Глава 12

Старобок по сравнению с зятем Аркашки сущий ангел. У князя для страждущих и нары, и соломка свежая. В казематах, куда нас доставили, такой ерундой не озаботились. В сыром подвале каменные стены, каменный пол, по углам цепи ржавые. Вместо двери решетка, прутья толщенной в руку, хоть зубы до корней сточи — не перегрызть. Солнечный свет заменяет огрызок сальной свечи. Окошек не предусмотрено. Из всех удобств — охапка прелой соломы, да деревянная бадья в углу.

Старший надзиратель, медведеобразный мужик с сиплым голосом, которого стражники уважительно величали Ананием, лично проверил запоры. Все просто, надежно, не тюрьма, а банковский сейф. Сиди — не тужи. Ори, ругайся — сколько влезет, ответ правда один — гулкое эхо тюремных коридоров.

Ночь перебедовали. Утром кислый стражник принес такой же супчик. В мятом котелке синюшная водичка, сдобренная горстью пшена. Пока тюремщик просовывал сквозь решетку завтрак, я попытался завязать разговор:

— Служивый, чего хмурый такой?

— Не положено.

— Что не положено?

— Все не положено. Спрашивать не положено и отвечать не положено.

— А что положено?

— Ничего не положено.

— Ты зубы не заговаривай, — заорал Евсей. — Положено — не положено. Зови тех — кому положено. Анания зови! Мы здесь долго задерживаться не собираемся!

— Придется. А начальство беспокоить не положено, коль пожелает, само явиться.

Содержательная получилась беседа. С рожей более кислой, чем вначале, стражник исчез в глубине низкого серого коридора. На душе даже мышь не скребется, откуда ей взяться в этом каменном мешке. Чтобы хоть как-то бороться, надо иметь силы, я приказал:

— Приступить к приему пищи.

Баланда, как баланда — ни вкуса, ни, слава Богу, запаха. Противно, а куда деваться? Поставили котелок в центр и по очереди, единственной ложкой, вычерпали до дна. Чувство голода притупилось. Я присел на гнилой пук соломы и, подперев голову руками, уставился в потолок. Федька не выдержал первым:

— Пахан, чего делать будем? Не нравится мне здесь.

Можно подумать я в восторге от такого времяпровождения. Фраер прав, делать что-то надо, но что? Выдержав паузу, я принялся рассуждать в слух:

— Есть два способа покинуть тюрьму. Первый — официальный, прибежит замученный совестью начальник городской стражи, извиниться, откроет замки и с поклоном проводит на волю. Второй — побег, полагаемся на свои силы и удачу.

Первый способ кореша отклонили сразу. Не тот человек нас арестовал, чтоб совестью мучиться. Второй вариант понравился всем, но как его осуществить не знал никто. Первое и самое простое — проверить решетки на прочность. Васька с Ванькой сразу приступили к делу, но даже их сдвоенная сила оказалась бесполезной. Стальные прутья не шелохнулись.

Оставив в покое решетки, принялись за стены. Целый час самым тщательным образом простукивали каждый сантиметр кладки, каждый камень, от пола до потолка. Удача улыбнулась Евсею. В дальнем углу, за соломой, где стена немного выступает вперед, на уровне груди меж камней имелась щель.

На пол полетела серая пыль, Фраер, ломая ногти, расширил отверстие. Васька поднажал плечом и булыжник дрогнул. В каменной кладке образовалась узкая пробоина, из недр подземелья потянуло смрадом и гнилью. Подгонять никого не требовалось, через четверть часа в стене сияла дыра в рост человека. Огарок свечи в руках Федора дрогнул. В каменном провале, оскалив зубы, болтался на цепях скелет. Полный комплект человеческих костей белел жутким пятном на фоне серой стены. Дальше прохода не было. Зародившаяся надежда мгновенно угасла.

— За что ж тебя так? — сорвалось с губ Сороки.

Вместо скелета ответил Кондрат Силыч:

— Ты спляши перед ним, он и расскажет.

Я еще раз поднес к дыре свечу и внимательно огляделся. Каменная ниша имела форму прямоугольника — метр в ширину и примерно по два в длину и высоту. Почти идеальные стены из гранитных глыб. Такие никакая сила с места не сдвинет. Не оборачиваясь, я спросил:

— Кондрат Силыч, как думаешь, про склеп стража знает?

— Сомневаюсь, Пахан. По всему видать подвалы здесь старые, не одну сотню лет отстояли. Уж ежели человек до кости высох, то и те, кто его сюда упрятал, давно в прах обратились.

— Замуровать, как было, чтоб и следа не осталось, — отдал я приказ.

Кореша безропотно подчинились. Лишь дед Кондрат хмыкнул в усы:

— Придумал чего?

— Да так, — отмахнулся я. — Пообедаем, видно будет.

Обед от завтрака отличался тем, что стражник вместе с котелком баланды просунул сквозь решетку новый огрызок свечи. Я внимательно пригляделся к нашему кормильцу. Обычный потный мужик, короткие руки с грязными ногтями, в неровно стриженой бороде волос больше, чем на голове, под мохнатыми бровями глаз не видно. Я улыбнулся ему, ласково, как улыбается ребенок в младенчестве.

— Как звать тебя, дорогой ты наш?

— Не положено.

— Оригинальное имя, — кивнул я. — А что, господин Неположено, на базар сбегать не отпустишь? Пожрать чего взять, к девкам каким на огонек заглянуть, а к вечеру вернемся, ночевать нам все одно негде.

На этот раз тюремщик оказался более многословен, чем обычно, брови на мясистом лице дрогнули и сошлись под переносицей.

— Издеваешься. Ничего, посмотрим, как через годик заговоришь. Многие сюда захаживали, да мало кто вышел.

— Не издеваюсь, — ответил я серьезно. — Мы денег дадим, много денег. Выведи отсюда и станешь богатым. Лошадей дадим. Уедешь, куда глаза глядят, земля большая — никто не найдет, с богатством везде устроиться можно.

