Купальная невеста

— Красивая ты, Верейка, — вздохнула круглолицая Раска, промокая длинные вьющиеся волосы полотенцем. — Ну чисто ведьма.

В парной кто-то из оставшихся там девушек поддал воды на камни, и шипение, постепенно затихая, разнеслось по предбаннику. Все расселись вокруг стола и уставились на Верею, словно увидели в первый раз. От этого стало даже как-то неловко. И радостно. Свет лучин бросал дрожащие блики на лица подруг, отражался в их глазах.

Как хорошо, что они все здесь.

Раска наконец прыснула, и все остальные девушки одновременно разразились хохотом.

Верея окинула подруг притворно укоризненным взглядом и сильнее укуталась в мокрую простынь. Она и сама знала, что хороша. Ей часто об этом напоминали. Длинные, до пояса, волосы цвета березового дёгтя, тёмно-карие глаза, гладкая кожа, тронутая румянцем на щеках. За то спасибо матушке: в неё пошла. Отец в своё время долго добивался её расположения. Да только матушка гордая была, хотя и любила его. Всё проверяла, боялась, что обманет. А теперь они уже почти двадцать лет жили душа в душу.

Верея вздохнула. Вот бы и ей так… Послали бы боги такое же счастье. Парней кругом пруд пруди, а нужный — один на всё племя. Хотелось верить, что он — её судьба. Да только не обманет ли?

Сегодняшняя ночь покажет.

В этот год Верею выбрали Купальной невестой. Конечно, в деревне много и других пригожих девушек, но тут все были единодушны. Сегодня ночью именно ей стоять по пояс в нагретых жарким солнцем водах Перепуны и выбирать себе молодца по вкусу.

Любого, какого пожелает. И Аладка не сможет отказаться.

От таких мыслей становилось волнительно и страшно. Как в первый раз, когда Верея отправилась одна в лес за земляникой.

Знакомая тропинка вилась впереди, петляя меж толстых прямых стволов сосен, уводила всё дальше. Хотелось побежать, раскинуть руки от свободы, что пронизывала сердце тонкими ниточками бесконечной радости. Но Верея невольно озиралась по сторонам, боялась упустить из виду поросшую травой дорожку. Боялась заблудиться, сгинуть среди зеленого мрака знакомого, но такого коварного леса.

Страшно.

Только она давно не боится ходить в лес одна. А сегодня в груди снова тревожно бьется сердце. Кажется, выпрыгнет, вспорхнет птицей… Стоит подумать об Аладке, как начинают пульсировать виски и ладони покрываются холодной испариной. В голове пусто и гулко. Хочется отодвинуть вечер ещё немного. И в то же время хочется увидеть Аладку.

Жуть, как.

От кружки с холодным квасом стыли пальцы. Верея стиснула кулачок, согревая их. Из парной шумно выскочили подруги и, пытаясь отдышаться после жара, повалились на лавки, толкаясь и хохоча.

Хубава шутливо пихнула Верею в бок:

— Приглядела себе кого на купальскую ночь? — перекинула доплетённую косу через угловатое плечо и прищурилась. — Скажи ведь, приглядела.

— Знамо, кого она себе приглядела. На Аладку так и зыркает, — вступила в разговор Раска, хитро переглядываясь с остальными.

Подруги зашептались нарочито громко.

— Дуры вы, девки, — фыркнула Верея. — Сами всё знаете, так чего спрашиваете-то?

— Уж мы тебя так намоем. Аладка глаз отвести не сможет! — поддразнила её Раска.

Верея поморщилась, представив, с каким усердием её сегодня отхлещут березовым веником услужливые подруги, и отвела взгляд.

Ещё один всплеск смеха почти заставил содрогнуться бревенчатые стены бани.

Девицы загалдели, обсуждая Аладку. И немудрено: один из самых завидных женихов. Сын пасечника Рогдая, живущего на окраине. Он появился в деревне прошлой осенью. Откуда пришёл, деревенские не спрашивали. Только сначала посматривали с подозрением. Хоть и не хотелось старосте, чтобы чужак селился здесь со своим отпрыском, а принять — принял. Избу отстроить к зиме помог. А теперь приветливый и добродушный пасечник стал всем вокруг как родной, словно прожил здесь всю жизнь.

