Глава 7

Мой повторный визит в княжеский терем поверг стоявшего на часах стрельца в ужас. Служивый долго тер глаза, пытаясь отогнать наваждение.

— Палач на месте? — Осведомился я. У стрельца отпала челюсть, он еле слышно выдавил:

— На службе, головы рубит.

— А что, очередь создалась?

— Гусям, князю на ужин.

— Раз он занят, веди к Старобоку.

— Тогда уж лучше сразу к палачу, гуси тебя, Пахан, без очереди пропустят, все одно конец един.

— Ну, это мы еще поглядим, доложи.

— Ох, и рисковый ты человек, — промолвил стрелец и нехотя поплелся докладывать.

На крыльце собралась кучка дворовых и, с интересом поглядывая в мою сторону, о чем-то зашепталась. Из сарайчика напротив с топором за поясом вышел палач, в крепких натруженных руках тушки обезглавленных гусей. Я кивнул старому знакомому:

— Как дела, уважаемый? Как работа?

— Работа, как работа, — ответил он, передавая битую птицу повару. — Грех жаловаться, тружусь на свежем воздухе, с людьми опять же…

Палач точилом поправил остриё топора и с мужицкой деловитостью, без спешки, занялся плахой. Закатил на помост сосновую чурку, но, окинув взглядом мою фигуру, спихнул и принес новую, размером меньше.

Двор заполнялся людьми: конюхи, дворники, поварята в белых передниках и прочая обслуга. Все делали вид, что у них сыскалась срочная работа на улице. Никто не тыкал в меня пальцами, но даже спиной я чувствовал тяжесть их взглядов. Наконец появился стрелец, поправив камзол, крикнул в толпу:

— Ставлю пять копеек и жбан медовухи, протянет не больше трех минут.

— Даю гривенник, — сразу же нашелся желающий заключить пари, — четыре, не меньше!

Тотализатор заработал на всю катушку, ставки росли словно снежный ком, никто больше десяти минут жизни отвести мне не рискнул. Лишь один полупьяный конюх, видно с похмелья не поняв в чем дело, отчаянно рубанул ладонью воздух:

— Ставлю все, что есть — казни не будет!

Я постарался запомнить лицо этого человека, жалко стало пропойцу, судя по виду — богатством он не блистал, а тут и вовсе по моей милости нищим станет.

Утолив жажду азарта, стрелок вспомнил обо мне. Удивленно хлопнул ресницами и зашипел:

— Чего стоишь, время-то идет! Почитай минута пролетела, ступай скорей, ждать изволят!

На прощание пухлый повар махнул черпаком и, пустив слезу, попросил:

— Пахан, ты уж постарайся, с пяток минуть продержись, с выигрыша свечку за упокой поставлю.

Единственное, чего в тот миг мне хотелось, так это полной победы пьяного конюха, уж очень, на мой взгляд, он нуждался в деньгах.

Старобок изволил принять меня в гостевой комнате, где его милость тешила себя игрой в шашки — сам на сам. Князь проигрывал. Наверно потому был необычайно хмур и неприветлив.

— Ну, чего тебя надо? — возвел он глаза к небу. — Со всем страх потерял что ли! Так и хочешь, чтоб в народе меня кровавым прозвали. Двадцать годков почитай на троне сижу и, слава тебе Господи, ни одной жизни не загубил. Родная дочь и та кровопийцей обозвала и все по твоей милости!

— Ваша Светлость…

— Молчи! Отколь свалился на мою голову. Велено было во дворец не соваться?

— Велено.

— Говорил, что голову отсеку?

— Говорил.

— Ну, так извини, сам виноват, нечего терпение испытывать, оно у княжеских особ хоть и длинное, но предел имеет. Выпей вот стопочку для храбрости, — набулькал Старобок из пузатой бутылки пол стакана водки, — и ступай к палачу. Приказ я уже отдал. Вот ведь блин! — хлопнул он себя по лбу. — Черные опять в «дамки» пролезли, ну ты посмотри! Ступай, Пахан, ступай. Сильно не кричи, не ровен час — Алинка услышит, чего ребенка травмировать.

— У палача рабочий день не нормирован, — перешел я в нападение, — подождет немного. Разрешите Ваша Милость слово молвить. Дело у меня государственное.

