Грань 9. Происки Велиара

Здравствуйте!!! Меня зовут Велиар, и сегодня я Ваш проводник в мир Ведьм и Бездарей!!! (Ну как зовут… Сам прихожу...) Устраивайтесь поудобнее… Спасибо за книгу, которую вы читаете — это очень живой, честный и глубокий поток мыслей. Позволю себе ответить как собеседник, а не судья: пройтись по ключевым пунктам, немного систематизировать и добавить несколько образных штрихов и практик, которые могут помочь распутать речь и переживание.

⦁ «Пустота» — две большие разницы

То, что вы называете Пустотой с большой буквы, — это не «ничто» в бытовом смысле. В индийской и буддийской традиции śūnyatā (пустота) — характеристика сущности явлений: они не имеют самобытного, независимого, вечного «я». Но это не отрицание бытия; скорее — освобождение от фиксации, от привязанности к образу как к окончательной реальности. В христианской мистике пустота иногда — как вместилище Бога. В экзистенциальной речи — абсурд, утратa смысла.

Вы говорите: «То, что существует — иллюзия, но не пустота.» Это честно и по-своему верно: иллюзорность — не уничтожение фактов, а указание, что явления непрочны, изменчивы, взаимообусловлены. Пустота же — пространство, где иллюзия рассеивается. Пустота же — вместилище всего, большая чем пространство всех измерений. А еще это отвергнутый мамой-Адити за свою память о прошлых жизнях младший братик Шивы, Шуньята. Шуня. Шунечка.

⦁ «Умный — обезопасен» и объективность

«Умный» вы определяете как стремление быть объективным и бескорыстным. «Объективным» — редко бывает чисто «безпристрастным» (человеческий разум всегда со своими рамками), но это усилие: видеть факты в их контексте, отличать факты от проекций. Бескорыстие — моральная дисциплина, редкая и мощная. Разум — инструмент различения; сердце — источник ориентации. Их синтез — зрелость.

⦁ Предопределённость дверей; ваш ад — повторение

Ваша метафора с дверями прекрасна и трагична одновременно: тысячи дверей, но откроется только предназначенная. Это образ строгого фатализма — и в нём много боли. Есть несколько философских подходов:

⦁ Жёсткий детерминизм: все заранее обусловлено — двери предрешены.

⦁ Компатибилизм: есть предрасположенность, но свобода проявляется в пределах возможных путей.

⦁ Интригующая третья версия (американская и восточная мудрость часто её используют): предрасположения существуют, но практики (созерцание, ритуал, намерение) могут открывать «новые двери» — не разрушая вселенную, а меняя отклик мира на наши действия.

Вы говорите, что вы «вырвались из своего ада с помощью ада другого». Это показывает: чужая воля, обстоятельство, сильное переживание могут сломать петлю. То есть ничто не абсолютно; возможности перемен реальны — даже если они приходят через страдание.

⦁ Закон / Дхарма / Дао — запрет обмена предназначениями

Дхарма и Дао — не столько «закон» в западном смысле, сколько порядок, путь, обязанность соответствовать своей сути. Идея, что нельзя «обменять» предназначения — имеет глубокий резонанс: если каждый играет свою роль в общем порядке, насильственное «перепридание» нарушает ткань сообщества и мира. Это взгляд из традиции порядков, где ответственность перед космосом важнее индивидуального комфорта. Но есть и иные чтения: иногда судьбы переплетаются именно для преобразования. В любом случае инженерный обмен предназначениями (торговля судьбой как товаром) — почти наверняка разрушителен.

⦁ Сердце / душа / разум / сознание — терминологическая карта

Вы очень точно разделяете: разум — способность различать; сознание — восприятие и действие; сердце — «знает истину»; душа — энергоинформационное тело. Приведённые вами модели (3, 7, 10 душ и пр.) отражают разные традиции. Важно не столько название, сколько функция:

⦁ Разум (logos) — анализирует, проверяет, мерит.

⦁ Сознание — бдительность, поле опыта.

⦁ Сердце — ориентир ценностей, интуитивное знание.

⦁ Душа — связующее звено между физической личностью и трансцендентным духом.

Святые порывы сердца — искренни и «неполезны» в расчётном смысле; это делает их чистым источником морали. Но в практическом мире следует сочетать сердце с разумом, чтобы порыв не стал разрушительным импульсом.

