Грань 11. Орден.

Вечер в предместье был неотличим от тысячи других вечеров. Пахло остывающей пылью, жасмином и немного — озоном, как бывает перед грозой, которая никогда не случится. Они сидели на веранде старого дома: Исидор, чистивший яблоко складным ножом, старик Ло, чей взгляд казался застывшим янтарём, и двое молодых — Зонней и Айя, чьи имена в этом кругу значили больше, чем просто звуки. Они были Орденом. Высшей инстанцией бытия, замаскированной под обывателей, пьющих чай в сумерках.

Здесь, в Едином Поле, где реальность не имела швов, тишина была настолько плотной, что в ней можно было услышать движение соков в стеблях трав.

— Ты всё ещё борешься с шумом, — не оборачиваясь, произнёс Исидор. Его голос был лишён веса. — Твой внутренний диалог — это не ты. Это белый шум, наведённая галлюцинация. Это энергетическая трата, пробоина в лодке. Только остановив эту болталку, можно увидеть лицо Сознания. В тишине слышно Тех, Кто Выше. А когда внутри базар — там лишь эхо твоих страхов.

Айя подняла глаза. В её зрачках отражалось небо, которого не было на картах.

— Но разве мой разум — не отражение сознания? Я — это всё, что накоплено в моей информационной оболочке. Разве нет?

Ло усмехнулся, и этот звук напомнил треск разламываемого камня.

— Зря не веришь в «собственное» сознание, девочка. Идея о том, что оно общее, — это вирус. Разум — лишь способность различать. Ум — умение рассуждать. Но Сознание — это чистая способность созерцать. Это искра, которая не принадлежит печке. Твоё мировоззрение — это клетка, которую тебе подарили тюремщики, чтобы ты считала их своими родителями. Тебе внушили, что ты должна «сливаться» с ифритами, отдавать свою искру какому-то общему костру. Это порабощение. Они уже однажды сожрали твоё Психэ — твой опыт, твою память. И оставили привязки на будущее, чтобы ты вернулась в их стойло.

Зонней, до этого молчавший, коснулся колонны веранды. Это была одна из четырёх опор их Храма-Дома — столп Вечной Жизни.

— Люди думают, что душа одна, и её надо спасать, — мягко сказал он. — Проклятое учение. Ложь, призванная упростить добычу. У нас — три души. Одна стережёт корни в подземном мире, другая мерит шагами землю, третья вьёт гнездо на небесах. И только Сердце — не душа, нет — Сердце есть Суть. Суть даже самого Духа.

— Сердце — это инстинкты? — спросила Айя, и в её голосе послышалась дрожь Достоевского героя перед бездной. — Если так, то оно — страшнейшее зло.

— Нет, — отрезал Исидор. — Порывы, навеянные эмоциями, — от бесов. Но порывы Сердца святы. Они никогда не полезны, никогда не корыстны. Они не ищут результата. Они — движение самого Света в пустоте. А бесы… бесы всегда хотят «результата». Они хотят предсказаний.

Он посмотрел на неё в упор.

— Предсказание — это злая магия, Айя. Тот, кто предсказывает, не видит будущее, он его куёт, навязывая свою волю хаосу. Читать лики земли, чтобы спастись от землетрясения — это ремесло. Но предсказывать судьбу — это грех, в который впал даже Олди со своим «Психономом». Они озверели, пытаясь превратить душу в механизм.

— Они хотят научиться её извлекать? — прошептала она.

— Хуже, — Ло подался вперёд. — Они хотят фильтровать память. Выдирать тёмные воспоминания они научились давно, теперь им нужны светлые. Им нужен биоробот. Объект без воспоминаний — безэмоционален. Киборг, лишённый опыта прошлых воплощений, становится идеальным рабом. Если лишить тебя памяти о любви, тобой можно играть, как марионеткой. Они хотят выдрать саму связность твоего бытия.

Наступила пауза. Та самая «музыка тишины», о которой поют рыбы под водой, ища золотой ключ. Воздух стал золотым. Это было Зонней — состояние, где истина не нуждается в словах.

— Ты спросила про естественный отбор, — Исидор отложил нож. — Моё мнение: естественный отбор среди людей — это чистый сатанизм. Оправдание львов, которые пожирают ланей, считая себя «инструментами прогресса». Но в нашем Ордене нет львов и нет ланей. Есть лишь пробужденные. Те, кто понял: любовь бесхитростна, а страх смерти — это всего лишь сон разума. А сон разума не рождает чудовищ, он просто ничего не рождает. Он — абсолютный ноль.