— Ну, какое у тебя к лешему дело государственное может быть? — отмахнулся Старобок.

— Да вот, решил купеческий обоз в Волынь на ярмарку сопроводить. Грамотку бы мне какую, что б в дороге служивые люди препятствий не чинили.

Старобок отодвинул шашки, глянул на меня, как безногий на домашние тапочки и задумчиво произнес:

— В Волынь говоришь… Обоз сопровождать… Хорошо… Далеко…

Я так и не понял, к чему конкретно относилось княжеское «хорошо»: толи к тому, что я в Волынь собрался, толи к тому, что далеко собрался. Но обрадовался безмерно, образ палача с плахой в моем сознании пусть и не исчез до конца, но несколько померк, отступил на задний план. Князь выбрался из-за стола и прошелся по горнице. Я не рискнул нарушить затянувшееся молчание. Старобок остановился у окна, отодвинул занавеску, вдоволь налюбовался открывшимся видом — плахой с палачом и продолжил разговор:

— Купцов охранять дело нужное, они копейку казне несут и немалую. Так что не возражаю, и бумагу выпишу. Но окромя того, у меня к тебе еще поручение будет. Давно мечтаю коней степных на развод прикупить, да оказии не было. Коники у степняков добрые, жрут мало, а повыносливей наших будут. Такие завсегда в хозяйстве пригодятся. Степняки в Волыни часто лошадками торгуют. Вот и приведешь мне парочку жеребцов, да штук восемь кобыл.

Такого оборота я не ожидал. Ехать за тридевять земель обтяпывать личные делишки, да еще по государственной нужде… Это депутатам такие вещи не в диковинку, а я признаться растерялся даже. Князь ухмылку на моем лице понял по-своему.

— Чего скукожился? Я ж не воровать тебя посылаю, денег дам. Все чин-чином. Оно, конечно, хлопотно табун из такой дали гнать. Да еще без навару для себя. Сколь купцов просил — рыло воротят. Потому тебе и поручаю. Возьми блатных своих, да еще Антоху пастуха, он хоть и молод, но в лошадях толк знает, еще кузнеца Сороку. В Волыни с кузней какой договоритесь, подкуете лошадок, а то пока догоните копыта испоганите. — Князь еще раз выглянул в окно и как бы между делом заметил: — Палач сегодня грустный что-то… Ты, Пахан, конечно, можешь отказаться…

Отказываться я не стал. Пусть кто-нибудь другой палачу настроение поднимает. Князь хлопнул в ладоши и громко крикнул:

— Эй, кто-нибудь, Ивашку мне, подорожную надобно писать.

Пол часа стрельцы носились по этажам, разыскивая дьяка. Безрезультатно. Я уж хотел намекнуть, где следует посмотреть, да решил не вмешиваться. Чего больного человека тревожить.

— Чего ж делать-то? — Развел руками Старобок. — Кто грамотку нацарапает, я только печатными обучен.

— Позвольте мне, — пододвинул я к себе перо и бумагу. Князь удивился, но виду не подал. Принялись калякать указ.

— Для торговых дел выделить две телеги с лошадьми, укажи в скобочках похуже, — диктовал Старобок, — и пятьдесят рублей из казны…

— Как скажите, — вторил я, выводя почти каллиграфическим подчерком: «… для посольских дел выделить две пролетки на рессорном ходу (получше), сто рублей золотом, провианту и одежды разной сколько затребуют…»

Перо даже не дрогнуло, когда я самовольно сменил торговую миссию на посольскую. Так оно надежней будет. Старобок, и тот, прибывших от Еремея послов, сначала напоил, а лишь после задумался — сечь или нет. Торговый люд всякий обидеть норовит, к послам куда как уважения больше. А потому князь диктовал одно, я же писал другое. Уж если лесть во все тяжкие, то без оглядки. На двух листах я настрочил себе титулов и полномочий столько, что любой арабский шейх, ознакомившись с документом, счел бы себя неполноценным.

— Плохо пишешь, — заметил Старобок, — Ивашка любой документ в пол страницы вмещает.

— У него ж опыт, ваша милость, а я так, самоучка.

