День насущный. Часть первая

День за днем по Африке, все по той же Африке… нехитрая считалочка помогала продолжать шагать вперед. Спуск, по моим прикидкам, занимал уже часа четыре. Мимо двустворчатой двери, ведущей к Свыноте, мы прошли осторожно, но за ней была просто темнота без всяких признаков таящихся в ней чудовищ. Дальше пошли однообразные лестничные пролеты, и на четвертом десятке я потерял счет. Блин, как же здорово, что нам не надо будет подниматься обратно… Надеюсь, что не надо будет. Периодически на нашем пути попадались новые двери, большие и маленькие, но мы, помня о словах трубочиста, уверенно перли вперед. Как оказалось, спускаться вниз тоже не самая легкая задача, и примерно через час мы расположились на привал. Гаранин выключил фонарь, чтобы экономить последнюю батарейку, и мы сидели в обычной здесь странной темноте, которая переставала быть таковой при отсутствии света, превращаясь в темно-серый сумрак. Глядя на силуэты сидящих передо мной ребят, я вдруг подумал, что сейчас самое время для какой-нибудь пакости от Дома. И, как только эта мысль пришла мне в голову, я вдруг четко осознал, что в темноте, рядом со мной, сидят вовсе не те люди, с которыми я начинал спуск… Что это вообще не люди.

— Гаранин? — нетвердым голосом я позвал Лешку, начиная вставать, готовый бежать на все четыре стороны. Фигура с фонарем молчала.

— Гарааанин?!

Я наяву ощутил, как ко мне поворачиваются безликие, голодные и жадные до жизни существа, у которых нет имен, которые только и ждут, пока очередной доверчивый ребенок спустится к ним, и...

Я с криком вскочил, развернулся и бросился бежать вверх. Словно по команде, темные твари неслышно бросились следом, лишь их расплывчатые силуэты говорили мне, что они настигают меня, чтобы навсегда сделать таким же, ввергнуть в их царство теней. В следующий миг на моих плечах уже повисла невыносимая тяжесть, все эмоции начали улетучиваться, резким рывком меня перевернули на спину, и надо мной нависло лицо без лица, синоним небытия и пустоты… И резкая боль вернула меня в чувство. Надо мной нависал Гаранин, и светил мне фонарем прямо в глаза.

— Алле! Очнись! — Он еще раз зарядил мне оплеуху, но тут я сумел повернуть голову, и он попал мне по уху. Еще лучше, теперь еще и в голове зазвенело… Я и так неважно слышал этой стороной после встречи с Авот, а теперь и вовсе...

— Да хорош! Хватит меня бить. Убери фонарь. Слезь с меня!

Я зажмурился, и Гаранин, все еще недоверчиво глядя на меня и ожидая, что я в любую секунду снова сорвусь с места, поднялся и встал надо мной. Справа от меня присела Колесова, встревоженно глядя мне в глаза. Я проморгался и попытался сгладить неловкость:

— Да ладно вам, шуток не понимаете, что ли?

— Ни хера себе шутки. — По тому, что Гаранин обычно старался не ругаться в присутствии дам, я понял, что он и впрямь встревожен. — Сначала орешь, как кретин: Гарааанин, Гарааанин, а потом подрываешься и куда-то мчишься. Я, случайно, кукушку тебе не стряхнул?

Подумав пару секунд, я все же рассказал о произошедшем. Вопреки ожиданиям, никто не стал смеяться, и, в общем-то, недоверия я тоже не вызвал. Напротив, все начали делиться своими ощущениями, и выходило, что все почувствовали нечто неладное по мере погружения. Только вот почему у меня у одного начались глюки? Я что, самый рыжий, что ли? Как ни прискорбно, но да, действительно, самый. Но это все равно не повод и не оправдание.

— Все нормально. Просто… Фонарь лучше не гасить, наверное.

Гаранин, серьезно глядя на меня, кивнул, осмотрел остальных, и ответил:

— Ну что, пошли дальше?

Следующая внезапная остановка случилась буквально пятью этажами ниже. Мышка в очередной раз задала интересующий всех нас вопрос, далеко ли еще спускаться, и после очередного поворота Гаранин резко выбросил в сторону руку, предупреждая нас. Внизу, едва различимая, стояла детская фигурка. В тишине я слышал, как гулко бьется мое сердце, и когда снизу раздался голос, оно чуть не остановилось.