Дрогнул на миг мужик, колыхнулась предательски грудь под вонючей кожаной накидкой, но алчный блеск в глазах затянула липкая паутина страха. Тюремщик отскочил от решетки и бросился прочь. Досадно. Подкуп не сработал. Будем ждать ужина.

Через пару часов я приказал вновь разобрать стену. Справились быстро.

— Извини, приятель, придется потесниться, — кивнул я скелету. Тот не возражал.

— Пахан, ты чего? — забормотал Антоха.

— Надо, братцы. Все внутрь, придется потерпеть, а там — как карта ляжет. Хуже чем есть, все равно не будет.

Спорить никто не стал, но особого энтузиазма я тоже не заметил. Упихивались минут десять. Плечо к плечу, пылинке упасть негде. Но самое паршивое — не осталось места для Лёньки. Ни одного свободного сантиметра.

Господин граф занимался любимым делом — сидел в углу и пускал слюни. Плевал он, в прямом и переносном смысле, на весь белый свет. Делать нечего, пусть и дальше пузыри пускает.

Когда я принялся закладывать проем, лица корешей изогнулись вопросительными знаками. Пришлось прерваться на объяснения, но Кондрат Силыч не дал сказать и пару слов:

— Ты работай, Пахан, не отвлекайся, я этим балбесам объясню, чего ты удумал. Не тревожься, выстоим. Скажи, когда выскакивать, в какой момент?

— Как позову, не раньше.

Последний камень лег на место, я придирчиво осмотрел кладку. Пришлось еще немного повозиться, присыпал пылью швы. Стена — как стена, ни чем от других не отличается. Смахнув со лба пот, я постучал по стене ложкой.

— Ну, как вы там?

— Нормально, — глухо донеслось изнутри.

Когда чего-то ждешь, время тянется словно резина. Стараясь унять мандраж, я принялся ходить из угла в угол. На седьмом круге, поскользнувшись на графских слюнях, пребольно ударился локтем и как не странно — стало легче. Физическая боль притупила нервное напряжение. А когда послышались шаги тюремщика, я и вовсе успокоился.

Щедрая тюрьма города Волыни угощала постояльцев ужином из хлеба и воды. Все тот же стражник швырнул сквозь прутья черствую ржаную булку, потянулся к бурдюку с водой, да так и застыл, согнувшись в три погибели. Дошло. Зашевелились волоски мохнатых бровей. Обнажая гнилые зубы, разъехались в стороны бледные губы, нервно дернулся кадык, подскочил до подбородка, да там и остался.

Через минуту мне надоело любоваться окаменевшей скульптурой, два немых на десять квадратных метров это уже слишком.

— Любезный, водичку-то падай.

— Где!!! — Ожил тюремщик.

— Что, где?

— Остальные где?!!!

— На базар пошли, — спокойно ответил я.

— Как?

— Известно как. Поколдовали малость, стены раздвинули и вперед. Прежде, чем порядочных людей за решетку сажать, следует хотя бы поинтересоваться — кто они, откуда. Мы с графом сегодня еще переночуем, тихо тут у вас, спокойно, спать никто не мешает, а завтра пайку не носи, чего ноги бить зря.

— Не положено…

— Нравишься ты мне, — перебил я служивого, — хочешь, в хряка превращу, будешь в грязи валяться, кормят опять же, как на убой…

Ответа не последовало. Стражник бежал, так стремительно, что дрогнул воздух. Хоть бы воду сволочь подал, пить хочется.

Не успел я перевести дух, примчался Ананий. За ним, брякая оружием, вся охрана подземелья. Старший надзиратель ворвался в камеру, переворошил всю солому. Интересно, что он надеялся найти в куцей охапке гнилых стеблей, где и вошь не спрячется?

Решетка отперта, охрана в смятении, отличный момент для нанесения неожиданного удара, но я медлил. Слишком много стражников, без жертв не прорваться...

Сорвав злость на соломе, Ананий немного успокоился. Несколько секунд стояла полнейшая тишина. Кто-то из стражников от удивления слишком широко раскрыл рот, хруст вывернутой челюсти вернул старшего надзирателя к жизни, кивнув на Лёньку, он спросил:

— Этот тоже колдун?

Увы, граф тянул только на идиота, да и то с натяжкой. Пришлось ответить честно:

— Нет.

Ананий облегченно вздохнул, еще раз окинул темницу взглядом и выбрался наружу. Стражники враз подобрали челюсти и животы. Надзиратель коротко распорядился:

— Я на доклад, с колдуна глаз не спускать, второго в пыточную, допросить со всем старание, шкуру живьем драть! Ежели к моему приходу еще кто-нибудь исчезнет — вас по камерам распихаю, дармоеды!

Удар ниже пояса, такого я не ожидал. Лёньку выволокли наружу, звякнули замки и стальная решетка встала на место. Задохнувшись от ужаса, я крикнул Анания, но поздно, надзиратель уже исчез. И тогда я заорал так, что стражники попятились:

— Если с графа упадет хоть волосок — всех в жаб превращу, в червей навозных!

Служивых ветром сдуло и вместе с ними испарился Лёнька. В полном смятении я опустился на пол. Перед глазами картины — одна ужасней другой. Лёньку хоть на куски режь — молчать будет, и не потому, что герой…

От грустных мыслей отвлек звук шагов. Из темноты вынырнул знакомый охранник и заискивающе произнес:

— Мы там того, графа вашего привели назад.

Я вскочил на ноги, что-то слишком подозрительно быстро закончились пытки. Истолковав мою реакцию по-своему, охранник торопливо добавил:

— Нет, нет, с ним все в порядке, пальцем не тронули.