Не читая, князь подмахнул подпись, достал из кармана здоровенную государственную печать и, дыхнув перегаром, припечатал к листу.

— И вот что, Пахан, — потупил князь глазки, — возьмешь с собой Лёньку…

— Чего!!! — Заорал я, забыв о субординации. — Ну, уж нет, наливай водки, я к палачу.

— Ну, че сразу к палачу, успеешь еще, чай не последний раз видимся. Надо же из парня дурь вытряхивать, пусть заместителем твоим побудет…

— Только рядовым!

— Согласен! — Кивнул Старобок и рявкнул, стоящему у двери стрельцу: — Лёньку ко мне!

Граф нашелся значительно быстрей дьяка. Двое стрельцов втащили его в светлицу, держа под руки. От бывшего полководца за версту разило сивухой. Пьяно улыбаясь, он мутными глазами уставился на князя.

— Собирайся, — приказал Старобок. — Отправляешься с Паханом по государственному делу.

— Ить, — протрезвел Лёнька, — мне нельзя, геморрой обострился, сейчас за справкой к доктору сбегаю.

— Давай, — кивнул князь, — я пока распоряжусь, чтоб плаху подготовили. Тебе какие чурки нравятся сосновые, али дубовые?

— Кажись, прошло, — обреченно пролепетал бедный Лёнька. — Прощай дядя, чую больше не свидимся, на погибель племянника посылаешь, единственного наследника престола.

— Не каркай, — обозлился князь, — на мне еще пахать можно, наследник сыскался! Ступайте с Богом. Ежели кто в дороге задумает вас повесить, так ты Пахан проследи, чтоб Лёньке голову отсекли, негоже ему в петля с мужиками болтаться, дворянских кровей все же.

Моего появления на свежем воздухе ожидали давно и с нетерпением. Но особой радости оно никому не принесло. Насвистывая «а помирать нам рановато…», я сделал ручкой палачу, мужик он понятливый, дважды объяснять не пришлось, одним ударом расколол приготовленную чурку на части и, подхватив половинки, удалился.

— Пахан, — засопел в ухо стрелец на крыльце, — ты мне пятак должен.

— Ничего, — утешил я служивого, — в следующий раз выиграешь.

Один конюх, затмевая солнце, светился счастьем. Глядя на кучу монет, он шептал:

— Вот богатство-то привалило! Столь и за неделю не пропить!

— Со мной до Сыроешкино поедешь? — окликнул я мужика.

— Хоть на край света, благодетель ты мой!

— Ступай в конюшню и запрягай две пролетки по полной программе.

Немного подумав, я отрядил в помощь конюху Лёньку. Пусть привыкает к тяготам торгово-посольской службы. Сам же отправился за деньгами.

Казна, как водиться, помещалась в подвале. На окованной железом двери красуется амбарный замок, у порога бравые стрельцы. К княжеской бумаге они отнеслись с уважением, но дальше этого дело не пошло. В хранилище имели доступ два человека — Старобок и мой лучший друг Ивашка. Князя по таким пустякам я естественно тревожить не стал, пришлось идти поднимать дьяка.

Мой недавний пациент еще прибывал в коме. Гер Штольц, благородная душа, пытался мне помешать.

— О, майн фроинд Пахан, больной надо спать, это есть лучший лекарство. Он совсем чуть-чуть назад закрыть рот и перестать кричать, мой уши сильно болеть...

— Ганс, — нравоучительно ответил я, — не стоит идти на поводу у загнивающей буржуазной медицины. Передовая российская наука давно доказала — чем раньше больной встает после операции, тем быстрее заживают раны.

Я откинул простыню и полюбовался на дело рук своих. Гм, пожалуй Ганс прав, Ивашка и российская наука несовместимы…

Смочив ватку нашатырем, лекарь принялся приводить пациента в чувство.

— Ой, ой, — застонал дьяк, приходя в сознание. Я кинул ему рясу.

— Ваше Святейшество, надо в подвальчик спуститься.

— Это еще зачем? — Превозмогая боль, выдавил Ивашка.

— Здесь все написано, — протянул я княжеский указ и кивнул Гансу, чтоб готовил валерьянку.

