Глава 6

— Эх, господин Пахан, — понукая лошаденку, жаловался староста, — чего твориться-то вокруг! Моя баба говорит, мол, конец света настает. Неужто правда? Керосин на две копейки подорожал, дождя три недели нет, посевы сохнут, а намедни щука сеть порвала.

— По высочайшему повелению князя Старобока конец света перенесен на следующий квартал, о чем население будет своевременно информировано. — Ответил я, поудобней устраиваясь на соломе.

— Стало быть, поживем еще! — неизвестно чему обрадовался староста.

Монотонный скрип колес слаще любой колыбельной. К чему терять впустую время? Чем больше спишь, тем ближе дембель. Укрывшись дерюгой, я закрыл глаза.

В столицу въехали после вторых петухов. Староста высадил меня перед воротами княжеского двора. Сонный стрелец, заметив постороннего, встрепенулся и заступил дорогу.

— Куда прешь!

— К князю на доклад.

— Их Светлость изволит отдыхать после вчерашнего.

— Буди! — Настаивал я.

— Ты чего, больной что ли, сказано — он после вчерашнего! В обед приходи. Как доложить, кто таков будешь?

— Пахан, заместитель командира штрафной сотни.

— Свят, свят, — закрестился стрелец. — Вас же всех того, в клочья, вусмерть, вчерась и поминки справили…

— Что!!!

— Хорошо справили, — не переставая крестить лоб, выдавил побледневший стрелец. — Их Сиятельство граф Леопольд речь держал…

Через четверть часа князь лично явился взглянуть на воскресшего штрафника. Слуга провел меня в большую комнату, застланную коврами. Кроме резных подоконников, кресла-трона, да двух лавок иной мебели не имелось. Вошел разодетый придворный и громогласно известил:

— Их Сиятельство Великий Князь Старобок, Божьей милостью повелитель пресветлого града Северца, а так же тридцати деревень, двух хуторов и прочее, и прочее!

Пришлось подняться. Изрядно помятый князь вошел в горницу в тапочках на босу ногу, красная накидка не скрывала полосатой пижамы. Усевшись в кресло, он кивнул:

— Ежели из-за пустяка какого потревожить изволил, то сам понимаешь, головы не сносить, излагай.

— Ваша Светлость, — начал я, вдохновленный его приветствием. — Великий Князь, Божьей милостью повелитель…

— Ты, это, — перебил Старобок, — давай без титулов, чего там стрельцу брехал?

Мой доклад был краток и обстоятелен. В конце я передал совет сотника:

— Микула Селянович советует в ближайшее время посольств к Еремею не слать.

— А чего их слать, — ухмыльнулся Старобок, — они сами приперлись. Вчера в полдень прибыли. Самую малость вы с ними разминулись. Еремей мужик хозяйственный, своего не упустит. Пятнадцать человек прислал, такой же сброд, как и вы. Можешь полюбоваться, в гостевой на лавках валяются. Похмельем опосля вчерашнего маются. А я вот голову ломаю — толи опохмелить, толи — плетей всыпать.

— А чего так? — Спросил я. — Или Еремей ту землицу в одного пользовать собрался?

— Да нет, — ответил князь, хитро щуря глаза. — По совести предлагает — год мы, год они. Да только если он посольство раньше снарядил, стало быть, ему тот лужок нужней, а коли так — грех не повыеживаться. Ну, да ладно. До обеда время есть. Подумаю, как быть. Ты мне лучше скажи, сколь человек на вас напало?

— С пол сотни, не меньше, — честно ответил я.

Князь нахмурился, под окладистой бородой дрогнули скулы.

— А с кем же тогда Лёнька бился?

— С лосем, — сказал я.

— Эй, кто там есть!? — рявкнул Старобок. — Живо ко мне Лёньку, дьяка и палача!

В княжеских хоромах поднялась суета. По коридорам бегали стрельцы, кто-то охал, скрежетала сталь. Через пять минут в комнате стало не протолкнуться. Последним явился господин граф.

— Садись, — кивнул Старобок Ивашке, — приготовь бумагу и чернила.

— Благодарствую, — отмахнулся тот, — я лучше стоя.

Князь сурово глянул на племяша:

— Ну, полководец заморский, поведай еще раз, как в одиночку взбунтовавшихся еремеевских мужиков извел!

Лёнька приосанился, расправил плечи и бодро отчеканил:

— Вскочил на коня и в атаку. На право мечом махну — сто голов с плеч, на лево — девяносто, а потом выхватил булаву… — тут граф заметил меня, — и сам себе по темечку как дам! А дальше не помню, — закончил он бледнея.

Старобок побагровел, атмосфера накалилась до предела, муха, летящая под потолком, свалилась замертво.

— Вчера таких подробностей не было. Сколько ж ты народу положил, тыщу аль поболе?

— Точно сказать не могу, провалы в памяти, — покрылся Лёнька потом, — но врать не буду, наверно меньше. Голова моя, она того, совсем это…

— Ничего, палач вылечит, — заверил князь. — Он хоть по заграницам не обучался, но специалист по головным болезням редкостный.

— Дядя! — Взмолился Лёнька. — Помилуй Христа ради!

Дьяк, видя такой оборот, счел нужным заметить:

— Эх, Леонид, Леонид, предупреждал я тебя. Служить надо верно, со всем старанием. Тебе такую честь оказали, а ты кормильца нашего обмануть вздумал. Когда казнить будем, Ваша Милость? Мне думается — тянуть не стоит. Если поторопимся, то в обед уже и поминки отыграть успеем.

— У-у, — завыл Дебил, — кого слушаете, это же Пахан, он мужиков на бунт подбивал, на меня покушался, предательство задумал!

Мне стало смешно, а зря. Старобок жутко нервничал. Жестом остановил стрельцов, которые вцепились в Лёньку и уставился на меня. Граф, брызгая слюной, все злоключения посольства свалил на мою голову.

