Художник

Грифель простого карандаша хрустнул и сломался, оставив на листе бумаги некрасивую серую кляксу. Расстроено взглянув на рисунок, я открыл ящик стола в поисках ластика, точнее небольшого его кусочка, уже давно высохшего и оставляющего на бумаге некрасивые разводы. Меня зовут Кэп. И я лечу на корабле среди бескрайних просторов космоса. Лечу давно, и за всю свою жизнь я ни разу не смогу шагнуть по твердой поверхности какой-либо планеты. Я родился, вырос и умру внутри жестяной банки под названием «Исследователь» (уж и не знаю, кому в голову пришла идея столь «оригинального» названия). В ящике я натыкаюсь на небольшой диктофон, который я уже давно не вынимал. Такой же есть у каждого члена экипажа. Их выдавали каждому при отправке корабля с Земли. Мне и моим сверстникам этот аппарат достался при рождении. Психологи утверждают, что путевые заметки пассажиров корабля в будущем позволят предупреждать нервные срывы и другие подобные заболевания у космических путешественников. Впрочем, я уже давно не доставал свой диктофон, даже, честно говоря, забыл про него. Беру в руки и задумчиво вожу пальцами по его кнопкам.

Мои родители — настоящие фанатики. Задолго до моего рождения они пришли в программу звездных перелетов, которая тогда только-только набирала свои обороты. Ученые-астрофизики, молодые энтузиасты, они безумно хотели оставить след в истории науки, поэтому и приняли решение лететь на этом чертовом корабле по направлению к какой-то там экзопланете (простите меня за мою неосведомленность в этом вопросе), до которой добраться смогут разве что их внуки, если не правнуки. Тут они встретились, полюбили друг друга и… появился я. В этом нет ничего не обычного. В программе имеет место быть рождение детей. Скорее даже не так, программа предусматривает то, что до точки назначения доберутся потомки людей, отправившихся в путешествие. Зачем это нужно и почему нельзя отправить людей, скажем, в анабиоз, как мечтали фантасты двадцатого и двадцать первого веков? Да просто этих неугомонных ученых интересует все. Не только конечная точка маршрута, но и сам процесс полета, влияние невесомости на растения, на человеческий организм, психику и так далее и тому подобное. Впрочем, насколько мне известно, на «Исследователе» нет никаких капсул длительного сна (ну, и, если честно, я не уверен, что такое и в самом деле возможно). Они на нем даже не предусматривались. Вот так и получилось, что я стал невольным пленником безумной любви моих родителей к науке. Почему пленником? Да потому что я искренне ненавижу цифры, формулы, точные математические определения и физические законы. Нет, поначалу, не стану скрывать, мне понравилась физика (этак до второго уровня изучения), но потом (как утверждают мои учителя) что-то в моем представлении о реальности сломалось, изменилось, и я уже просто не смог вернуться на обозначенную обществом дорогу.

Вот мне восемь лет. Мы с отцом гуляем по, так называемой, оранжерее, где наше небольшое корабельное сообщество выращивает овощи и фрукты. Отец мне рассказывает о Земле, о том, какие там леса и поля. О том, что люди на планете живут (подумать только!) в своих собственных домах, а не в тесных закутках-каютах, где, с горем пополам, размещается три-четыре человека! Я, словно завороженный, внимаю каждому его слову. У людей есть свои комнаты, вещи! Последнее мне сложно понять — на корабле все общее. У малышей — общие игрушки в игровых комнатах. У тех, кто постарше, общие библиотечные книги, компьютеры.

Отец показывает рукой на стеклянный купол оранжереи, куда-то на далекие и холодные звезды. Он плавно переводит разговор на ту, другую планету, к которой мы летим. Но я уже не слушаю его, мне это совсем не интересно. Мыслями я далеко позади, шагаю по влажному лесному мху после только что прошедшей грозы. Воображение играет со мной, я словно наяву вижу эту дорогу, как она петляет между деревьями, как выходит из леса, как скользит между золотыми колосьями пшеницы. Внезапно мое внимание привлекло белое облачко над грядкой с морковью.

— Папа, что это? — я дергаю увлеченного отца за рукав рабочей куртки.

— Где? — он удивленно вскидывает брови, и я вижу досаду на его лице, что я его прервал.

— Вон там, над морковкой, — робко говорю я, показывая пальцем. Мне почему-то становится очень неудобно перед ним, что я пристаю к нему с какими-то глупостями.

— Там ничего нет, сынок, — терпеливо отвечает он мне, ласково треплет по голове и снова возвращается к рассказу о далеких мирах. Он безумно влюблен в астрономии и в идею колонизации космоса. Я же неотрывно смотрю на облачко. Нет, оно точно есть, и это не мое детское воображение. Облачко слегка дрожит и будто наблюдает за мной. Но отец не дает мне на него насмотреться, берет за руку и ведет прочь из оранжереи — пора на урок в класс.

