День девятый

Тяжело дыша, больше от стресса, чем от физических упражнений, мы выползли из комнаты, не веря в свое спасение. Возле чердака задумчиво ковырялся в носу Бортник, в данный момент явно решивший познать неведомые доселе глубины собственной носовой пазухи. Завидев нас, он едва не сломал палец, извлекая его из труднодоступных мест, и крикнул в открытую дверь на чердак:

— Эй! Они здесь, они вернулись!

Вместе с облегчением оттого, что мы и впрямь вернулись обратно, и это не очередная шутка Дома, я почувствовал крайне неприятные ощущения пониже спины, и дело было не в досаде или раздражении. Извернувшись, я попытался рассмотреть, что там приключилось с моей пятой точкой, но кроме окрашенных в красное лохмотьев ничего разглядеть не удалось. Зацепила меня все-таки дражайшая Елена Петровна, мир ее дому. Лена с Гараниным, возбужденно посмеиваясь, рассказывали остальным о наших злоключениях, Женя стояла рядом с ними и кивала, остальные, развесив уши и открыв рты, внимали им, а я внезапно ощутил крайнюю легкость в голове и тихонько сполз по стенке. Ядовитая у нее лопата была, что ли?

— Э, Очкастый, ты чего? — Гаранин первым заметил мое состояние. Ничего не отвечая, я виновато улыбнулся и шмякнулся на бок. Под тревожные ойканья и идиотские вопросы в стиле «А что случилось?» и «С ним все в порядке?» мне помогли добраться до кровати, где я, чутка отдышавшись, сумел пояснить сердобольным товарищам, норовившим уложить меня на спину, что проблема как раз в спине, точнее, в ее продолжении.

Спустя пятнадцать минут я лежал на столе, поврежденным местом кверху, а надо мной собрался целый консилиум из знатных профессоров и светил медицинской науки, наперебой предлагавших передовые методы лечения. Особо ценных советчиков, предлагавших прижечь раскаленной сковородой и заклеить суперклеем я, совершенно не стесняясь в выражениях, попросил удалиться и не тревожить меня своим присутствием. В ходе бурных дискуссий мы таки пришли к единому выводу: надо шить. Сама по себе кровь останавливаться явно не собиралась, хотя сказать, чтобы я ею истекал, тоже было сложно — так, сочился потихонечку.

На роль хирурга вызвалась Руднева, поскольку основы медицинской помощи все равно были нам неведомы, а по рукоделию у нее были лучшие оценки. Мне, конечно, не особо нравилось становиться объектом кройки и шитья, но перспектива смерти от потери крови радовала еще меньше. Подготовка к операции включила в себя поиск наркоза (полстакана непонятной бормотухи из комнаты Степаныча оказались лучшим вариантом), изгнанием вернувшихся демонов, предлагавших шарахнуть мне по голове молотком для успокоения, и организацией непосредственно рабочего места на кухонном столе.

С невероятным трудом преодолев моральные барьеры, я с помощью Гаранина оголил свою пятую точку, ощущая, как наркоз начинает действовать. Все произошедшее вдруг показалось мне довольно смешным: единственный раненый из нас, да еще в такое место! После пары шуток и опасливых советов не зашить мне чего лишнего Гаранин с суровым лицом вручил мне деревянную ложку и угрожающе посоветовал сжать ее в зубах. Вняв доброму совету, оставшееся время я молчал, в очередной раз обдумывая произошедшее с нами и пытаясь придумать дальнейший план действий, вздрагивая и мыча от каждого нового прикосновения иголки. Связаться с внешним миром у нас по-прежнему никакой возможности, окна и двери заперты. Те шесть дверей наверху… Вероятно, это нечто вроде порталов, ведущих… Куда-то ведущих. Тот странный дядька сказал, что Матросов и остальные никуда не пропадали, что они еще в доме. Отсюда два вывода — хороший и плохой. Хороший в том, что их еще можно найти, а плохой — что мы таки очень даже можем их найти. После встречи со Свынотой и Дачей я уже совершенно не был уверен, что хочу встречаться с кем-то еще.

По завершению операции меня, пыхтя и отдуваясь, на простыне унесли наверх (я, конечно, очень удачно шутил про коней и залетных, за что был пару раз чувствительно уронен на пол) и вернули на родную кроватку. Мягкую, уютненькую… Уже засыпая, я подумал, что ближайшие пару дней ходок из меня будет так себе, и, пожалуй, придется Гаранину исследовать дерби этого дома без меня.