— Ребята… — ни лица, ни даже ясных очертаний увидеть было нельзя, но я вдруг четко понял, что это Танюшка, которая каким-то чудом сумела сбежать. Я почти наяву увидел, как она поднимается наверх, стучит в дверь, но мы не слышим, и она в отчаянии начинает спускаться вниз, и...

— Шурик? — слева от меня дрожащим голосом произнесла Женя. В первую секунду я хотел высказать все, что думаю о неспособности Жени отличить кислое от длинного, а потом понял. И, раздвинув плечами стоящих передо мной, смело шагнул вперед.

— Куда? Опять?

— Спокойно, — я поймал Гаранина, норовящего вцепиться в мой рюкзак, за руку, и отвел ее. Сделал еще шаг вниз, и фигурка, начавшая жалобно плакать, отступила в тень, за поворот.

— Это фантом. Просто очередная фигня.

За моей спиной нерешительно начали спускаться остальные. Фантом снова мелькнул перед нами внизу лестницы, когда мы повернули на очередной пролет. В целом, он нам никак не мешал, но его нытье и бесконечное мелькание здорово действовало на нервы. Как выяснилось, не мне одному.

— Блин, да заткнется он или нет?! — Гаркуша, толкнув идущую перед ним Лену, поскакал вниз, явно намереваясь догнать плачущего фантома и показать ему кузькину мать.

— Блин, куда! — рявкнул Гаранин, не ожидавший такой прыти от Яши и проворонивший момент, и ускорился, чтобы догнать беглеца. Через три пролета он его настиг, и с разбегу пнул пониже рюкзака, впечатав его лицом в стену, после чего тряханул его и, оскалившись, рявкнул:

— Куда помчал? Жить надоело? Я вам говорил, что не надо никуда бежать, что бы ни случилось?

— А че ты на меня орешь? На Кузнецова ты че-то не орал, а? А я че, крайний? Че все время я? Я вообще никуда идти не хотел!

Гаркуша был готов впасть в истерику, но Гаранин, казалось, распалялся все сильнее:

— Мне без разницы, че ты хотел! Еще раз побежишь, разобью тебе лицо, чтобы хорошо запомнил!

— Пошел ты! — Гаркуша вырвался из хватки Гаранина и, широко размахнувшись, зарядил ему с правой. Ну, хотел зарядить. Явно ждавший подобного Гаранин присел и коротким ударом в живот выбил из Гаркуши воздух. Тот выпучил глаза и грузно осел.

— Я — пошел? Я? Ах ты свинина жирная! — Гаранин, брызгая слюной, пнул Гаркушу по бедру и в следующий миг зарядил ему оплеуху. — Ты че, толстожопый, страх потерял? Забылся?

Каждый новый вопрос он сопровождал или пинком, или плюхой. Гаркуша закрыл голову руками и лишь всхлипывал при каждом новом тычке. Мы стояли, ошарашенные, пока, наконец, Женя не сказала:

— Леша, хватит, он же понял, он...

— Закрой рот! Тебя забыл спросить! — Гаранин, резко повернувшись, сделал шаг к ней. Я, слабо осознавая, что делаю, встал перед ним, но он даже не обратил на меня внимания, злобно глядя на Рудневу:

— Ты че заговорила? Кто тебя спрашивает? Прикинься мебелью, пока тебе тоже не зарядил!

Он оттолкнул меня левой рукой, в которой сжимал фонарь, явно намереваясь подойти к Жене и исполнить угрозу, и я не стал ждать дальше. Бросившись вперед и пригнувшись, я схватил его за пояс, толкая вниз, к лестнице, и мы, не удержав равновесия, покатились по ступенькам.

Спустя бесконечные часы, когда ко мне вернулась способность дышать после того, как я упал на жесткий угол Гаранинского рюкзака, я смог разогнуться и сесть. Ко мне подбежала Женя и помогла встать. Я, с трудом поднявшись, попытался оценить ущерб, неловко оперся на левую ногу и понял, что, судя по всему, подвернул ее. Дыхание постепенно восстанавливалось, и я сделал вывод, что ребра не сломал, как и руки. Уже хорошо.

