огромное лезвие на голову врага, и смеётся от облегчения, понимая, что его страхи не оправдались.

— Мой львёнок.

Расслабленно опуская руки, Челик улыбается и сипло выдыхает, почувствовав холодок выше своего живота. Он опускает голову, которая, кажется, сама падает ему на грудь, и смотрит на копьё, пробившее кольчугу и теперь торчащее из неё с погнутым металлическим концом. Эмир хватается за скользкое древко и поднимает глаза на юношу, радуясь, что он не может его видеть.

Элдэб-Очир тоже не отрывает взгляда от вражеского солдата с большим топором, погубившим так много его людей. Он с начала битвы мечтает сразиться с ним, испытать его и, конечно, увезти с собой его голову, которая докажет превосходство Севера над Югом.

— Дарга!*** — кричит северянин, отбрасывая свой щит и выхватывая второй меч из-за спины.

Илхами оборачивается на голос, закрываясь оружием как раз вовремя, чтобы избежать смертельного удара. Смех предводителя шумит в его ушах бурей, поднимающей высокие волны, но сгибающей сильные деревья. Он встречается с ним взглядом, но ещё раньше осознаёт, что человек перед ним похож на его противников с арены, но те никогда не являлись людьми. Сила предводителя северян превосходит медвежью, вынуждая юношу забыть усталость от битвы и бороться за свою жизнь. Сапоги Вэя скользят по земле, он сжимает зубы, ощущая, как секира становится слишком тяжёлой.

— Умри здесь, дарга!

Победно ухмыляясь, Очир поднимает меч, оттесняя юношу всего одной рукой. Он уже празднует свою победу, зная, что любое из лезвий догонит врага даже, если у южанина получится сдержать его натиск. Никому не удавалось уйти от его парных клинков, и даже противнику, погубившему сотню его людей, не уйти от неминуемой гибели. Орудие обрушивается на плечо Илхами, но на пути находит только древко секиры, и северянин, готовый к этому, делает решающий удар. Второй меч проносится на уровне его живота, разрубая кафтан и кольчугу, но не убивая упавшего на спину солдата. Перекатившись через мертвецов, тут же разрубленных страшной мясорубкой Элдэб-Очира, Вэй поднимается на ноги, чтобы сломать хотя бы одно лезвие единственным взмахом, который даст ему шанс на выживание. Секира сталкивается с искривлённым металлом, высекая столп искр и оглушая их обоих. Когда Илхами вновь обретает способность видеть, его глаза различают волну стального свечения, устремившуюся прямо на него. У него не вышло.

Копыта Корвуса топчут рваные шкуры, осколки чужих оружей и то, что раньше было людьми. Конь мотает головой, подталкивая Гючлю в спину с вопрошающим ржанием, и мужчина обхватывает руками его морду, заглядывая в умные чёрные глаза. Как объяснить бессловесному животному эту тревогу, рассказать о том, что его закалённое войнами сердце сжимается и отчаянно стучит в груди, будто кузнечный молот? Солдаты подходят к эмиру, встречая его радостными возгласами. Они победили.

— Где мой брат? — он всматривается в завесу из пыли и тумана, надеясь различить в каждом мундире армии Юга знакомое лицо. — Где Илхами?

Шлем взлетает в воздух, проносясь сквозь небо и с грохотом падая на сломанный щит убитого северянина. Элдэб-Очир хватает юношу за волосы, встряхивая и вырывая несколько прядей. Рана на виске кровоточит, заливая щёку Вэя обжигающей лавой. Он пытается оторвать секиру от земли, но чужой сапог опускается на его пальцы, вгоняя лезвие ещё глубже в мёрзлый грунт. Перед глазами проплывает целое поле, кружась, словно в адском водовороте и вспыхивая то красными, то зелёными огнями. Из груди солдата вырывается громкий хрип, когда он делает последнее усилие вырваться из крепкой хватки.

— Ты не из их племени, дарга, — хмурится Очир, с мрачным любопытством рассматривая смуглое лицо своего врага. — Так это ты тот зверь без стаи, помешавший моим воинам победить?

Над степью разносится хохот вожака северян, переходящий в рокочущий гвалт.

— Мальчишка, — он с презрением плюёт в лицо Илхами. — Я принесу твою голову сыновьям, чтобы они пинали её по двору.