Аладка же появился в кузнице отца Вереи перед зимой и попросился в подмастерья. Но тот отказал, будто бы не нуждался в помощи. Но Аладка оказался упорным: ещё долго ходил за ним, уговаривая взять на работу. И лишь по весне добился милости.

Теперь же отец нарадоваться не мог на старательного ученика, а Верея часто тайком наблюдала, как тот работает. Как легко взлетает молот, сжимаемый крепкой рукой. Как играют мышцы на груди и блестит лицо, охваченное жаром горна. Как сверкают в её сторону глаза цвета горечавки и расплываются губы в лукавой улыбке. И от этого взгляда жгучая краска бросалась в лицо.

Он всегда замечал Верею, как ни прячься. Да и так ли уж хотела она прятаться?

И вырываться из его рук тогда, на закате Ярилиного дня — не хотела. Так было тепло — даже жарко. Шало. Словно хмельным мёдом кружило голову, и ноги предательски не хотели держать. Ну и пусть… Только бы Аладка держал — не отпускал. Лишь бы вечно покрывали губы и шею его поцелуи и касались щекотной впадинки между ключиц; руки, натруженные, но такие ласковые и горячие скользили по спине. До мурашек, до томительного вихря внизу живота. Так же, как тогда, ветер путался в его волосах, выгоревших на солнце до цвета аниса. И сквозь прерывистое дыхание шелестели слова над ухом:

— С тобой буду. Всегда. В купальскую ночь… не оттолкни.

А вдалеке, на берегу Перепуны, подруги смеялись неуклюжим шуткам парней…

Но злые языки поговаривали, что сегодня Аладка обменяется венками с Яркой, зеленоглазой хохотушкой, которая вилась вокруг него веретеном. Говорили ещё, что Рогдай уже давно всё решил с её отцом — старостой деревни.

Знать бы, много ли в тех словах правды.

Вот только важно ли это? Сегодня её ночь. Она не оттолкнёт Аладку. И пусть тогда он смотрит, топит в синеве своих глаз, сколько хочет. Верея возьмет его за руку и уведет вдоль берега, к тайному месту; всё ему расскажет и будет так близко, как никогда не была…

***

Тихий вечер. Затаился, словно выжидал, предвкушая людское веселье, и смотрел с неба прищуренным глазом старого месяца, что уже медленно выползал из-за леса. Солнце лениво клонилось к закату, приближая заветную ночь. Самую короткую в году, пропитанную горьким запахом полыни и дикой мяты, свежестью ветра. Пронизанную звучными и томными песнями, затянутую в лихой хоровод.

Казалось, вокруг шептались, прячась в удлиняющихся тенях, духи, переплетали свои голоса с тихим плеском речной воды. А травы, свитые друг с другом, ластились к пальцам, щекотали терпким запахом нос. Сегодня мать-Перепуна подхватит озаренные маленькими светлячками лучин венки, и понесет далеко-далеко, за поворот. Но не все. Многие прибьет к берегу, руша надежды девиц выйти замуж до зимы. А может, растянет-расплетёт травы, погонит дальше, обрывая цветки ивана-да-марьи и клевера.

Надо бы крепче плести тот венок, что предстоит сегодня опустить в реку. И коли будет на то воля богов, он скроется с глаз, исчезнет в зыбкой мгле несмелой летней ночи.

Верея порезалась об острую травинку, зашипела, слизнула соленую красную каплю и продолжила плести, время от времени оставляя тёмные следы собственной крови на стеблях.

— На, приложи да подожди немного, — буркнула рядом Зденка и протянула подорожник. — А то весь венок устряпаешь.

Гладкий листок приятно охладил кожу. Напряжённые пальцы расслабились и заныли. Раска справа тихо замурлыкала себе под нос какую-то песню. Зденка сопела от усердия, но скоро начала подпевать подруге.

Как же всё-таки хорошо.

Воздух, старательно нагретый солнцем за день, пах смолой и рыбой. Но в то же время от реки тянуло неприятной прохладой. Верея поёжилась и подняла голову.