— Леш… Лееееш? — какие-то нотки в Ленином голосе заставили меня оцепенеть. С огромным трудом я обернулся, и в свете фонаря, валяющегося тут же, увидел, как Лена осторожно трясет Гаранина за плечо, а его голова, неестественно вывернутая, свободно болтается, и кровь течет из ушей, и красные белки глаз, слепо смотрящих в стену, и...

Зажмурившись, я постарался забыть, что видел, надеясь, что если я пойму, что ничего не было, то ничего и не будет, и Гаранин сейчас встанет, и этот смех, злорадный, тоненький смех, пропадет, и ничего не будет, и...

— Да не тряси ты, больно же.

Я распахнул глаза, и, не веря им, увидел, как Гаранин садится, опираясь на руку, и прикладывает руку к голове. И кровь из ушей у него не идет, и вообще...

— Ты в порядке? — Лена все еще щупала его, и я, честно говоря, готов был к ней присоединиться. Живой. Слава всем богам, живой.

— Да в порядке, я, в порядке, хватит… — Морщась, он поднялся, поднял фонарь, нашел взглядом Гаркушу, и, опустив глаза, сказал:

— Извини. Извините. Все. Я… Мне жаль. Не знаю, что на меня нашло.

На него было жалко смотреть. Вся злость, казалось, переплавилась в чувство вины. Мне даже захотелось его утешить, хотя я помнил, как он хотел напасть на Рудневу, за которую я, типа, в ответе… Но ведь он мой друг? Попытавшись придумать слова поддержки, я вдруг понял, что слова эти и впрямь есть.

— Это Дом. Слышите?

В тишине мы и впрямь услышали, как фантом злорадно смеется и передразнивает Гаранина: я различил «извини, свинина жирная» и «прикинься мебелью, я в порядке».

— Это Дом, — повторил я. — И он не хочет, чтобы мы шли вниз. Иначе не стал бы делать то, что делает.

Ответом мне был звонкий злорадный смех фантома. Казалось, он очень забавляется моим словам. Он буквально заливался от хохота, невидимый, стоящий где-то за поворотом...

— Пойдемте. — Гаранин уже взял себя в руки, поправил рюкзак и, слегка кривясь на левый бок, поднялся на пару ступенек, пересчитывая нас. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь...

Семь.

Кто-то пропал.

И эти кем-то была Мышка.

На Лену было жалко смотреть.

— Я… Я ее держала за руку, ну вот прямо тут, а потом… А потом… — она всхлипнула и залилась слезами. В тот момент, когда мы с Гараниными покатились вниз, она, забыв обо всем на свете, рванула за своим принцем, и оставила Мышку без присмотра. И теперь ее нет. Гаранин молча обнял Лену, и она, рыдая, уткнулась ему в плечо. Женя, на всякий случай, взяла за руку Тытаря, и мы молча стояли и ждали, не находя слов, пока рыдания Лены не перешли снова во всхлипы. А потом затихли и они.

С опухшими глазами, похожая на панду и девочку из «Звонка» одновременно (нашла же время накраситься, в таких-то обстоятельствах), Лена, глядя в пол, уныло шагала следом за Гараниным. Мы все, не сговариваясь, пришли к выводу, что искать Мышку — затея бесполезная. Дом живет по своим правилам, и наша беготня вверх-вниз по лестнице никаких результатов не принесет. Я снова шел замыкающим, пытаясь разжать тугой комок в животе, и стараясь не обращать внимания на фантома, который весело, вприпрыжку, скакал где-то перед нами, и напевал столь знакомые нам из детства песенки.

— Вместе весело шагать, по простооорам, по простооорам, по простооорам,

И без Мышки вниз бежать лучше хоооором, лучше хооооором, лучше хоооором

Подавив в себе порыв догнать и наказать негодяя (во-первых, я помнил о судьбе Гаркуши и не хотел снова провоцировать Гаранина, а, во-вторых, эффективность подобного действа я мог предсказать заранее), я продолжал спускаться вниз, следя за тем, чтобы никто из оставшейся семерки не провалился куда-нибудь сквозь пол или стену.