— Измена! — Взорвался Старобок.

— Клевета! — Парировал я

— На графа покушался?

— Как можно!

— А с дерева веревками — это не покушение! — Напомнил Лёнька.

— Было? — Ел меня глазами Старобок.

— Так не по злому умыслу…

— Взять его! — Рявкнул князь.

Тут Ивашка заблеял, подливая масла в огонь:

— А я говорил, предупреждал, Ваша Милость, этот Пахан еще тот фрукт! Он и меня отравить пытался. Как такого злодея земля носит? Это ж надо — светлое имя наследника Вашего, Светлейшего графа Леопольда де Била опорочить хотел. Героя, заступника веры и отечества.

— Пахана первым на плаху, — сказал, как отрезал князь. — Опосля Лёньку.

Что я мог сказать в свое оправдание? Да ничего. Мне и рта не дали раскрыть, заломили руки и поволокли вслед за палачом. Как все-таки изменчива судьба, в одну минуту из обвинителя в обвиняемого превратился, даже хуже — в приговоренного. И самое обидное — дьяка на последок порадовать не мог. От болотный воды раскис листок с его «чистосердечным» признанием.

Десятки любопытных глаз, в некоторых и сострадание, провожали меня в последний путь. А он не долог, всего-то тридцать шагов от крыльца до плахи. Палач попробовал острие топора и остался доволен. Заботливые руки стрельцов уложили мою голову на сосновый пенек.

На помост взобрался Ивашка и, не пряча счастливой улыбки, зачитал указ: «Приговорить за бунт и измену пришлого Сашку Мухина, именуемого в народе Паханом к смертной казни». Дата, подпись — все как положено.

— Покайся, соколик, облегчи душу.

— Да иди ты! — огрызнулся я, собрав в кулак всю силу воли.

— Зря ты так, — обиженно засопел дьяк. — От церкви щас отлучу, предстанешь нехристем пред Создателем, стыдно будет.

Нервишки у меня дрогнули, но хватило мужества ответить достойно, добавив кое-чего покрепче. Дьяк отшатнулся и поспешил укрыться за княжеской спиной. Сверкнул топор, я зажмурил глаза, но Старобок дал отбой.

— Куда торопишься, — рявкнул он на палача. — Может человек чего сказать перед смертью желает, али просьбу какую последнею имеет, что мы — не люди. Говори, Пахан, не стесняйся, только коротко, по делу.

Большой радости эта отсрочка мне не принесла, какая разница минутой позже или раньше под нож пустят, итог один. Правда желаний появилась целая куча. Пулемет бы мне. Но, поразмыслив, я твердым голосом произнес:

— Казнить или миловать — воля твоя Князь. А если мне не веришь, расспроси Кондрата Крапивина, как вернется. Я все сказал.

— Раз все, руби! — махнул дьяк палачу. — Завтрак стынет.

И снова завис топор, но Старобок и на этот раз прервал казнь. Видать мои слова зародили в его душе сомнения.

— А может, и правда, посадим под замок, пусть в темнице мается. Кондрат явиться, тогда и решим, как быть.

— Ваша Милость, чего тянуть-то, — суетился Ивашка. — Стоит из-за таких пустяков казнь откладывать, ежели греха на нем нет, опосля реабилитируем посмертно. Намалюем иконку, причислим к лику святых великомучеников и дел-то.

— Не сметь! — Раздался звонкий девичий голос. Все, включая меня, от неожиданности вздрогнули.

— Это еще почему, доченька? — Растерялся князь.

Как она была прекрасна в эту минуту, стройная, на щеках румянец, в больших голубых глазах гнев и решительность. Прекрасный дикий цветок средь полыни.

— Папа, неужели ты казнишь будущего зятя! — Алинка взмахнула красной лентой.

Что тут началось! Старобок схватился за сердце, дьяк за голову, палач за топор.

— Ох! — Очнулся князь. — Казнить нахала!

— Не сметь! — кричала Алинка.

— Палач, руби! — Напирал Старобок.

— Только попробуй! Со света сживу! — Не сдавалась моя названная невеста.

Пять раз топор поднимался и столько же опускался, измучившись в конец, палач психанул:

— Ваша Светлость, вы уж определитесь.

— Казнить!

— Миловать!

— Кузина! Дорогая кузина! — Гремя костями, рухнул на колени перед княжеской дочкой Лёнька. — Как вы могли! Я — потомственный дворянин, с известным именем, дважды имел честь просить вашей руки и получил отказ. А вы, как последняя уличная девка приняли предложение неотесанного мужлана, без роду и племени. Четвертовать негодяя! Шкуру на барабан!

Алинка взглядом прибила Леньку к доскам крыльца и кивнула отцу:

— Папа, ты слышал? Меня оскорбили! Твою дочь назвали уличной девкой.

— Ну, хорошо, — сдался князь. — Давай сначала отрубим голову будущему зятю, а затем посадим на кол графа.

— Ой! — слишком поздно осознал ошибку Ленька. — Я того, не этого… Княжна вы мужик, а он не девка, то есть вы девка, а он не мужик…

— Аллё, граф! — Крикнул уже я. — За базар ответишь!

Алинка одарила меня очаровательной улыбкой и щипнула родителя за бок.

— Папа, обращаюсь к тебе, как к князю. Задета моя честь и позор можно смыть только кровью. Я требую поединка с наглецом! По закону девушка в праве найти защитника.

— Как мудро, как правильно, главное — по закону! — Не понимая, в чью сторону склоняется чаша весов, решил на всякий случай подлизаться дьяк.

— Уж не ты ли, божий одуванчик, хочешь вступиться за честь моей дочери? — Прищурился Старобок.