И, правда, из-за угла появился Лёнька, жив-здоров, слюнки капают. Двое дюжих стражников любовно поддерживают графа за локти, а следом, в качестве почетного эскорта, вся остальная охрана. Снова заскрипела решетка, я глянул на вожделенную свободу и опять промолчал. Все тот же стражник, переминаясь с ноги на ногу, робко попросил:

— Ты, мил человек, на нас не серчай, мы люди простые — подневольные, нам с колдунами ссориться не с руки. Ананий еще не скоро вернется, будь добр, пока он с докладами шляется — поколдуй малость, сотвори морок какой из графа, чтоб крови побольше, ран глубоких в избытке. А мы уж в голос поклянемся — на куски резали. Утром порчу снимешь и уйдете целехонькими. Только уж до рассвета не исчезай, детишек пожалей наших.

— Хорошо, — согласился я. — Давай бурдюк с водой и чтоб духу вашего не было. Заклятия у меня особенные, кто рядом окажется — кровью изойдет.

Дважды повторять не пришлось. Поплевав на ладони, я принялся «колдовать», в третий раз разбирая кладку. Справился быстро.

Кореша выбрались наружу, глотнули водички и дед Кондрат подвел неутешительные итоги:

— Правильно сигнал не дал, я в щель видел — много их, со всеми не сладим. Что теперь делать?

— Пять минут привести дух и назад. Скелет мне, Лёньку на его место. Будем ждать.

На этот раз ожидание затянулось надолго. Я уже почти уснул, когда явился Ананий. За спиной старшего надзирателя всё те же хмурые лица стражников.

— Значит так, — рявкнул тюремщик — До утра…

— Не ори! — перебил я. — Господин граф после пыток отдыхать изволят.

Глаза Анания полезли из орбит, он увидел лежащий на соломе скелет — нога на ногу, правая рука подпирает череп. Сглотнув слюну, надзиратель тихо произнес:

— Чего с ним?

— Как приказано, по полной программе, — заикаясь, доложил один из стражников и без чувств свалился на пол.

— Ну, вы и звери… — Ананий перекрестился и шёпотом приказал: — Колдуна в преисподнюю.

Кто-то из стражников посмел пререкаться:

— Там же…

— Я знаю, кто там, — перебил надзиратель. — Оттуда ни один колдун не выберется. Утром явится начальник и пусть сам решает чего с кем делать. Исполнять!

Приказ есть приказ. Меня извлекли из камеры и повели. Решетку никто запирать не стал, оно и понятно, скелет — узник спокойный, к побегам не приспособленный. А зря братцы, иные человеческие останки охранять требуется не в пример лучше, чем живых.

Стража старалась держаться от моей персоны на расстоянии, но тюремный коридор узок и я видел в глазах конвоя страх. Никто меня не подгонял, не тыкал в спину. Страшно стражникам, вдруг осерчаю, колдовать начну, у ближних на лбу крупные капли пота. Дрожь пробивает охрану, дрожат факела в их руках, заставляя бегать по стенам ужасные тени. Нервничаю и я, не каждый день живым в «преисподнюю» попадаешь. Остается надеяться — кореша не дадут мне долго скучать.

Через пятьдесят шагов повернули налево, плохо освещенный туннель резко пошел вниз, чтоб не поскользнуться пришлось держаться за стену. Спуск занял минуту, мы уперлись в массивную гранитную плиту. Тупик. Ананий навалился мощным телом на торчащий из стены рычаг, и многотонная глыба со страшным скрежетом сдвинулась с места. У меня екнуло сердце, под ногами каменные заплесневелые ступени, впереди сплошной мрак, лишь далеко внизу слабый, ели заметный огонек. Плита встала на место, отрезанный от мира я на ощупь побрел к мерцающей святящейся точке.

«Преисподняя» походила на обычную камеру не больше, чем колонный зал Кремля на деревенский клуб. Стены — монолитный натуральный камень, я не нащупал ни одного шва и стыка. Потолок теряется в непроглядной тьме. Пожалуй, это пещера с одним наглухо запечатанным выходом. Угораздило же так вляпаться. Тщательно выверяя каждый шаг я пробирался туда, где тлел слабый огонек.

В центре пещеры на камне горит свеча, рядом на валуне сидит человек. Пламя выхватило из мрака точеный профиль с крутыми скулами и крепким подбородком. Космы длинных нечесаных волос доходят до плеч, широкий приплюснутый нос недовольно поморщился, в узких раскосых глазах ни капли любопытства.

Стало немного жутко, в таких условиях тронуться умом раз плюнуть. Квартировать с психом удовольствие ниже среднего, ладно, если тихий, а если нет, где я тут смирительную рубашку искать буду?

От штанов и куртки пленника исходил удушливый запах перекисшего молока, грубо обработанная кожа щетинится скатанным бараньим мехом. Незнакомец пел и в такт словам, словно маятник, качался из стороны в сторону. Голос, слух, мелодия — не то, чтоб не очень — отсутствуют полностью. Единственное достоинство певца — тихий голос, почти на уровне шёпота. Слова не разобрать, тарабарщина на гнусном трескучем языке. Я сел рядом и тоже запел:

— Там вдали у реки

Засверкали штыки.

В небе ясном

Зоря догорала.

Сотня юных бойцов

Из буденовских войск

На разведку в поля поскакала…

Незнакомец быстро перестроился на новый мотив и вполне сносно начал подпевать:

— Би хун дзам,

Сайхан зам урт зам…

Возможно, наш дуэт и смог бы заслужить приз зрительских симпатий в номинации — «вопли мартовского кота сорвавшегося с крыши», если бы имелись слушатели, но к счастью таких не нашлось. Едва закончили петь, мой товарищ по несчастью наклонился над свечой и на приличном русском сказал:

— Хорошая песня, ты кто?

Вот теперь я видел его во всей красе. Молодой парень, лет двадцати пяти, на правой щеке рваный шрам от уха до верхней губы.

— Пахан, — ответил я.

