Глава 1. Вор и визирь

Вереница маленьких огоньков появляется и пропадает в поросших мхом камнях, дразня и увлекая всё глубже, всё дальше от воздуха, которого становится слишком мало в горящих огнём лёгких. Пёстрые и одноцветные, яркие, как диковинные самоцветы, рыбы собираются в небольшие косяки, следуя за переливчатыми отблесками вдалеке. Чем глубже, тем более мутной и тяжёлой становится вода, сдавливая виски и гортань стальными тисками. Тёмные, теперь уже не зелёные, а чёрные, скользкие водоросли норовят обвиться вокруг рук и ног, удерживая в своём царстве холода и мрака. Нож легко разрезает их путы и снова оказывается между плотно сжатых челюстей смуглого мальчика. К поверхности поднимаются маленькие пузырьки воздуха, когда он пробует вкус воды и передёргивает плечами, касаясь ладонью дна. Его пальцы разрывают острые, тёмно-бурые камешки и рыхлый песок, без труда находя рукоять топора. Красно-карие глаза облегчённо сощуриваются, и мальчик с силой выдёргивает лезвие, увязшее глубоко в земле, тревожа добрый десяток крошечных ракушек и их обитателей. Прижимая топор к груди, он отталкивается ногами от дна и, как огромная медуза, устремляется к поверхности.

На земле всё по-другому: по серому небу медленно плывут кучевые облака, закрывая тусклое, будто подтаявшее масло, солнце, нет ни рыб, ни манящих глубин, только широкое поле и ряды покосившихся хижин, заваливающихся одна на другую так близко, что можно ходить в гости, не выходя из дома. Ещё до того, как ступни мальчика касаются острой гальки, и он выпрямляется, чувствуя, как свободная одежда облепляет тело второй кожей, на берегу он замечает мужчин, одетых как богатые южане. Мокрого с ног до головы, его начинает бить дрожь на холодном ветру, но он стоит как вкопанный: вода стекает с приоткрытых губ, всё ещё жадно хватающих вкусный, степной воздух, отцовский топор крепко зажат в правой руке, нож для разделки рыбы — в левой.

Отец громко смеётся, разговаривая с незнакомцами, но их лица остаются хмурыми и безучастными. Один из них проходит мимо окон их дома, заглядывая внутрь — на его поясе мальчик со смесью восторга и испуга замечает настоящую саблю, — и скрывается в хижине.

— Мне кажется, вы передумали и решили отказаться от тех денег, которые наш милостивый государь предлагает таким семьям, как ваша.

Шибай вскидывает подбородок, проглатывая остатки своей гордости, и пытается изобразить хотя бы подобие вежливой улыбки на своём обветренном лице с, рано избороздившими его, первыми морщинами. Подбородок под густой щетиной начинает безвольно подрагивать вместе с нижней губой, которая значительно полнее и шире верхней.

— Вы неправы, он скоро вернётся. Я всего-то отправил бездельника за своим топором. Он решил подшутить над своим стариком и бросил его в озеро, паршивец!

Эмир опускает широкие ладони на плечи мужчины, этими руками он мог бы запросто сломать ему шею или превратить лицо в кровавую кашу.

— Повелитель дарит вашему сыну шанс на достойное будущее в рядах своей армии. Это вполне объясняет ваше желание проститься с ним. Но мы не относимся так к своим детям, — говорит он с сильным акцентом, — эфенди. Я думаю, что мальчик просто сбежал.

— Челик-бей, там ребёнок, — солдаты одновременно оборачиваются.

Вода шумит и плещется под его ногами, проходя сквозь пустые рыболовные сети. Мальчик выходит на берег, с размаху засаживая топор в связку брёвен. Из-под мокрых волос солдат буравят предостерегающе вспыхивающие угольки глаз.

— Сынок, пойди-ка сюда! — выкрикивает Шибай, протягивая к нему руки. — Эти люди не причинят тебе зла.

— Как его зовут? — бей улыбается, делая осторожный шаг к мальчику, в тот же миг выхватившему из-за пояса остро заточенный нож. — Тише-тише, маленький львёнок!