— Обойдусь без сердечного, — отмахнулся дьяк, но едва прочел первые строки, сразу же нашарил стакан с успокоительным и опорожнил до дна. Осмыслив обозначенную сумму, он даже на время забыл о боли. — Я… эть… да ни в жизнь! Болею, умираю, нет мочи подняться!

— Валяйся дальше, — пожал я плечами. — Мне и Старобок денежку выдаст. Только хочу по дружбе предупредить, не будешь шевелиться — прооперированный орган к ноге прирастет. Придется либо орган, либо ногу отпиливать. Подумай на досуге, что для тебя важней — остаться безногим мужчиной или неполноценным ходячим.

— Западный медицин таких случаев не иметь, — не вовремя вмешался Ганс.

— Да что вы, любезный, — парировал я. — В одном Амстердаме каждый пятый гомик, а на тысячу населения двух безногих не сыщешь.

Охая и акая, Ивашка принялся напяливать рясу. Путешествие в подвал напоминало сошествие грешников в ад. Прислуга шарахалась в стороны, заслышав стоны и вопли дьяка. Стрельцы, узрев доверенное лицо князя, безропотно расступились. Вытирая платком взмокший лоб, Ивашка целую вечность колдовал над замком. Наконец дверь открылась, на секунду стали видны сундуки вдоль стен, но дьяк проворно юркнул внутрь и затворил ворота. До меня донесся приглушенный подленький голосок:

— Пахан, голуба моя, ты доскольки считать умеешь!

— До миллиона!

— А это больше ста? — уточнил на всякий случай дьяк.

Скорбь на лице Ивашки, когда он передавал казенное золото, была неподдельной и настолько искренней, словно у него враз умерли все близкие родственники. Дьяк дважды пытался меня надуть. Но естественно безрезультатно. Получив положенное, я хлопнул его по плечу:

— Бывай праведник.

— Эх, — грустно выдохнул дьяк, — отродясь не слыхивал, чтоб миллион больше ста был. Одно утешает, как думаешь, Пахан, тепереча у меня ничего не срастется?

— Не знаю, — пожал я плечами, — не должно. А если случится, чего отпиливать станем?

— Да вот думаю, — почесал за ухом дьяк, — с органом оно конечно хорошо, удобно… а с другой стороны — чего без ноги-то делать? В Амстердамии, сам сказывал, безногих нет. Живут же как-то голуби тамошние без органов.

— То ни голуби, гомики.

— Ну вот, а я че — хуже…

Покончив с делами, я поспешил убраться с княжеского двора. Не думаю, что Старобок придет в восторг, когда узнает, что я сотворил, пользуясь липовым указом. Мне, честно говоря, начхать. Главное границу успеть пересечь. Найду Губана и поминай, как звали. А с корешей какой спрос, они лишних денег из казны не получали. Да и не собирался я подставлять друзей. Хотел князь степных лошадей — купим. А пригнать их в княжеские конюшни кореша и без меня смогут.

Все складывалось как нельзя лучше. Даже унылый вид Лёньки не портил больше настроения. Господин граф поверх мундира напялил измятую железную кирасу. И где сыскать такое чудо умудрился. Я уселся в пролетку к конюху, Лёнька взялся править второй, доверху набитой провизией и амуницией.

Упитанные лошадки сразу припустились рысью. Граф, выезжая за ворота, умудрился снести два звена ограды. Угрюмый стрелец благословил его кулаком.

До трактира добрались в считанные минуты. У обочины три телеги, груженые так, что днища прогибаются. Плотный брезент поверху укрывает товар от дождя и постороннего взгляда. Рядом с телегами топчется Никола. Заметив меня, купец встрепенулся.

— Бумаги достал?

— Порядок, — хлопнул я по карману.

— А откуда пролетки?

— Князь выделил, посольские дела по пути вершить, — соврал я. — Ты как, не против?

— Что ты! Что ты! — Замах руками купец. — Ох, и ловкий ты парень, Пахан! Душа радуется, что с тобой связался. При посольстве-то оно куда как лучше в дороге, чем просто торговым обозом. Уважения больше. Только, чур, княжеских лошадок за свой счет содержать будете.

— Годиться, — кивнул я.

— Ну, тогда по коням! До вечера далече, не одну версту отмахать успеем!