— Па-Хан, — по слогам повторил парень. — Не слышал я раньше про тебя хан Па. Меня зови хан Азам.

Ханом мне быть еще не доводилось, но я смолчал. Азам нашарил в темноте бурдюк и протянул. Вода оказалась теплой с привкусом тухлого мяса, такое чувство — половую тряпку в рот отжали. Дождавшись, когда я напился, Азам спросил:

— Ты чего здесь?

— Пока не знаю, утром начальник стражи придет, расскажет. А ты?

— Из-за любви.

— Это как?

— Долго рассказывать, хан Па.

— Ну, времени у нас в избытке, — заметил я. — Говори, не стесняйся.

Азам грустно вздохнул, что-то прошептал на родном языке, похоже ругательное, и грустно произнес:

— В степи женятся рано…

Исповедь Азамхана, наследника степи, повелителя кнута и копыт.

В степи женятся рано — с восходом солнца, обычай такой. Готовятся всю ночь, а женятся с утра, так предки завещали. Можно подумать, если обзаводиться женой в обед или на закате гости кумыса меньше выпьют. Но главное, пока в табуне кобылицы тяжелеть не начнут, свадьбе не бывать. И это правильный обычай, если уж кони залюбились, то и человеку пора.

В конце зимы, когда в табуне самый приплод, прибился к стойбищу чужак, человек, не жеребец. Круглый, как бурдюк с кумысом, назвал себя ханом.

Раз хан — садись к костру, бери кусок жирней. Нам как раз пастух был нужен овец пасти, ханов своих в избытке. Имя вот только у гостя неподходящее — Губан, не любят овцы таких имен, проще надо.

Утром я выбрал скакуна и подарил Губану, не положено хану пешком ходит, а пастуху и подавно. Но не рад он подарку, в зубы жеребцу не смотрит, на спину вскочить не торопится, противится, брать не хочет. Стал руками махать, слова странные шептать, стеснялся наверно. Мы его силой усадили, шаман вдарил плетью и помчался конь в степь. Губан в гриву вцепился, кто громче орет конь или хан — не понять.

Вернулся гость к полудню, пешком. За задницу чего-то держится, странные у них какие-то отношения с конем сложились, наверно кобылу надо было дарить.

Со злости Губан горшки глиняные побил, меня увидел — опомнился, говорит, что для счастья так надо. Я ему рожу разбил, чтоб тоже счастливым был.

Отца моего — хана ханов, еще осенью Великий Тенгри на небо забрал, я единственный сын, за всё стойбище в ответе. Забот много, все при деле: кто молодых жеребцов объезжает, кто стрелы к лукам режет, один Губан под ногами, как кобылий хвост, путается. Овец пасти не хочет, а жрать просит с утра до ночи. Я уж гнать его собрался, но талант в хане сыскался, хворь разную из людей изгонять наловчился, особенно у женщин. Да ловко так, что шаман зубами скрипит.

Поставили на краю стойбища юрту Губану. Степные женщины с утра очередь на прием занимают. Шаман мрачнее тучи ходит, никто ему подарков не носит, все Губану тащат. Губан сначала всех принимал, потом стал лишь из молодых девок хворь изгонять. А через год по весне случилось чудо, стали не только кобылицы жеребиться, но и девки, что у Губана лечились. Губан Тенгри клянется, что не виноват. Шаман в ответ верещит, что когда он злых духов изгонял, ни один степняк не забеременел. Зароптала орда. Решили Губану на всякий случай меж ног все лишние выжечь. Я одобрил. Старику такие вещи уже без надобности, а степнякам спокойней.

Взял шаман помощников, накалил угли и к Губану. А того и след простыл, в юрте на ковре младшая дочь шамана голая лежит, от простуды лечится…

Я как раз в Волынь собрался. Шаман подумал, что это я помог Губану бежать. Он как дочь не долечившуюся в юрте увидел, так совсем заговариваться начал, сказал, что удачи в пути не будет. И точно — накаркал.

Вернусь в орду, живым в землю закопаю!

Приехал в Волынь, начальник стражи к себе пригласил. Я хан, стол накрыли, кумыс достали, вином называется. Пили, кушали долго. Очень долго, пока вино не кончилось, а потом ворвались стражники и ко мне. Но я Азам! Сын хана степей! Сильный — как буйвол, зоркий — как орел, храбрый — как рысь и хитрый — как лиса, притворился спящим. Все подумали — вино в голову ударило. Но я — Азам! И кумыса могу выпить больше, чем дождя в небе! Выбрал момент и в окно, вскочил на коня и поскакал, но у ворот накинули на меня сеть, свалили и притащили сюда.

Азам снова тяжело вздохнул, поднялся с валуна и, разминая мышцы, прошелся по пещере. Еле дождавшись конца рассказа, я поинтересовался:

— А где теперь Губан?

— Исчез, — ответил Азам. Немного подумав, мстительно добавил: — Выберусь отсюда, найду и вместе с шаманом за хвост лошади привяжу. Пускай друг из друга злых духов изгоняют. День по степи гонять буду! Два! Пока не сдохнут собаки, от них мои беды.

Я поскреб затылок, занимательная история. Неутешительные выводы напрашиваются сами собой: все Губана видели, но где он есть — не знают. Интересно, с его подачи Азама арестовали или «администрация» Волыни собственную игру ведет? Неспроста же хана в каменный мешок упрятали, знать есть причины. Мне в принципе начхать на здешнюю политику, но любопытно...

Бог с ним, главное другое — Губан где-то рядом, не мог он далеко от орды уйти, а значит до дома рукой подать, лишь бы из «преисподней» выбраться, а там найду и прощай сказочная Русь, привет немытая Россия.

Пока я выслушивал стенания хана, сами собой появились вопросы, один особо щепетильный, но начал я издалека. Поправив фитиль у свечи, спросил:

— Хан Азам я так и не понял, из-за какой любви ты сюда попал?

