Грань 12. Девять колец Царя Давида. Процион 0

Иерусалим в этом сне не был городом — он был живым существом, чьи капилляры-улицы пульсировали расплавленным золотом и кровью жертвенных ягнят. Подвижник видел, как над Храмовой горой, над самим Краеугольным Камнем (Эвен ха-Шетия), колышется не воздух, а густая ткань самого Времени.

На террасе, парящей между небом и бездной, сидел ОН.

Давид. Совершенный Царь. Тот, чьи пальцы, привыкшие к шершавой праще, теперь ласкали струны киннора так, будто перебирали нервы Бога. Он не был старым, но в его бороде запуталась седина вечностей. На его руках, омытых в реках страсти и покаяния, сияли Девять Колец.

— Смотри, — прошептал голос, похожий на шелест крыльев серафима. — Каждое кольцо — это печать на устах бездны. Девять колец — это девять имен Тишины, которыми он связал Джиннов, рожденных из бездымного пламени до того, как был сотворен свет.

Первое кольцо было из метеоритного железа — власть над Гневом. Последнее — из прозрачного эфира, кольцо Судьбы. Между ними — восемнадцать строф великого Псалма, который не был записан, ибо слова его сжигали пергамент. Это была Музыка Сфер, восемнадцать вибраций, держащих купол мира.

Царь поднял руку, и тени в углах террасы шевельнулись. Это были великие Ифриты и Мариды, древние строители миров, ныне ставшие рабами псалмопевца. Они роптали, их шепот напоминал шум обвала в горах, но стоило Давиду коснуться четвертого кольца — кольца Соломонова Предчувствия — как пламя в их глазах гасло, сменяясь ледяным почтением.

— Ты думаешь, я властвую над ними силой? — Давид заговорил, и голос его отозвался в сердце подвижника как эхо в пустом соборе. — Нет. Я властвую над ними, потому что я принял свою Судьбу. Владыка — не тот, кто победил врагов, а тот, кому Господь предназначил быть Владыкой вопреки его собственной слабости.

Он посмотрел на восток, где в тумане угадывались очертания купальни Вирсавии. В этом взгляде была запретная любовь — та самая, что пахнет иссопом и смертью, та, что привела к гибели Урии и рождению Соломона.

— Послушай, странник снов, — Царь прикоснулся к кольцу из красного золота. — Нет никакой ошибки. Все прошлое правильно. Даже когда оно было невыносимо «неправильным» в момент свершения. Грех мой был не падением, а трещиной в сосуде, через которую внутрь хлынул Свет Понимания. Судьбу можно улучшать, как мастер точит лезвие меча, но развитию её нельзя мешать. Тот, кто пытается вырвать страницу из книги своего прошлого, вырывает кусок из своего сердца.

Давид запел, и голос его стал подобен горькому меду. В этом пении слышались отзвуки Лорки и стоны древних пророков:

«Ай, иное — обойди стороною!..

Что он видел в том тумане,

Что он слышал в черно-сизом —

Все осталось в сердцевине

Мглы томительно-бесстрастной...»

— Познать себя, — продолжал Царь, и кольца на его пальцах начали вращаться, создавая ореол святости и ужаса, — означает наполовину осуществить свою Судьбу. Раньше, когда мир был юн, люди были просты и искренни. Их сердца были их правителями. Предназначение не было загадкой, оно было тропой под ногами. Что есть человек? Он не плоть и не прах. Человек — это Воплощение своей Судьбы. В исполнении Её — единственное счастье.

Подвижник почувствовал, как реальность сна начинает истончаться. Эсхатологический холод коснулся его лба. Он увидел финал времен: как Давид снимает кольца и бросает их в море огня, и джинны обретают свободу, чтобы стать искрами нового творения.

— Свобода, — Давид встал, и его фигура заслонила звезды, — это не выбор между добром и злом. Это отсутствие предпочтения. Это благодарное принятие каждого шипа и каждой розы на Пути. Когда ты перестаешь выбирать и начинаешь БЫТЬ — Путь сам стелется тебе под ноги.

В этот миг Девять Колец вспыхнули нестерпимым белым светом. Восемнадцать строф слились в один крик экстаза и боли. Подвижник увидел, как за спиной Давида встает тень его предка и его потомка — Мессии, чей трон стоит на костях прошлого и надеждах будущего.

Это был момент абсолютной метафизической тишины. Ужас пред величием Бога смешался с нежностью к человеческой хрупкости.

— Иди, — сказал Давид, и его кольцо из прозрачного эфира коснулось лба спящего. — Помни: твоя Судьба — это не то, что с тобой случится. Это то, что ты СДЕЛАЕШЬ из того, что с тобой случилось.

Сон взорвался тысячью осколков. Осталась лишь тишина и знание того, что Девять Колец всегда на руках у того, кто решился открыть глаза внутри собственного сердца.

=======================

Сон подвижника переменился. Золотой свет иерусалимских террас затянуло пепельной дымкой, холоднее которой не было ничего в подлунном мире. Это не был холод льда, это был холод отсутствия — вакуум, в котором задыхались сами мысли. Перед взором Исидора разверзлась бездна, где миры висели, словно перезрелые, гниющие плоды на древе Сефирот.