— Вэй, — плотник напряжённо облизывает сухие губы.

— Вэй? Как буря в пустыне. Ты правда выкинул этот топор в озеро?

Мальчик удивлённо моргает, медленно опуская лезвие, и качает головой.

— Но ты вытащил его сам, — мужчина подходит ближе, опускаясь на корточки и заглядывая за его плечо, заранее зная,

что увидит синяки от пьяных побоев, цветущие на коже багровыми бутонами. — Ты сильный парень. И, надо же, смуглый как араб! У тебя интересные волосы, Вэй, совсем как зёрна граната. Ты когда-нибудь видел гранат?

— Его мать была дикаркой, сбежала со своим варварским племенем через пару дней после его рождения, — небрежно бросает Шибай, сплёвывая в песок.

Эмир оборачивается к нему, и на мгновение даже его людям кажется — сейчас он его ударит. Но ничего не происходит, южанин спокойно кивает, бросая звенящий мешок монет в дрожащие, потные руки плотника. Глаза воина снова обращаются к мальчику, лучась озорством и добротой.

— Если быстро переоденешься, я тебя покатаю, ну как тебе?

— У меня нет другой одежды, — Вэй с вызовом встречает его взгляд, ясно давая понять, что его доверие ещё не заслужено.

— Теперь есть, — южанин указывает рукой на бородатого воина со свёртком в руках. — И скоро у тебя будет настоящий меч, гораздо лучше, чем этот нож. Таким ножом должна сражаться только женщина, и только на кухне.

Он громко хохочет, переводя взгляд туда, где только что был мальчик, а сейчас его и след простыл. Шибай бледнеет, не успевая заметить, куда подевался его сын, но его спасает громкое кудахтанье на дороге: клетки опрокинулись, и перепуганные куры заспешили на волю.

— Он сбежал, Челик-бей!

Губы эмира приоткрываются в довольной улыбке, спрятанной за густыми усами.

— Пусть львёнок бежит. Хочу посмотреть, на сколько его хватит.

* * *

У небольшого оазиса, расцветшего посреди белых песков, стоят шатры кочевников. Луна освещает пёстрые ткани, её бледный, ровный диск отражается в прохладной воде. Сафар напряжённо хмурится и всматривается в прозрачную гладь, по ней еле заметно проходит рябь от легкого дуновения ночного ветра, не идущего ни в какое сравнение с утренним самумом, превратившемся в настоящую бурю, коих он видел бессчётное количество в своей жизни. Пальцы мужчины погружаются в холодное зеркало, поднимая маленькие волны, и он наклоняется, чтобы смочить виски и лоб, а затем, подумав, умывает всё лицо, брызгая на себя водой. Из шатра, светящегося изнутри, будто сказочная лампа, раздаётся крик, который пытаются перекрыть уверенные голоса двух женщин. "Вот бы мне сейчас хоть крупицу их спокойствия", — думает кочевник, заламывая руки. Оазис отвечает ему молчанием, а шатёр — новыми звуками, тонущими в чёрной ночи.

Остальные еще не вернулись, обходя пустыню и высматривая, нет ли поблизости торговых караванов. Их верблюды часто появляются на смазанной, зыбкой линии горизонта, и всякий раз Сафар делает знак фигуре с лицом, закрытым чёрной куфией.

Он подходит к шатру, прислушиваясь к хрипам и стонам своей жены, как раз вовремя, чтобы услышать еще один крик, звонкий, требовательный, оповещающий мир о рождении новой жизни. Будто обезумев от счастья, кочевник радостно вскрикивает, начиная метаться и спешно зажигая сигнальный факел. Он врывается внутрь и так светится от переполнившей его гордости, что обе женщины перестают суетиться вокруг роженицы и даже не пытаются его прогнать. А его Кифа, его прекрасная, любимая Кифа лежит под одеялами и держит мокрое, розовое тельце, с небывалой жадностью держащее во рту вишнёвый сосок.

— У нас мальчик, — она улыбается, трепетно касаясь губами тоненьких, зеленоватых, как у нее, волосиков, прилипших к маленькой макушке. — Смотри, какой красивый.