— Как из-за какой? — удивился хан. — Когда со стойбища уходил мой конь всю ночь кобылу любил, устал, пожалел я его, другого взял. Если б мой конь рядом был, разве смогли бы меня остановить! Я Азам! Мой конь — он знаешь какой!

— Кстати о конях, — перебил я, — если бежать помогу, десяток степных лошадок из своего табуна подаришь?

— Два десятка подарю! — встрепенулся хан.

— Два не надо, — отмахнулся я. — Десяти хватит. Ты уж извини, но денег на покупку нет, при аресте все выгребли, а кони степные очень уж нужны, потому и прошу. — Для достоверности я вывернул карманы: в правом чудом уцелевший портрет дочки Старобока, в левом измятый лист с заклятием. Азам замотал головой.

— Зачем деньги? Я так дам. Давай бежать. В степь хочу!

— Значит, договорились, — кивнул я и улыбнулся. Жизнь налаживается. Кореша с лошадьми вернуться домой, я останусь у хана, всю степь носом изрою, но Губана найду. Главное на волю вырваться.

Как по заказу сверху донесся скрежет плиты, над головой замелькали огни и раздался тревожный голос Федора:

— Пахан, ты туточки?

— Ну, побежали, — позвал я Азама. — Помни, чего обещал.

На выходе, в окружении корешей, нас встречал тюремщик — старый знакомый, кормилец и поилец, правда, малость помятый, глазки отчего-то набухают синяками, на лбу шишка. Проворный Евсей вылез вперед, отсалютовал коротким трофейным мечом и четко доложил:

— Караульный обезврежен, остальная охрана дрыхнет. Ванька с Васькой на шухере. Чего дальше делать?

Хороший вопрос. На улицу ночью соваться опасно, там стражи, как иголок на ежике, а вот народу наоборот, спят приличные люди по ночам, да и городские ворота до утра на запоре. Вот и выходит — тюрьма нам дом родной, до рассвета, по крайней мере.

Пока я размышлял, как поступить, за дело взялся Азам. Степняк, опьяненный свободой, рвался в бой. От волнения он забыл русские слова, а на язык родных «вигвамов» так и не перешел. Хан рычал и хрипел, жилистые короткие руки мелькали в опасной близости от лица караульного. Бедный тюремщик от страха сжался в комок.

— Пахан, это кто у нас тут такой говорливый? — поинтересовался Кондрат Силыч.

— Азам, повелитель степи, — представил я хана.

— Эй, господин хороший, — кивнул Дембель хану, — кулаками тряси, сколь влезет, а рот захлопни. Неровен час, стражников разбудишь, там рыл двадцать, со всеми не совладаем.

Прав дед Кондрат, прежде чем ринуться в бега, не мешает тылы обезопасить. Дорога к караульному помещению, где нарушая устав караульной и гарнизонной службы, беспечно спят стражники, проходила мимо нашей бывшей камеры. Двери по-прежнему открыты, а вот стенку кореша старательно заложили. Здравый смысл подсказывает, пока тайна склепа не раскрыта — быть мне колдуном. Руками оно приятней махать, нежели секирой.

Тюремщик с нескрываемой радостью полез за решетку. Сердобольный Федор, колдуя над запорами, с насмешкой сказал:

— Выбирай место, пока есть возможность, скоро тесно будет.

Двинули дальше. Шагов через тридцать свернули налево, коридор расширился, по стенам дымят факела, бледное пламя выхватило из сумерек маленькую неприметную дверку. Я шагнул вперед. От легкого толчка дверь без скрипа отварилась, гостеприимно приглашая внутрь. Пыточная. На верстаке аккуратно разложен инструмент, любой хирург позавидует. На стенах цепи, в центре мудреные приспособления для всех частей организма. В углу жаровня, тлеют угольки в ожидание клиента. Мило так, уютно.

— Евсей, — позвал я Фраера. — Возьми «ножичек», что у тюремщика отобрал и хорошенько рукоятку на углях прокали, смотри не обожгись.

Верный Евсей пожал плечами и принялся раздувать угли. Ждать его не стали. Караулка находилась чуть дальше, у лестницы на второй этаж. Из-за приоткрытой двери доносился густой, смачный храп.

— Спят покудова, — шепотом доложил Васька.

Я заглянул в щель. В центре столб каменный, под потолком керосиновая лампа, у стены большой грубо сколоченный стол с остатками ужина, напротив корявые нары, в соломе белеют грязные пятки стражников. В общем, камера, как камера, только двери без замков. Оружие аккуратно сложено в дальнем углу, подобраться скрытно вряд ли получится, перебудим всех раньше времени.

Пока я осматривался, подоспел Евсей. От меча веяло жаром, раскаленная рукоять чуть заметно мерцала, я с опаской перехватил клинок за острие, ладонь обожгло — терпеть можно, но недолго.

Не таясь, всем скопом ворвались в комнату. Стражники быстро пришли в чувство и посыпалась с нар, как перезрелый горох из стручка. Самые прыткие бросились к оружию, и я заорал, тыча в их сторону рукояткой меча:

— Мечи нужны? Бери! Кто смелый!

Случилась заминка, на миг все замерли, ближний стражник цапнул услужливо протянутый клинок. В туже секунду от дикого рева заложило уши, в нос ударил запах горелой кожи.

— Кому еще оружие требуется? — крикнул я, не жалея глотку.

В ответ лишь громкие стоны обжегшегося. Я вновь протянул стражникам меч, охрана шарахнулась. Довольный произведенным эффектом я уже спокойным голосом предостерег:

— Оружие заколдовано, любой, кто дотронется, останется без рук. Желающие вперед…

Таковых, слава Богу, не нашлось, поверили. Стражники подозрительно легко и спокойно смерились с участью и без всяких понуканий отправились досыпать в камеру. Я до самого последнего момента, пока не захлопнулась решетка, ели сдерживал волненье.