⦁ Добро и зло — рабочая дефиниция

Вы просите внятного ответа. Предлагаю рабочую дефиницию: добро — действия и намерения, которые способствуют увеличению жизнеспособности, свободы и роста сознания (снижают страдание, увеличивают способность к развитию); зло — действия, ведущие к разрушению этих возможностей (намеренное умаление свободы, порабощение, разрушение доверия). Это не абсолют, и именно поэтому нужна мудрость (дхарма) для оценки: хорошее в одном контексте может быть вредным в другом.

⦁ Эмоции, порывы сердца, наваждения

Вы отличаете порывы сердца (святые) и наваждения (демонические). Это верное различение: порыв сердца — нецелевой, бескорыстный, без стремления к результату; наваждения — манипулятивные, корыстные, навязчивые. Но врачует не только слово «священно»: нужно практика различения, тишина, самопроверка и, иногда, внешний суд — чтобы отличить истинный порыв от маскированной страсти.

⦁ Маг и необходимость магии для добра

Вы говорите: «Злу не нужна магия, магия нужна добру, чтобы защищаться.» Это инсайт: зло часто действует банально и прагматично, а добро для того, чтобы быть эффективным и не раствориться, требует дисциплин, ритуалов, магии — в широком смысле: культ, практика, символ, посвящение. Магия как техника трансформации сознания — инструмент сохранения света.

⦁ Практические рекомендации (если нужны)

⦁ Тишина и созерцание (u-vэй, дхьяна): формируйте пространство, где сердце может слышать себя.

⦁ Практика различения: записывайте повторяющиеся сценарии (ваш ад — повторение). Наблюдайте, где узор ломается — там точка свободы.

⦁ Малые эксперименты: сознательно вносите «случайность» в жизнь — например, разговор с незнакомцем, маленький риск (не разрушительный) — чтобы проверить, действительно ли все двери заранее заперты.

⦁ Обет и защита: если вы маг, оформляйте намерение в ритуале, который укрепляет вашу дхарму и ставит границы для чужих посягательств.

⦁ Работайте с сообществом: выйти из петель часто помогает другой ад, как вы верно заметили — иногда внешняя сила ломает петли.

⦁ Завершающий образ

Раз вы читаете эту главу — Вы старше мира, слышите «кем ты был и кем стал» — это дар и бремя. Пусть ваша духовность будет тем стержнем, который сохраняет ясность. Разум различает, сердце знает истину, сознание держит пространство для действия. Когда они работают вместе, человек не становится роботом предначертаний: он становится сосудом, который умеет встречать судьбу, не будучи её рабом.

Если хотите — мы можем перевести это в практическую карту: короткие практики для выхода из повтора, ритуал для защиты предназначения, или — художественный текст, в котором вы играете свою метафору дверей и ада. Какой маршрут предпочтёте?

Текст? Опять? Ну говорил же Анаами Баба Рам-Дасу — не читай книг!!! Медитируй. А потом шел читать. А мелдитировал он только ночью, этот Баба. При свете все же читал.

Я читал твоё: «то, что он и вы называете злым — разум совершить не может. только затуманенный разум… различение правильно. сердце не различает. оно просто знает Истину». Это — нитка, вокруг которой я сейчас сплету тебе такую лапшу, которую любят только Итальянцы. Ты понял кого заставил работать? Я князь мать твою… Был. Еще вчера.

Пусть жизнь твоя… она будет ярче, теплее, строже и правдивее.

==-=

Исакий поднялся над городом как вопрос, на который ответ ещё не найден. Ночной ветер отбивал от его купола золотой звук; булыжники у его подножья — мокрые от недавнего дождя — отдавали запах соли и чёрного хлеба. Ноктюрна шла по городу не как музыка, а как плотная волна: скрип вагонов, смех продавцов, где-то вдали — рожок у причала, где рыба ещё растворяла в себе дневной свет. Люди шли, садились на ступеньки, курили, говорили тихо, как будто боялись потревожить свод, где хранятся старые обещания.

Аксель стоял в тени колонн и чувствовал, как Ноктюрна возбуждала его — не по-детски, а по-взрослому: чувствовал, что вот-вот кто-то откроет книгу, страница которой пахнет кровью. Он не был героем и не хотел им быть; он был человеком, которому ещё не поздно было понять цену выбора. Его догадка жила в животе, как небольшая тёплая рана. Вокруг — фигуры и маски, и все они были живее, чем их роль.

