День седьмой

Под утро я все же задремал, и подъем в восемь утра пропустил. Вяло поднявшись с кровати, я оделся и подошел к Гаранину, который, судя по всему, не ложился. Выглядел он слегка осунувшимся, но, как ни странно, весьма довольным. О причинах этой довольности я догадывался… Или даже знал. Но об этом никто не узнает. Пусть мне тоже нравится Лена, но Гаранин мой друг. Даже если он думает иначе.

После подсчета голов в стаде (двенадцать, как и вчера, никто не пропал, новых не добавилось) и необходимых водных процедур, неорганизованной гурьбой мы покатились вниз. Пока остальные воздавали должное Посейдону, Гаранин успел проверить, на месте ли кресло, а я осмотрел дверь на чердак. При дневном свете (за окном опять весело светило солнышко, и день обещал быть жарким) вчерашний страх меня практически оставил. Внимательно осмотрев лестницу на предмет следов (как и ожидалось, наблюдалось наличие их полнейшего отсутствия), я поразмыслил, не осмотреть и сам чердак… Но, взвесив за и против, от подобной идеи отказался.

Сперва хотелось бы заручиться некоторой поддержкой.

Завтрак прошел без особого оживления, но хотя бы и без траурного молчания. Про Матросова никто не вспоминал, но не потому, что все забыли… Просто он как будто вышел и скоро вернется. О том, что с ним могло произойти на самом деле, я предпочитал вовсе не думать.

Наблюдая, как остальные добивают остатки гречневой каши, я толкнул Гаранина в бок и кивнул на дверь в кухню. Он сперва вопросительно поднял брови, но потом понял, и, кивнув Лене, поднялся со стула. Проходя мимо Жени, я взглядом попытался дать ей понять, что ее я тоже хочу видеть на нашем военном совете. Попытка не удалась, Женя лишь недоуменно похлопала ресницами, демонстрируя, что физиогномист из нее тот еще. Наклонившись к ней, я негромко сказал:

— Дело есть. Пойдем?

Хлопанье приобрело осмысленный характер, она залпом допила чай и вскочила, заехав локтем сидящей рядом Танюшке Барамзиной в нос. После коротких извинений, когда все уже внимательно смотрели на наше сборище, явно переставшее быть тайным, Лешка, осознав важность ситуации, коротко пояснил:

— Заканчиваем завтрак. Мы сейчас вернемся.

Как я успел заметить, не все из оставшихся были довольны подобным объяснением. Ну да ладно, нас не так много, чтобы бунт на корабле стал реальным. Но слишком много, чтобы рассказывать им о том, что произошло вчера.

Прикрыв за собой дверь, я прокашлялся и начал:

— Вчера ночью… — подождав секунду, я по заинтересованным и настороженным лицам Гаранина и Лены понял, что они вряд ли слышали то же, что и я. Пожевав губу, я повернулся к Жене и сказал:

— Женя. Извини, я тебе вчера не поверил. Но я был неправ.

В таком деле лишний свидетель лишним точно не будет, простите, конечно, за тавтологию. Но если Гаранин мне вчера верил, да и с креслом у нас общий секрет, то будет проще убедить всех сразу в том, что я не сошел с ума и видел то, чего на самом деле не было. Хотя понять, что же я видел на самом деле, я бы сам очень хотел.

Коротко поведав сперва о том, как Женя меня разбудила (сама она в это время деловито кивала, подтверждая мои слова), я рассказал что слышал и видел. Меня никто не перебивал, хотя по лицу Лены я видел, что ее мучает ряд вопросов. Закончив рассказ о вчерашней ночи, я посмотрел на Гаранина и добавил:

— Это еще не все. Кресло… Оно уже пару раз переезжало с места на место. Из комнаты в коридор. Ну и обратно, нашими усилиями.

Переведя недоверчивый взгляд с меня на Лешку и обратно, Лена вкрадчиво поинтересовалась:

— А раньше вы молчали, потому что?..

— Потому что это кресло. Всего лишь.

Все это время молчавшая Женя внезапно будто подорвалась:

— Во вторую ночь, помните? Мышка напугалась, говорила, кто-то в кресле сидит...

Этот факт я несколько запамятовал. Но теперь, в свете новых открытий, я уже готов был поверить, что Мышка и впрямь что-то видела.

Гаранин потряс головой и потер глаза. После чего, переводя взгляд с меня на Женю и обратно, заявил:

— Фигня какая-то. То есть, я не говорю, что я вам не верю… Блин. Я не о том. Допустим. Допустим, не в плане, что я… Хорошо. Я вам верю. Пусть некто ходил вчера, а потом пытался вытащить кресло, но когда Очкастый его заметил, убежал на чердак. Пусть. Но это же какая-то фигня. И что это нам дает?

В целом, я с ним был согласен. Общей логичной картины, включающей пропажу взрослых и Матросова, а так же зубастого мужика, таскающего кресло, в моей голове не рождалось. Однако родилась другая. Вернее, всплыла старая, в обновленном виде.

— Кто бы это ни был, он убежал на чердак. На чердаке… Ну, спрятаться там негде. Если мы сейчас поднимемся, а там никого, то, значит...

— Значит, он спрятался за той самой дверью! — воодушевленно завершила мою идею Колесова. Чудо, а не женщина. Схватывает на лету.

— Значит, дверь все-таки открывается и куда-то ведет, — закончил свою мысль я. Наклонив голову, Гаранин ухмыльнулся.

— Значит, самое время пойти и посмотреть.

Все это время молчавшая Женя подала робкий голос:

— А остальным расскажем?

Поразмыслив пару секунд, Лешка посмотрел на меня и ответил:

— Не будем. Пока что. Панику поднимать лишний раз только. Вот как выясним что-нибудь… Тогда и расскажем.