Но победа была еще не полной. Наш друг Ананий брезговал спать с подчиненными. Старший надзиратель изволил ночевать в личных покоях на верхнем ярусе смотровой башни.

Стараясь не шуметь, поднялись наверх. Дорогу преградила мощная дубовая дверь, запертая изнутри. Васька с Ванькой стали прикидывать, чем бы вдарить. Мореные доски смотрелись сплошным монолитом, сколь кулаками не молоти — щепка ни отскочит, если только прямое попадание бронебойного снаряда, да где взять гаубицу? Почесав затылок, я предложил самый простой вариант:

— Постучите аккуратно.

Васька так и сделал. Вряд ли его стук можно назвать деликатным, но на ломание двери это тоже не походило и результат сказался незамедлительно, до нас донесся сиплый сонный голос:

— Какого черта!

Стоявший ближе всех Антоха, растерялся и ляпнул первое, что пришло на ум:

— Извините, мы не туда попали…

— Сейчас я выйду и пошлю куда надо! — рявкнул Ананий, отпирая засовы.

Братья Лабудько дуплетом зарядили старшему надзирателю в лоб, Ананий рухнул на пол.

— Вы часом его не того? — обеспокоился я, рассматривая бездыханное тело.

— Недолжны, — пожал плечами Васька. — В пол силы приложились.

Надзиратель слабо дернулся, непонятно — в чувство приходит или агония началась. Гуманисты хреновы. Прекратив конвульсии, Ананий с трудом разлепил осоловевшие глаза, я немного успокоился. Жить будет, правда, еще не ясно — дураком или по-прежнему старшим надзирателем. После таких ударов у слонов хоботы отскакивают.

— Что это было? — заикаясь, спросил Ананий.

— Сквозняк, — ответил я.

— Ничего себе, проветрил комнату…

Ананию учинили беглый допрос, надзиратель не упрямился, да жаль знал немного. Главное, что удалось выяснить — начальник городской стражи в степь по делам выехал, к утру должен вернуться.

— Я супруге его, Агапиде Львовне, доложил, — шлепал губами Ананий. — Так что на рассвете ждите гостей, а меня заприте куда, желания в ваши дела вмешиваться боле не имею, да и голова трещит спасу нет, а вроде не пил вчера…

Просьбу старшего надзирателя исполнили — сопроводили до подчиненных. Тюрьма оказалась в наших руках, но главный бой впереди. За окном светает, следует к приему гостей подготовиться, за неимением хлебов и соли хоть баланду подогреть.

Начальник городской стражи заявился сразу после первых петухов. С ним, рука об руку, Аркашка, да два стражника в сопровождении. Служивых определили к остальной охране, начальника стражи заперли в караулке, а Аркадия поволокли в пыточную, самое подходящие место для душевной беседы.

Бывший приказчик Сажи сопротивлялся больше всех — плевался, лягался, как необъезженный жеребец. В конце концов, укушенный им за ляжку кузнец Сорока разъярился по-настоящему и заехал Аркашке кулачищем под дых, сложившись пополам, приказчик затих. Подоспевшие Федор и Антоха намертво прикрутили Аркашку к цепям.

В жаровне едко чадят угли. На стеллаже ржавые от крови кусачки, зазубренные края одним видом могут вызвать на откровенность даже глухонемого. Станок для дробления костей придавал предстоящей беседе особую ауру интимности. Сорока, потирая надкушенную ляжку, схватил с верстака напильник.

— Пахан, дай я ему зубы сточу!

Аркашка скорчил героическую рожу и с вызовом ответил:

— Хоть на куски режьте, денег не дам!

— Ты посмотри, — вздохнул Кондрат Силыч, — он уже торгуется.

Послышался шорох, в пыточную протиснулся Евсей, в правой руке череп.

— Пахан, стражники Христом Богом просят останки из камеры убрать. Земле бы кости придать, а то не по-людски как-то, я вот голову прихватил, чтоб служивые не буянили.

Я взял череп, глянул в пустые глазницы и на миг почувствовал себя Гамлетом, с губ сами собой сорвались бессмертные строки Шекспира:

— Увы, мой бедный, бедный Йорик! Я знал его, Гораций…

— А-а-а-а-а!!! — забился в истерики Аркашка. — Все отдам, все до копейки! Креста на вас нет, сестру вдовой сделали!

— Ты чего? — опешил я.

— Бедный Ёрик, бедный Ёрик!!! — орал Аркашка.

Сроду не думал, что классика способна вызвать такую реакцию. Зря говорят, что произведения старых авторов теряют актуальность. Главное — вовремя подобрать нужную цитату.

Аркашка, как муха в паутине, звеня цепями, бился в конвульсиях. Кто ж знал, что начальника городской стражи Ёриком зовут, не до знакомства как-то было. Сомневаюсь, что Евсей читал Шекспира, но ситуацию просек сразу:

— Помниться кто-то двести рубликов задолжал…

— Отдам, истинный крест, отдам, — клялся Аркашка.

— Еще бы за безвинное заточение полтинничек добавить…

— Двести пятьдесят отдам.

— Ну и рубликов тридцать за жратву худую…

— Согласен.

— А еще… — Евсей поскреб подбородок. — Слушай, а сколько у тебя вообще денег есть?

Сошлись на пятистах рублях. По местным меркам сумма немалая, недельный бюджет иного княжества. Аркашку освободили, усадили за стол. Заботливый Фраер сдвинул в сторону инструмент для вытягивания жил, нашел бумагу, перо и чернила.

— Пиши, — диктовал Евсей, — Дорогая сестренка, так мол и так, дай подателю сей бумаги из моих запасов пятьсот рубликов, для срочной коммерции, а ежели не хватит — добавь из своего кармана, опосля верну втрое. И закорюку поставь. Пахан, глянь, чего он там накарябал.