Еще через полчаса мы сделали привал. По-прежнему не разговаривая между собой, мы молча выпили по полкружки чая, закусив пряниками, и вскоре опять зашагали вниз. Единственное изменение, которое привнес в нашу унылую бытность этот привал — теперь за моей спиной тоже шел какой-то ребенок, который пел ту же песенку, что и впереди идущий, только нарочито писклявым голосом и фальшивил так безбожно, что мне, вопреки всей серьезности ситуации, хотелось рассмеяться.

Что дальше? Будем спускаться в сопровождении хора имени Локтева, DomEdition? Скорей бы уже. Ведь это же наверняка очередная шутка, не может эта лестница уходить вниз на десятки километров. Скорее всего, мы на пару этажей ниже Свыноты, просто ходим по такой вот петле Мебиуса. Мы ведь все равно придем, хватит уже, а?

На мои молитвы, разумеется, никто не откликнулся, и ближайший час мы провели все в том же молчаливом однообразном спуске по ступенькам. В определенный момент я и впрямь поверил в то, что лестница будет бесконечной, вдобавок, певуны сверху и снизу и впрямь расплодились до полноценных трио. Эй, я же пошутил!

После этого я решил, что скоро сойду с ума. Иначе и быть не может. Сойду с ума, и буду бесконечно брести по этой лестнице, не способный ни умереть, ни дойти до конца...

И вот спустя еще бесконечное количество времени после этого спуск наконец кончился. Идущий первым Гаранин свернул на очередной пролет и хриплым голосом произнес:

— Стойте. Кажись, пришли.

Увидев то же, что и он, я понял, что мы и впрямь пришли. Вот только в том, что мы пришли туда, куда нам нужно было, я совершенно не был уверен.

Лестница перед нами уходила в воду. Ну, жидкость. Совершенно непрозрачную, маслянисто-черную и при этом с отблесками по всей поверхности, совершенно не зависящими от света фонаря, некстати начинающего тускнеть. Будто лунные блики тут и там танцевали на глади неведомой лужи. Спасибо хотя бы на том, что хор, идущий перед нами, уверенно утонул в этой луже, а тот, который наверху, вероятно, испугавшись того, что их утопим мы собственноручно, наконец-то заткнулся и подарил нам тишину. Я раньше и не подозревал, что буду так блаженно внимать самой обычной, беззвучной тишине. Каааайф...

— И куда дальше? — поинтересовалась Лена, осторожно пробуя носком кроссовки поверхность неведомой жижи. Мне на ум пришло озеро из фильма «Властелин Колец», и я практически уверился в том, что в этом водоеме тоже живет неведомая громозека, которая и представляет собой тот самый неведомый кошмар.

— Вниз, — неожиданно уверенно ответил Гаранин. Не дожидаясь ответа и не обращая внимания на наши предупредительные возгласы, он пошел вперед, и вскоре стоял, по грудь погрузившись в субстанцию, после чего обернулся и, светя на нас фонарем, громко спросил:

— Вы остаетесь?

Признавая, что глупо стоять на берегу после столь долгого пути, я все же не горел желанием лезть в воду, не зная броду. А вдруг это такое испытание? Ну, типа, кто не полезет, тому пирожок с полки за благоразумность, а кто полезет, тот сам дурак. Верилось в это, впрочем, с трудом.

Вздохнув, я сбросил рюкзак с плеча, взял его под лямки, обогнул замерших у воды Лену и Гаркушу, и тоже начал опускаться вниз. Неведомая жидкость была теплой, как вода в бассейне, куда нас иногда водили. И даже хлоркой пахла, хотя, возможно это мне казалось. Поежившись, я вдруг вспомнил, что хлоркой пахло и от Свыноты… Нет, не дай бог. Если в озере живет еще одна Свынота, моя хрупкая психика может этого и не выдержать. Я набрал в ладошку немного местной воды, и, покатав ее между пальцев, выпустил обратно. Вода как вода. И в то же время — совсем не вода. Странная жидкость… Впрочем, чему я удивляюсь?

Встав рядом с Гараниным, я тоже повернулся и стал ждать. Медленно, неохотно, прочие члены нашего братства тоже начали спускаться, и вскоре мы все, в тесном кругу, стояли по горло в воде. Сама идея идти вниз, под воду, вдруг показалась мне совершенно идиотской. Ну, на крайняк, надо было разуться, скинуть лишнюю одежду, вдруг надо будет плыть? Думать о ситуации, когда плыть нам не придется, я совсем не хотел.