— Кто это? — спросила она у сидящей рядом Зденки. Та непонимающе окинула взором парней, собравшихся на берегу, и вопросительно повернулась к ней. Верея вздохнула, указывая в сторону полосы леса: — Ну, вон тот, что у сосны стоит.

Там, прислонившись плечом к изрезанному складками стволу, стоял незнакомый высокий молодец. Он взирал на парней, разводящих на берегу костры, со спокойной задумчивой улыбкой. Тёмные глаза поблескивали теми же отсветами закатного солнца, что и Перепуна, словно были сотканы из её вод. Русые волосы, как будто отливающие зеленью, падали на плечи мягкими волнами.

— Да кто ж его знает, — передёрнула плечами Зденка. — Может, родич чей из другой деревни. Сегодня тут будет дюже много народу.

Но почему-то казалось, что никому этот мужчина не родич. Он не был похож на деревенских и выделялся среди них как светляк среди мошкары. Только свет этот не был тёплым. А незнакомец манил и звал радужным блеском водопада среди ветвей.

Подойди, глянь внимательнее, окунись в обманчиво прозрачную воду. А вот выплывешь ли — кто знает?

И долго бы Верея заворожено разглядывала загадочного незнакомца, если бы вдалеке не показался Аладка.

Сердце ёкнуло и замерло на мгновение.

Он шёл со стороны деревни в компании своих друзей и нескольких девчонок, которые едва не расталкивали друг друга, чтобы пойти ближе к нему. Поймал взгляд Вереи, улыбнулся. На щеках вспыхнул румянец, и губы дрогнули, словно хотели что-то сказать.

Нет, нельзя так смотреть. Стыдно. Хоть и невозможно отвести глаз.

Раска сердито дёрнула за рукав, заставляя вернуться к плетению венка, про который Верея успела позабыть. И она закончила его, когда тени сосен уже наползли на искрящуюся гладь Перепуны.

А солнце, будто в танце, медленном и печальном, всё тонуло в зёленом море леса, бросало обрывки лучей между стволов, обливало янтарем травы. Мошкара кружилась над землёй тучей маленьких искр. Светило задержалось ещё немного, словно вздохнуло, и опустилось за горизонт. Уснуло, чтобы увидеть во сне дикую радость Купальных гуляний.

Скоро полночь.

Народ неспешно стекался к реке. Кто-то — держась за руки. И поплыла песня, протяжная и гулкая, путаясь в кронах деревьев, отражаясь и множась сотнями голосов. Просила милости богов, плакала об ушедших и прославляла живущих.

Верею увлекли в хоровод, подтолкнули в центр и закружили вокруг неё. Лица мелькали, улыбающиеся, счастливые, озаренные светом живого огня. Хотелось разглядеть хоть одно, но их черты расплывались, как масло на солнце. Песня лилась, обвивала почти осязаемой лентой, только не различишь слов.

Они пели что-то радостное. Но почему же так страшно? Словно к ногам уже подступала вязкая холодная тина, просачивалась меж пальцев. Она засасывала и обволакивала мягкой топью.

Руки подруг подхватили под локти, и ноги сами понесли к воде, путаясь в окропившейся вечерней росой траве. А в голове не было ни единой мысли. Только волнительно и душно.

До слёз.

Стоило оказаться в реке, как по коже побежали мурашки — не так уж тепла вода в Перепуне, как было ещё днём.

Парни смеялись. Их подзывали ближе к краю берега. Одни артачились, упирались, другие шли с готовностью и надеждой, что их выберут. Верея в растерянности окинула их взглядом и дёрнула ворот платья, словно он сжимался, душил. Ещё недавно родичи казались такими близкими и знакомыми. А сейчас она готова была подхватить подол и сбежать как можно дальше, чтобы не находиться под десятками любопытных взглядов. А ещё ждущих, наполненных уже разгоревшимся огнём.

Где же Аладка? Почему его нет?

Верея вытягивала шею, пытаясь найти его среди других парней, но он то ли не мог протолкнуться ближе, то ли ушёл. Возможно ли это? Чтобы он был сейчас с Яркой. Улыбался ей, чуткими пальцами расплетал её косу и принимал венок из её рук…

Зачем же тогда были эти слова, зачем обещание, которое не хочешь выполнять?