Я спорить не стал. Никола поспешил к первой телеге, его приказчик уселся на вторую, третью повозку с товаром доверили Лёньке. Мы с княжеским конюхом на двух пролетках замыкали обоз.

Пока господин граф корячился на телегу, лошадь дернула мордой и вожжи упали на землю. Лёнька полез доставать. Как сидел на передке, так и спрыгнул. От лошадиного зада до края телеги чуть больше пол метра. С боков оглобли. В центре Лёнька. Согнулся в три погибели, шарит руками по земле, голова под лошадиный хвост уткнулась.

Долго терпела лошадь Лёнькины выкрутасы, до тех пор, пока графская голова целиком не скрылась под хвостом. Какие чувства испытала при этом кобыла — боль или стыд, судить не берусь, но взбрыкнула она — дай Бог! Удар получился хлесткий, звонкий. На Ленькиной кирасе отпечатался четкий след подковы. Граф ударился о телегу, и его отшвырнуло назад. Лошадь опять лягнула. Звякнула фальцетом кираса, глухим треском отозвался передок телеги. Снова мелькнуло копыто…

Дзинь! Бум! Дзинь! Бум! Лёнька летал меж оглоблей, не касаясь земли, как теннисный мячик между молотом и наковальней. Я залюбовался. Графу чертовски везло — у лошади всего четыре ноги и только две из них задние.

После шестого удара лопнул брезент и из телеги посыпался купеческий скарб. Пришлось экстренно вмешаться. Лошадь успокаивать бесполезно, ей явно нравилось играть графом в пинг-понг. Пришлось ловить Лёньку. Схватил за космы и на себя. Спасибо кобылке, не растерялась, помогла, поддала напоследок обеими ногами сразу. Граф вылетел из замкнутого круга, как пробка из бутылки шампанского. Вожжи так и остались лежать под копытами.

Я стащил с Лёньки измятую кирасу и принялся ощупывать ребра. Дуракам везет — целы все до единого. Новые синяки на графском теле даже не отсвечивают из-под слоя старых. Ну а легкая контузия не в счет. Такого молодца любая медкомиссия признает годным к строевой.

Вдвоем с конюхом мы усадили его на телегу, и вручили вожжи. Я бросился запихивать под брезент вывалившиеся тюки с товаром. Еще не тронулись, а уже хозяйское добро разбазариваем. Хорошо хоть Никола с приказчиком отъехать успели и не видят этого безобразия.

Уложив объемистые мешки на место, я осмотрелся — не потерять бы чего. Под задним колесом заметил странный прямоугольный предмет размером с тетрадный лист, видать выпал из какого-то тюка. Опустился на колени и пополз доставать.

У меня в руках оказался женский портрет, оправленный в золоченую резную раму, усыпанную каменьями. Камешки крупные и весьма возможно драгоценные. Дрогнули руки, екнуло сердце. Не смотря на то, что в драгоценностях я разбирался примерно так же, как свиноматка в копчении окороков, стало не по себе. Камни под яркими солнечными лучами светились ровным густым рубиновым цветом, да и неизвестный художник был с претензиями на гениальность, портрет оказался восхитителен. В голове заворочалась нехорошая мыслишка, я огляделся по сторонам и сунул находку за пазуху.

Тронулись. Пока нагоняли купца, мое настроение окончательно испортилось. На душе муторно и тревожно. Я чувствовал себя последней сволочью. Справа замаячило княжеское подворье, несколько стрельцов правили поваленный Лёнькой забор. Я попытался вычислить окно Алинки, вдруг увижу. Ведь навсегда уезжаю, а даже не простился. Тщетно. Мы поравнялись со стрельцами и покатили дальше. Еще пара переулков и вывернем на окраину. Я до боли прикусил губу, надо решаться, потом будет поздно. И тут мне на глаза попался вихрастый мальчуган, хитрая мальчишеская рожица оказалась знакомой, я привстал на козлах и крикнул:

— Никитка! Живо ко мне!

Давешний обидчик Варьки припустился со всех ног, догнал пролетку и засеменил рядом.

— Чего, дядь Пахан?

— В блатные еще хочешь? — Спросил я.

— А то! — Расплылось мальчишеское лицо в счастливой улыбке.