Сафар садится на ковёр, обнимая жену за плечи и заглядывая в умиротворенное личико своего сына.

— Какой обжора! Он нас всех объест — мы и оглянуться не успеем! — добродушно смеётся мужчина, опасливо дотрагиваясь до крошечной ручки и испуганно вздрагивая, когда ладонь цепко обхватывает его палец. — Ишь ты!

— Не обижай моего Захи! — Кифа начинает ласково ворковать над младенцем, не желающим ни отпускать отца, ни расставаться с первым молоком.

— Захи?

— Ведь он светится ярче звёздочки, разве не видишь, Сафар?

Мужчина ложится рядом с ней и ребёнком, не замечая, как женщины тихо выходят из шатра, и за его стенами слышатся взволнованные голоса вернувшихся кочевников.

— Ты избалуешь нашего сына, и он вырастет маленьким тираном.

— Ну уж нет! Луджайн видела его будущее! Его ждёт долгая дорога, любовь, богатство — у него будет всё, о чём мы могли только мечтать. Он родился под счастливой звездой! — женщина с гордостью смотрит на младенца, и её глаза сияют как россыпь янтаря.

— Значит, Захи? Что ж, наше счастье должно быть ярким.

Верблюды медленно продолжают свой путь, подобно кораблям, двигаясь по горячим пескам и унося на себе целое племя, тюки с водой и свёрнутые шатры. Закрытые лица кочевников лучатся радостью, не смотря на усталость и горячий воздух, припекающий кожу даже сквозь плотную ткань: они едут дальше, к неизведанным оазисам и городам, где продадут свой товар за звонкую монету. Но самое главное счастье не в путешествии и даже не в деньгах. Их стало больше, больше на одного маленького кочевника, которому сегодня исполняется один месяц. Младенец редко кричит и почти не капризничает, зато верблюды всегда вызывают его восторг и радостное гуление, Кифа кормит его и проводит с ним все дни, но отца мальчик всё равно любит больше и всякий раз тянет ладошки к щетинистым щекам, хлопая по ним, словно в бубен, а Сафар издаёт смешные звуки, веселя всех, привыкших видеть его серьёзным и хмурым. Зелёные, яркие, как две дикие груши, глазки с интересом рассматривают всё и всех и встречают восхищённые вздохи: "Будто два изумруда!", "какая красота, даже у твоего отца не такие прелестные!", "а волосики у малыша мамины". Зеленоволосый и зеленоглазый Захи отвечает смехом и милой улыбкой, хватая всех желающих за волосы, бороды и носы.

Кочевник подгоняет своего верблюда, чтобы видеть малыша на руках жены, защищённого от солнца и ветра плотным покрывалом. Его сын крепко спит, прижимая к лицу маленькую ручку, он всегда спит днём, зато ночью, когда луна высоко в небе, как в день его рождения, малыш не даёт никому заскучать. Луджайн уверяла, что это к большой страсти в любви и ночам утех, а все, кто слышал её предсказания, смеялись, что маленький Захи вырастет настоящим мужчиной и превзойдёт даже отца. Сафар ловко поправляет хиджаб своей жены, смачивая пальцы водой из фляги и нежно касаясь сухих век.

— Держишься?

— А то! — Кифа горделиво вскидывает голову, как львица, доказывающая своё превосходство в прайде.

— Тише, а то дитя разбудишь! Тогда Захи снова запросит кушать.

Её мысли уносятся далеко за горизонт, она слышит своего мужа, но не понимает ни слова, мечтая о счастье, взрослом сыне, который однажды покинет их, но обязательно вернётся, потому что они осядут в одном из городов и будут торговать выпечкой и музыкальными инструментами, которые так искусно вырезал кочевник. Взгляд золотисто-карих глаз бездумно обегает пустыню, пока в нём не отражается что-то большое, похожее на грозовое облако, но гораздо темнее и больше, застилающее плотной стеной горизонт.

— Сафар, что это?

— Где? — он перестаёт улыбаться и рассматривать мирно спящего мальчика.