Коротко обсудив возможные нюансы, мы решили вооружиться доступными предметами. Гаранин взял с собой тесак для рубки овощей, на который я, признаться, и сам положил глаз, Лена вооружилась скалкой, Женя взяла сковороду. Подавив желание надеть кастрюлю вместо шлема, я гордо заявил, что мое оружие — острый ум и доброе слово. Пожав плечами, Гаранин захватил еще и литой половник (как-то раз, лет пять назад, мне прилетело таким по заднице, хромал и неровно сидел я потом еще целую неделю) и демонстративно повесил его на ремень, после чего, во главе, несомненно, грозной силы в лице нашего кухонного войска, гордо пошагал к выходу. Наше возвращение породило в десять раз больше вопросов, чем наш уход. Сообразительный Шушин тут же поинтересовался:

— На войну собрались?

— Ага, с Наполеоном — ответил Гаранин. Ну блин, столько же интересных вариантов ответа было… И Шушина приколоть, и самому возвыситься. А он про Наполеона. Лешка, Лешка...

Коротко обрисовав дальнейшую перспективу, Гаранин распорядился всем оставаться на местах, и ждать дальнейших указаний. Провожаемые, как в последний бой, мы направились к кладовке Степаныча, разумно предположив, что инструмент нам понадобится. Раз уж дверь действительно дверь… Да и в качестве оружия тоже не повредит.

О чем-то негромко перешучиваясь с Леной, Гаранин распахнул дверь в каморку… и замер на пороге. Через секунду из-за его спины наша троица лицезрела ту же замечательную картину, что и наш доблестный вождь.

Дверь, которую вчера мы всеми мыслимыми и немыслимыми силами пытались отворить, была открыта. Сама по себе. Без нашего участия. Даже обидно, что ли… Мы к ней со всей душой, а она тут сама.

Аккуратно, не торопясь, Гаранин сделал два шага и потянул за край двери, весь напряженный, как натянутая пружина. Дверь легко поддалась и открыла свои тайны. За ней было темно. То есть не так, чтобы темно, а прямо совсем темно. Вообще ничего не видно. И тишина. И мертвые с косами вдоль дороги стоят...

Мы тоже стояли и напряженно прислушивались. Резкий металлический удар заставил нас вздрогнуть.

Звук раздался со стороны столовой, и мы плавно повернулись, готовые к битве. Ну или к бегству, как пойдет. Из дверей выкатывались остальные члены нашего сиротского общества, очевидно, решившие, что грядет судный день. И если к ножам в руках Шушина и Бортника вопросов, в общем-то, не возникало (лишь здравые опасения за судьбу их владельцев и всех, кто вокруг), то две вилки в руках Половинкина или чайник в руках Ани Масловской смотрелись уже не так однозначно. Однако, причиной всех демаскирующего шума стал Гаркуша, не иначе вообразивший себя настоящим рыцарем, вдобавок не видящим препятствий при виде цели, в данный момент лежащий на полу. В левой руке он держал крышку от самой большой кастрюли, оружием его стала собранная ручная мясорубка, которую он держал за ручку. Вишенкой на торте был дуршлаг на голове, вероятно, символизирующий его свободомыслие и отрицание гнева божьего.

— Ребят, вы чего? — ласково поинтересовалась Лена.

— Мы тоже. Мы с вами! Че мы все время сидим? Мы тоже хотим! — ответил Шушин, и, хотя конец его речи и пояснение, чего же именно они хотят, утонули в воплях поддержки, общий смысл был ясен всем. Гаранин, нехотя оторвавшийся от двери, глубоко вдохнул, и, словно жалея об отсутствии броневика, начал вещать:

— Хорошо. Раз вы такие деловые, будете помогать. Объявляю всем: дверь открылась. Предлагаю обсудить, как быть дальше.

Боевитые крики сменились возбужденным гомоном. Открытая дверь… Если раньше непонятно было, чего делать и чего ждать, то теперь вопрос с действиями стал понятен. Более или менее.

Дождавшись, пока все встанут неровным кругом, Гаранин оглядел новоприбывших, остановил взгляд на Шушине и сурово поинтересовался:

— Итак, дверь открыта. За дверью темно. Какие идеи?

Шушин, явно собиравшийся с силами для того, чтобы вступить в перепалку, открыл рот, подождал секунду, и выпалил:

— Вы без нас уйти собирались!

От такого предположения я слегка офигел, и, судя по всему, Лена с Рудневой тоже. Но Гаранин лишь усмехнулся:

— Вань, все в порядке? Головой не бился? Еще раз, для танкистов. За дверью — темно. Что там, мы понятия не имеем. Мы даже не знали, что дверь открыта.

Шушин прищурился и возразил:

— Тогда куда вы пошли?

А ведь и впрямь. Нашей изначальной целью был чердак… Дверь на чердаке. Мы коротко переглянулись с Гараниными, и я понял, что он тоже понял. А он понял, что понял я.

Если эта дверь открыта, может, открыта и та?

Было бы забавно, если бы эта дверь вела на чердак. А дверь с чердака сюда. Тогда я точно начну сходить с ума.

— Мы шли на чердак. Чтобы попытаться открыть дверь на чердаке. И… Коля?

— Ммм? — я не сразу понял, что он назвал меня по имени. Неужели?

— Надо проверить, открылась ли та дверь, — он вытаращил глаза, словно укоряя за мою недогадливость. Хотя я, в общем-то, понял, чего он от меня хотел.

Вот только идея его мне совсем не понравилась. Ночные страхи снова встали в полный рост. Один я туда идти не горел желанием совершенно. Видимо, Гаранин прочел это в моих глазах.

— Думай пока. Вань, не в службу, сгоняйте с Ромой на чердак, гляньте, дверь открыта? Внутрь не лезьте, только посмотрите, открыта или нет.

Пару секунд пораскачивавшись с пятки на носок, Шушин нехотя кивнул, и они с Бортником убежали наверх.

В тишине и молчании мы ждали, переглядываясь и топчась на месте. Стало как-то тесновато и напряженно. Разрядила обстановку Мышка, единственная кроме меня, стоявшая без оружия.

— А мы ведь найдем их?

— Кого найдем, солнышко? — улыбнулась ей Лена. Мышка чуть смутилась, но продолжила:

— Ну, тех, кто потерялся. Саша, и Елена Петровна, и...