— Боже упаси, — перекрестился Ивашка. — Благословить, исповедовать — пожалуйста, могу еще грехи отпускать.

Алинка естественно выбрала меня. Князь долго теребил бороду, наконец, тяжело вздохнув, произнес:

— Ну, чего ж, давай Пахан, все одно тебе помирать.

— Я, конечно, как истинный дворянин, не против, — загнусавил Дебил, — только пусть ему сначала голову отрубят.

Князь глянул на меня, потом на Лёньку, опять на меня и решил — биться будем пешими, без оружия. Чего он для нас мечей пожалел, уж не знаю. Воспетый в поэмах и балладах поединок за честь дамы свелся к банальной драке. Правила князь определил простые — у кого душа вон, тот и проиграл. Чего ждать победителю тоже осталось неизвестно. Говорить на эту тему князь всячески избегал.

Кулаки, так кулаки. После пережитого я готов был порвать Леньку на двадцать маленьких Дебилов и каждого, по отдельности, задушить.

Граф не торопился вступить в очерченный круг. Сначала помолился, потом сбегал в уборную. И лишь после окрика князя робко переступил черту.

Я качнулся вперед, обозначил удар левой, граф в испуге закрыл лицо, оставив хлипкое тело без защиты. Я пробил правой. Под дых. Лёнька сломался. Исход борьбы решил один удар. Больше руки пачкать я не стал. Прежде, чем оттащили, успел изрядно поработать ногами.

Кто-то, проявив милосердие, сбегал за лекарем. Запыхавшийся Ганс Августович, склонился над распростертым телом.

— О, майн гот, по господин граф бегать стадо быков?

Заслышав знакомый акцент, Ленька приоткрыл уцелевший глаз.

— Доктор, я умру?

— А как же, — успокоил его господин Штольц. — Рано или поздно все там будем.

Дебил лишился чувств.

Графа уволокли. Старобок, злой на весь мир и на меня в частности, отправил дочь под домашний арест — дурь из головы выветривать. Алинка успела напоследок коснуться моей руки, тепло ее ладони предало силы и уверенности. Князь приказал:

— Пахан, ступай со двора. Коли еще раз увижу — отстригу башку и кое-что другое. С глаз долой! Из сердца вон!

Ощетинившись мечами, стрельцы вышвырнули меня за ворота и я нос к носу столкнулся с дьяком. Кого мне благодарить за такой подарок!?

— Духовную особу бить нельзя, — на всякий случай напомнил Ивашка и, подхватив рясу, отпрыгнул в сторону. — Чего меж грамотными людьми не случается, повздорили малость, давай мириться.

Я оглянулся, до стрельцов далеко, пока подоспеют — пришибу гада. Не разойтись нам, как «Титанику» с айсбергом.

— Пахан, уймись, Христом Богом прошу, — скулил дьяк. — Я ж за помощью, неужели рука поднимется на слугу божьего?

— Еще как!

— Я ж и так муки страшные принял, на задницу опосля муравьиной кучи сесть не могу. Спать стоя приходится. А отрава та, нутром чую, не вся вышла. Народные средства хороши, а все ж таки лекарю показаться бы, может, посоветует чего. А этот гад брезгует мной. Всего-то три доноса на него настрочил. Обиделась вражина немецкая. Не разговаривает. Похлопочи, объясни, что должность моя такая. Уважает он тебя, авось не откажет.

Вообще-то я не садист и никогда таких наклонностей за собой не замечал, но отказать в помощи брату по вере, выше моих сил. К черту гуманизм с разбитым носом и сломанной челюстью, к лекарю, так к лекарю! О такой мести даже тень отца Гамлета не мечтала. Правда имелась существенная проблема.

— Доктор-то в княжеском тереме обитает, а мне туда дорожка заказана.

— И ничего, — повеселел дьяк, — я тебя через задний двор проведу, ни одна душа не увидит.

Попасть в княжеские покои оказалось проще пареной репы. Через лаз в заборе, да в темную неприметную дверь. Ни охраны, ни собак. Не удивительно, что Старобока обокрали, при такой караульной службе не грех и по два раза на дню грабить. Под ногами предательски скрипнула ступенька.

— Ничего, — пыхтел дьяк, — недалече осталось, еще одна светлица и на месте.

Изловчившись, я схватил дьяка за бороду.

— Стой, не дергайся. Сначала к Алинке зайдем, показывай, где ее прячут!

— Чур, меня, чур, — закрестился Ивашка. — Я телом болен, а не головой. Князь дознается, обоих в куски изрубит.

— Пока не увижу свою нареченную, с места не сдвинусь.

— Чего, дурак, мелишь!? Какая она тебе нареченная и думать забудь! К ней принцы заморские клинья бьют, из благородных, ни чета тебе. Ишь, со свиным рылом, да в калачный ряд.

— Не со свиным, а с блатным и запомни падла, — сделал я ударение на последнем слове, — не каждый принц такое иметь может.

Но попасть в комнату девушки я не смог. Вход охраняли два дюжих стрельца. Старобок слишком серьезно относился к нравственному воспитанию дочери.

— Уф, — облегченно выдохнул Ивашка, когда впереди замаячил докторский кабинет. — Что-то в животе нынче бурчит по-особенному, никак яд действует.

— Стой на «шухере», — кивнул я.

— На чем? — огляделся дьяк.

— На «атасе», пока я с господином Гансом переговорю.

Лекаря уламывать не пришлось. Он с радостью согласился стать моим ассистентом. Штольц был счастлив оказать услугу такому образованному человеку как я. Я выглянул в коридор и обомлел. Ивашка, сняв башмаки, топтался по чьей-то сутулой спине.

— Ты чего?

— Сам же велел на Атаса встать, — ответил дьяк. — Вот, здешний полотер Атас Гаврилович Щепкин. Других нет.