Но, как оказалось, Магомету и не надо было идти к горе — гора сама решила нарушить покой Магомета. Проснулся я в темноте от острого желания посетить уборную. С трудом выпрямившись (голова была словно полая, и в ней, как маятник, болтался мой чугунный мозг, периодически стукаясь о стенки), я обхватил голову руками, зашипел, попытавшись сесть, и поднялся с кровати, опираясь на тумбочку. Кто-то даже озаботился снять с меня очки и укрыть одеялком, пока я спал. Зайчики мои. Нашарив очки на тумбочке, я нацепил их, и только тогда заметил, что не я один в эту ночь не в кровати. Впрочем, бодрствовал я действительно один — Гаркуша, явно оставленный бдеть, в данный момент сладко посыпывал, лежа на полу и положив голову на каску. Всегда умиляла его способность в любых условиях чувствовать себя уютно и спокойно. Удержавшись от первого порыва выбить каску из-под его головы и устроить разнос (удержало меня, на самом деле, даже не человеколюбие, а моя собственная больная голова, отозвавшаяся звоном даже на мысленные представления о том, что надо будет открывать рот и что-то говорить), я осторожно обошел его и открыл дверь из комнаты. Ну как открыл. Приоткрыл, аккуратненько так огляделся в поисках Дачи с лопатой, потом приоткрыл еще сильнее и высунулся в поисках мужика с креслицем или еще кого. Темно, блин, не видать нифига. Раньше хоть луна светила в окна… Так. Секундочку.

Там, где раньше были окна, теперь их не было. Зато передо мной, в паре метров, появились какие-то перила. Или перила — это у лестницы? В общем, какая-то балюстрада. Опасливо подойдя к ней и сильно подозревая, что я еще сплю, я глянул вниз. Тоже темнота, кое-где разбавляемая приглушенным светом каких-то ламп, больше всего напоминавших лампы ночного освещения в больнице. Подумав пару секунд, я отказался от первоначальной идеи заорать и поднять всех наверх и вернулся к первоначальному плану, похромав в сторону туалета.

Туалет оказался на месте.

Утро выдалось беспокойным, и, как я смутно подозревал, спокойных утров (утер? утрей?) нам уже не стоит ждать. Беглый осмотр показал, что наш дом серьезно раздался вширь: теперь весь второй этаж представлял собой галерею с проемом посередине. Три двери по одной стороне (наши спальни и комната с креслом) и три — по другой, являвшие собой полностью зеркальные копии первых трех десятидневной давности. У нас что, ожидается заезд новых участников? Стоически перенеся подобные известия, мы приступили к освоению первого этажа, где к двум спальням, кухне и лекзалу добавились библиотека с огромными шкафами, полностью забитыми книгами, большая столовая человек на сорок и нечто вроде курительного кабинета, с большими удобными кожаными креслами, массивными внушительного вида столами и вытяжками. Коридор тоже претерпел изменения и превратился в полноценный холл: теперь наверх вели две лестницы, у входа в столовую стояли здоровенные напольные часы, а к потолку второго этажа была прикреплена огромная хрустальная люстра. Включалась она, впрочем, пожелтевшим от времени кривым пластиковым выключателем на кухне.

— Если раньше я хоть что-то понимал, то теперь не понимаю ничего, — глубокомысленно произнес Гаранин. Поскольку все чувствовали себя ничуть не лучше в плане понимания происходящих вокруг процессов, мы тихонько, стараясь не нарушать обстановки вокруг, собрались в нашей (пока еще нашей) кухне, так же скромно позавтракали (перспектива макаронного одиночества маячила все ближе) и поднялись обратно наверх. Рассевшись в спальне (спальни наши пока не изменились ни на йоту, и на том спасибо), мы стали молча смотреть друг на друга, ожидая, пока кто-нибудь скажет что-нибудь умное. Гаркуша, все еще насупленный после ночного нагоняя, который ему устроил Гаранин, сидел в каске и с железной дужкой от кровати — в качестве дополнительного поощрения за бдительность.

— Ладно, — нарушил тишину Гаранин, — сами видите, что вокруг происходит полная… чертовщина. Мы дважды испытывали удачу… Получилось не очень… удачно. Честно говоря, я уже хотел… согласиться с Шушиным, и предложить никуда не идти. Переждать хотя бы пару дней, в надежде… на благоприятное изменение обстановки.