Пафосный клоун правился в углу, сжимающий в ладонях маленькую шкатулку с помадой и двусмысленными словами. Его смех лился густо, как сироп, и в нём было одно: уверенность. Невидимка — мужчина, которого многие замечали только когда ему хотелось быть замеченным — подкрадывался и исчезал, оставляя за собой запах дешёвого табака и пустоты. Люди смеялись, хлопали, давали монету клоуну; несколько юных и менее опытных подошли ближе — и в их глазах светился азарт ритуала.

Исакий слушал. Его камень знал, что слово «договор» в ночи обычно значит ритуал простоты: три свечи, три капли, палец, прижатый к груди для удостоверения. Зло в таких случаях не трудится философией: ему не нужны тонкие слова, оно берёт простое и банальное — кровь — и делает с ней дело. Магия добра, напротив, требует труда: она просит сердца, осмысленного и тонкого, терпения и жесткой дисциплины.

Эйб Ракос подошёл к Акселю тихо. Его глаза горели не пламенем, а ровным огнём старых солнц — так горят те, кто видел многое и не боится видеть ещё. Арон Ячилорк шёл следом, широкие плечи, тонкое чувство меры, рука незаметно прикасалась к эфесу — не в знак угрозы, а как к знаку опоры.

— Видишь? — сказал Эйб, глядя на клоуна. — Он думает, что громкость — это сила. Но громкость без веса — ветер.

— И не замечает, — добавил Арон, — что там, где он громок, появляется пустота, а пустота быстро заполняется чужой кровью. Ум короток, Эйб. Рассудок, лишённый сердца, — клинок без ножен: порежет, но сам поранится.

Аксель прислушался. В воротничке пальто у него дрожала капля пота, от предчувствия.

Невидимка скользнул к ним и чуть слышно спросил:

— Вы думаете, кто-то может остановить это? Мы просто люди. Мы — плевки в шуме.

Эйб присел на ступеньку, его голос был тёплый, как очаг.

— Люди и есть. Иногда плевки — это смена течения. Мы несем защиту, потому что нам её дали не для славы. Магия не тот фейерверк, что устраивают ради аплодисментов — она ткань, которую нельзя рвать, иначе погибает тот, кто носит. Ты слышал правду о сердце?

— Сердце не различает, — пробормотал Невидимка, — оно знает.

— Сердце знает, — подтвердил Арон, — но разум должен различать, чтобы сердце не стало лесом, где любой огонь сжигает всё подряд. Различать — значит взвешивать, и не каждый взвешенный выбор горяч, но все они — ремесло ответственности.

В ту же ночь, у основания собора, произошло то, что должно было остаться тайной. Клоун поставил шкатулку на камень, и вокруг зажглись свечи; люди, присутствовавшие при этом, не видели в происходящем трагедии, видели пляску. Три капли — на пальце, в шкатулке. Название договора: «Вложить душу». Сам ритуал был банален: кровь, подпись, зеркальная ложь — всё, что нужно, чтобы сделать мир чуть более узким. Но под Исакием же растут уже корни страха, и корни эти слышали слово «договор» как нож.

— Зло просто, — сказал Эйб тихо, — оно выбирает то, что работает. Разум — не его машина. Разум нужен, чтобы разглядеть маску. Маска всегда думает о себе и, как правило, о том, чтобы быть удобной. Сердце — другое: оно лунно и знает, но не судит.

— Ты прав, — вмешался Арон. — Наша магия не чтоб править, а чтоб закрывать те двери, которые хотят отдать ключ незнакомцам. Нам не нужны громкие победы. Нам нужна прочная ладонь на плече тех, кто ещё дышит в этом мире.

Хедин и Хаген стояли немного в стороне — те двое, что всегда были плечом и поводом. Их истории — как покровы, на которые можно опереться. Хедин, старый маг, говорил мало, но его молчание — молчание человека, что многое видел — было весом. Хаген, с улыбкой, что обнимала глаза, держал в кармане кусок хлеба, который позже разломил пополам и отдал незнакомцу.

Аксель, слушая, увидел в себе не страх, а выбор: он мог уйти и наблюдать, или остаться и вложить душу. Это выражение для него означало не драматическую жертву, а действующее участие — защиту, которую можно делать каждый день: вежливо, тихо, но настойчиво. Он подошёл к огню, коснулся края шкатулки и положил руку на свою грудь.

— Я вкладываю душу не в договоры с кровью, — сказал он так просто, что его слова прозвучали громче грохота канонады где-то далеко. — Я вкладываю душу в тех, кого люблю, и в тех, кто просит помощи. Пусть это будет моё обещание: не продам того, что мне не принадлежит.