Непрошеные слёзы уже жгли глаза, и ворот платья становился всё теснее. Верея не могла понять, что ей делать. Самая важная ночь обращалась кошмаром, и не у кого было просить поддержки.

Но вдруг она встретилась с глазами, глубокими и тёмными, как тот омут у излучины, где чуть ли не каждый год тонул кто-то из деревенских. Они захватили в плен топкого ила, сковали волю, не давая отвернуться. Тонкие губы искривились в усмешке. Резко очерченное лицо, обрамлённое волосами, во мраке ещё сильнее отливающими зеленью, было словно подсвечено своим собственным пламенем. Серьёзное, несмотря на улыбку, и властное.

Сердце ухнуло где-то в животе. У щиколотки проплыла гладкая рыбёшка. И Верея почувствовала, что тонет. Тонет в переливах назойливого, как русалочье пение, голоса, что звал в неизведанное и бесконечное. Далеко отсюда. Может, на другой край света.

Может, в другую жизнь…

Верея бездумно подняла руку, потянулась навстречу незнакомцу с колдовскими глазами, желая узнать, что же он говорит, стать ближе. Смысл его слов был одновременно так близко и так непостижимо далеко. А голос всё сильнее завораживал то гулом речных глубин, то звоном горного ручья.

«Он. Я выбираю его», — отзвучало в голове то, что так и не было произнесено вслух.

И кто-то рванул за плечо, окуная с головой в воду. Едва удалось набрать воздуха в грудь. Больно впились в спину камни, и стебли роголистника тошнотворно скользнули по коже. Течение подхватило и закрутило, понесло неведомо куда. Берега закружились, меняясь местами. Горло обожгло тинистой речной водой. Верея изо всех сил оттолкнулась от дна, пытаясь выплыть, но не смогла, будто попала в сети. Только беспомощно взмахнула руками один раз… другой. И смирилась, снова попав в поток рокочущего в отдалении голоса. Он успокаивал и баюкал.

«Зачем противиться? Сама решила быть моей».

По телу разлилась слабость, и воды почернели вокруг.

Или то потемнело в глазах?

***

«Верея…»

Веки с трудом разлепились, и мутным пятном перед взором расплылась полоса едва заметного млечного пути. Верея сморгнула пелену, перевернулась на бок и откашлялась. Грудь наполнилась воздухом так резко, что показалось, будто она разорвётся. Саднила кожа на спине, оцарапанной острыми камнями, и мокрое платье липло к телу, отбирая последние крохи тепла.

Верея снова упала на влажную траву и бездумно уставилась в небо. Ночная хмарь клубилась, расползалась меж деревьев. Ветер качал длинные тонкие ветки рябых берёз, сонно плескалась вода о берег, и месяц искаженной полосой переливался у противоположного берега, как расплавленное в горне серебро.

«Верея…»

Собственное имя растеклось по телу тягучей негой, как песня, идущая из самой души. Никто никогда не называл её по имени так… Точно оглаживал ласковой рукой каждый изгиб тела, перебирал в пальцах волосы. Верея медленно встала, прислушиваясь, и обернулась. Всего в шаге от неё стоял тот незнакомец, которого она выбрала на глазах у всех родичей. И смотрел, чуть прищурившись.

Внутри не шевельнулось ни тени страха, хоть этого мужчину она совсем не знала. Даже имя его было не важно. Только бы смотреть в его безупречное лицо и видеть, как оно становится всё ближе. Только бы чувствовать, как скользит прохладное дыхание по щеке.

— Долго я тебя ждал, Верея. — Голос. Увлекает, топит — не вздохнуть.

Верея вскинула руку к горлу, не в силах произнести ни слова. Да и нужно ли было что-то отвечать? Незнакомец обхватил за талию, склонился. Его тёмные глаза сверкали зеленью цветущих августовских вод, а от тела веяло прохладой сырого речного ветра. Одной рукой он всё крепче прижимал Верею к себе, а на другую наматывал её волосы. Чуть потянул, заставляя откинуть голову, и впился холодным поцелуем.