Чувствовалось, что Гаранин сам не особо верит в то, что говорит, и потому с трудом подбирает слова. И я его сомнения полностью разделял, благо, что бремя лидерства висело на нем, а не на мне.

— И обстановка изменилась, хотя и не так, как и ожидал. И, честно говоря, я не думаю, что...

Он замолчал, прерванный тоненькой мелодией. Звонил телефон… Но не тот, что Лешка таскал с собой вместо часов. Мы начали оглядываться и смотреть друг на друга в поисках музыки, но источник обнаружил сам Гаранин: пару секунд постояв, как истукан, он повернулся к своей тумбочке и извлек оттуда мобильный телефон, ранее принадлежавший Чуковскому. Давно разряженный.

Телефон вибрировал и звонил. Словно завороженные, мы подошли ближе, и я сумел увидеть экран — на нем было скромно написано «Номер не существует». Честно говоря, принимать вызов от номера, которого не существует, желания не было ни малейшего. Но Гаранин, обведя нас взглядом, нажал на зеленую кнопку и сказал:

— Алло?

Звуки с той стороны были слышны нам всем так четко, будто это был не древний телефон, а современная портативная колонка. При этом качество связи было словно из позапрошлого столетия — ежесекундные помехи, шумы и искажения придавали голосу звонившего потустороннее звучание.

— Алло? Алло, слышите, да? Шшшш… Гостей! Слышите, да? Кхррр… — Скоро будем! — тут все помехи разом пропали, и в полной тишине прозвучал зловещий голос:

— Открывайте двери, детишки. Мы уже здесь.

Вызов оборвался, и телефон погас. Повисла звенящая тишина… Баммм! Кто-то взвизгнул (надеюсь, это был не я), и мы попадали кто куда. Баммм! Каждый удар маятника ввинчивался в мозг, и, судя по всему, причиной тут были не мои вчерашние возлияния — все остальные чувствовали себя точно так же. С трудом повернув голову, я посмотрел на свои часы — да, действительно, двенадцать. Как быстро время летит, однако… Дождавшись, пока вокруг снова воцарится тишина, мы поднялись, дрожа и с испугом глядя друг на друга. По ком звонит колокол?

С трудом успокоив самых чувствительных, мы сели (а кто-то даже и лег, ибо сидеть был не в состоянии), и приняли коллегиальное решение без боя не сдаваться. Очевидно, звонок имел своей целью нас запугать — а кто пугает, тот на самом деле не может, ибо если бы мог, то не пугал бы, а действовал. Такими нехитрыми выводами я попытался успокоить всех, и себя в первую очередь, ибо уж кто-кто, а я точно не был уверен, что этот неведомый кто-то, пришедший на смену «им» (или это один из «них»?) действительно не может. Может быть, он может, просто ему интереснее вот так, скотине.

Ну а раз мы решили не сдаваться, значит, надо было что-то делать. Поскольку основой любого оборонительного сражения является фортификация и укрепление, то, быстро обсудив общий план, мы решили забаррикадироваться. Ну а что, голос по телефону ведь сказал открывать двери? Вот их мы и закроем. Назло.

Удовлетворенно глядя на дело рук своих, мы обрели некоторую уверенность. Дверь в каморку Степаныча была успешно забита досками и подперта шкафом из библиотеки (пришлось выгрузить из него все книги, чтобы сдвинуть с места, но и так весь наш путь был отмечен варварскими полосами на паркете, заменившем собой старый советский линолеум) и столом из курилки. С дверью на чердаке вопрос решился еще проще: мы просто прислонили несколько холодильников и плит к дверце, и теперь сдвинуть их с той стороны можно было разве что трактором. Пожалуй, даже Свынота, сумей она подняться по лестнице, не пробилась бы в наш теперь уже такой любимый и безопасный дом. Или кажущийся таковым.

Когда мы закончили, было уже почти семь вечера. Маятник из часов мы после второго боя вынули, ибо каждый раз помирать от этого звона никому не хотелось. Помимо всего прочего, мы на всякий случай подготовили все имеющееся вооружение (от топоров с молотком до кастрюль и спинок от кроватей), сделали четыре новых факела и даже, с моей подачи и невзирая на возражения Колесовой, приготовили два коктейля Молотова из пресловутого растительного масла, уайтспирита и ацетона. Во всех книгах, что я читал, огонь очень хорошо помогал против всяческой нечисти, а в том, что к нам нагрянут не люди из плоти и крови, мы совершенно не сомневались.