— Тогда жарь в княжеский терем, найдешь… — краем глаза я заметил, как приказчик Николы косится в нашу сторону, пришлось перейти на шепот. Ни к чему помощнику купца знать, кого следует найти и зачем. Стараясь говорить как можно тише, я объяснился Никитке, что нужно сделать. — Понял?

— Ага, — кивнул мальчуган и поинтересовался: — А в блатные когда записывать будешь?

— Как вернусь, тогда и поговорим, — не моргнув глазом, ответил я. — Беги, давай, одна нога здесь, вторая уже возвращается.

Наш обоз четверть часа петлял по улицам и переулкам столицы пока не выбрался на широкий загородный тракт. Березовая роща скрыла последние дома, городская суета осталась за спиной. Справа колосится поле с дозревающей пшеницей, слева опрятный лужок с копнами свежескошенного сена.

Чем дальше мы отъезжали от стен пресветлого Северца, тем больше мной овладевало беспокойство. Я смотрел по сторонам, часто оглядывался и почти не обращал внимания на дорогу. И чуть не поплатился за это. Хорошо, что лошадь не автомобиль и имеет глаза, иначе бы я основательно помял «багажник» впереди идущей телеги. Движение застопорилось. Обоз встал. Дорогу преградил десяток конных стрельцов.

— Стоять! — Гаркнул командир отряда. — Кто такие?

— Княжеские послы с товаром! — Нагло ответил Никола.

— Ну-ну, — кивнул всадник, — покажи-ка мне свой товар посольский.

— С какой стати? — Взвился купец. — У меня грамота князем писаная! Пахан, предъяви!

Я послушно достал листы с княжеской печатью. Никола упер руки в бока и заорал:

— Видал! Прочь с дороги!

Стрельцы не шелохнулись. Лицо Николы перекосило от злости, на щеках выступил румянец, на лбу капли пота.

— Ах, так! Да я вас… Да вы у меня… Стоит мне князю слово сказать и вам конец! А тебя десятник, — брызгал слюной купец, — я со службы выгоню! В конюхи пойдешь! В пастухи загремишь! Кто таков? Как звать? Обзовись, сучий потрох!

— Старобоком с рождения кличут, — спокойно ответил всадник.

— Ты разжалован Старобок… — Вякнул купец и осекся. Видать доперло с кем разговаривает.

Князь ловко выскочил из седла, одним рывком содрал с ближайшей телеги брезент и, вспоров кинжалом первый попавшийся под руку тюк, вывалил содержимое на дорогу. Тихо звякнув, в дорожную пыль посыпалось столовое серебро, следом, поверх ложек и вилок, упали несколько икон в дорогих оправах, а на них — княжеский головной убор, шитый золотой нитью и облепленный драгоценными камнями, как новогодняя елка игрушками.

— Вот и шапочка моя сыскалась, — грозно оскалился Старобок.

Позеленевший от страха Никола рухнул на колени.

— Прости, Княже! Бес попутал!

— Ба! — Воскликнул один из стрельцов за спиной князя. — Да это никак Никола-Волынский! В прошлом годе Еремея обчистил, тот пол тысячи золотом обещал любому, кто живым или мертвым сыщет злодея.

— Пятьсот рубликов, да еще золотом, вещь хорошая, — ухмыльнулся Старобок. — Но я и за пятьсот тысяч такого парня Еремею не уступлю. Взять гаденыша!

Николу опутали веревками. Та же участь постигла его помощника. Мнимый приказчик бился лбом об телегу и скулил как нерадивый щенок, нагадивший в тапки хозяина.

Князь направился ко мне. Пришлось соскочить с пролетки на землю. Старобок сграбастал меня в объятия и прижал к себе так, что кости затрещали.

— Ну, спасибо Пахан, таких злыдней помог изловить, честь княжескую сберег.

Я скромно молчал. Княжеская благодарность приятна, но душу не греет. Мне в Волынь кровь из носа попасть надо, а теперь, когда в обозе вместо купеческого товара ворованное добро нашли, мои шансы добраться до торгового города за казенный счет стремительно таяли. Отберет сейчас князь грамотку. Завернет пролетки назад. Вытряхнет из кармана выданные червонцы и велит корешам по домам разойтись. А куда мне одному? Без денег, без сопровождающих. Сгину в незнакомом мире, и никто не узнает где.