— Вам, батенька, и, правда, лечиться надо.

— Так я про то и толкую.

Господин Ганс, нацепив очки, долго и пристально разглядывал мощи дьяка. Сгибал руки в локтях, ноги в коленях. Заставил присесть, поинтересовался есть ли в родне алкоголики. Постучал молоточком по лбу и, услышав, громкое эхо, изрек:

— Что вас беспокоить?

— Э, — зарделся Ивашка. — Стыдно говорить доктор, но как мужчина — мужчине. В последнее время у меня появился комплекс неполноценности. — Дьяк развел руки. — Не могу никак сподобиться. Может кость там поломалась, — скосил он глаза на собственный пуп, — или яд так действует.

— Штаны сними, покажи болячку, — посоветовал я.

— Грех-то, какой, прости Господи, — перекрестился дьяк, освобождаясь от портков.

— Ну-с, ну-с, голубчик, — углубился в изучение предмета Ганс. — Фантастик, никакой комплекс у вас нет…

— Правда, доктор!

— Конечно! Вы есть просто неполноценный, где вас так угораздить?

— Как же так, господин лекарь, жить-то я буду?

— А смысл?

Умыв Ивашку нашатырем, нам удалось привести его в чувство. Дьяк хрипел и слезно умолял помочь.

— Будем лечить, — кивнул я.

— Бум, — согласился Августович, протягивая скальпель.

— Найн, — ответил я. — Постараемся обойтись без хирургического вмешательства, больной пока еще отказывается от вскрытия.

Ивашку уложили на операционный стол. Содрали рясу. Я лично, намертво, прикрутил руки и ноги к специальным крюкам. Мягкосердечный Ганс пытался напоить дьяка болеутоляющим раствором. Я не дал. Хорошо зафиксированный пациент в анестезии не нуждается. Руки дезинфицировать тоже не стали, пусть моются те, кому лень чесаться.

С молчаливого разрешения Ганса, я порылся в шкафу с микстурами. Среди кучи порошков и пилюль нашел пакетик соды. Сушеные травы и прочая докторская дребедень меня не интересовали. Зато на подоконнике, куда Ганс запихал остатки завтрака, стояла полная солонка соли и туесок с хорошей порцией молотого красного перца. Ссыпал все это богатство в жестяную банку. Тщательно перемешал. Лекарство для дьяка было готово.

Ивашкино достоинство искусанное муравьями еще кровоточило…

Нет, я не садист, но на плахе ощущения еще острее. Не испытывая ни капли жалости, я высыпал содержимое банки между ног больного.

Долго бился в конвульсиях Ивашка, от дикого крика заложило уши, вместе со стеклами вибрировала мебель.

— О, майн гот! — шептал испуганный лекарь. — Вы думать, это помогать?

— Конечно, мой дорогой друг, — заверил я Ганса. — От муравьиных укусов еще никто импотентом не становился. Наше лекарство прижгло и дезинфицировала раны. Через неделю-другую опухоль сойдет и он сможет коров осеменять.

— Фантастик! Русский чудо!

Поблагодарив лекаря за оказанную помощь, я откланялся. Планов на ближайшее будущее никаких. С перспективами еще хуже. Штрафное посольство за ненадобностью расформировано. На приданное в пол княжества пока рассчитывать не приходилось, не очень будущий тесть меня жаловал, спасибо хоть голову на плечах оставил. Возвращаться в Сыроешкино лень, да и не за чем. Кореша не сегодня-завтра сами притопают.

Предоставленный сам себе я слонялся по улицам и, не смотря на весь трагизм положения, прибывал в весьма хорошем настроении. Такое везенье и Иванушке-Дурачку не снилось.

Нагуляв аппетит, я решил посетить трактир. В «Собачей Радости» мне были рады и что удивительно, вполне искренне. Хозяин смахнул передником воображаемую пыль со стола и заговорщицки подмигнул:

— Страдалец ты наш, такого человека жизни лишить хотели, что делается то, а? Куда катимся!

— … как даст Лёньке в лоб, — делилась с подругой новостями за соседним столиком молодая торговка, — у того хрясть! Все косточки до-единой пополам.

— Да ты шо! — Вторила ей другая.

— Истинный крест, а тут стрельцы, человек сто…

— Дальше-то! Дальше что!

— Так известно чего, всех в один рядок с графом положил и к Старобоку.

— И князя туда же?

— Не стал. Алинка вступилась за папеньку. Любовь у них с Паханом, пожалел тестя.

— Ты гляди, какой душевный! А я слышала, дьяку от него досталось… — зашептала, склонившись к уху собеседницы, вторая девка.

— Ишь, ты! — Задохнулась та от восторга. — То-то я гляжу, он последнее время косолапить начал!

Ну, что за государство такое, не успеешь чихнуть, тебе уже пять раз «Будь здоров!» скажут. Ко мне за столик, неловко кивнув, подсел незнакомец. Шелковая рубаха расшита петухами, на поясе кожаный ремешок с увесистым кошелем. По возрасту из той категории, что молодым человеком называть уже поздно, а «дядей» еще язык не поворачивается. Открытое простодушное лицо внушает доверие. Вот только глаза мечутся по сторонам, будто ищут кого-то. Даже когда заговорил, я не мог поймать его взгляд.

— Доброго денечка, господин Пахан.

— И вам того же, — кивнул я.

— Меня Николой кличут, купец я тутошний, — представился мужчина.

Я молчал. Никола продолжил:

— Народ сказывает, вы торговым людишкам помощь разную оказываете, вот и удумал к вам обратиться.

— Раз удумал, говори, — подбодрил я купца.