Я заглянул через плечо.

— Нормально, для черновика сгодится. Когда на чистовик писать станете, последнюю фразу — «а иначе от меня останется один черепок, как от мужа твово» переписывать не надо.

Со второго захода у Аркашки получилось лучше, но возникла другая проблема. Имелось письмо и принципиальное согласие Аркадия, но не было гонца. Кого ж послать к Агапиде Львовне? Кандидат имелся один — хан Азам, нас эта стерва знает в лицо.

Пришло время прощаться, нагостились, пора и честь знать. Аркадий на черепе «зятя» клялся, что кони наши до сей поры на постоялом дворе гостят, не успели их приватизировать, руки не дошли. Дела государственной важности Ёрика срочно в степь позвали, такую мелочь, как мы, начальник городской стражи на ужин оставил. Аркашку снова привязали к цепям, для организма вреда никакого, а для просветления души польза большая. Перед уходом я сделал еще один визит. В караулку.

Кореша отнеслись к Ёрику с должным уважением и симпатией. Упитанное тело начальника городской стражи намертво примотано к столбу в центре комнаты. Не туловище, а сплошная бобина для пеньковых канатов, снаружи только голова. Усевшись на нары, я принялся без стеснения разглядывать пленника. Орлиный нос, усы — любой таракан позавидует, широкий лоб, умный, а главное спокойный взгляд. Достойный противник, такого с налета не расколешь, но я попробовал:

— Азама по просьбе Губана арестовал или кто из орды золотых насыпал?

— Больно любопытный ты, — огрызнулся Ёрик.

— Любопытство не порок, — улыбнулся я. — Может в пыточной разговор продолжим, глядишь, под хруст костей и вспомнишь чего.

— Может, и вспомню, — согласился Ёрик. — Да вот незадача, для подготовки хорошей беседы время требуется, а у тебя его нет, с минуту на минутку смена караула пожалует, со всеми не управитесь, да и казармы рядом, а колдун ты липовый.

Стало не до смеха. Я смотрел в большие спокойные глаза Ёрика, ни один мускул на угрюмом лице не дернулся, уверен в себе. Пожалуй, и правда, пора когти рвать.

— Чего глазенками лупаешь, — подлил масла в огонь Ёрик. — По глотке ножом чиркнуть хочется? Так не стесняйся. Лично мне плевать на вас с колокольни, своих дел полное корыто, ежели б ни Аркашка, да жена — глаза б мои вас не видели. Сумел бежать — беги, догонять не стану, а еще раз попадешься — растопчу.

Уже на пороге я не удержался и съязвил:

— Ты б жену помял что ли, а то при должности и с крокодилом живешь.

Ерик дернулся, но смолчал, лишь глаза пыхнули холодом. Видать за живое задел. Плевать, до Губана уже близко.

Не скрываясь, мы выбрались на тюремный двор и через калитку в воротах вышли на улицу. Все прошло как нельзя лучше. Охрана во главе с начальством в камерах, мы на свободе. Свежий воздух казался необычайно вкусным, а редкие заспанные прохожие очень милыми. Впрочем, это не относилось к хозяину постоялого двора, где квартировали кони. Наш ранний визит огорчил его до крайности.

— Прошлый раз не доужинали, может, хоть позавтракаете? — с надеждой спросил он.

Ранний завтрак в харчевне грозил поздним обедом в темнице. Поэтому я был категоричен:

— Спасибо, отец, в другой раз. Где наши лошадки, дела торопят.

— Лошадки на конюшне, кормлены, поены, гривы чесаны, как за собственными глядел, не извольте беспокоиться. Тут счетец не большой организовался, за овес, присмотр, кому предъявить прикажите?

— Начальнику городской стражи, — направляясь к конюшне, крикнул Евсей. — Али брату его жены, нам без разницы.

Хозяин пал духом. Жаль мужика, но Фраер прав, наличности ни копейки. Громкие крики привели в чувство спавшего на куче седел конюха. Пьяный с вечера, а может и с рождения, он с трудом, цепляясь за забор, поднялся на ноги и погрозил кулаком:

— Кому другому не платите, а мне рубь вынь — да положи. Я тут животин ваших холю и лелю, лелею и холею, пока на опохмелку не дадите, кобыл не получите… и кобылов тоже.

— Опохмелите молодца, — кивнул я Ваське.

Братья схватили конюха за ноги и сунули хмельную головушку в кадушку с водой. Минуту подержали и вытянули назад.

— Ну что, принял сто грамм? Закусить не желаешь? — поинтересовался я.

— Благодарствую, барин, после первой не закусываю, — отплевываясь, ответил мужик.

— Ладно, не серчай. Будет тебе не рубь, а три, если проводишь до дома начальника городской стражи.

— А чего стоим! Поехали! — засуетился конюх.

Пробираться пришлось через пол города. Ёрик отстроил хоромы на пригорке, почти в центре Волыни. Двухэтажный особняк с широким парадным крылечком огорожен высоким забором. У ворот стражник с пикой.

— Ну, Азам, не подведи, — вручил я хану Аркашкино письмо. — Мы, за углом, если что — свисти.

Свист раздался сразу, даже из седел вылезти не успели. Но как не странно у ворот наблюдалось полное спокойствие, никого лишнего, я отправился на помощь хану в одиночку.

— Не пускает, — доложил Азам, кивнув на стражника.

— Слышь, косоглазый, — взъерепенился охранник, — Ты в детстве с лошади не падал?

— Бывало, — пожал плечами хан.

— Оно и видно. Сказал же — спит боярыня. Как проснется — пожалуйста, завсегда к обеду глазоньки продирает.

Я схватил письмо и сунул стражнику под нос.

— Бумагу видишь! Сам Аркадий Львович, кровный братец, руку приложил. Дело срочное имеем от него, буди хозяйку.

— Так-то оно так, я в грамоте не селен, может, и Аркадий накарябал, а плетей мне получать.