Обойдя, а, вернее сказать, обплывя лестничную площадку, мы увидели, что дальнейший путь лежит вниз. Нам и впрямь придется нырнуть...

— Я первый, — сказал Гаранин, протянул мне фонарь, глубоко вдохнул и ушел под воду. Глядя на часы (спасибо, что хоть они водоупорные), я засек время. Десять секунд… Двадцать… Тридцать… Минута… Полторы… Подождав до двух минут, а потом, для верности, еще одну, я констатировал для себя один неприятный факт. Гаранин, судя по всему, слишком хороший человек, а потому всплывать не будет.

— Он, наверное, нашел путь дальше, и ждет нас, — с отголосками безумной решимости сказала Лена. Задержав дыхание, она тоже погрузилась под воду, и пропала.

Стоять и ждать по шею в воде было самым идиотским времяпрепровождением в данной ситуации, но по сравнению с перспективой смерти утопленника оно казалось настоящим блаженством. Худший кошмар, говорите? Разве для меня утонуть — худший кошмар?

Оглядев оставшееся воинство, я, стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже и внушительнее, сказал:

— Надо нырнуть. Пути назад все равно нет. Давайте, жду вас на той стороне, — и протянул фонарь Гаркуше.

Возможно, стоило подождать, пока нырнут все, и нырнуть последним, но, честно говоря, я не хотел никого ждать. Ну, кроме Жени, возможно. В конце концов, не я их породил, и приручал тоже не я. Так что ответственности не несу. А заставлять кого-то нырять, если вдруг он откажется...

Пусть это останется на моей совести.

Я знал, что нырять нужно с открытыми глазами, но толку с этого было откровенно мало, все равно было темно и не видно совершенно нифига. Опустившись еще немного по ступенькам я, наконец, оторвался от пола и поплыл. После первых гребков я отпустил лямки рюкзака, рассудив, что ничего кроме вещей и запаса еды, которая вряд ли будет пригодна после купания, там нет, так что жалеть не о чем. Еще через несколько секунд я, извернувшись, стянул с себя кеды и сбросил ветровку — в воде это оказалось не так-то просто, и я потерял секунд двадцать. Я решил вернуться к началу, отдышаться и повторить заплыв, но, поднявшись вверх, обнаружил, что верха уже нет. Мои руки уперлись в камень, и тут я запаниковал. Выпустив еще немного драгоценного воздуха, я подумал, что просто слегка отплыл в сторону, и, развернувшись, нащупал рукой стену слева от себя и поплыл вперед, ежесекундно проверяя, не кончился ли потолок.

Потолок упорно не желал заканчиваться. Снова развернувшись, я, отталкиваясь от стены, рывками плыл вперед, в панике, в первобытном ужасе стараясь добраться до воздуха, найти столь желанный глоток кислорода. Легкие горели, я продолжал двигаться вперед, не видя ничего перед собой, перебирая руками в безумной надежде, что вот-вот выберусь из пучины. Перед глазами пошли разноцветные круги, и я рефлекторно открыл рот, надеясь вдохнуть, и хлебнул воды. Как оказалось, то, что я ощущал до этого, было вовсе не паникой — настоящая паника пришла теперь. Обезумев от ужаса, я сделал один рывок вперед, но передо мной, надо мной, подо мной была лишь вода, и калейдоскоп перед глазами сменился на темноту.

Распахнув глаза, я заорал от ужаса, но из меня полилась вода. Повернувшись набок, я принялся извергать воду из недр собственного организма, все еще не в силах прийти в себя, но осознавая одну мысль — я жив! Я не испытывал ни счастья, ни облегчения, ни благодарности, просто принимая как факт то, что до сих пор нахожусь по эту сторону реальности, дышу и вот в данный момент блюю водой, что тоже само по себе бесценно.

Лежа на боку и тяжело дыша, я постепенно обретал способность видеть окружающий мир.

Сведя, наконец, глаза в единую точку, я уставился на сидящего рядом со мной. И понял, что он не сидящий. Он сидящая.

— Аня?

Масловская, с которой до сих пор бежала вода, сидела на полу возле меня и тоже тяжело дышала. Я продолжил оглядываться. Каменная… пристань? Берег озера, освещенный фонарями. Темная, маслянистая поверхность воды. Ступеньки, уходящие вниз.