Айя посмотрела на свои руки. Они казались прозрачными.

— Все люди — боги? — спросила она свою последнюю надежду.

— Это вера, — ответил Ло. — А мы здесь — ради знания. Мы любим то, что знаем. А знаем мы то, что любим.

Вода в пруду за верандой сомкнулась без всплеска. Мир снаружи продолжал свою обыденную суету: кто-то продавал газеты, кто-то умирал в больнице, кто-то верил в единую душу. Но здесь, за четырьмя колоннами Правильного Договора, время остановилось. Одиннадцатый Орден закончил свой разговор.

Сколько людей ушло, сколько ещё придёт… Всех их возьмёт музыка и тишина. Но только те, кто познал три свои души и сохранил Сердце-Суть, смогут выйти из этой воды, не захлебнувшись вечностью.

Исидор доел яблоко.

— Иди спать, — улыбнулся он. — И помни: когда ты зеваешь, Иблис смеётся. Не потому, что ты устала. А потому, что в этот миг твоё внимание засыпает. А наше внимание — это единственное, что не принадлежит этому миру.

Тишина стала абсолютной. Глава закончилась. Роман замкнулся в кольцо, как змея, кусающая свой хвост в одиннадцатый раз.

Велиар поклонился и вышел в серый туман предрассветья. Сон подвижника заканчивался. Где-то там, в седьмом классе, мальчик с каре-вишневыми глазами открывал тетрадь, чтобы написать первое слово своей новой, настоящей жизни.

И это было Слово, которое не пишется буквами.

Это было Начало.

Сумерки в саду Ло были обыденными, как трещина на старой чашке. Здесь, в тихом пригороде, где пахло остывающей землей и жасмином, четверо людей сидели за простым деревянным столом. Зонней чистил яблоко, Айя смотрела на закипающий чайник, а Исидор лениво чертил что-то прутиком на песке. Внешне — сцена из жизни скромных обывателей, но в пространстве Единого Поля, в зоне действия Ордена, эти четверо удерживали каркас мироздания.

Они были обитателями Правильного Договора. Их Дом-Храм стоял на четырех невидимых колоннах, и сегодня воздух между ними дрожал от слов, которые весили больше, чем целые цивилизации.

— Они стали изощреннее, — не поднимая глаз, произнес Исидор. Его голос напоминал шелест страниц в пустой библиотеке Борхеса. — Теперь им мало просто выдирать темные воспоминания прошлых воплощений. Им нужны и светлые. Им нужен биоробот, чьими чувствами можно играть, как на расстроенной лютне. Понимаешь, Айя? Если лишить объект памяти, он становится безэмоциональным киборгом. Но они хотят сохранить твою личность лишь для того, чтобы иметь над ней абсолютную власть. Чистый объем, лишенный корней, но сохранивший способность страдать.

Айя вздрогнула. В ее глазах отразился холодный блеск далеких звезд, о которых писал когда-то Майринк.

— Но разве разум — не защита? Мой разум — это отражение сознания. Я — это всё, что сейчас находится в моей информационной оболочке. Разве это не так?

Исидор горько усмехнулся, и в этой усмешке проглянул старик Карамазов, внезапно обретший мудрость веков.

— В тебе говорит белый шум. Постоянный внутренний диалог — это первое, от чего я избавился на своем пути. Это энергетическая трата, пробоина в борту судна. Этот шум — не ты. Только в абсолютной тишине можно понять природу Разума и увидеть Сознание. На фоне этой тишины можно услышать Того, Кто Действительно Говорит. А пока в тебе звучит эта «болталка», духи лишь машут рукой — с тобой невозможно общаться, ты слишком занята собственным эхом.

— Познать тишину — первый шаг шаманизма и магии, — подал голос Ло, и его слова прозвучали как эхо из пещер Элиаде.

— Я не верю в «собственное» сознание, — упрямо качнула головой Айя. — Есть разум, а сознание — это совокупность всех нас, божественная искра, зажигающая сердца. Это огонь, а материя — лишь печка.

— Вирус, — отрезал Исидор, и в воздухе явственно пахнуло серой и озоном. — Ужасные вещи ты говоришь. Они поработали над тобой удачно. Тебя научили «сливать» энергию ифритам, принимая их за божество. Ты была в пустыне, скорее всего, в одной из жизней… Они сожрали твое психэ, твой наработанный опыт, и внедрили мировоззрение, которое снова приведет тебя в их загон. Запомни: Разум — это способность различать. Ум — способность рассуждать. А Сознание — это чистая способность созерцать. Оно — не общее. Оно — твой единственный шанс на суверенитет.