Мы все как-то разом грустно заулыбались. Для маленькой Мышки Елена Петровна действительно была кем-то вроде любящей бабушки. Остальные уже успели вырасти достаточно, чтобы понять, что мы никому не нужны. Что мы сами по себе. Каждый из нас сам по себе.

Трепетный момент нарушил Шушин, скатившийся по перилам и чуть не впечатавшийся носом в стену. Восстановив равновесие, он доложил:

— Дверь. Тоже. Открылась. Тоже темно, не видать нифига.

Почесав макушку, Гаранин двинул идею:

— Значит, пойдем сюда.

Шушин тут же ощетинился:

— Почему? Почему именно сюда? Я вообще не улавливаю, почему ты все время решаешь за нас?

— Потому что я старше? — вкрадчиво предположил Гаранин.

— Ну и что? Возраст не синоним ума. Взрослые тоже старше нас, ну и где они теперь?

Не сказал бы, что логика в его словах была неоспорима, но определенной поддержкой среди части населения Шушин явно пользовался. Только вот Гаранин, судя по всему, недооценивал масштаб угрозы, принимая недовольство Шушина за детскую истерику. Надо было спасать положение.

— А кто должен решать? Ты? — я усмехнулся, всем своим видом давая понять, что сама идея о смене гегемонии смехотворна.

— Нет, не я, — Шушин оскалился. — Проголосуем. Мы все имеем право высказаться.

— Проголосовать? Тут тебе не Америка, Вань, — грустно просвятил его я, — не демократия. В критических ситуациях всегда рулит диктатура. Если бы читал книги, ты бы...

Тут Шушин уже не выдержал:

— Слышь, книги свои себе запихнуть можешь! Я не про книги с тобой базарю, а про нас. Мы тут, здесь, сейчас, и почему-то пока предводительство твоего друга нас только глубже в жопу погружает!

Вот за книги было обидно. Я сразу не нашелся, что ответить, и потерял инициативу. Видя это, Шушин торжествующе ухмыльнулся, но его триумф и почетное награждение какой-нибудь провинцией оборвал Гаранин.

— Э, ямщик, не гони лошадей. Право голоса? Оно у вас есть, — он обвел взглядом скучковавшихся вокруг. — Я всегда готов выслушать всех вас. И сейчас тоже. Если у тебя есть толковые идеи, — он уперся взглядом в переносицу Шушину, — говори.

Шушин морщился, но, очевидно, готовых толковых идей у него не было. Однако промолчать означало проиграть, и он выдвинул свои аргументы:

— На кой хер нам вообще куда-то лезть? Они этого и хотят, по-любому. Надо сесть на жопу ровно и сидеть, пока им не станет скучно.

Опять вездесущие они… Показались бы уже они, что ли. Хотя вот как вчера — так, пожалуйста, не надо.

— И как долго ты предлагаешь ждать? Колян, на сколько нам хватит еды?

Я уже проводил эти расчеты, поэтому ответил сразу:

— Если просто лежать и ничего не делать… Ну, разнообразного рациона на три-четыре дня. Просто еды — дней на десять. Ну, на две недели можно растянуть.

Я, конечно, преуменьшил. Раза этак в полтора, а то и два. Все-таки запасы макарон, круп, муки и растительного масла были весьма обширны. Хотя есть на завтрак, обед и ужин макароны — перспектива малоприятная.

— Две недели, — повторил Гаранин. — А еще ты подумал о том, чем мы тут будем заниматься? Взаперти? Через неделю мы начнем друг друга ненавидеть. Через две — я нам не завидую. Ты готов умереть от голода и скуки назло кому-то? Я лично нет. Я лично планирую чем-нибудь заняться. К тому же, не забывай, некоторые из нас уже пропали. На взрослых тебе плевать, допускаю, а Шурик один из нас. И я так думаю, он-то две недели точно не протянет.

— Ну да, ты-то готов на что угодно, лишь бы в белом пальто и красивый.

— Короче, умник. Ты хотел голосования? Ну давай. Кто за то, чтобы бросить все как есть, оставить Шурика Матросова помирать, лечь и две недели просто ничего не делать, питаясь одной гречкой и перловкой?

С перловкой это он ловко придумал, перловку тут все ненавидят. А я и не подозревал, что он владеет ораторскими приемами: не хватает аргументов, надави на эмоции. А еще он умело применил армейский принцип: не спрашивай, кто хочет, добровольцев не будет. Спроси, кто не хочет, тогда добровольцами будут все. Затравленно оглянувшийся Шушин увидел робко поднятые руки Бортника и Ани Масловской. Больше желающих поддержать его не нашлось, что и неудивительно после того, как Гаранин ловко скрыл достоинства его плана и выделил недостатки.

— Следующий вопрос. У кого еще есть толковые идеи, планы, предложения?

После разгрома, постигшего Шушина под Ватерлоо, и ввиду общей сложности политической обстановки, выдвигать свои идеи, даже если они у кого-то были, никто не спешил. Выдержав некоторую паузу, Гаранин подвел итог:

— Значит, действуем по прежнему плану. Нам понадобится помощь всех, так что не чувствуйте себя обделенными. — Тут он широко улыбнулся и продолжил, — Вы все мои друзья. И цель у нас одна.

Одна на всех, мы за ценой не постоим...

После краткого обмена мнениями, мы приняли коллегиальное решение исследовать нижнюю дверь. Я поделился с остальными соображениями насчет площади этажей, и, раз уж было совершенно неясно, куда именно ведут двери, лучше оставаться на грешной земле, чем парить в небесах с неясной перспективой. Краткосрочная разведка, заключавшаяся в том, что Гаранин с фонариком зашел в дверь и обнаружил там лестницу, ведущую вниз, внесла некоторые коррективы.

— Это вам не это… — глубокомысленно процитировал классику Гаранин и вернулся к нам.