Мне двенадцать. Мать усиленно занимается со мной по вечерам после своей основной работы. Она хочет, чтобы я выучился на ботаника и возглавил отдел по снабжению продуктов. Она наивно думает, что я все свободное время пропадаю в парниках, потому что меня интересуют растения. Не хочется ее разубеждать. На самом деле причина кроется не в этом. А в том маленьком белом пятнышке, увиденном мною когда-то в детстве над морковной грядкой. Мне кажется, что оно живое и пытается говорить со мной. Но единственное, чем оно может выразить свои мысли, это изменение формы. Если оно одобряет мои рассуждения, то становится круглым, как мячик, а если нет, то расплывается туманом по полу. Естественно, это моя тайна. Рассказывать кому-нибудь о том, что я общаюсь с призраком? Я не глупый, прекрасно понимаю, что засмеют (и это в лучшем случае). Да, и, если уж на то пошло, рассказывать особо некому. Не сложилось у меня как-то с друзьями на корабле. Все разговоры моих сверстников сводятся по большей части к науке и технике, в редких случаях к медицине, еще реже к растениям и практически никогда к искусству.

Мать трепет меня за рукав рубашки, выводя из задумчивости. Со вздохом я снова погружаюсь в текст учебника. Мне довольно сложно собраться с мыслями, что приводит учителей и многих взрослых в замешательство. Все дети, как дети, учатся, читают дополнительно книжки по технике, ботанике, медицине. А я один единственный, который еле-еле осиливает основной материал. И ведь не потому, что не стараюсь! Просто неинтересно… Зато я прочитал про всех художников, когда-либо живших на Земле, но, почему то, подобный факт никого не волнует. Мне лишь говорят, чтобы я перестал заниматься ерундой и взялся за ум.

Сегодня мой день рождения. Мне исполняется пятнадцать. Родители в панике. Я провалил все возможные экзамены своего уровня. Математику, физику, астрономию, химию и даже биологию, на которую так надеялась мать. Ее мечтам о том, чтобы увидеть меня в командирской куртке, не суждено сбыться. Максимум на что я могу рассчитывать, это стать чернорабочим в одной из лабораторий. Впрочем, мне уже все равно. Для себя я уже давно понял, что наука — это последнее, что меня интересует. Меня буквально тошнит от цифр и формул, разговоры об экзопланетах и, в целом, о космосе наводят скуку, а во время просмотра видеозаписей с химическими опытами меня неуклонно тянет в сон.

Зато я люблю рисовать. Причем не на компьютерных планшетах, а на настоящей бумаге, которая на корабле является большим дефицитом. Количество чистых листов рассчитано на годы вперед, а все расчеты, таблицы, графики, даже ученические тетрадки перенесены в электронный формат. Но, однако, какое же это все-таки удовольствие проводить настоящим карандашом по самой настоящей белой бумаге! Чувствовать, как от твоего нажатия на грифель меняются цвет и толщина линии. Но главной мечтой для меня всегда был и останется настоящий холст… да где ж его взять посреди бескрайних просторов космоса?

В каюту входит отец и пожимает мне руку. Каким бы бездарем я ни был, я все-таки его сын. Еще через какое-то время с дежурства возвращается мать. Теперь уже вместе они поздравляют меня с еще одним прожитым годом. В руках у матери сверток, который она мне скромно вручает. На корабле не приняты подарки, но иногда взрослые вспоминают о земных привычках и преподносят что-то своим отпрыскам на праздник. Не скрою, это очень приятно. Дрожащими руками я осторожно распаковываю подарок. Блокнот и карандаш! Целый блокнот небольшого формата нелинованной белой бумаги! Чуть не плача от счастья, я еле подбираю слова, чтобы поблагодарить родителей.

Чуть позже я вхожу в оранжерею. Мое знакомое белое облачко уже ждет меня возле теплицы с помидорами. За последние пару лет оно немного изменило свою форму. Теперь оно не круглое, как было раньше. Оно вытянулось и сформировалось в некоторое подобие туловища и головы. С каждым днем я все больше и больше узнаю в нем очертания человека.

Мне восемнадцать. Закончив сдачу экзамена на управление малого шатла, я встаю с тренажера и на негнущихся ногах подхожу к преподавателю. Сегодня вечером в каюте моей семьи будет настоящий праздник. Я не просто выполнил все упражнения идеально, я лучший среди остальных студентов. Если бы не проваленные неделю назад стереометрия и механика, я бы вполне мог претендовать на звание пилота, пусть и самого младшего из младших. Но теперь, по крайней мере, я смогу числиться запасным пилотом малого спасательного шатла. Сильно удивленный преподаватель, принявший у меня уже не один экзамен (и, соответственно, поставивший уже не одну двойку), отдает мне экзаменационную пластиковую карту, на которую записаны все мои поражения и, вот теперь, одна-единственная небольшая победа.