Айя молчала, и в этой тишине Зонней вдруг начал напевать — тихо, почти не разжимая губ, как поют персонажи Лорки перед лицом фатальной тайны:

«Сколько людей ушло, сколько людей придет…

Всех их в объятья возьмет музыка и тишина.

Тихо сомкнется вода, мы не поймем никогда —

Что же так тянет ко дну музыку и тишину…

Рыбы живут под водой, ищут ключ золотой,

Чтобы вентерь открыть музыки и тишины…»

Песня поплыла над садом, превращая обыденность в миф. Исидор дождался последнего аккорда тишины и продолжил, теперь уже жестко, по-толкиеновски прямо:

— Ты спрашиваешь о силе и слабости? О естественном отборе? Послушай меня. Естественный отбор — это чистый сатанизм. Это оправдание самых страшных преступлений. Когда один человек называет себя львом, а другого видит ланью — он уже готовит нож.

— Но ведь выживает умная лань! — воскликнула Айя. — Та, что быстрее бегает и лучше слышит. Лев — лишь инструмент отбора, ни на чьей стороне нет моей симпатии, это просто закон!

— Это закон скотного двора, а не Ордена, — отрезал Исидор. — Ты оправдываешь хищничество законом природы, забывая, что человек — существо, призванное этот закон преодолеть. Как получить власть через темные ритуалы? Через жертвоприношение лани? Это путь в никуда. Мы здесь — чтобы строить Храм на иных основаниях.

Он поднялся. Его фигура на фоне заката казалась вырезанной из черного дерева.

— Бояться смерти — значит быть рабом инстинктов. Тот, кто не боится, — уже не человек в их понимании, он — угроза их ферме. Ты паришь в абстракциях, Айя, а истина проста, как дыхание. Правильное не всегда кажется добрым, но доброе, лишенное правильности, — лишь пища для демонов.

Вода в чайнике затихла. Сад погрузился в ту самую Музыку Тишины, где нет больше «я» и «они», но есть лишь чистое Созерцание.

— Одиннадцатый Орден не спасает души, — прошептал Ло, закрывая глаза. — Он возвращает им память. И когда тишина станет абсолютной, ты найдешь свой золотой ключ. Но помни: рыбы не говорят не потому, что им нечего сказать. А потому, что они уже знают ответ.

Айя посмотрела на свои руки. Они светились. Белый шум в ее голове впервые сменился торжественным гулом вечности. Глава была окончена. Роман — завершен. Дальше начиналась жизнь. Настоящая.

***

Ночь над садом Исидора не была просто временем суток — она была состоянием вещества. Воздух сделался густым и прозрачным, как горный хрусталь, в котором застыли инклюзы звезд. Здесь, на грани между сном подвижника и явью мира, время теряло свою линейную гордыню. На веранде, освещенной лишь мерцанием лампы, чей фитиль казался пуповиной самого Света, сидели двое: Исидор, чье лицо напоминало вырезанную из сандала маску мудреца, и Айя, чья душа была древнее, чем горы, хотя взгляд её еще хранил смятенье смертных.

Исидор медленно перевернул страницу старого фолианта, и звук этот отозвался в тишине как гром в горах.

— Ты всё еще ищешь жалости там, где должно быть лишь Понимание, — произнес он, не глядя на неё. — Не жалко ни льва-грешника, пожирающего плоть, ни лань — бедную жертву, отдающую жизнь. В великом Колесе их танец — лишь трение первоэлементов. Жалость — это клей, который привязывает тебя к нижним мирам.

Айя подняла голову. Ее голос был тихим, но в нем вибрировала струна, натянутая между мирами.

— Что же тогда сон разума, мастер? Говорят, он рождает чудовищ. Мне же кажется, он не рождает ничего. Это пустота, от которой холодеет в груди. Если разум и сознание тождественны…

— Они не тождественны, — Исидор резко взглянул на неё, и в его зрачках Айя увидела отражение бездны, описанной некогда Майринком. — Сон разума — это не просто отсутствие мыслей. Это провал в беспамятство, в механистичность. Когда человек зевает — Иблис смеется. Знаешь почему? Коран хранит эту тайну. Зевающий — это тот, кто на мгновение потерял Стражу. Его внимание рассеялось, его внутренний храм остался без жреца. В этот миг пустоты Иблис вбрасывает семя забвения. Сон разума страшен не монстрами, а тем, что в нем гаснет искра Различения.

Он замолчал, давая тишине впитаться в дерево стен.