На скорую руку поужинав, мы разделились на два отряда: отряд В — верхний и отряд Н— нижний, и заняли соответствующие посты на первом и втором этаже, возле лестницы. Залезать на чердак мы не стали, ибо странный акустический эффект, замеченный мною ранее, практически исключал возможность быстрой коммуникаций между отрядами. К тому же, когда мы все друг у друга на виду, как-то спокойнее.

Однако уже через полчаса наш боевой запал начал стихать, уступая место банальной скуке. Ну и где вы? Обещали прийти, мы тут, значит, сидим, ждем, а вы все не идете и не идете. Нехорошо как-то. Спустя час некоторые из нас уже начали откровенно маяться, а через два мы поняли, что в нашей стратегии есть определенные недочеты.

Что ж, не ошибаются только роботы, а мы не они. На то мы и люди, что можем развиваться и улучшаться. Первым улучшением было составление графика дозоров: дежурить планировалось так же по два часа, но уже по двое, один следит за верхней дверью, второй за нижней, и заодно друг за другом тоже следят, дабы не получилось, как с Гаркушей. От дежурства были освобождены только Мышка с Тытарем, хотели освободить еще и меня, как раненого, но я подобные инсинуации гордо отверг, продемонстрировав самурайский стоицизм. До двенадцати часов, начала сменного дежурства, все слонялись по этажам, за исключением Гаркуши, который решил воспользоваться случаем и лечь пораньше, чтобы потом не засыпать. Он так-то неплохой парень, старательный даже, просто ему трудно сосредоточиться. Но, как любил про него пошутить Федя, при его весе это не его проблемы. В боевом столкновении на силу Гаркуши я, если честно, рассчитывал больше, чем на факелы и коктейли Молотова. Уж если он двинет разок топором со всей своей силушкой богатырской, то мало не покажется даже Свыноте.

Вопреки всем ожиданиям, ночь прошла спокойно. Никто не ломился в двери, не звонил и не угрожал. Даже дядька с креслом куда-то запропал — еще немного, и я начал бы по нему скучать, такой он был безобидный по сравнению с остальными нелюдями, встреченными нами по пути. Следующий день протек в напряженном и томительном ожидании непонятно чего, но к вечеру у меня уже закралась мысль, что нас хотят взять измором. Однако, еще через один день я понял, что прямого военного вторжения нам ждать не придется. Находясь на месте, мы при этом все равно проваливались все глубже в кроличью нору.

С каждым днем, даже с каждым часом дом изменялся все сильнее и сильнее. Эти изменения были сродни росту травы — ты не увидишь его, если будешь смотреть, не отрываясь. Но проходит время, и трава становится все выше; как и дом все меньше напоминал ту двухэтажную постройку, в которую мы прибыли меньше двух недель назад. Второй этаж уже стал почти полностью деревянным, с круглыми светильниками, с картинами на стенах… Чертовы картины. Даже мне мимо них ходить было неприятно, чего уж говорить про девчонок. Мы пробовали их снять, но они словно представляли со стеной единое целое. Приходилось терпеть такое недоброжелательное соседство.

Значительно хуже были звуки и даже какие-то искаженные образы, возникающие и днем, и ночью. Скрипящие двери, какие-то идиотские завывания, шепот, ощущение чужого присутствия и даже мутные фигуры в темноте, переходящие из комнаты в комнату. Все равно что жить в общежитии с вьетнамскими студентами, чей образ и ритм жизни категорически не совпадает с твоим. Хорошо хоть селедку у нас никто на кухне не жарил, хотя различного рода вонь периодически возникала то тут, то там. Первый же этаж превращался в подобие зала Свыноты: каменные стены и пол, устланный ковровыми дорожками, и все те же злосчастные картины. Я даже посвятил полдня их разглядыванию, чтобы собрать какую-то систему, или хотя бы найти подсказку, но это были просто самые разные продукты человеческого таланта со знаком минус, будто все художники (или же один и тот же художник) были крайне озлоблены на весь мир, ну или их девушка бросила в тот день. А еще иногда в заколоченные двери начинали стучать — то долго и нудно, буквально часами, то пару раз стукнут и уйдут. Думать о том, что там происходит и кто же ломится в нашу обитель, мне не хотелось совершенно, но я чувствовал, что недалек тот день, когда мы сами отворим эти двери.