Подготовка к походу включила в себя сбор припасов: еда и вода на день, оба рабочих фонарика — один, судя по всему, Федин, другой был найден на кухне; лучшее из имеющегося у нас вооружения — топор, саперная лопатка, которая, на самом деле, не саперная, а очень даже МПЛ — малая пехотная; сковорода и тот самый половник, аптечка, пара книжек, туалетная бумага (всякое возможно, мало ли) и назначение добровольцев. Добровольцами вызвались мы четверо, как ни странно. Однако, после жарких споров от участия в экспедиции женской части нашего коллектива было решено отказаться. Еще пошел Шушин, как особо наглый, и Гаркуша, как особо сильный. Мясорубку и дуршлаг, правда, ему пришлось оставить дома.

Отдельным пунктом нашего выдающегося похода стал свет. Нет, не тот Свет, что в душе и с небес, а обычный. Фонариков у нас было два, батарейки были только для одного. На четверых маловато. Но, как говорится, есть десантные войска… Светлой идеей я озарил заблудшие души соучастников, и было решено сделать факелы. Изначально мысль казалась мне очень хорошей еще и потому, что дело было крайне простое: берешь палку, тряпку, горючую жидкость, фигак-фигак и того.

На практике все оказалось несколько сложнее: если с наличием ровных палок вопрос решился быстро — деревянные ножки от Фединой кровати были оптимальным вариантом, тряпки мы нашли на кухне, то с горючей жидкостью вышел затык. Початую бутылку прозрачного пойла без этикетки мы после здравого размышления использовать не стали — вдруг там меньше шестидесяти градусов? Ацетон и вайтспирит были отвергнуты по причине их малого количества. Выход нашелся сам: те самые внушительные запасы растительного масла. Еще Нерон успешно жег первых христиан при помощи масла, а мы чем хуже?

Пропитанные маслом тряпки были примотаны к ножкам с помощью найденной в каморке алюминиевой проволоки, еще четыре запасных тряпки были упакованы в целлофановые пакетики и упрятаны в рюкзак. Рюкзак — большой, литров на сорок, явно побывавший в передрягах, принадлежал Чуковскому, но его недовольство нас интересовало мало. Теперь его почетным носителем предстояло стать Гаркуше.

У меня сложилось впечатление, что подобные приготовления, на самом деле, нужны нам были для того, чтобы оттянуть неизбежное. Да, Гаранин очень решительно опроверг все аргументы Шушина, но просто так взять и шагнуть в темную неизбежность — было очень непросто… На самом деле, было бы очень смешно, если бы в конце лестницы был просто маленький погреб с гнилой картошкой и парой дохлых мышей. Но там его не оказалось.

***

Первым шел Гаранин, с фонариком наперевес. Замыкающим — Шушин, вытребовавший второй фонарь. Я и Гаркуша составляли центральное звено нашего братства. Неясно, правда, братством чего мы являлись, но быть братством ничего все равно лучше, чем вовсе ничем. Надежнее как-то, спокойнее, что ли. Темнота тут царила такая, что видно было только пару ступенек и все. Даже фонарь выхватывал не больше метра пространства. Преодолев первые десять ступенек, Гаранин высветил пустую площадку — и лестницу, уходящую ниже. Обычный лестничный пролет, как в многоэтажном доме. Только без перил.

— Что там? — раздался глухой голос Барамзиной, оставшейся за старшую. Странное дело: света из дверного проема тут уже практически не было видно, и силуэт Танюшки, стоящей в каморке, был еле различим, хотя между нами от силы было метра три.

— Еще лестница. Пойдем дальше, вы пока ждите — ответствовал ей Гаранин. Единственным методом связи, который нам удалось придумать, был пресловутый Шушин, успевший обидеться на то, что его подозревают в трусости, раз именно он должен был первым бежать в случае опасности. Успокоить его сумела только Лена, заверившая страдальца, что он выбран не по причине склонностей характера, а потому что бегает быстрее всех. Вспомнив о таком своем превосходстве, Шушин выпятил грудь и перестал изображать обиженку. Теперь он неторопливо прыгал по ступенькам позади меня, подсвечивая фонариком куда-то вбок. Как ни странно, здесь темнота уже не казалась такой кромешной: даже без света фонаря я вполне мог различить то, что под ногами, и силуэт впереди идущего. Потеряться не должны.

Не успел закончиться первый лестничный пролет, как начался второй. Это я не сам придумал, это в сочинении какой-то умник написал. Но нашу ситуацию это характеризовало как нельзя лучше: мы медленно спускались вниз, и каждый новый поворот все сильнее разрушал наши робкие надежды найти здесь какие-то удовлетворительные ответы.

На четвертом (или лучше сказать — минус четвертом?) этаже нас, наконец, ждала удача. Вместо бетонной стены перед нами предстала двустворчатая дверь, из темного дерева, с двумя кольцами — то ли чтобы стучать, то ли чтобы тянуть… Не знаю. Влево и вниз уходил очередной пролет, но спускаться ниже желания ни у кого не возникло. Дверь — значит дверь.

— Ну, с богом — тихо произнес Гаранин, ранее мной совершенно не замечаемый в религиозности, и толкнул двери. В общем-то, мы все ждали, что двери просто не откроются, и у нас не будет выбора, кроме как идти ниже. Но они открылись.

Нерешительной кучкой мы столпились у входа в… У входа в неизвестно куда. Неизвестно где царила все та же темнота и тишина. Первичная разведка прояснила, что находимся мы в каком-то, судя по всему, довольно обширном помещении, в котором есть стены, квадратные колонны и пол, выстланный ковровыми дорожками. Полный бред.

— Что это? — шепотом спросил Гаркуша… Ответом ему была тишина. Ох, блин, если бы я знал...

— Куда дальше? — так же шепотом поинтересовался Шушин.

Гаранин пожал плечами, потом, сообразив, что в темноте его не особо видно, ответил:

— Прямо?

Прямо так прямо, конечно… Не лучше и не хуже, чем куда-то еще.

— Так, погоди. — Я достал мелок и начертил на ближайшей колонне стрелку. Повернулся к остальным, пожал плечами и сказал:

— Ну мало ли...