— Как ты… — я закашлялся, и из меня вылилась очередная порция воды, — как ты меня нашла?

— Никак не нашла, — Аня, дрожа, обхватила колени руками. Странно, мне наоборот было жарко. — Ты меня нашел. Я почти выплыла, поднялась по ступенькам, а ты меня сзади за ногу схватил. Знаешь, как страшно было? Я тебя еле вытащила.

— Представляю, — задумчиво сказал я. Дела, конечно. Ну да ладно. Все хорошо, что хорошо кончается.

— А где все? — я задал следующий вопрос. Аня молча пожала плечами, и я, покачиваясь, и опираясь на руки, встал.

Пристань. Какие-то строения. Над головой… Ну, не небо, и не потолок. Выглядело так, будто мы в какой-то огромной пещере. Пока не знаю, хорошо это или плохо.

— Больше никого не было? — Аня, снова молча, на этот раз помотала головой и снова уставилась в какую-то точку перед собой.

— Ничего, мы их найдем, — преувеличенно бодро заявил я. — Пойдем.

Аня продолжала сидеть, не обращая на меня внимания. Эм...

— Ань, ты чего?

— Ничего, — буркнула она в ответ. Ну, вроде, плакать не собирается, уже хорошо.

— Тогда пойдем?

Снова ноль реакции. Да че с ней такое?

— Аня, что случилось?

— Ничего! — ну, стабильность, как известно, признак мастерства. Но с места она двигаться не хочет. А чего хочет?

— Мог бы хоть спасибо сказать! — ее как будто прорвало. — Я тебе жизнь спасла, между прочим!

И первый поцелуй свой на тебя потратила!

Я откровенно обалдел. Чего, блин? Какой еще поцелуй?

— Чего?!

— Ты не дышал! А нам в бассейне рассказывали, что если утопленник не дышит, надо ему сделать искусственное дыхание! Ну я и сделала! А ты! Гад!

От удивления я чуть было не сел обратно на землю. Блин, чужая душа — потемки… А женская душа — вообще темная комната, полная черных кошек. Не знаешь, куда вляпаешься.

— Аня… Ну… Спасибо тебе большое… Ну, за то, что спасла меня. И это… извини, что украл. Ну, первый поцелуй.

Блин, какая же идиотия.

— Я не хотел. Но спасибо тебе, что потратила его на меня и спасла меня. Я благодарен. Правда.

Помолчав и неловко потоптавшись на месте, я, не зная, что сказать, сел рядом с Аней.

— Я это… Ну, я никому не скажу. Так что, если… Если хочешь, то как бы оно и не будет считаться. Тем более, это ж не поцелуй, это акт милосердия, так что он тем более не считается! И никто и не узнает. Так что...

— Ты что, дурак? Я знаю! Я хотела… Я думала, это Шушин будет, ну, на крайняк, Гаранин! А не ты! — Аня уткнулась лицом в колени и тихонько заплакала.

Несколько оскорбленный подобным пренебрежением, я отвернулся. Ну, балин… Как надоели женские слезы. У нас тут, можно сказать, судьбы мира решаются. Ну, пусть не мира, пусть хотя бы наши судьбы. Можно не реветь по поводу и без?

Вопреки ожиданиям, Аня оказалась девочкой стойкой и, через пять минут, словно по будильнику, вытерла слезы рукавом, поднялась и спокойно сказала:

— Пошли?

И мы пошли.

Минут через пять мы обогнули стену пещеры и вышли к странному… Ну, в прошлой жизни я бы сказал, что это город. Только давно заброшенный. Разбросанные невпопад тут и там одно-, двух-, трехэтажные домики, какие-то совсем новенькие, сверкающие пластиковыми окнами и сайдингом, другие — уже совсем сгнившие деревянные или рассыпающиеся кирпичные. Могучими стенами между ними виднелись многоэтажные дома, которым было самое место где-нибудь в обычном человеческом городе — пятиэтажные хрущевки, девятиэтажные панельные дома, пара высоток этажей в тридцать. В паре километров, подсвеченная снизу, виднелась башня из стекла и бетона — самый обычный, но оттого еще более нелепо выглядящий тут небоскреб, чья верхушка скрывалась в квадратной выемке в потолке пещеры.