Острое лезвие едва касается шеи солдата, оставляя неглубокий порез. Мужчина специально растягивает пытку, ожидая, когда в приоткрытых, похожих на камень, глазах заплещется страх, но они темнеют ещё сильнее, становясь похожими на драгоценный гранат, а затем в них вспыхивает искра.

— Илхами! — Рияз поддерживает раненного сослуживца, закрывая ладонью влажный от крови бок Икрама. — Илхами!

Туман рассеивается, и солдат видит два силуэта, вместе похожих на большое, скрюченное дерево. Один из мужчин, с алым от крови лицом и в южном мундире, сжимает чужую руку с торчащим из неё обломком сломанной кости. Ладонь умирающего всё ещё держит искривлённый меч, пронзивший изумлённо распахнутый глаз и вышедший из затылка северянина, будто исполинский рог.

Вэй поднимается на ноги, волоча за собой секиру.

— Ты жив? — он вытирает липкую щёку, спеша подхватить Икрама с другой стороны.

— Ещё как жив, — бодро шепчет солдат, скрипя зубами от боли. — Но ты точно мертвец, парень.

— Где остальные?

— Должно быть, впереди, за этим туманом. Мы победили, всё закончилось.

Вэй смеётся, отставая и останавливаясь. Секира падает из его опущенной руки.

— Эй, ты чего?

Рияз поворачивается к нему, и усталая улыбка медленно сходит с его лица. Пальцы Илхами неуверенно дотрагиваются до длинного разреза на кафтане, через рваные края быстро сочится горячая жидкость.

— Он задел меня, — тихо произносит он, словно оправдываясь.

"Никогда не позволяй себя ранить. Раненых на этой бойне добивают и вытирают о них ноги!" — сотней молотков стучат слова Челика в голове юноши.

Тяжёлые, как броня, веки медленно опускаются, погружая его в тёплую, густую темноту, и Вэй охотно падает в неё, позволяя покою и тишине овладеть его мыслями и телом.

* * *

Далеко на Востоке, среди покрытых снегом земель и быстрых рек, несущих толстые льды к Нижнему морю, зима вернулась ещё в середине осени, согнав златовласую госпожу с трона. Деревья сбросили с себя последние одежды, обнажив тонкие чёрные стволы, устремляющиеся ввысь, в небе перестали появляться птицы, прорезая ледяной воздух острыми крыльями. Белый, рыхлый снег, больше похожий на муку, которую пекарь просеивал прямиком на головы жителей края, засыпал крыши их холодных, деревянных домов. Люди проклинали его и зиму, зная, что она принесёт ещё больше смертей, чем в прошлом году.

Краями бурного Драконьего потока были острые скалы, больше напоминающие гигантские зубы огромного чудовища. Именно из-за этих скал река получила своё название. Здесь не ходили рыбаки и охотники, зная, что не найдут ни улова, ни дичи. Когда-то на этом месте произошло сражение Севера и Востока. Воины Элдэб-Очира убили многих селян, разграбив их дома и бросив младенцев во власть сильного течения. Северяне не собирались отнимать у них земли — уж слишком замёрзшими они были для выращивания зерна, — но забрали весь их скот, древесину и шкуры, приготовленные для торговли с Югом.

Единственным, кого не пугала опасность утонуть или разбиться о скалы, был Ким Су Ён, то ли в силу врождённой храбрости, то ли своего четырнадцатилетнего безрассудства, уверенный, что его то Драконий поток не заберёт никогда. Здесь не было взрослых, указывающих ему, что делать, и детей, с которыми было скучно играть. Река каждый день приветственно бурлила под его ногами, обтачивая камни и показывая ему красивое разноцветное дно без единой рыбёшки под прозрачной водой. Когда Су Ёну особенно везло, он видел бобров, грызущих большими, твёрдыми зубами ствол старого дерева. Он был таким огромным, что мальчик не мог обхватить его руками, когда подходил вплотную и рассматривал, как у самого низа дерево постепенно становится тоньше. Неделю назад оно упало, создав мост между двумя берегами, достаточно широкий, чтобы свободно ходить по нему, но неустойчивый и готовый в любой момент скатиться вниз по реке.