— Тут дело такое… — замялся Никола. — Я в торговый город Волынь с товаром ехать собрался. Ярмарка там знатная, да путь не близок, боюсь, как бы ни пограбили в дороге. Стрельцов Старобок не дает, одна надежда на вас, блатных. Доставите обоз к месту в целости и сохранности, я уж не поскуплюсь…

В другом конце трактира кто-то из подвыпивших мужиков саданул глиняную кружку об пол. Может специально, а может, ненароком локтем зацепил. От неожиданного шума Никола вздрогнул и подскочил с лавки. Глазенки испуганно метнулись на звук. Шалят нервишки у купца. Я усмехнулся. Мир иной, а повадки у людей с тугой мошной одинаковы. Стоит мыши в подполье поскрестись, богатым кажется, что уже раскулачивать идут.

Предложение Николы было заманчивым, с детства люблю путешествовать, опять же деньжат можно подзаработать, когда они лишними бывают? Но не тянуло меня в дальние странствия. Хватило похода к Еремею. Да и не нравился мне купец, скользкий какой-то. Я отказал.

У стола, расставляя тарелки и горшки, суетилась хозяйская дочь. Я сконцентрировался на угощенье и больше ни на кого не обращал внимания. Трактирщик расстарался на славу. Сначала мне подали суп из курицы с фаршированными сморчками. На второе принесли говяжью печень и отдельным блюдом свиную грудинку, варенную в красном вине с раками и цветной капустой. На запивку — рябиновая наливочка в запотевшем графине.

Отобедал я знатно. Кушать такую грудинку — это не котлеты многоразового использования в заштатной столовой грязной вилкой ковырять. Могу заверить — одной китайской лапши быстрого приготовления для счастливой жизни мало. Кто хоть раз пробовал говяжью печень жареную целиком, шпигованную салом, с петрушкой и солеными рыжиками под соусом из хрена, спорить не будет.

Поглаживая живот, я блаженно щурил глаза, придаваясь приятной послеобеденной лени. И потому не стал возмущаться, когда к столику подошел очередной посетитель. На этот раз в юбке. Курносая веснушчатая девка, старше меня годков на пять, долго не решалась раскрыть рта.

— Ну, — отрыгнул я, приглашая девку к разговору. И сразу утонул в бурном потоке слов.

— Господин Пахан, заступник наш, гроза хулиганья, беспредела и прочего отребья! Помоги милый, охолонь Никитку, совсем житья не стало, всю морковь в огороде подергал, а давеча пригрозил репу вытоптать!

Говяжья печень неприятно ворохнулась в переполненном желудке.

— А чего сама?

— Да разве с ним кто окромя тебя управится!

Жареная печенка с солеными рыжиками, наконец, нашли место утробе, и я милостиво кивнул:

— Зови.

Девка умчалась разыскивать обидчика, в животе противно заворочались трюфеля. Стало не по себе. Как бы честь мундира блатного не подмочить, не все же в княжестве такие, как Лёнька, встречаются экземпляры и посолидней. За примером далеко ходить не надо, одни братья Лабудько чего стоят.

Чему быть — тому не миновать. Не долго мне пришлось нервничать в ожидании. Девка вернулась через пять минут, таща за ухо мальчонку лет тринадцати.

— Вот он, охальник, господин Пахан! Никакого спаса нет, хоть наплюй в глаза — всё божья роса.

— Погоди, Варька! — кривясь от боли, процедил малец. — Вот выросту и стану тебе зятем, припомню тоды, как ухи отворачивала.

— Ой, люди добрые! — Не на шутку испугалась девка. — Что делается-то, а! Что делается!

— Поди сюда, — поманил я сорванца.

Никитка степенно, по-взрослому, утер нос и с опаской приблизился.

— Ты и взаправду, Пахан?

— А что, не похож?

— Тощий больно какой-то. Пахан он того, говорят, коня на скаку остановит, в горящую избу войдет, мизинцем шевельнет — пятеро портки меняют, а ежели кулак сожмет — места на погосте для всех не сыщется.

— Э-э, — растерялся я, — это вам молодой человек стихи Некрасова неправильно преподают.

— А вот и врешь, дядя! — Засмеялся хулиган. — Дед Некрас отродясь стихов не сочинял, вон он, за углом на завалинке сидит, и у каждого встречного спрашивает — кому на Руси жить хорошо?

— Ладно, — сдался я, — оставим классиков в покое. Ты по что старших не слушаешься? Огороды топчешь?

Пригладив вихры, мальчуган окинул недобрым взглядом Варьку и уставился в потолок. С непрошибаемым видом принялся изучать штукатурку. Моя политико-воспитательная беседа успеха не возымела. Битый час я распинался впустую. Никиту не трогали историко-литературные подвиги Тимура и его команды, начхал он на добрые дела Чебурашки и крокодила Гены, и лишь при упоминанье о детской комнате милиции обиженно вздохнул.

— Из таких как ты, — безжалостно подвел я итог, — вырастают тунеядцы и диссиденты, по которым плачет скамья подсудимых.

— Ить! — Выдохнула Варька. — Не слишком ли? Ребенок ведь еще совсем…

Поняв, что нравоучения кончились, Никита встрепенулся. Погладил опухшее ухо и нагло заявил:

— Дядь Пахан, возьми меня в блатные.

— Что!!!

— Не пожалеешь!

— Во-первых — мал еще.

— Так на покров тринадцать стукнет…

— Во-вторых — ведешь себя плохо.

— Слова дурного не услышишь, ей-богу! Сдалась мне эта репа, я за Варькой и в бане подглядывать перестану…

— Ах!!! — Простонала девка. — Срам-то, какой! Чего с ним цацкаться, чай не маленький, сведи его Пахан в ту детскую комнату милиции, где Шапокляк с Квакиным парятся, пущай плетей всыплют!