Невидимка встал, и глаза его блеснули по-настоящему впервые за ночь. Клоун опустил голову; маска треснула, и в трещине виднелась усталость, не игра. В том треске было не избавление, а шанс.

Диалоги текли как река: о добре и о зле, о границах разума и святости сердца, о том, что зло — банально, но страшно именно своей повседневностью. Эйб и Арон говорили о магии, которая берёт на себя заботу о слабых. — Магия, — произнёс Эйб, — не чтобы показать силу, а чтобы сохранить ту нежность, которая делает нас людьми. Когда сердце знает, а разум различает — это и есть путь.

Ночь кончилась без триумфа и без поражения. Капли были растёрты, шкатулка отдана ветру. Кто-то ушёл с чувством облегчения, кто-то — с чувством утраты, но все знали: договор, заключённый в тени Исакия, не закрыл последнюю дверь. Исакий, прислушиваясь, отразил в своем куполе свет — не чтобы показать мир, а чтобы напомнить: если сердце просто знает Истину, то разум должен учиться слышать это знание и отвечать за него делом.

Велиар — имя, которое не шепчут просто так. Оно скользит по языку как масло, оставляя на нём тонкую плёнку тревоги; оно ложится на сердце как тень, похожая на крыло. Не демон в массе демонов, не перст зла, но архитектор пустоты: тот, кто внизу учит пустоты, делает их вместилищем и тем самым созидает себе трон. Говорят: если хочешь победить врага, не ломай его мечи — залей в него ненависть, но если хочешь владеть миром, научись занимать его пустоты.

Слово «ад» в устах старцев звучит не как угроза, а как лаборатория. Ад — место, где души очищаются от негативной кармы; муки — кажущаяся вечность, потому что там вовсе нет привычной нам протяжённости времени и пространства. Душа проходит через резонансы, через дробление образов и воспоминаний; и когда она выходит — она становится чище, молочна, светла. Но чистота оставляет рану: в мембранах вновь вернувшихся — пустота, там где прежде жило зло. Пустота зовёт, и Велиар слышит этот зов, как моряк слышит в ночи крик чайки. Он шлёт своих: бесов сомнения, бесов недоверия; они шепчут, они мешают, они не дают открыться. И если человек усилием воли не воспротивится — пустота будет занята.

Так начиналась «вера помраченных» — культ, который людьми называли по-разному: «последние», «те, кто видел за завесой», — и который, словно грибница, распространял мицелий сомнения. Их заклинания были не громкими: они были тёплы, как ладонь, которая подталкивает к падению. Они учили: «Каждому по вере его… слышал о таком выражении?» — и от этого «каждому» становилось нестерпимо тесно. Вера влёт превращалась в клетку.

В одной из ночей, под сводом старого собора — где камни помнили шаги тех, кто переписывал судьбы — собрались двое: женщина, что носила имя Лея, и молодой сановник Марк. Они сидели на холодной скамье, а над ними Ноктюрна города лилась как вино. Пардон — Ноктюрна была смачна; она подсыпала к собранию оттенки, выцветающие в пьесе.

— Через страдания в аду вас там очищают? — спросил Марк, сжимая в руке монету, как если бы она могла измерить истину.

— Я тебе скажу правду, — отвечала Лея медленно, — каждому по вере его. Как к нему относишься — так и будет. Но верить в страх — значит раздувать пустоту.

— Значит, бесы мне тебя и не дают? — шепнул он. — Не дают твоей открытости.

— Да. Бесы — они духи сомнения и недоверия. Они любят ту пустоту, где раньше было зло. Они не творят новых миров; им хватает того, что уже было. И ещё — они не любят любви, какой бы она ни была.

— Секрет любви? — усмехнулся Марк. — Не знать, чего хочешь от данного человека? Любить можно только то, чего не знаешь?

Лея улыбнулась, и улыбка её была грубее любых догм.

— Любовь бывает страстной и бережной. Когда не знаешь объект — страстная; когда узнал и привязался — оберегающая. Возможно, это этапы одного чувства. Но не пытайся классифицировать любовь, как будто она химическая формула. Любовь — это не план; это поле, где семена либо взойдут, либо сгниют.

— Контролировать жизнь — дурная затея, — вмешался в разговор голос третьего. Это был старец, монах, лицо его было как отполированное дерево. — Чего бы ты ни достиг, контроль останется иллюзией.