Старобок хлопнул меня по плечу, я с трудом вымучил улыбку. Пришлось раскрыть рот, как-никак князь благодарит, молчать не прилично:

— Спасибо на добром слове Ваша Светлость, — поклонился я, — но тут не меня, Никитку благодарить надо.

— Славный парнишка, — согласился Старобок. — Не обижу, дам на конфеты. Я, дело прошлое, не поверил сначала. Но сорванец такой крик поднял, мол, Пахан никогда не ошибается, раз сказал, что в обозе награбленное, так оно, значит и есть. Я стрельцов в седла и наперерез. Как вычислил ворюг поганых? Стрельцы все княжество почитай за неделю перевернули, за каждую печь заглянули и не одного следочка. А ты раз — и в дамки.

— Случайно, — ответил я и отвел взгляд, чувствуя, как под рубахой царапают кожу каменья с резной рамки портрета княжеской дочери. Имея такую улику даже министр МВД с третьей попытки догадается, что за «товар» прячется под брезентом груженых телег. Просто так Алинкины портреты в золотых рамах по княжеству не валяются.

Мне, конечно, следовало сказать князю, чтоб он и Лёньку поблагодарил. Если б господин граф не растревожил своим телом груз, портрет так бы и остался в тюке. И катили бы мы сейчас в славный город Волынь, с чистой совестью охраняя награбленное. Но тогда князю пришлось бы и лошади благодарность выносить. Зря, что ли она Лёньку копытами ублажала? А это уже урон для княжеской чести. Поэтому я скромно умолчал о посильной помощи графа в поимке преступников.

Зато князь не затыкался. За пять минут, ничего не ведая о прошлом Николы, предсказал в мельчайших деталях его ближайшее будущее. Покончив с этими формальностями, он опять повернулся ко мне:

— Я, Пахан, как и Еремей — пятьсот рубликов только пообещать могу. А вот пять червонцев выдам. Когда вернешься.

Меня зацепило сразу два слова: «выдам» и «вернешься». Первое давало моральное право не считать себя больше казнокрадом. Лишние пятьдесят рублей, что я получил из казны, теперь, хоть и с натягом, можно считать обещанными премиальными, полученными раньше срока. Второе слово вселяло радужные надежды на продолжение похода. Ведь что бы откуда-то вернуться, надо сначала туда попасть. Сдерживая радость, я поинтересовался:

— Ну, так что, мы поехали дальше, за степными лошадками для Вашей Светлости?

— Езжай, скатертью тебе дорога.

Дважды повторять не пришлось. Княжеский конюх остался разбираться с телегами, на его место, уселся Лёнька. Пока граф пересаживался, я, улучив момент, достал из-под рубахи Алинкин портрет, вытащил холст из оправы и сунул драгоценную рамку в тюк с княжеским барахлом. Драгоценности князю, портрет мне. На память. По-моему справедливо.

Несостоявшийся купеческий обоз развернул оглобли в обратную сторону, а мы с господином графом продолжили прерванный путь.

До Сыроежкино добрались на удивление быстро, даже стемнеться как следует не успело. Оно и понятно, где ж тощей кобылке старосты угнаться за откормленными рысаками князя. Уже на ближних подступах к селу мое сердце наполнилось тревогой. Как-то необычно тихо было на деревенских улицах.

Предчувствие не обмануло. Оставив лошадей под присмотром графа, я поплелся разыскивая людей. Крестьянские избы темными глазницами окон с укором глядели в след без малейшего намека на огонек. И лишь миновав два переулка, я встретил живую душу. Раскрасневшаяся от бега девка едва не сбила меня с ног. Задрав подол сарафана, она неслась в сторону покосившейся колокольни. Изловчившись, я сумел схватить ее за руку. Красавица юлой завертелась на месте. Забубнила что-то несуразное. С горем пополам в ее лепете удалось разобрать лишь пару слов — «блатные», да «хоронить». Я выпустил руку и бросился к колокольне.

На центральной площади толпа народа. Собрались все — от мала, до велика. Гомон стоит как на базаре. Причем мужики все больше бранятся, а бабы, крестя лбы, с восторгом приговаривают:

— Слава тебе, Господи!