В конец измаявшись, я кое-как отделался от обоих. Наставник для молодежи из меня никудышный. Лучше командовать штрафниками, чем быть пионервожатым у местной шпаны. Нашарив в кармане деньги, рассчитался за обед. Можно было обойдись и без этого, но не стоит злоупотреблять гостеприимством трактирщика, имея полный кошелек. Прибережем халяву на черный день.

Я выбрался на улицу. День в самом разгаре, над головой чистейшее голубое небо без всякого изъяна. После душного трактира свежей воздух приятно холодит лицо. Через пару шагов пришлось ослабить брючный ремень. Я чувствовал себя обожравшимся котом, которого забыли на ночь в мясной лавке, только что пузо не волочится по земле.

Булыжная мостовая вела меня из центра на окраину. Я не сопротивлялся, шел, куда ноги несли. Постепенно каменные дома в два этажа сменились одноэтажными.

Чем мне нравится Северец, так это своей опрятностью и зеленью. Почти на каждом шагу — клены, березы, черемуха и сирень. Цветов и вовсе не сосчитать, чаще других в глаза бросаются огромные ярко красные георгины, особенно впечатляющими они выглядят на фоне белых астр.

С каждым шагом во мне крепло ощущение, что бреду я не по реальному городу, а по огромному залу исторического музея, да еще без билета. И вот-вот ко мне прицепиться бдительная сторожиха, и начнется: «Пройдемте, гражданин»…

— Проходи, раз пришел, — раздался старческий женский голос, и я чуть не заорал. Так это было неожиданно и главное вовремя.

Огляделся. В метре от меня, опираясь на клюку, стоит бабка Агата. Если бы специально ее дом искал, замучил бы жителей расспросами, а тут замечтался, и ноги сами вынесли.

В избу не пошли, устроились на лавочке под окном. Я раскрыл рот, собираясь сказать про Евсея, что жив, здоров, но колдунья заговорили первой:

— Обедать не зову, неровен час лопнешь от обжорства, а про внучка сама знаю. Так что выкладывай, зачем пришел.

Я пожал плечами:

— Да собственно не зачем, случайно вышло.

— Случайно девки замуж выходят и то не часто, а тебя ноги принесли. Потому и спрашиваю. Карты на тебя раскидывала. И на кофейной гуще с бобами гадала. Руки измозолила и никакого толка, словно и нет тебя на белом свете. Странно, получается: жить — живешь, а родиться не сподобился. Говори милок, авось подсобить, чем смогу, ведь вижу — маешься сердечный. — Колдунья сложила руки на коленях, на морщинистом лице усталые глаза полны доброты. И я решился. Рассказал все, без утайки, вдруг и правда поможет, все-таки колдунья.

Бабка Агата с вопросами не спешила, задумалась. Скрюченные пальцы подобрали с земли опавший березовый листочек, колдунья положила его на ладонь, тонкие, без единой кровинки, губы прошептали несколько слов. Затем Агата, что есть силы, дунула. Листочек взвился и принялся кружиться, будто угодил в водоворот. Но длилось это не долго, я дух не успел перевести, листок замер, потом качнулся из стороны в сторону и плавно опустился под ноги.

— А ведь не врешь, — кивнула колдунья. — Писулька с заклятием с тобой? Покажи.

Я достал измятый, подмоченный болотом лист. Старуха вмиг подобралась, как овчарка при команде: «Фас!». Обнюхала лист со всех сторон, лизнула краешек. Я от нетерпенья заерзал по скамейке, даже занозу в задницу вогнал. Колдунья изучила каждую буковку, каждую запятую и грустно произнесла:

— Ох, и наворочено. В два слоя волшебство положено, белая магия поверх черной. Такое редкостный колдун сотворить может, потомственный, силы необычайной. Не одолеть мне такие чары. Помоложе была б может еще и взялась бы, а сейчас и пробовать не стану.

— Значит, о доме можно забыть, — подвел я не утешительный итог.

— Ну, отчаиваться-то еще рано, на мне свет клином не сошелся, — прошамкала колдунья. — Есть один деятель, как мужчина — козел редкостный, а вот маг первостатейный. Такие раз в тысячу лет рождаются. Правда, как их земля носит — ума не приложу. Губаном кличут.

— Где живет? — Встрепенулся я.

— Так кто ж его знает, — ответила старуха. — Давно из нашего княжества сбег. Уж и не помню, сколько годов прошло. Характер у него пакостный, не уживчивый, такой на одном месте долго не живет. Хозяева взашей гонят. Погоди-ка. — Старуха поднялась и ушла в дом. Через минуту вышла, теребя в руках узелок. — Вот, — распутала узлы и достала простенькое колечко. — Возьми, коль искать надумаешь, пригодится. Лично мне дарил кобель плешивый.

— А что с ним делать?

— На палец одень, а время придет оно само подскажет. Да учти не на всякой кобыле к Губану подъехать можно. В нем гонору — больше, чем весу.

— Бабушка, расскажи! Научи, что делать! — Взмолился я.

Колдунья потерла подбородок, заблестели бусинки черных глаз, голос стал тверже и звонче:

— Рассказать-то, расскажу, да много ли проку в том? Впрочем, слушай, авось пригодится.

Рассказ колдуньи Агаты о днях давно минувших и не очень.

Все мужики сволочи! Точно говорю. Не веришь мне — у любой бабы спроси. Это и без всякого колдовства ясно, стоит замуж выйти.

В те времена, когда Старобока еще в помине не было, а княжил батюшка его, Губан по соседству жил. Напротив, через дорогу. Парень видный, врать не стану. Шевелюра черная, морда хоть и оспой бита, симпатичная. Хотя зачем мужику рожа красивая — до сей поры понять не могу. Рот, нос, глаза есть — достаточно, уши и те не обязательны, все одно, когда говоришь, не слушаете.

Влюбился он в меня как-то. Сразу и без памяти. Ну, а чего не влюбиться? В меня тогда многие влюблялись. Коса ниже пояса, глазюки — любая Буренка позавидует, грудь… теперь таких не носют, так что и говорить об этом не будем.