По дороге в свою каюту я захожу в оранжерею. Возле карликовой яблони стоит мое облачко. Только теперь я вижу, что это ОНА. Симпатичная девушка с длинными волосами, полупрозрачная, правда, и говорить не умеет. Зато все понимает. Я показываю ей экзаменационную карту и улыбаюсь. Она в ответ лишь кивает головой. Не знаю почему, но ей нравилось то, что я делаю успехи в управлении шатла.

Я присаживаюсь возле яблони и достаю свой блокнот. В нем осталось всего несколько чистых листов, которые я берегу как зеницу ока, но сегодня у меня радостное настроение, как раз подходящее для нового рисунка. Девушка с любопытством заглядывает ко мне через плечо. Неожиданно на ум приходит странное изображение, которого я никогда раньше не видел. Песчаные барханы белого песка, цепочка следов, уходящая куда-то вдаль, да красное багряное солнце над головой. Словно завороженный я вожу карандашом по бумаге, повторяя увиденную картинку. И что-то мне подсказывает, что это не Земной пейзаж, что-то в нем не так. Когда рисунок закончен я показываю его своей знакомой, она улыбается — это место принадлежит ей.

В двадцать один год я, как и все другие жители корабля, присутствую на общем собрании. Причина столь массового сбора экипажа в странной солнечной системе, возникшей на нашем пути. Не сильно вникая в технические подробности, я понял одно. При расчетах траектории корабля на Земле эта система то ли не принималась во внимание, то ли вовсе была не видна.

По итогам голосования научный коллектив практически единогласно голосует за небольшое изменение в маршруте для более детального изучения системы.

Пожав плечами, я снова возвращаюсь в оранжерею. Как уже стало давно понятно, я полностью непригоден с точки зрения физики, астрономии и других точных наук. Меня даже не стали брать чернорабочим в лабораторию, предпочтя доверить всю грязную работу роботу-уборщику. Я приписан к младшим поморникам пилотов спасательных шатлов. Большую часть времени я слоняюсь по кораблю без дела, лишь иногда вылетая в учебные полеты. Все пилоты, кроме меня, занимаются чем-то еще. Кто-то пишет программы, другие занимаются разработкой новых скафандров, третьи испытывают новый двигатель. Вот только я такой безрукий оказался. Даже в повара меня брать отказались. Ну и пусть. Зато есть время рисовать. Нет, правда, бумаги, но это не страшно. Я уже давно рисую на земле в оранжерее. Нет красок, нет возможности сменить цвет, да и картины быстро стирает робот-поливальщик, но это все не страшно. Я привык, я смирился. Периодически просматриваю свои давние работы в блокноте и все гадаю, что же за мир я изобразил?

Моя знакомая-призрак все также ждет меня возле грядок или теплиц. За прошедшие годы она стала совсем как живая. Я теперь могу различить каждую морщинку на ее лбу, когда она хмурится, каждую складочку ее платья, каждую волосинку. У нее большие глаза. Жаль, я не могу различить их цвет.

Мне двадцать два. Корабль все ближе и ближе к солнечной системе, которую за прошедшее время окрестили N22k3 (не спрашивайте почему, все равно не знаю). Научное сообщество «Исследователя» теперь разделилось на два лагеря. Одни настаивают на немедленном возвращении на прежний курс, другие хотят подробно изучить систему. В чем именно заключается проблема, я не знаю. Мне сложно понять их разговоры. И, наверное, впервые я жалею о своих нулевых знаниях в астрофизике. Представителей второй группы оказалось больше. Связи с Землей нет, поэтому вся власть переходит к капитану корабля, который тоже готов рискнуть жизнями сотни людей для беглого осмотра этой системы. У экипажа корабля смешанные настроения. Но кроме возбужденного нетерпения у многих я чувствую страх, хотя никто его не показывает.

Самое интересное, что я сам отношусь ко второй категории людей. И не только потому, что я грежу о твердой почве под ногами. Мое облачко. Она стала приобретать цвет. И теперь я могу рассмотреть ее глаза. Они золотые. Не карие, не коричневые, а бронзово-золотые. Волосы белые. Не просто светлые, как у блондинок, а чисто-белые, без единого намека на какие-либо другие оттенки. И чем ближе мы к системе, тем цвета становятся ярче и насыщеннее.