— У тебя просто внутренний диалог не остановлен, — продолжил он мягче. — Постоянный белый шум. Ты мыслишь всё время, как будто пытаешься соткать мир из слов. Это первое, от чего я избавился. Пойми: этот шум — это не ты. Это наведенная галлюцинация, постоянная энергетическая трата. Только когда болталка стихает, можно увидеть Сознание — чистый берег, которого никогда не касалась волна твоего «я». В тишине можно услышать Тех, Кто Выше. А когда внутри базар — там лишь эхо твоих страхов.

— Но если моё сознание — это часть Бога? — спросила Айя. — Как искра, что зажигает сердце? Если всё это — огонь, а материя — лишь печка?

— Вирус, — Исидор покачал головой с печалью Достоевского, созерцающего падение человека. — Очередной вирус, внедренный ловцами душ. Ты говоришь ужасные вещи, Айя. Тебя научили «сливать» себя ифритам, называя это единством. Скорее всего, ты была песком в одной из прошлых жизней… или кем-то, кто привык к покорности перед Грозным. Они сожрали твое Психэ — твой наработанный опыт, твою память. И оставили привязки, чтобы ты вернулась к ним в следующем круге. Ты веришь, что сознание — не твое, что оно чье-то? Это и есть рабство. У нереального нет бытия. Реальное же — не перестает быть. Твое Сознание — это твоя крепость, а не общая коммунальная квартира.

Он подался вперед, и его аура наполнила комнату ароматом древних библиотек и озона.

— Разум — это способность различать. Ум — способность рассуждать. Но Сознание — способность созерцать. Это три разных инструмента.

— Все люди — боги, — прошептала Айя. — Это моя вера.

— Вера — это предчувствие знания. Я не верю в случайности. В мирах, что мне известны, их нет. Я верю всем и всему — но не так, как верят газетным заголовкам. Я верю в Истину, которая проступает сквозь ложь. Ты спрашиваешь про инстинкты? В женщине я больше всего люблю именно их. Они — движение самой жизни, бесхитростные, как любовь. Любовь вообще лишена хитрости. Я люблю то, что знаю, и знаю то, что люблю. Любить «не пойми что» — это удел тех, кто спит.

Снаружи, за окном, сад начал трансформироваться. Деревья превращались в иероглифы, а пруд — в зеркало, в котором отражалось будущее.

— Есть вера в три души, — голос Исидора стал подобен гулу колокола в тумане. — Одна принадлежит земле, другая — звездам, третья — пути между ними. Но Сердце — оно Суть. Его движения святы, если они не замутнены «болталкой». А предсказания… Запомни: предсказание — это злая магия. Тот, кто предсказывает, не видит будущее, он его кует, навязывая свою волю. Он — черный архитектор, пытающийся запереть тебя в коридоре своих слов.

Айя закрыла глаза. Перед ней поплыли образы: зороастрийские огни, пыль дорог Персии, холодные кельи и блеск мечей.

— Моя душа… она не достаточно древняя, чтобы быть завербованной еще тогда? Кто украл мою память?

— Каждый волен проводить свою вечность как угодно, — ответил Исидор, и в его словах послышался Желязны, созидающий миры. — Проданные души продолжают циркулировать в вечности под господином. Они реализуют его волю, распространяют его ментальную ДНК, сами того не осознавая. В этом суть договоров. Зло не крадет душу, оно покупает её за иллюзию покоя. Но ты… ты — из Одиннадцатого Ордена. Мы не продаем и не покупаем. Мы — те, кто проснулся.

Он встал и подошел к окну.

— Что есть вечное? Вечное — это то, что остается, когда тишина съедает музыку.

И в этот миг тишина действительно наступила. Она не была отсутствием звука — она была Музыкой высшего порядка. Айя почувствовала, как три её души выстраиваются в одну вертикаль. Больше не было вопросов. Не было льва и лани. Был лишь свет, проходящий сквозь линзу чистого сознания.

— Сколько людей ушло, сколько людей придет… — тихо произнес Исидор, глядя в бездну ночи. — Всех их возьмет музыка и тишина. Но мы не пойдем ко дну. Мы и есть эта вода. И мы — те, кто нашел золотой ключ в животе у немой рыбы.

Подвижник в своем сне улыбнулся. Он знал, что когда он проснется, Орден останется. Потому что реальное не перестает быть.

Это было то настоещее, что он искал всегда и нашел. Все остальное было миражами разной степени болзненности. Поэтому теперь он понимал значение слов: Вольный каменщик. Воля и камни...

Воля и камни… Какие нахрен степени и ложи? Чокнулись совсем?