В общем, стал мне Губан знаки внимания оказывать. Иду от колодца с ведрами, он рядом, зовет в поле прогуляться, сено в стогу поворошить. Я огород полю, он на заборе сидит, в спину смотрит, слюной исходит. А как-то подловил в сенях и давай руки распускать, я не будь дурой космы ему выдергала, долго проплешина не зарастала, лет сорок.

Губан на следующий день приперся, на колени бухнулся, замуж звать начал. А на кой мне лысый? Да к тому ж колдун. Не приворотить, ничего другого, он любую магию за версту чует, сам кого хочешь охмурит. Вот тогда Губан то самое колечко мне и подарил. Наговоренное оно. Я проверяла. Хотел показать, мол, готов под каблук залезть. Ага, знаю я колдунов, залезут, жди! У самой в роду два деда колдуна, они моим бабкам и не такое обещали. Подарок-то я взяла, а дарителя послала… в лес, с берез шишки собирать.

Через два дома плотник жил, молодой да не женатый. И так на меня зенки бесстыжие пялил, да я еще приворот сотворила, в общем, свадебку быстро сладили. А когда уж сынок народился, муженек во мне уже души не чаял. Почитай шестьдесят годков вместе прожили и что характерно — в любви и согласии, за все время слова худого не услышала, он немым от рождения был. Эх! Если б еще и незрячим — вообще б цены ему не было. А то ведь паразит посматривал на девок. И что интересно — говорить не умел, а договариваться мог! Как — ума не приложу. А может бабы думали, что я ему чего особенного наколдовала, чего у других мужиков днем со свечкой не сыщешь.

Ну да ладно, я собственно и не противилась, мужики, даже немые, все породы одной — кобелиной. А чтоб голову себе расстройствами не забивать, взяла полено, настрогала лучин, пошептала как надо и думать о том забыла. Чую — «налево» собрался, инструмент плотницкий для виду сгреб, я хвать лучину и пополам. Ступай милок, насаживай черенок на тяпку.

Бывало, тесто на куличи замесить не успею, смотрю — назад несется, глаза, как у быка на бойне. Оно ведь любому мужику, хоть косому, хоть кривому, жутко станет, когда в самый ответственный момент полный конфуз случается.

Примчится и ну ко мне с ласками лесть. А дома-то — завсегда, пожалуйста. Ох, он и старался, ужас из себя изгонял, организм на прочность проверял. Такие способности ни одно колдовство сотворить не в силах. А через недельку-другую гляжу — глазки опять блестят, успокоился, отлегло на сердце. Я и бровью не виду, ступай, не держу. Он шасть за порог, я лучину в руку и на перину. Ох, и сладко мы с милым жили, дай Бог любой бабе такого счастья.

Вот Губан только не долго по мне горевал, неделю, а то и меньше — до вечера. Не сволочь ли? Поступил к князю на службу и дочку мельника сосватал. Любовь у них заладилась прям с первого дня, точнее с ночи. Медовый месяц это не хвост кошачий, умеючи можно и на год растянуть. А Губан умел. Спать залягут, дочка мельника к муженьку прилипнет, а он пару ласковых заклятий на ушко шепнет и сопит дура губастая беспробудно до утра. Для нее год пролетел, как первая брачная ночь — быстро и бестолково.

Зато Губан весь поистаскался, всех баб в княжестве перещупал, заезжими артистками не побрезговал. Одну меня стороной обходил, даже ни разу на тестеву мельницу с экскурсией не позвал. Сволочь, чего тут говорить.

Я хоть девка и замужняя, но такого хамского отношения к себе отродясь не терпела. Ко мне сам князь два раза сватов засылал, да не с руки замуж за него выходить было. Он человек занятой: то на войне, то посольские дела вершит, то еще где по государственным нуждам шляется. Тут не одной поленицы не хватит лучин строгать. Отказала. Князь не Губан — месяца три переживал, а женился и вовсе через год.

А Губан совсем распоясался. Всех баб обворожил. Колдуну такое раз плюнуть. Живет в свое удовольствие, а супруга бока отлеживает. Сколь спать-то можно? Жалко девку стало. Так всю жизнь проспать можно.

И вот под осень, как раз дня за два до княжеской свадьбы, бессонница меня замучила. Да не только меня — все княжество. Бывает такое… словно наколдовал кто. Ну и мельникова дочка средь ночи глаза разлепила, первый раз за год, а куды б она делась? Смотрит девка в оконце — на мельнице огонек теплиться. Интересно стало, кто это среди ночи зерно молоть удумал. Натянула сарафан и бегом. Глядь, а там муженек магией с соседкой занимается, задница голая сверкает. Схватила, что под руку подвернулось и давай милому в любви объяснятся. Забавно получилось. До сей поры, как наяву вижу — голый Губан по полю козлом скачет, а жена его дрыном охаживает.

Все бы ничего, в любой семье нелады бывают, от этого никуда не деться, да Губану с утра на службу топать, ответственное колдовство творить, а супруга правую руку ему в двух местах перебила. С одной рукой много ли наколдуешь? С одной рукой это уже не работа, а так — халтура. Губану деваться некуда, поплелся.

На княжеском дворе суета. С часу на час невеста прибыть должна. Князь решил гостей в полном доспехе встречать, а для пущей важности поручил Губану позолоту на бронь навести. Месяц Губан заклятие сочинял, кое-как к сроку поспел, ни днем раньше, ни днем позже, аккурат к самому приезду невесты подгадал.

Облачился князь в железки, гости уже к воротам подъезжают, кивает Губану — колдуй. Губану бы отказаться, да супротив князя разве попрешь. Взялся руками махать, правая выше пояса не подымается.