— Буди! Аркашка явится — шкуру спустит.

— Погодь, — встрепенулся стражник. — Вон девка дворовая бежит, ее зашлем, у баб зад крепкий, все стерпит, ежели что. Манька, поть сюда!

Сочная румяная девка, выслушав охранника, наклонила голову и томно спросила:

— Глянь, на затылке волосья все выпали?

— Ты чего, Мань? — Опешил стражник. — Коса до пояса, любо-дорого посмотреть!

— Вот как облысею, так разбужу, у меня космы не казенные, чтоб всякие дуры за их тягали.

Тряхнув бедрами, Манька гордо удалилась.

Лучики солнца вовсю барабанят по крыше, еще час и из города нам не выбраться. Стражник крякнул с досады и перешел на шепот:

— Обойдете дом, на втором этаже центральное окно в боярскую спальню выходит, камешком киньте, может, проснется. Авось пронесет, мало ли кто по задворкам шлындает.

Спорить не стали, времени нет. Не добудем денег, останемся без провизии, а в голодной степи без хлеба далеко не уйдешь.

На позицию выдвинулись всем отрядом. До нужного окна метров пятнадцать, Ванька нашарил в траве камень, я попытался вмешаться, но не успел. Здоровый булыжник со свистом взвился в небо. За доли секунды я прошептал все молитвы, которые знал и Господь услышал. Камень врезался в стену в метре от окна. Хвала Всевышнему — промах. Дом содрогнулся, загудели толстые бревна.

— Это пристрелочный, — успокоил Ванька, подбирая новый булыжник.

— Ванюша, не надо! — взмолился я.

Второго такого броска дом не выдержит. За дело взялся Федор, подкинул на ладони мелкую гальку, прищурил глаз и метнул точно в цель. Словно в замедленном кино я видел, как отворяется окно и на улицу выглядывает нечесаная лошадиная морда Агапиды Львовны. Помолиться уже не успел. Описав широкую дугу, камень приземлился аккурат между глаз спящей красавицы. Накрылась наша авантюра медным тазом, хорошо накрылась, со звоном о лобовую кость.

Но Агапиду Львовну набухшая шишка ничуть не смутила, она свесилась с подоконника по пояс и, близоруко щуря заспанные глаза, негромко позвала:

— Ох, Ярошка, шалунишка! Ну, иди же, проказник. Лестница под окном.

Азам попытался возмутиться, но его и слушать не стали, схватили за руки-ноги — и через забор.

— Давай хан, действуй по обстановке, главное письмо прочесть дай, — напутствовал я.

Спрятавшись за оградой, мы затаили дыхание. Сначала услышали скрип лестницы, затем удивленный голос Аркашкиной сестры:

— А ты не Ярошка… Но все равно лезь.

Прошло пять минут. Тишина. Через четверть часа мои нервы начали сдавать. Я начал медленно считать да тысячи, если Азам не появится, пойдем на штурм. На счете семьсот тридцать пять послышался знакомый скрип. Красный, как перезрелая редиска, хан с трудом перелез через забор.

— Вот, — протянул он тугой тяжелый кошелек, — пятьдесят золотых червонцев. Велено передать Аркадию — с него полторы тысячи.

Доскакав до ближайшей лавки, мы в считанные секунды опустошили все полки, под завязку набив снедью седельные сумки. Швырнув на прилавок золотой, я увидел запыхавшегося конюха и, схватив его за ухо, настойчиво попросил:

— Забери сдачу, три рубля твои, остальное отнеси хозяину.

Мужик затрясся от подвалившего счастья. Не донесет сволочь, на такие деньги месяц можно не трезветь. Бог с ним, проверять некогда.

Центральная улица вывела к городским воротам. Навстречу, бренча оружием, топал отряд стражников. Двадцать молодцов неровным строем двигались в сторону тюрьмы. От сердца отлегло — успели! Под копытами лошадей задрожал подвесной мост, Волынь осталась позади. Жаркая степь распахнула свои объятия.

Больше часа мы гнали лошадей, и лишь отмахав добрый десяток километров, перешли на размеренную рысь. Улучив момент, рядом со мной пристроился Азам, стыдливо пряча взгляд, он спросил:

— Хан Па, как мне быть? По закону степи, после того, что это женщина со мной сделала, я должен на ней жениться. Ну, лучше назад в тюрьму…

— На Агапиду Львовну закон не распространяется, — успокоил я хана. — Подвенечных платьев не хватит, если она за каждого, кто залез в окно, замуж выходить будет. Забудь, как о страшном сне и живи спокойно, ради общего дела страдал.

Счастливый Азам пришпорил коня и с диким криком умчался вперед, а меня никак не могло отпустить чувство непонятной тревоги. Жжет заноза в груди и не хочет наружу лезть. Неуютно на душе, чего-то не хватает. Я обвел взглядом отряд. Рядом Кондрат Силыч, впереди Васька с Ванькой, в хвосте Антоха с Сорокой плетутся, Подельник с Фраером о чем-то спорят…

— Стой! — заорал я, пугая лошадей. — Где Лёнька, мать вашу! Где граф?

— Ох, ты! — схватился за сердце дед Кондрат. — Мы ж его того, как на место скелета поставили, так и не вынимали, чтоб в горячке под ногами не путался. Васька с Ванькой даже стенку заложили. Думали перед уходом извлечь, забыли…

Выпав из седла, я уселся на землю и тихо застонал. Впереди степь, до Губана, до дома — рукой падать. Ну, за что все это на мою голову!

Ничего не понимая, рядом спешился Азам:

— Хан Па почему стоим? Ехать надо, быстро ехать.

— Азам, — бесцветным голосом ответил я, — тебе наверно все-таки придется жениться на сестре Аркашки…

— Нет! Лучше в темнице всю жизнь провести!

— Ну, что ж хан, туда и поедим.