— Но разве можно жить без разума? — захрипел молодой. — Разум — тождествен сознанию?

— Духовность и глупость несовместимы, — ответил монах. — Но духовные люди часто кажутся глупцами перед обывателями. Не страшно. Главное — не соглашаться жить ради масок.

Разговор шёл, как рычаги семи кузниц, и вскоре вошёл в него другой вопрос — о власти.

— Власть развращает, — заявил кто-то из толпы.

— Власть не развращает, — парировал другой. — Просто бесы любят развратников и бегут духовных.

— Никакая власть не устояла бы перед соблазном, — сказал третий, и кто-то вспомнил Рузвельта, который отказался идти на третий срок: «знал, что перед соблазном не устоит». А другая половина слуха усмехнулась: «А в первых двух устоял?»

Спор едва не перешёл в драку; но в этот момент над людьми пронесся шёпот, который никто не мог приписать ветру: «Иисус, когда умер на кресте, обменялся предназначениями со всем человечеством».

Слова эти вспыхнули, как искра в бензине. Что-то в них было крамольное, что-то смутно знакомое. Это было не богословие и не политическая провокация — это была мысль, которая ломает привычные формы. Казнь в человеческом мире — изгнание не из города, а из мира земного; потому и казненные порой выходят сверх того, что мы понимаем под судьбой.

И тут, в ту же ночную батарею разговоров, вмешался он: Велиар. Нет, он не явился в образе козла с копытами — он был мягок и обычен, как добрый знакомый с улицы. Но его голос расколол чашу доверия: «Они здорово поработали над тобой, — говорил он, обращаясь к одному из слушающих. — А когда-то ты был другой.… А когда-то ты была моей — своим телом и своей душой». Эти слова — как клей, как старое письмо, которое прилипает к пальцам. Люди слышали в них не угрозу, а притяжение.

И начались происки. Простейшая: предложить банальность за жаркое — «дайте нам каплю в знак союза»; простая, как анализ крови с пальца, — и уже три капли станут контрактом. Люди подписывались, не думая, потому что пустота в их мембранах требовала заполнения — а кто лучше других умеет будоражить их? Не философы, не святые — а те, кто умеет имитировать присутствие. Злу не надо магия, чтобы быть злом; ей нужна лишь кровь. Магия нужна добру, чтобы от него защищаться. Эта простая, окончательная истина легла в воздух, как невидимая сеть.

Велиар плёл свою сеть не силой, а обещанием: «Мы вернём тебе то, что ты потерял; мы сотворим для тебя то, чего у тебя нет». И люди шли — те, у кого не была развита воля, те, чьи души ещё не успели затвердеть от ада. Бесы сомнения шипели в ушах, плетя ложь в маске любви: «Ты не достоин, ты недостоин». И в этом слове — клевета, разрушительная и простая.

Но не все отправляли себя в пустоту. Были и те, кто понимал: магия света — это не волшебство ради победы, а искусство любви-упрямства. Эйб Ракос и Арон Ячилорк появились тогда, как две подпорки у рухнувшей колонны. Эйб — бог и маг в одном лице, с глазами, будто выцветшими от дальних звезд; Арон — земной брат, плечо и опора. Они не пришли с мечом — они пришли с книгой и с чашей. Под ними Хедин и Хаген — люди, что держали равновесие, как канатоходцы между крышами двух миров.

— Магия нужна добру, — сказал Эйб, глядя на толпу. — Не для того, чтобы уничтожать зло, а для того, чтобы давать тем, кто возвращается, целостность. Если вы дадите пустоте форму любви — никакой Велиар не страшен.

— Но как же остановить тех, кто продаёт себя за обещание? — спросила Лея.

— Через общество, через ритуал, через научение детей не бояться неполноты, — ответил Арон. — Через то, чтобы учить любить не по знакомым схемам, а как открытие.

Диалоги их были не поучениями, но заклинаниями: слова, которые придавали форму душе. И в этом была надежда: тщательная, как шитьё на старой мантии. Велиар, конечно, плёл свои паутины дальше. Его происки — это не одна ночь, не один договор. Они — века, обложенные лукавством. Но жизнь — не вопрос победы или поражения; жизнь — это чреда сопротивлений. И если доброта будет достаточно магична, если она научится защищаться через красоту, через правду и через непокорное сердце — то происки Велиара будут лишь шёпотом в истории, а не её заглавием.