— Сафар! Там буря! — их вереница нарушается, верблюды приходят в волнение, издавая утробные хрипы. — Поворачиваем! Скорее! Скорее!

— Ничто не предвещало эту бурю! — кричит мужчина сквозь гвалт приближающегося с невероятной скоростью ветра. — Откуда она пришла?

— Быстрее! Быстрее!

Коричневые бока сталкиваются, когда, нагруженные провизией, животные пытаются развернуться, что-то тяжёлое падает в песок, и кочевник задыхается от ужаса, думая, что свёрток с его сыном может ожидать та же участь.

— Бегите! Я помогу Кифе!

Он устремляется к жене, но между ними уже растёт стена из пыли, и там, где только что был её силуэт, уже нет ничего, кроме разрушительного вихря. Сафар дёргает за поводья обезумевшего от страха животного и зовёт их, но буря хоронит все его слова раньше, чем они будут услышаны, и скоро её голос тоже унесёт туда, где есть только песок.

Кифа с трудом разворачивает верблюда, крепко держа ребёнка. Буря подступает к ним со всех сторон, прижимая к земле, пытаясь сбросить, смять, уничтожить. В голове несчастной женщины с мощью и силой далекого океана шумит тревога. Почему малыш не кричит? Неужели, он так и не проснулся? Что, если он задохнулся? Она с трудом открывает глаза навстречу пыли, заслоняя собой свёрток и осторожно приподнимая ткань. Кифа не слышит свой крик, полный ужаса и боли. Тяжёлая ткань беззвучно падает в песок, и клубок змей расплетается, разбегается в стороны и бесследно исчезает.

Слепой глаз колдуна блестит молочно-белой жемчужиной, потрескавшиеся губы улыбаются, напевая слова колыбельной.

Мальчик в его руках смеётся, изо всех сил стараясь подпевать, и им вторит свистящий ветер, мягко ложащийся на высокие барханы и вновь уносящийся к самому небу, серо-голубому и чистому, как слеза. Шрамы, пересекающие левую сторону лица разглаживаются, уголки рта медленно ползут вниз. Соломон укачивает ребёнка, дотрагиваясь пальцем до крошечного носика, и хрупкое тельце в руках колдуна укрывает одеяло из живых цветов, защищая от прямых жарких лучей.

— Пришло время подарить тебе настоящую судьбу, — шепчет он, глядя, как песок расступается, открывая неподвижные тела кочевников, верблюжьи бока и вещи, которые скоро найдёт караван торговцев, уже выехавший с запада. — Теперь всё будет, как захочет С-с-соломон.

* * *

— Держи ровнее! Ровнее!

Бей в полную силу наступает на мальчика, слышит, как скрипят зубы и сбивается дыхание, видит, что по смуглому лицу стекает пот, застилая сощуренные от усердия и боли глаза, но всё равно снова и снова замахивается острым лезвием, всякий раз встречая на своём пути чужую саблю, опасно скользящую в стёртых до мозолей ладонях. Крики отдаются в его собственных ушах, перекрывая звон металла. Другие дети прямо сейчас тренируются вместе, но Челик почти сразу взял его под свою опеку, спустя пять дней после того, как они приехали в лагерь. Он забрал самого сильного и выносливого и теперь жалел, что сделал это, не дождавшись, пока его обучат элементарным основам. Ловким взмахом, быстрым, как молния, эмир выбивает саблю из рук мальчика, прижимая холодный металл к смуглой щеке. "Хоть бы глазом моргнул", — раздражённо думает мужчина, понимая, что злиться может только на самого себя.

— Ты молодец, — он садится на камень, вытирая лицо платком.

— Врёшь, — парирует Вэй. — Ты недоволен мной, старик.

— Старик?! Я ещё молод, львёнок.

Челик тихо смеётся в густые усы, но взгляд мальчика впивается в него ледяными иглами. Он с трудом делает вид, что ничего не замечает и занят своими пыльными сапогами, но маленький дикарь не сдаётся, поднимая с земли саблю и сгибая колени, выбрасывая вперёд лезвие.