И тогда он услышал это слово. Оно не прозвучало — оно ударило в колокол его черепа, заставляя кости вибрировать от хтонического ужаса.

СПАСИТЕЛЬ.

Это слово пахло озоном и старой кровью. Оно не несло утешения. В нем слышался скрежет металла по камню и шелест тысяч крыльев, лишенных перьев.

Подвижник увидел первый мир. Это был мир Пыли и Плоти. Когда-то здесь цвели сады, но люди возжелали бессмертия и чистоты. Они устали от боли, от энтропии, от тления. И когда мир начал захлебываться в собственных нечистотах, когда корпрус — божественная болезнь, превращающая плоть в бессмертные, вечно растущие опухоли — поглотил города, пришел Он.

Он не был человеком. Он был функцией. На Его груди, поверх кирасы из шкур, содранных с древних даэдрических принцев (тех самых, что хранил в своем шкафу бессмертный Дивайт Фир в башне Тель Фир), сиял знак: перечеркнутая стрела, направленная в зенит. Символ запрета на восхождение. Символ окончательной остановки.

— Он спас их, — прошептал голос за спиной Исидора.

Исидор закричал, но крик застрял в горле. Он видел «спасенных». Они больше не чувствовали боли. Они больше не чувствовали ничего. Спаситель превратил их мир в монолит. Он выжег в них искру желания, подменив её абсолютным покоем небытия. Миллиарды существ застыли в вечных, совершенных позах, став частью единого кристаллического сознания, где нет ни «я», ни «ты», ни завтра. Это было спасение через стирание. Чистая страница вместо исписанной грехами книги.

Затем видение сместилось. Второй мир — мир Абсолютной Справедливости. Здесь Спаситель пришел, чтобы исцелить общество от лжи. И он исцелил его. Он даровал людям «лекарство», подобное тому, что Фир искал для корпруса, но нашел для самой души. Каждый, кто лгал, превращался в соль. К концу первого дня мир стал тихим, как кладбище под луной. Белоснежные статуи бывших людей украшали площади. Это было совершенное общество. Чистое. Спасенное от порока.

Экзистенциальный ужас сковал подвижника. Он понял: Спаситель — это не Тот, кто помогает идти по Пути. Это Тот, кто ПРЕКРАЩАЕТ Путь. Его «спасение» — это ампутация свободы во имя отсутствия страданий. Это эсхатологический хирург, для которого жизнь — лишь затянувшаяся инфекция на теле вечности.

— Почему? — выдохнул Исидор в пустоту.

— Потому что мир неладен, — ответила пустота голосом, в котором слышались интонации Воланда и холодная логика Великого Инквизитора. — Когда творение заходит в тупик, когда хаос становится невыносим, призывают Его. Он — великий обнулитель. Он приходит не для того, чтобы вылечить болезнь, а для того, чтобы уничтожить больного, объявив его здоровым в смерти. Его стрела перечеркнута, ибо выше неба — только Ничто.

И тут, сквозь пепел и кристаллический холод, Исидор увидел сияние. Оно было слабым, но незыблемым.

На грани этого кошмара, там, где заканчивалась власть Спасителя, сидел Царь Давид. Его Девять Колец пульсировали ритмом живого сердца.

— Видишь? — Давид поднял руку, и свет его колец прорезал серый туман, как меч архангела. — Он — Спаситель, но я — Творец и Грешник. Он предлагает покой могилы, я предлагаю бурю жизни. Его спасение — это точка. Мои кольца — это круги, которые никогда не смыкаются до конца, оставляя место для божественной ошибки, для случайности, для любви.

Давид коснулся Девятого кольца, того, что было из прозрачного эфира.

— Он — вне кольца, он выше любого свода, ибо он есть Отрицание. Но Девять Колец стоят над ним, потому что они — это закон Творения, который включает в себя даже разрушение. Спаситель может стереть мир, но он не может стереть Идею мира. Он может вылечить корпрус, превратив плоть в камень, но он бессилен перед псалмом, который поет душа в момент своего падения.

Подвижник увидел, как тень Спасителя отступила перед простым и ясным светом Истины. Девять Колец Давида были не просто украшениями — они были девятью узлами, которыми Бог связал Себя с человеком. В каждом кольце была заперта капля крови, капля пота и капля слез. Это была магия не запрета, а соучастия.

— Все всегда сводится к кольцам, — пропел Давид, и голос его заглушил скрежет доспехов Спасителя. — Кольца — это границы, в которых живет Свобода. Без границ — лишь хаос или пустота Спасителя. Но мы выбираем Танец на краю бездны.

Исидор почувствовал, как ужас отступает, сменяясь глубоким, как океан, пониманием. Судьба — это не спасение от жизни. Судьба — это сама жизнь во всей её пугающей, прекрасной и неправильной полноте.

Свет колец стал нестерпимым, и фигура Спасителя, с его перечеркнутой стрелой и кирасой из шкур, растаяла, как дурной сон в лучах восходящего солнца. Остался только Царь, играющий на кинноре, и восемнадцать строф, сплетающихся в кокон, из которого завтра должен был родиться новый мир.

Мир, который не нужно спасать. Мир, который нужно просто ЛЮБИТЬ.