Спорить со мной никто не стал, и мы двинулись вперед. Первые несколько минут прошли в напряженной тишине, потом мы уже начали шагать шире и свободнее. Видимо, все поняли, что что бы ни ждало нас впереди, это явно не комнатка с экранами и режиссерский пульт.

Сколько точно мы прошли, сказать я не мог. Но комната, в которой мы имели сомнительную честь находиться, явно не собиралась заканчиваться. Периодически издалека раздавался странный шум: какой-то шорох и металлическое блямканье. Когда мы миновали очередной ряд одинаковых колонн и чиркнул мел, Гаркуша снова жалобно подал голос:

— Ребят, а куда мы идем?

Логичным ответом было бы «прямо», как и было заявлено на берегу. Но Яшкин вопрос просто послужил нажатием спускового крючка, за которым следует действие.

— Привал, — распорядился Гаранин, развернулся к нам. Почему именно привал, если располагаться тут мы не собирались?

Достав из кармана мобильник, Гаранин нажал на кнопку и задумчиво посмотрел на экран. Потом посмотрел на меня, и задал вопрос:

— Сколько времени?

Глянув на часы, я машинально ответил:

— Полвторого.

После чего нахмурился.

Так. В 14:02 мы начали спуск. Либо мы бродим тут уже почти двенадцать часов, либо часы мои идут куда-то не туда. Как и все мы. Я посмотрел на Гаранина, и он продемонстрировал мне экран мобильника. 13:31. Снова обратив внимание на часы, я прислушался, присмотрелся и даже принюхался. Часы шли как обычно, секундная стрелка двигалась туда, куда нужно, минутная тоже… Фигня какая-то.

— Ну и чего делаем дальше? — подал голос Шушин. Очевидно, следующей его фразой будет что-то типа «я же говорил!» или еще какая лабуда. Но в данный момент я уже и сам не был уверен, что мы делаем что-то нужное. Гаранин вздохнул и негромко сказал:

— Развернемся? И что дальше?

Шушин повел плечами, будто от озноба, и огляделся вокруг.

— Наверху есть еще дверь… И по лестнице можно спуститься ниже. А тут… Сюда можно вернуться, в конце концов.

Настоящий самурай принимает решение в течение семи вдохов и выдохов, как известно. Среди нас самураев не было, поэтому мы сели кружком, достали термос с горячим чаем и устроили уже настоящий привал. Шушин в общей трапезе участия не принимал, скинув сумку с вещами, он стоял чуть поодаль, опираясь о колонну и глядя в ту сторону, откуда мы пришли. Потом он вдруг завернул за угол, и после секундной паузы глухо сказал:

— Ребят...

Подскочив, мы бросились к нему. Он стоял и смотрел на ту же колонну с другой стороны, на что-то светя фонариком. Я встал у него за спиной и, поняв, что перед нами, улыбнулся. Почему бы и нет?

С другой стороны на колонне была такая же стрелка, что я рисовал, только направленная в другую сторону. Гаранин вдруг сорвался с места, в две секунды добежал до следующей колонны, и высветил фонариком еще одну стрелку. Приехали, господа.

***

— Ты нас сюда завел! Диктатор, бляха-муха! Ну, теперь есть толковые идеи?

Шушин, несмотря на щуплое телосложение, напирал на Гаранина, сверля его взглядом. Лешка, насупившись, молча смотрел на него исподлобья. Трудно сохранить уверенность в себе, когда не знаешь, что делать дальше… Ну только гражданской войны нам тут не хватало.

— Хватит! — я вклинился между ними. — От того, что вы тут подеретесь, легче не будет. Хорош. Шушин недобро посмотрел на меня, но отступил. Сделал шаг назад, подхватил свой рюкзак под лямки и, обращаясь к пространству, сообщил:

— Я назад.

После чего тяжелой походкой зашагал в ту сторону, откуда мы пришли. Помедлив секунду, я крикнул ему вслед:

— Погоди… Не надо разделяться! — но он упрямо отходил от нас все дальше и дальше.

Гаранин наконец выпрямился, вытащил руки из карманов и потянулся. Потом огляделся по сторонам, и произнес:

— Догоним сейчас, не кричи. Возвращаемся. Нужен новый план.

За секунды собравшись, мы двинулись вслед за мутным пятном света от фонаря Шушина. Минут пятнадцать мы шли, отставая от него метров на десять; поначалу мы делали попытки ускориться и догнать его, но Шушин, очевидно, злой на весь мир, упорно держал дистанцию. Редкие тихие разговоры не разбавляли гнетущей атмосферы; вокруг было прохладно, но как-то душно, и я чувствовал себя вымотанным, будто мы целый день шарились по горам по долам, а не гуляли по странному залу меньше часа. Кстати, о времени. 13:47. Прелесть какая. Снова идем в нужную сторону?

Еще спустя десять минут у меня начали закрадываться подозрения, что все-таки нет. Даже если мы сбавили темп, все равно уже должны были вернуться к дверям. Очевидно, те же мысли посещали и остальных — Гаркуша нервно крутил головой, очевидно, пытаясь увидеть знакомые ориентиры (что в комнате с одинаковыми колоннами было заведомо глупой идеей), и только Гаранин с упорством тяглового вола шел вперед.

Шушин впереди шагал ровно, свет фонаря практически не дрожал, очевидно, он наших сомнений не разделял. Хорошо быть упертым, никакая мистика тебе ни по чем… Мои размышления прервал некстати замигавший фонарь в руке у Гаранина. Лешка остановился, несколько раз постучал по нему, но эффекта это не возымело — фонарь еще несколько раз моргнул и погас. Нехорошо. Ругнувшись, Лешка скинул с плеча сумку и начал рыться в ней. Шушин тем временем все так же размеренно шагал вперед.

— Ванька, стой! У нас фонарь погас, погоди.

Ноль реакции. К моему гласу подключился Гаркуша, басовито крикнувший что-то, но свет фонарика все так же мерно и неторопливо удалялся от нас. Ну эй!