Это было захватывающе и жутко одновременно, словно Верею целовало неземное существо, жестокое и неумолимо сильное. Она чувствовала, как с каждым властным движением губ незнакомца теряет себя и на поверхность рвется другая сущность, дикая, опасная для неё самой. Как ручеёк оборачивается бурным потоком и хочется пропасть, раствориться в нём.

Точно в забытьи она стягивала с незнакомца рубаху, касалась кожи, необычно гладкой, как вода. Льнула теснее, подчиняясь воле сильных рук. Волосы, тяжелые и влажные скользили по лицу. А дышать становилось всё труднее, словно на грудь давила вся толща Перепуны.

— Будешь моей невестой, — шепнул он, чуть отстраняясь. Улыбнулся хищно. — Невестой Хозяина вод.

Хозяина вод? Верея зажмурилась, отгоняя липкий морок, и впервые за этот вечер осознала, кто перед ней. Вдохнула, будто вынырнув с глубины. И тут же всё, что произошло недавно, обрушилось ужасом, поднимающим волосы на затылке. В голове сверкнуло. Аладка. Она предала его, не выбрала, хоть и обещала. Она должна была дождаться! А Хозяин вод утопит в омуте, и она уже не сможет сказать любимому те слова, что обдумывала столько раз.

Порыв ветра пригнул к земле высокие стебли осоки, ударил в спину, прокатывая по телу волну озноба. Холодно. Так холодно бывает, когда слишком долго плаваешь в реке.

Верея попыталась унять дрожь и пролепетала сквозь накатывающие слёзы:

— Я не хочу… — Голос не слушался, норовил сорваться в хрип. — Пусти.

В ответ лишь звенящее молчание. И внимательный взгляд бездонных глаз. А затем тихий смех, колкий, леденящий душу до безнадёжности.

— Зато я хочу.

Но стальные объятия чуть ослабели и Верея рванулась. Волосы соскользнули с крепкой руки. Хозяин попытался ухватить её за одежду. Треснул ворот платья. Потеряв опору, Верея упала на спину. И тут же запахнула разодранную до пояса ткань. Острая ветка больно впилась в бок.

Бежать.

«Беги»

Она вскочила на ноги и кинулась в сторону леса, путаясь в мокром подоле. Трава, покрытая холодной росой, стегала ноги, под босые ступни попадали колючие сосновые шишки. Но нужно бежать, не обращая внимания на боль. Дальше отсюда, к людям, туда, где тепло костров.

— Это не твоё? — догнал её насмешливый вопрос.

Верея лишь на мгновение обернулась. Венок. Крепко свитые с прутьями травы. Оберег и знак любви, что она должна была отдать Аладке. Но разве это теперь имеет значение? Разве Аладка простит?

Хозяин вод подбросил венок в руке, поднёс к губам, вдыхая его запах. И посмотрел на Верею серьёзно, изучающе.

Ноги будто по колено увязли в трясине. Верея попыталась шагнуть ещё, но не смогла. Упала на колени и распласталась на траве. Каждая попытка двинуться от воды отнимала больше сил. Впиваясь пальцами в землю, цепляясь за корни, Верея пыталась ползти. Но мышцы костенели. На спину словно навалилось тяжёлая каменная глыба, ещё немного — и захрустят кости.

Из леса донёсся шум. Треск веток под чьими-то торопливыми шагами и приближающийся оклик:

— Верея! — Знакомый голос, любимый, заставляющий сердце трепыхаться от тихой радости каждый раз, как произносит её имя.

— Аладка! Я здесь!

Шелест травы стал громче. Аладка ввалился на поляну перед омутом, продравшись через заросли крушины, и застыл в растерянности.

— Так даже лучше, — усмехнулся Хозяин, ещё раз подбросил венок и швырнул в омут.

Тихий плеск. И круги разбежались по воде. Венок качнулся, отплывая дальше от берега, и потонул как каменный. А Хозяин вод осыпался потоком капель, как будто его и не было.