— Никуда не годится, — бей хмурится, качая головой. — Слишком слабо, Илхами!

Вэй вздрагивает, слыша непривычные звуки своего нового имени, и оружие, поддетое ногой эмира, взлетает в воздух, прочерчивая замысловатую дугу и врезаясь в землю. Мальчик опускает руки, яростно скрежеща зубами и сдёргивая через голову мокрую от пота рубашку, подставляя разгорячённое тело солнечным лучам. Челик оценивает рано обозначившиеся мускулы, сильные руки и широкие плечи, стараясь представить, что станет с этим телом, когда он вырастет. Его ученик подходит к ручью, сбрасывая оставшуюся одежду и ныряя под воду.

— Как тебя называют другие львята? — спрашивает эмир, поднимаясь и разминая одеревенелые мышцы, когда тёмная макушка выныривает на поверхность.

— Варваром, — Илхами без устали гребёт руками, чувствуя, как влажная прохлада снимает ноющую тяжесть в конечностях. — Что это значит?

— Это всё из-за твоих волос.

Бей тихо смеётся, следуя за ним и слабым течением, оглядываясь на лес за спиной и свой шатёр. Солнце прячется за облаками, всё вокруг темнеет и начинает остывать без его тепла.

— Что случилось с тем топором?

— Каким топором? — брови мальчика медленно ползут вверх.

— Который ты вытащил из озера, — эмир опускается на берег, жалея, что здесь нет его трубки и крепкого табака.

Вэй отворачивается, и сильная рука цепко хватает его за волосы. Мужчина проводит пальцем по его шее, дёргая за мокрые, скрипящие в его пальцах пряди.

— Никогда не поворачивайся спиной и не расслабляйся, пока я не скажу, что можно. Ты уже мёртв, Илхами.

— Я сам выбросил топор, — мальчик хватается за рукав бея, пытаясь вырваться.

— Твой отец это сделал! — срывается Челик, крича ему в самое ухо. — Почему бы тебе просто не признать это?! Он бил тебя каждый день, а ты живёшь с этим и защищаешь его! Он же продал тебя как раба!

— Он всё равно мой отец! — рычит Вэй, изворачиваясь и задевая локтем густую бровь бея. — Он не бросил меня, как мама! Он никуда не ушёл!

Что-то происходит с его лицом, и, прежде, чем эмир понимает, что именно, из глаз мальчика, смешиваясь с водой, текут слёзы.

— Возвращайся к другим детям, львёнок. Мне нечему тебя обучать.

Челик разжимает пальцы, и он сразу ныряет под воду, к самому дну, пропадая из виду. Уголки губ бея подрагивают, выдавая смешки, рвущиеся из его груди. Он скрещивает руки за спиной, довольно насвистывая и поднимая лицо к солнцу, вновь выглянувшему из-за облаков. "Вот теперь я его обезоружил", — улыбается эмир. — "Ох и не поздоровится же мне, когда этот котёнок станет львом."

— Почему ты обратил его в нашу веру? — спрашивает Гючлю, стоит ему выйти во двор.

— Потому что верю в него. Он станет блестящим воином.

— Этот мальчишка? Ты сошёл с ума, не иначе. Ведь он даже саблю удержать не может!

— Научится. Он вынослив и силён, а ещё у него есть ум, которого не хватило его отцу.

Беи проходят мимо двух солдат, сцепивших клинки, и они останавливают тренировку, низко кланяясь командирам. Челик усмехается, подходя к одному из котлов, в котором варится похлёбка, и нетерпеливым жестом требуя ложку.

— Вот, чем мне нравится Илхами. Он бы ни за что не прервал бой, будь я поблизости, — эмир пробует суп, одобрительно кивая молодому воину. — Ещё бы чуток поострее.

— Он просто не уважает тебя. Мой взвод говорит, что он немой.

— Он не немой.

— Откуда ты знаешь? Он же не разговаривает, — Гючлю беззлобно смеётся, почёсывая гладкую щёку и оглядывая мальчиков, с жадностью набрасывающихся на горячую еду. — Тяжело с этими чужестранцами, но такова воля государя.