Ткнув локтем в бок ближайшего мужика, я поинтересовался:

— Чего это тут?

— Конец света настал, — горестно выдохнул крестьянин.

Не зная, что и думать, распихивая народ, я полез в первые ряды. Очень любопытно поглазеть на конец света в отдельно взятом хуторе.

На полянке, между колокольней и чьим-то амбаром, стоят мои кореша. Лица кислые, аж скулы сводит. Лишь Евсей, заложив руки за спину, с садисткой улыбочкой похаживает вдоль строя.

— Люди опомнитесь! — хватаясь за сердце, взмолился мой недавний собеседник. — Не берите грех на душу! Ведь не ведаете, что творите… сволочи окаянные!

Словно по команде все замерли, даже бабы примолкли, кому-то сделалось дурно. Я понял — близится кульминация, знать бы еще чего? Шагнул вперед и рявкнул:

— Фраер, доложи обстановку!

— Пахан! — Разом взвыли штрафники и с надеждой уставились на меня.

— Вот, — кивнул Евсей на свежевырытую могилу, рядом с которой стояло две фляги, три бутыля и штук сорок бутылок помельче. — Хороним.

— Благодетель ты наш! — раздалось за спиной, и через секунду мне в ноги ткнулся сыроежскинский староста. — Пахан, за Христа ради останови супостата! На тебя одного уповаем! У-у-у, — пустил он слезу.

— Ты это, — растерялся я, — с колен то встань, чего штаны марать-то.

— И не подумаю, смилуйся господин хороший…

— Евсей?! — напряг я голосовые связки, требуя объяснений.

— Один момент, — кивнул мой заместитель. — Шестерки, выйти из строя!

Опустив косматые головы, Ванька с Васькой сделали пару шагов.

— Общаковские деньги брали? — не столько вопросительно, сколько утверждающе произнес Евсей.

— Брали, — обреченно кивнули братья.

— На какие нужды?

— Известно, какие. Провиант для посольства купить. Пшено, картоху там, вареньица с медком опять же…

— А что купили?

— Известно чего, — скосил Ванька глаза на край вырытой ямы, — самогон, брагу и медовуху… Пахан не подумай чего, без обмана все. Это пойло на тех продуктах и настояно, лично с каждой бутылки пробу снял. Все, что велено раздобыли… в жидком виде правда…

Я перевел дух, словно камень с души свалился. Бог с ним — с деньгами, дело наживное. Одно понять не могу, чего народ сбежался? Эка невидаль — тверезые мужики вокруг фляг с брагой ходят, как коты на сметану смотрят, а в рот ни капли не берут. Не украдено, на кровные рубли куплено, чего хотим, то и делаем.

Пожалуй, правильно Фраер рассудил — слить пойло в яму и закопать поглубже, чтоб вонь по округе не расходилась. Иначе вся штрафная сотня через неделю в белой горячке сляжет. И я мужик, самого в пот от таких мыслей кинуло. Но, как ни крути — прав Евсей. Впрочем, пару бутылочек чего повкусней можно и припрятать на черный день…

Не популярное в народе решение приходилось принимать. Где уж крестьянину-лапотнику такое понять. У меня самого сердечко сильней обычного завибрировало. Староста словно читал мысли, обхватил голову руками и заголосил:

— Не губи, Пахан! Во всей округе и капли спиртного не сыщешь, все ироды скупили!

— Как лучше хотели, — пробурчал Васька.

Вновь открывшиеся обстоятельства коренным образом меняли дело. История неоднократно подтверждала — антиалкогольные компании на Руси успеха не имеют.

— Значит так, господа блатные, — сказал я, — наше штрафное посольство продолжается. По указу князя Старобока едем в город Волынь. Антоха и кузнец Сорока с нами, остальные свободны. Алкоголь вернуть населению, личному составу отдыхать. С утра выступаем.

Над деревней пронесся радостный вздох. Мужики кинулись разбирать фляги и бутылки. Но Евсей быстро остудил горячие крестьянские головы:

— Позвольте, господа! А деньги?

Я ухмыльнулся и с чувством выполненного долга отправился спать.