Аладка, скидывая на ходу рубаху, бросился к омуту. Нырнул. И через несколько почудившихся бесконечными мгновений снова показался над водой, победно поднимая зажатый в пальцах венок.

За спиной Аладки по зеркальной глади пошла рябь, закручиваясь всё сильнее и глубже. Водоворот расширялся, утягивая плавающие на поверхности листья и обломки веток, разрывая тонкую плёнку ряски у берегов. Аладка остановился, потянулся в размашистом гребке, но только шлёпнул ладонью, поднимая брызги, не двинувшись с места. Его отбросило назад, захлестнуло вздыбившейся волной и завертело в яростном потоке. Но Аладка продолжал противиться воле Хозяина: то пропадал под водой, то снова выныривал, отплевываясь и стряхивая капли с волос. И венок не выпускал.

«Не уйдёшь, щенок!» — сквозь бульканье водоворота донёсся раскатистый голос.

Вот только его, похоже, слышала лишь Верея. Он ввинчивался в мысли, не позволяя думать ни о чём другом. И бил словами, как хлыстом. По щекам текли тёплые солёные капли слёз, но не было сил даже поднять руку, чтобы стереть их. И остановить Хозяина сил не было.

«Буду твоей! Буду! Только отпусти его!»

Тишина.

Всё застыло, словно время превратилось в каплю смолы. Не стало слышно воя водоворота и стука сердца в груди. Ветер замер и осел на листьях холодными брызгами. Хозяин будто погрузился в раздумье или просто снова исчез. Казалось, эта пытка никогда не кончится.

«Как же вы держитесь за тех, кто всё равно умрёт. Сегодня ли, через много ли лет. Но всё равно превратится в прах… — Короткий смешок. — Хорошо. Я отпущу его сегодня. Но ты вернёшься ко мне в следующую Купальскую ночь. Иначе первым уйдёт он».

Исчезла неподъёмная тяжесть. Свежий ночной воздух, пробежав по коже, показался почти горячим. И с поляны у омута обрывками звуков осыпалось безмолвие. В ивняке засвистели погоныши, и ветер, очнувшись, заметался в кронах берёз. Унялся водоворот, омут разгладился, снова превратившись в блюдо, наполненное холодным серебром. Аладка огляделся, словно не мог поверить, что всё закончилось. Глубоко вдохнул и, еле двигая руками, подплыл к берегу. Верея пошатываясь встала и кинулась ему навстречу.

— Аладка!

Мокрые объятия, но всё равно тёплые и такие родные. Рука, ещё сжимающая венок скользила по спине, и прикосновение отзывалось дрожью и потоком горького счастья.

— Что ж ты меня не выбрала? — прошептал он в висок. Взял лицо в свои ладони, взглянул словно в самую душу.

— Я думала, ты обменяешься венком с Яркой. Мне было страшно.

И Верея расплакалась от собственной глупости. Уткнулась в мокрую грудь Аладки. Он поднял её на руки и унёс подальше от жадно облизывающего берег омута. Опустился на траву и прижал к себе, укачивая, как маленькую.

— Вот он, твой венок — у меня. Твой, а не Ярки. Помнишь, что говорил тебе?

— Помню.

По губам Аладки, чуть побледневшим от холода, расплылась улыбка, и разлетелись лучики едва заметных морщинок у глаз. Не удержаться. Верея потянулась к нему, замерла в нерешительности, едва коснувшись пальцами щеки, а потом поцеловала, ощутив на губах привкус речной воды и собственных слёз. И рванулось сердце, подхватывая ритм того, что билось сейчас в широкой груди Аладки.

Лучше не думать о том, что будет следующим летом. Вернется ли Хозяин вод за ней, позовет ли журчанием вод Перепуны, хлябью омута? Взглянет ли вязкой зеленью очей? Нет. Сейчас перед ней другие глаза, цвета разогретого солнцем неба. И Аладка, такой горячий и ласковый.

Сегодня ночью она будет с ним. Будет чувствовать его руки на своей коже, томиться под его поцелуями. Вдыхать запах Купальской ночи, видеть, как тлеет рассвет над лесом и греться в живых объятиях любимого.

И будь что будет. Сегодня она его невеста.