— Со мной разговаривает.

За каждым столом сидят по четыре солдата. Уже заранее их разбивают на пары, словно родных братьев: один самоотверженно защищает того, с кем рос бок о бок.

— Тогда почему ты бросил его, Челик?

— Чтобы он смог решить всё сам. Я ему только мешаю.

— Не боишься, что мальчишка совсем одичает?

— Пусть твои люди боятся, — хохочет бей, оставляя растерянного сослуживца позади.

Мальчику нравится корпус, большой и похожий на каменную крепость. Еду солдаты готовят сами, сменяя друг друга, что взрослые, что дети, и каждый день двор буквально насквозь пропитывается запахом каши или похлёбки. Этот запах придаёт им сил на изнурительных тренировках, бросающих вызов их собственным телам. Они изматывают себя до кровавых мозолей и боли в костях, чтобы потом наесться как следует и забыться сном до первых лучей белого солнца. Вэй впервые ест так вкусно и много: отец давал ему только то, что оставалось, его похлёбка отдавала илом и сырой рыбой. Отправив порцию каши в рот и проглатывая почти не жуя, он поднимается из-за стола и идёт оттачивать движения, которым его успел научить эмир с густыми усами, полностью скрывающими всегда улыбающуюся верхнюю губу.

Стоя посреди двора, он делает взмах саблей и рубящий удар следом, достаточно быстро, чтобы несуществующий противник не успел уклониться, зато он смог бы сделать следующий выпад, решающий. Блестящее, остро заточенное, лезвие с пронзительным звоном встречает чужое оружие. Солдат, старше и опытнее, оценивает его взглядом.

— У тебя неплохо получается, для того, кто держит саблю как бревно, — усмехается юноша. — Давай, я покажу тебе, как правильно?

Вэй молча смотрит в его открытое лицо, опуская руки, но оставляя колени согнутыми. Не смотря на разницу в возрасте, они одного роста и почти одного телосложения.

— Почему ты не отвечаешь? Язык проглотил? Я слышал, как ты говорил с командиром.

Он нарочно задевает его саблю, готовясь к удару, но мальчик не двигается, и солдат с силой обрушивается на него. Лицо Илхами остаётся безучастным, он легко отражает нападение, но лезвие проходится по его плечу, срезая кусок рукава. «Слишком низко», — догадывается он, минуя следующий выпад. Воздух вокруг них накаляется и искрит светом клинков, отражающих то каменные стены, то их лица, покрытые тонкой плёнкой горячего пота. Мальчик не уступает своему противнику в силе, но проигрывает в ловкости. Перед ним опытный боец, но далеко не такой умелый и безжалостный, как Челик-бей. Никто не обращает на них внимания, двор заполняет стук глиняных мисок, шипение кипящей воды в чанах и шум голосов, сливающихся в громкое гудение, похожее на осиный рой.

— Старайся как следует! — солдат напряжённо замирает, когда острый конец сабли проносится совсем рядом с его открытой грудью и оставляет длинный разрез на рубахе.

Неудобная рукоять то и дело норовит выскользнуть из рук Вэя, заставляя его крепче сжать пальцы, но из-за этого удары утрачивают точность, а его тело — маневренность. Противник ловко отскакивает от его клинка, и он впустую режет воздух, зря растрачивая свои силы на лишние движения. Оттесняя солдата всё дальше, мальчик отталкивается от каменного пола, стараясь вложить всю тяжесть прыжка в свой удар. Мгновение юноша с удивлением смотрит на него, но ему хватает скорости и природной гибкости, чтобы выставить перед собой оружие. Сабли скрещиваются, оглушая их металлическим скрежетом, но Илхами не отступает, чувствуя уверенность в дрожащих от боли руках. В висках отчаянно стучит кровь, желание победить путает его мысли, и он не замечает чужой сапог, толкающий его в грудь. Следующий, более мощный, рывок отправляет его саблю в воздух — он видит её над собой, тяжело падая на спину и выбивая из лёгких воздух. Вокруг раздаётся лязг и грохот, способный всполошить и поставить на ноги всю крепость. Вэй поворачивает голову, и перед его лицом в каменную кладку вонзается лезвие упавшей секиры.