— Да стой ты, Вань! — Гаркуша побежал вперед — нормативы по легкой атлетике он всегда сдавал плохо, но тут быть Усэйном Болтом и не требовалось, — в несколько прыжков он догнал Шушина и...

— Че за нахер? — резкий вскрик и еще более резкий визг оторвал нас от попыток реанимировать фонарь, и мы с Лешкой бросились вперед. В считанные секунды догнав их, мы встали как вкопанные. Гаранин выругался совсем нецензурно, а я истерически расхохотался.

Там, где по замыслу Создателя должен был быть Шушин, Шушина не было. Был только фонарик, подвешенный к потолку на странного вида веревочке. Спасибо, что хоть не морковка… Хотя мы и так были полными ослами.

Мой смех прекратился так же, как и начался. В тишине мы с Гараниным переглянулись, и стали ждать. Я ждал, пока он выдвинет новую цель, а он, надо понимать, ждал, пока я предложу что-нибудь умное. Ждать можно было бы очень долго, но тут где-то сбоку раздался дикий вопль:

— Ааа! Помогите! Отцепись, сука! Помогите!

Не сговариваясь, мы бросились в ту сторону. Крики то отдалялись, то приближались, Гаранин, бежавший впереди с фонарем Шушина, крикнул в ответ:

— Держись! Щас поможем!

Мне вот всегда было интересно, за что предлагают держаться в таких ситуациях? Ну, то есть, ладно там человек из «Титаника» выпал и лежит на куске обшивки, и держится за него. А тут за что Шушин должен держаться? За того, кто его куда-то тащит? Надо понимать, этого неведомый похититель и хочет.

Спустя несколько минут бега, когда у меня уже закололо в боку, а Гаркуша, тяжело дыша, начал отставать, очередной крик раздался совсем рядом, буквально в нескольких метрах, мы завернули за очередную колонну, и буквально впечатались в стену. Особенно чувствительно в нас вбежал Гаркуша, очевидно, испугавшийся, что он тоже потеряется, и прибавивший скорости на последних метрах.

Вытерев рукавом кровь, побежавшую из носа, и поправив очки, я вывернулся из человеческой кулебяки и прислушался. Больше криков слышно не было. Или Шушин больше не кричит… Или изначально кричал не он. Не знаю, какой вариант я бы предпочел в большей степени. Скорее оба — в меньшей.

***

После короткого военного совета, в ходе которого мы согласились в том, что наше положение оставляет желать лучшего сразу по ряду параметров, мы двинулись вперед. Света одного фонаря едва-едва хватало, чтобы увидеть, куда ставить ногу. Хотя какая разница? Пейзаж вокруг ничуть не менялся. Все те же колонны и красная ковровая дорожка, грязная до серого цвета. Разве что теперь слева от нас была стена. Поскольку ходить направо всегда лучше, чем налево, выбор направления был очевиден. На ходу мы разделили и сжевали шоколадку, но вкуса я почти не ощутил. Я раньше редко задумывался над тем, что такое отчаяние, но вот в тот момент подумывал, что начинаю понимать. И перспектива того, что мы будем брести вперед по бесконечному пространству, уже не казалась идиотской и невозможной. Сколько мы уже идем?

На циферблате я с интересом наблюдал за стрелками, идущими в разных направлениях. Телефон Гаранина, когда мы последний раз решили воспользоваться его услугами, указал нам, что московское время тридцать два часа семьдесят три минуты. Вежливо поблагодарив (молча, мы еще не сошли с ума), мы приняли решение больше временем не интересоваться.

Периодически то впереди, то позади раздавался все тот же шум неясной этимологии, и, почему-то, запах сырости и пыли. Странно знакомый, будто именно такой запах я хорошо знал, но вспомнить, откуда и почему, я не мог, да и не особо старался. В голове вообще не было связных мыслей, я, как и все остальные, просто брел вперед.

На автомате пройдя несколько метров, я понял, что остальные остановились, и медленно развернулся. Гаркуша сидел, привалившись к стене, обхватив руками колени. А я думал, первым сдамся я...

— Хватит, ребята. Я дальше не пойду. Хватит. Мы кругами ходим, надо подождать. Надо подождать, и за нами придут, надо только...

— Яш, кто придет? — устало поинтересовался Гаранин.

— Придут, обязательно придут… — он, казалось, не слышал никого вокруг себя, — придут, скоро придут...

— Привал, — объявил Гаранин. Мы с ним упали там, где стояли. Не то чтобы мы сильно устали физически, но однообразие и непонимание того, куда мы идем и идем ли вообще куда-то, выматывало сильнее, чем ходьба. Гаркуша, фактически, озвучил то, о чем думали все.

Мы заблудились. Мы не знаем, куда идти. Мы не знаем, что делать. Не надо было нам сюда приходить. Наш милый, уютный дом с тремя этажами, креслом-самовыдвиженцем, кухней и столовой, где было светло и тепло, теперь казался совершенно далеким и нереальным. Я вздохнул и прикрыл глаза, опираясь на стену...

Проснулся я в полной темноте. Я даже не сразу понял, что произошло, просто открыл глаза, и ничего не поменялось. Хотя… Хотя кое-что я различал. Например, очертания лежащего рядом Лешки, и смешно подергивающуюся ногу сорок четвертого размера, несомненно, принадлежащую Гаркуше. Неужели мы все настолько вымотались? Даже впередсмотрящего не оставили. Сколько я спал, интересно? Вопрос столь же сложный, сколько бесполезный. На часы я смотреть не стал, чтобы лишний раз не портить себе настроение. Потянувшись, я поднялся. Чувствовал я себя немного лучше — и физически, и морально. Мне даже приснилось что-то хорошее, доброе. Там кто-то улыбался, и было светло. Воодушевленный, я попинал Гаркушу и Гаранина и поднял с пола фонарик. Пощелкав кнопкой, я понял, что достижения цивилизации больше не помогут нам обрести свет, и пора возвращаться в средневековье. А что, обстановка вполне подходящая. Не дожидаясь, пока остальные протрут глаза и вспомнят, кто мы и где мы, я присел рядом с Гаркушей и отцепил один из факелов от его рюкзака. Вытащив из кармана предусмотрительно прихваченные спички, я зажал факел между коленей и, чиркнув спичкой, попытался его поджечь. Безуспешно. Загораться мое чудо инженерной мысли категорически не желало. Увидев, чем я занят, Гаранин подошел, забрал у меня факел и извлек из кармана зажигалку. Ну, чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось. Оглядевшись по сторонам, я понял, что прежняя темнота сменилась странным полумраком. На расстоянии десяти шагов по-прежнему не было видно ничего, но вот все, что ближе, вполне можно было рассмотреть, хотя исключительно в серых тонах. Словно я надел странный прибор ночного видения в сером диапазоне. После нескольких неудачных попыток Гаранин, наконец, поджег факел и торжественно произнес:

— Да будет свет.

Осветив наши угрюмые физиономии, он ухмыльнулся и подчеркнуто бодро сказал:

— Че такие кислые, сыновья?

Следующие несколько минут подарили нам два ценных открытия. Первое: факел из ножки кровати, старой тряпки и проволоки — хорошая идея ровно до того момента, как он начинает гореть. После этого — это источник повышенной опасности и неудобства, изначальную функцию выполняющий на твердую двойку. По десятибалльной шкале. Пламя было неровное, а тряпка все время норовила отвалиться от палки. Первый факел прогорел минут за десять, ножка еще немного покоптила и погасла, испуская едкий дым от сгорающего лака. Этого времени нам хватило ровно для того, чтобы выпить по полкружки чая и сжевать по бутерброду.

Вторым открытием стало то, что обстановка вокруг нас несколько изменилась. Стены и пол вместо бетонных стали больше напоминать каменные, а на самой стене кое-где появились картины. Я в живописи не силен, конечно, но таких картин раньше не видел. Портреты, пейзажи, какие-то совсем абстрактные полотна попадались нам абсолютно случайно, расстояние между картинами колебалось от пары метров до нескольких десятков колонн. Кстати, измерять расстояние в колоннах оказалось неожиданно удобно — это оказался самый надежный и стабильный ориентир в призрачно бушующем мире. Вот только сами картины… Общее в них было ровно одно: смотреть на них совсем не хотелось. Как-то неуловимо искаженные лица на портретах, создающие ощущение тревоги и опасности, темные пейзажи, от которых хотелось отойти подальше… Тот, кто эти картины подбирал, явно не пытался создать уютную атмосферу

Однако сам факт изменения обстановки мы приняли философски. Такое ощущение, что нас уже сложно было чем-то удивить или напугать. В любом случае, изменения были лучше вчерашней однообразной безнадежности, как мы решили единогласно.

Где-то через две сотни колонн меня снова начал донимать вчерашний запах сырости, плесени и чего-то еще, сопряженный с шорохом и глухим металлическим звоном. Обменявшись короткими мнениями, мы решили, что нам не кажется, но искать источник звука и запаха смысла нет. К сожалению, как мы узнали чуть позже, он сам решил нас найти.

— Думаю, надо ускориться.

Я постарался придать голосу спокойствия, которого совсем не ощущал. Приятных сюрпризов мы здесь пока еще не встретили, зато неприятных — полный рот. Как оказалось, не я один думал подобным образом — мы все зашагали шире, но странное нечто не отставало. Что и звуки и запах издает одно и то же нечто, стало уже понятно. На ходу мы подожгли четвертый факел, и попытались зарядить сгоревший новой тряпкой, как вдруг, краем глаза, я уловил какое-то движение в темноте.

— Ребяяят… — жалобно затянул Гаркуша… запах стал еще сильнее, и звук, и… неожиданно у меня в голове сложилась общая картина, и я вспомнил, почему мне все это кажется столь знакомым.

Металлический звук очень напоминал, будто жестяное ведро ставят на пол и ручка бряцает об корпус. А запах был запахом хлорки, смешанным с сыростью и пылью. А еще я вспомнил, кто издавал такие звуки и запахи, в прежней жизни. Практически обрадовавшись, я шагнул вперед, но робкая улыбка моментально пропала с моего лица.

Создание, которое выкатилось на нас, несомненно, имело общие черты с гением чистой красоты, любившим погонять нас прежде за затоптанный пол, но человека не напоминало вовсе. Все, что я успел разглядеть, прежде чем сорвался с места и помчал за остальными, обгоняя собственный вой, — это пухлое, округлое тело величиной с кабину камаза, которое опиралось на шесть суставчатых ног, заканчивающихся ведрами, из которых при каждом шаге плескалась какая-то жижа; маленькая голова с клочками волос, несколько хаотично разбросанных по лицу глаз, некоторые из которых были закрыты очками, и две гигантские изломанные руки, которые заканчивались грязными и рваными половыми тряпками. Наверное, если бы эта хрень была хоть чуть-чуть похожа на человека, я бы потерял сознание от страха, а так — слишком уж все было нереально. Однако, несмотря на габариты, передвигалось чудовище весьма стремительно, — и сокращало ту небольшую дистанцию между нами. Последним, задыхаясь, бежал Гаркуша, его чудовище, некогда бывшее Свынотой, почти догнало, — я даже расслышал невнятное бормотание, в котором можно было угадать слова «натоптали» и «куда по помытому», — и с размаху шлепнуло его по заднице тряпкой. Взвизгнув, Гаркуша скинул рюкзак с провиантом и ракетой устремился вперед, в три прыжка обогнав нас и вырвавшись вперед. Такая прыть меня даже немного обескуражила — но не зря ведь говорят, что главное в любом деле это мотивация. Штаны его ощутимо дымились, и следующим, отмеченным печатью свынства, должен был стать я, хотя категорически этого не желал. Легкие горели, в боку уже танцевали оранжевые гномики, и я начал собираться с силами — моральными силами — для того, чтобы выхватить у Гаранина факел и дать чудовищу последний бой. Ведь во многих книгах, которые я читал, в безвыходной ситуации герой вступает в поединок, позволяя, тем самым, своим товарищам избежать неминуемой гибели. Я даже прокрутил в голове мысль, как Женя рыдает на моей могиле, Гаранин с сединой на висках и суровым лицом вещает о том, каким замечательным другом я был и какую потерю они все понесли, и Лена, плотно сжав губы, старается сдержать слезы, но они все равно бегут, бегут по ее щекам, и...