Хорошо получилось. Видела потом тот доспех и правда золотом отливает, блестит, аж глаза режет. Доволен остался князь. Золотой Губану жаловал.

А через два дня стрельцы ко мне прибежали. В ножки кланяются, просят в княжеский терем пожаловать. Пошла. Князь слезой исходит, усы щиплет. Крепкий он мужик был, другой на его месте уже и бороду по волоску выщипал бы. Из-за руки у Губана неприятность в колдовстве вышла. Доспех не только золотом покрылся, а еще и склеился намертво, без единого шва. Шлем к вороту кольчуги прикипел, перчатки к рукавам. Князь бедолага вторые сутки освободиться от брони не может, ходит, железом брякает, как пятак на солнце сверкает.

Губан неладное сразу учуял. Как отколдовался, так больше его никто и не видел. Испарился словно роса на солнце. Не сдал ждать, покудова князь разоблачаться начнет. Понимал прощелыга, что одной рукой промашку не исправит, а я сильно сомневаюсь, что князь стал бы дожидаться покуда у него вторая рука срастется.

В первый вечер над доспехами кузнец с молотом колдовал. Да ведь князь не наковальня, сильно не размахнешься. Упекли молодца в кутузку, за посягательство на жизнь княжеской особы. А под конец свадьбы и про меня вспомнили. Единый раз в жизни видела, как великий князь слезой исходит. Два дня держался, гостям говорил, что такая у них семейная традиция — жениться в полном доспехе, мол, от сглаза помогает. А как дело к первой брачной ночи пошло, сопли распустил. Кольчуга-то до колен и выше не поднять. Международный скандал назревал, пришлось выручать князя.

Губан чародей сильный, с его колдовством долго возиться надо. В тот день только и смогла дырку в нужном месте провертеть. Да князь и тому рад. Опосля месяц с него железки по кусочкам снимала. Князь их в сундук прятал, а стрельцам приказал изловит Губана живого и невредимого. Чего уж задумал, не знаю: толи скормить остатки брони Губану хотел, толи запихать куда… Да где там. Проще совесть у нашего дьяка найти, чем Губана, когда тот прячется.

Зря стрельцы сапоги топтали, Губан через пол года в соседнем княжестве объявился. Но и там не задержался. Не поверил ему тамошний князь, что для снятия порчи с княжны, надо обязательно завалиться к ней в постель, а для пущего эффекта еще и исподнее снять, причем не только с себя.

Так он и бегал пакостник из княжества в княжество пока до Волыни не добрался. Но по весне от купцов слышала — и там не ужился. В степь ушел. Живет затворником. Там его теперь искать следует. До Волыни путь не близкий. Одному не дойти. Купцы бывает торговать туда ездят. Ежили к какому обозу прибиться, может и выгорит чего. Ну, а в степи, как Бог даст. Большая она степь, не русская.

Услышав про Волынь, я подскочил, да так неловко, что еще одну занозу в сидячее место вогнал. Вот же дурак! Удача сама в руки лезла, а я купцу отказал. Да кто ж знал!

Наскоро простившись с колдуньей, я помчался в трактир. Мне теперь и денег не надо, сам готов доплатить, лишь бы Никола в обоз взял. Пока бежал, вспомнил все молитвы, какие знал. Вышло немного, одна — «Отче наш», да и то через строчку. Но хватило и этого.

Купец оказался на месте. Сидел в дальнем темном углу, ковыряя тощую курицу. Переведя дух, я уселся напротив и, еле сдерживая восторг, сказал:

— Согласен. Когда выступаем?

Купец отбросил в сторону не догрызенное крыло.

— Да хоть сегодня! Я пошел телеги готовить, а ты к Старобоку беги.

— Это еще зачем? — опешил я. Никола первый раз посмотрел прямо в глаза и назидательно произнес:

— За бумагами. Пусть подорожную выпишет, али другую какаю грамотку даст. Без этого никак нельзя. Как по чужим землям пойдем? Да и стрельцы, я слышал, все дороги из княжества перекрыли, без княжеской писульки не выпускают.

— Сам и сходи, — попытался я откреститься, но купец затряс головой:

— Ты ж в охрану нанимаешься, тебе и бумаги получать. Да к тому же, — Никола перешел на шепот, — не с руки мне князю на глаза попадаться, налог сполна еще не уплачен, такая волокита начнется, до снегов в Волынь не доберемся. Вот отторгуюсь — тогда и вам расчет выпишу, и в казну грехи оплачу.

Я вытер взопревший лоб. Прав купец, чтоб по миру шляться какие-никакие, а документы должны быть. Мозг с этим даже не спорил, а вот разум категорически противился. В Волынь мне не меньше Николы хотелось, но если дорога туда лежит через княжеский двор, стоит крепко подумать.

Если б точно знать, что над князем возобладает здравый смысл, а не эмоции, то можно и рискнуть. Мужик он умный. И как заботливый отец будет рад — послать меня куда подальше, и в прямом, и в переносном смысле, лишь бы глаза дочери не мозолил. Скрепя сердцем я согласился. Довольный Никола потер руки и уже начальственным тоном сказал:

— Как управишься, здесь и встретимся. И господ блатных не забудь привести.

— Они в Сыроешкино присоединяться, — ответил я.

— А почто не здесь? — не унимался купец. — У меня товара на три телеги, а со мной один приказчик, али сам за вожжи сядешь?

— Сяду, — отмахнулся я. На «Жигулях» ездил, авось и с лошадью управлюсь.

Вышел из трактира, на душе маета — только бы Старобок выслушал сначала, а не сразу к палачу отправил. С князьями сплошь и рядом такое бывает, читал я книги по истории, на каждой странице по десять рубленых голов. Эх, черт побери! Это в моем мире дороги ведут в Рим, а здесь, как не путай следы, княжеского двора не миновать.