Сегодня Ким в очередной раз переходит через поток. Другая сторона, как и всегда, манит его своей неизвестностью. Он хочет найти там что-то особенное, кроме снега и сухих веток, а потом показать это Ашине, чтобы тот удивился и целую ночь слушал рассказы о его приключениях. Они сохранят эту историю в секрете. Старейшинам и его отцу необязательно знать о том, что мальчик тайно ходит на другую сторону один.

Су Ёну не известно о том, что, пока он неуверенно, маленькими шажками, ступает по неровной коре, переступая через сучья и ветки, на которых можно легко оступиться и никогда не вернуться домой, между Югом и Севером проходит сражение. Эта битва навсегда избавит восточный народ от гнёта Элдэб-Очира и его жестоких головорезов-язычников, она изменит судьбу самого мальчика, оставив его в живых и через многие годы сделав генералом Имперской армии. Навсегда освободившись от завоевателей с Севера, Восток начнёт расти и процветать, и пика своего могущества достигнет с новым правителем, Хоу Лонгом, сравнявшись своей силой с Югом только через десяток долгих лет.

Отвлекшись на странные звуки с берега, напоминающие детский плач, мальчик замирает, балансируя над бурной рекой. Прислушиваясь и убеждаясь, что ему не показалось, Ким торопливо крадется, хватаясь руками за ветки и царапая пальцы, пока не обнаруживает источник шума. Пятеро пушистых серых и рыжих волчат кусают друг друга за уши и хвосты, громко скуля от голода и прячась под скалами. Заметив Су Ёна, они смотрят на него во все глаза и нюхают воздух влажными носами, а самый ближний к нему щенок твёрдо встаёт на лапы и карабкается по бревну, намереваясь подойти к мальчику.

— О, нет. Кыш! Не ходи сюда! — Ким испуганно пятится, боясь, что волчонок не удержится и упадёт в воду. — Уходи! Уходи!

Нога Су Ёна соскальзывает с влажной от брызг древесины, и он почти падает, чудом сохранив равновесие в последний момент. Тем временем детёныш подходит к нему вплотную, скуля и поджимая хвост. Дрожа от волнения, с ледяными руками, Ким хватает щенка на руки и несётся на другой берег, с разбегу оступаясь и заваливаясь на бок. Волчата, сначала неуверенно, а потом, окончательно осмелев, лижут лицо мальчика, и камень под его головой, спрятанный в снегу, растаявшем от горячей крови. В то же самое время, через лес, поля и горы от Драконьей речки, Илхами падает на усеянную телами землю, теряя остатки своего и чужого, но тесно с ним связанного сознания.

* * *

В широком шатре лекарь трудится над ранами солдата, пострадавшего в битве с командиром армии северян. Юноша потерял много сил и крови, и старый Рахман начинает сомневаться, что сможет поднять его на ноги. Порез у живота покрывает толстый слой из лечебных трав, остановивших кровотечение. Лекарь проводит влажной тряпкой по бледнеющему лицу с залёгшими под глазами чёрными тенями и осторожно приподнимает голову Илхами.

— Как он?

Гючлю проходит в шатёр, спокойный и сдержанный как обычно, но только на первый взгляд. Его собранность грозит дать трещину в любой момент, и эмир сам бы хотел знать, когда, чтобы быть готовым склеить всё по кусочкам. Он стоит, словно проглотил дюжину железных стрел, зная, что не сдержится, если позволит себе расслабиться.

— Едва держится. Он слишком ослаб.

Бессильно хватаясь за свой собственный пояс, Гючлю решается взглянуть на безжизненно серое лицо солдата с тёмными, как вино, глазами, смотрящими прямо на него.

— Он пришёл в себя!

Вэй поднимает отяжелевшие веки, а во дворце султана Адем-хана Шехзаде Мурат, очнувшись после затяжной лихорадки, просит подать ему...

— Воды!

Илхами хватается за одежду лекаря, и его лицо, хоть и покрывается потом от внезапной боли, но постепенно возвращает себе естественный цвет, а сам он, покинув тёплую, уютную, как утроба матери, пустоту, знает, ради чего должен остаться в мире живых.

— Старик. Я должен видеть его.

*турецкий национальный крепкий напиток

**Убить их всех!

* * *Командир