— Не дождетесь! — кажется, я крикнул это вслух, но никто не обратил внимания. Прибавив ходу (мотивация!), я на самом деле обрел второе дыхание. Внезапно Гаркуша, все еще вопящий и, видимо, благодаря силе звука убежавший от нас уже метров на пять, всем телом рухнул куда-то влево и исчез. Куда он делся, мы выяснили буквально секунду спустя: Гаркуша нашел нашу дверь, через которую мы вошли. Родименькую, славненькую, двустворчатую дверь. Взлетев, аки братья Райт по лестнице, мы завернули за угол, но Гаранин поймал меня за рукав и крикнул:

— Стойте!

Подумав, что он явно попал под какие-то чары и сошел с ума, я рванул дальше, но он снова дернул меня обратно. Поневоле обернувшись, я уставился на беснующуюся внизу Свыноту. Выйти за пределы дверей она не могла — и дело было не в размерах, что-то не пускало ее. На вампира она была похожа не сильно, но, видимо, определенные правила действовали и на нее. Постепенно успокаиваясь, Гаркуша тоже присоединился к нам.

— Она не может сюда подняться… Не может ведь? — поинтересовался он

— Нет, — покачал головой Гаранин, — она будто в барьер ударилась.

Свынота, о которой шла речь, тоже перестала дергаться, и будто на чем-то сосредоточилась. На чем именно, мы поняли спустя полминуты. Она затряслась, и откуда-то из недр ее жирного круглого туловища показалась чья-то фигурка. Я не сразу узнал Шушина… Весь покрытый густой вонючей жижей, он слабо потянулся, и прохрипел:

— Помоги… те...

Мы окаменели. Не знаю, что бы мы сделали, но в следующий миг Свынота оскалилась, и в несколько прыжков скрылась в темноте.

— Мы… — дрожащим голосом начал я, — Мы ведь должны вернуться? Должны ему помочь?

— Помочь? Ему? Я… — Гаранин сглотнул, и замолчал.

Поймите правильно: вот я, например, действительно не самый смелый парень на земле. Не то чтобы я совсем трус, но… весьма, скажем так. А вот Гаранин — другое дело.

Но как можно помочь в такой ситуации?

До самого верха мы шли молча. Не знаю, о чем думали остальные, я лично пытался придумать, как рассказать о том, что с нами случилось. На последнем лестничном пролете меня вдруг пронзила мысль: а что, если в то время, пока мы блуждали там, внизу, наверху тоже что-то произошло? Например… Ну, например, вернулся тот креслотаскатель. И уволок на чердак всех, кто остался… А дверь запер. И иного пути у нас теперь нет? Теперь сама идея идти вчетвером, оставив наверху только девчонок и младших, выглядела полной идиотией. Они ведь не смогут сами о себе позаботиться… К тому же, нас не было довольно долго. Там точно что-то случилось.

Я был практически уверен, что так оно и есть. Не может же быть, что мы просто вернемся обратно?

Нет. Не просто. Мы уходили вчетвером.

— Эй, идут! Они идут! — я распознал тоненький голос Тытаря. По одному мы поднялись наверх, и молча встали возле выхода. Тут все выглядело так же, как и до нашего отбытия, все так же светило солнышко, и то, что происходило парой десятков метров ниже, теперь казалось совершенно нереальным.

Возбужденно гомоня, те, кто оставался наверху, обступили нас, но глядя на наши грязные осунувшиеся физиономии, они постепенно замолкли. Никто из нас не решался нарушить неловкую тишину, никто не хотел рассказывать о том, что произошло. Первой не выдержала Барамзина:

— А где Ваня? — она еще раз обежала нас глазами, и недоуменно уставилась на Гаранина. Не поднимая глаз, тот тихо ответил:

— Он… там. Внизу.

Глядя на них, я никак не мог понять, что же мне напоминает эта сцена. То ли мать и сына двоечника, то ли одинокую вдову, которая еще не знает о своем новом статусе и вестнике, принесшем ей похоронку.

— Что значит — внизу? Поднимается? А зачем вы его оставили?

Тяжело вздохнув, Лешка все-таки посмотрел на нее и ответил:

— Нет. Внизу — это внизу. И он не поднимется.

Повисла еще более глубокая тишина. Я перевел взгляд с Гаранина на Танюшку. Уголки ее губ задрожали, и она срывающимся голосом произнесла:

— Вы… вы его бросили? Вы его бросили! Вы, вы… — она задыхаясь, растолкала нас и убежала наверх. Ее никто не остановил.

— Что случилось-то? — тихо спросила Аня. Гаранин посмотрел на Лену — та пожала плечами, потом на меня. Через секунду я кивнул, качнул головой ко входу в столовую, и мы унылой гурьбой побрели туда.

Короткий рассказ занял буквально минут пять. Даже как-то странно… Вроде бы столько всего произошло. Когда я рассказывал о часах, идущих в обратную сторону, я глянул на часы снова — они, как ни в чем не бывало, показывали 15:37. Машинально продолжая рассказ, я запнулся на полуслове. Мы что, сутки там пробыли?

— Ну, рассказывай! Чего завис? — поторопила меня Лена. Не обратив на нее внимания, я показал часы Гаранину и спросил:

— Ребят, а сколько времени нас не было?

— Ну… Час. Полтора? — Лена переглянулась с Женей.

***

Танюшка Барамзина тихо плакала, сидя возле лестницы. Лица остальных тоже не выражали энтузиазма: мы не просто не нашли ни выхода, ни какой-нибудь стоящей информации,

мы потеряли одного из нас. Еще одного.