Эмир не торопясь ест горячую кашу, заботясь о том, чтобы распробовать её вкус и понять, что же делает её такой особенной. На вид и запах — каша как каша, а он, должно быть, так голоден, что она кажется ему вкуснее и слаще самых сочных ягод.

— Челик-бей, скорее иди сюда! — из-за двери показывается взволнованное лицо Гючлю.

— Ты же видишь, я занят.

Он недовольно хмурится, продолжая отправлять в рот ложку за ложкой и на всякий случай поднимая со стола глиняную миску, пока находчивый бей не стащил её у него из-под носа.

— Там дерётся твой дикарь!

— И что? Пусть фехтует, пока не научится, — вокруг глаз Челика собираются морщинки, выдавая его улыбку, он поднимается, не отрываясь от еды, и неспешно подходит к воину.

— Да ты лучше сам посмотри!

Гючлю торопится вглубь двора, и бею ничего не остаётся, кроме как последовать за ним. Он, конечно, пообещал себе оставить мальчика в покое, но любопытство берёт над ним верх, тем более, что его охватывает хорошее предчувствие. «Ну и чем ты меня удивишь, львёнок?» — усмехается он. Солдаты расступаются перед ним, пропуская вперёд, и вскоре он видит затылок сослуживца, прервавшего его обед. Слова застревают в его горле вместе с липким комом быстро остывающей каши, бей удивлённо смотрит в середину двора, силясь подобрать более точное слово для должного выражения своих мыслей.

— Чтоб мне умереть на этом месте, — выдыхает он, начиная громко смеяться.

Вэй решительно обрушивает удары на клинок, опасно пляшущий в чужих руках. Секира слишком тяжела для него и больше его в два раза, но он использует её как саблю, вращая в багровых от крови ладонях и почти не чувствуя боли. Защита солдата с трудом выдерживает натиск — юноша скрипит зубами, не сдаваясь и выкрикивая ругательства в нагретый воздух.

— Этот парень твой? — Челик бросает ложку на дно пустой миски и опускает ладонь на плечо Гючлю, захваченного боем.

— Нет, конечно! А ты ищешь повод похвалиться своим мальчишкой?

— Иначе с чего тебе вдруг проявлять такой интерес, брат?

Бей смеётся, потирая ладони и уводя его подальше от заполненных столов, обходя двор по кругу.

— Ты здорово прогадал, дав ему в руки своё старое оружие. Посмотри, как он держит секиру, Челик. Это твоя хватка и твоя стойка, но, клянусь, сейчас они превосходны. Ему нужно оружие побольше, поэтому либо ему куют саблю в несколько раз тяжелее той, что у него была, либо пусть остаётся с тем, что выбрал сам.

Эмир хмуро наблюдает за поединком, уже заранее зная его исход.

— Пусть берёт секиру! — отмахивается он, скрывая своё довольство.

— Я позабочусь о том, чтобы ему выковали новую.

— Нет, Гючлю. Я сам за этим прослежу.

Сабля отлетает в сторону из рук солдата, и Вэй впервые переводит дух, всё еще крепко сжимая древко руками и чувствуя, как горят лопнувшие мозоли на ладонях. Он настолько слаб и измотан, что двор перед его глазами стремительно сужается до размера чёрной точки, а сам он наваливается спиной на колонну, вытирая лицо рукавом. По ноге течёт что-то липкое и горячее, горячее даже, чем солнце, заливающее своим светом его лицо. Мальчик неохотно опускает взгляд, вытаскивая лезвие секиры из своей ноги, и кровь начинает выплёскиваться на землю, формируя неровную лужу. Он не заметил, как не смог удержать тяжеловесное оружие в одной руке, и оно сразу накренилось, врезаясь в кожу ниже колена, зато заметили остальные. Илхами растерянно выдыхает, почти сдаваясь подступающей боли, но его взгляд неожиданно находит в толпе наставника, и ему кажется, что тот ухмыляется сквозь густые усы.