Через несколько часов мне стукнет двадцать три. Наш корабль достиг N22k3. Все опасения оказались напрасными. Ничего с кораблем не стряслось (или это только пока?). У Солнца системы N22k3 две большие планеты, расположенные довольно близко к своему светилу, поэтому жизнь на них в нашем представлении, скорее всего, невозможна. Планеты уже окрестили Дионис и Ариадна (не знаю, и зачем было называть их в честь героев древнегреческих мифов?).

В последнее время меня стали преследовать видения и непонятные сны. На корабле постоянно появляются странные люди с белыми волосами как у моей знакомой. Я их вижу везде. Не только в оранжерее. Но кроме меня их никто не замечает. Они не такие четкие, как ОНА, более блеклые, порой, прозрачные будто призраки. Но они общаются со мной. Я словно слышу какой-то шепот в коридорах звездолета, вот только слов разобрать не могу. Мне страшно. Периодически я вижу и ЕЁ. Она меня пытается успокоить, но я не понимаю того, что она мне говорит. Ее слова сливаются в сплошной гул.

Практически каждую ночь мне теперь снится город. На горизонте, среди белых барханов он возвышается, словно мираж. Яркое солнце освещает его зеркальные крыши. Дома, я никак не могу понять из чего они. Во сне я иду к нему, бегу, но никак не могу приблизиться, словно дорога моя удлиняется с каждым моим шагом.

Пошел месяц с моего дня рождения.

Мне кажется, я схожу с ума. Каждую ночь я вижу белый город, но теперь я уже могу войти в него, прогуляться по улицам. Но он пустой, площади, мосты — никого нет. Я заглядываю в окна, но комнаты девственно чистые: без мебели, украшений, чего-то напоминающего о присутствии живых существ.

Сегодня я проснулся от переполоха на корабле. Наши специалисты детально исследовали вторую планету и даже подозревают на ней жизнь. Со всех ног бегу в оранжерею. Через прозрачный купол виден небольшой белый шарик. Он совсем не похож на фотографии голубой Земли. Однако это настоящая планета, на которой, по словам наших ученых, есть кислород и вода.

— Мы ждем тебя, — за моей спиной раздается холодный, металлический, но отчетливый голос. Испуганный я оборачиваюсь. ОНА стоит с суровым видом, не терпящим возражений. Руки сложены на груди, лицо серьезное, к такому я не привык. Я с ужасом отступаю назад.

— Мы ждем тебя, Кэп, — повторяет ОНА, но губы ее не двигаются, словно слова эти раздаются в моей голове. В ужасе я бегу прочь из оранжереи. На очередном повороте я резко торможу, чуть не врезавшись в ДРУГОГО. Я его никогда раньше не видел. У него такие же золотые глаза и белые кудри.

— Лети к нам, это твой шанс, мальчик, — его голос такой же ледяной, как и у женщины. Прижимаясь к стене, я проскакиваю мимо него. Он оборачивается, глаза сверкают непонятным мне блеском. Что это? Угроза или помощь? Вламываюсь в свою каюту и тут же закрываю дверь на все замки. Родители на дежурстве. Забиваюсь в угол каюты. Мне страшно. Голоса. Они повсюду. "Лети к нам… мальчик… корабль… не бойся… твой шанс… рискуй… шатл… рисуй… твори..."

Голова разрывается от боли. Закрываю глаза и снова передо мной образ уже знакомого города. И там люди. Много людей с золотыми глазами и белыми волосами. И все они смотрят на меня. Что-то хотят. Моя знакомая рядом. Взгляд уже не такой осуждающий. Она протягивает мне сверток, точно такой, какой мне подарили родители на пятнадцатилетие.

— Рисуй, — шепчет она мне, не шевеля губами. Где-то далеко раздается неприятный стук. Потом еще и еще. Звук приближается.

— Кэп! Открой! — отец барабанит в дверь. Придя в себя, я с удивлением смотрю на каюту вокруг. Медленно встаю и открываю дверь.

— С тобой все в порядке? — настороженно спрашивает отец.

— Да, я просто уснул, прости, — слегка ошарашено отвечаю я.

Сегодня ровно три месяца, как мне исполнилось двадцать три года. Наш корабль все ближе и ближе к белой планете. Теории о внеземной цивилизации не оправдались. Ученые искали так хорошо, как никогда раньше. Планета мертва. На корабле все больше и больше призраков. Они уже не такие прозрачные. Словно близость планеты делает их более осязаемыми. Их никто не видит, кроме меня. И они упорно настаивают на том, чтобы я к ним прилетел.

Я весь издерган. Взболомучен. Планета мертва, а призраки утверждают, что это их дом. На все мои вопросы, почему только я их вижу, ОНА отвечает, что я — другой. Что мой образ мысли отличается от окружающих. Я не знаю, что и думать. ОНА зовет меня. Прельщает твердой почвой под ногами. Но планета… против фактов не пойдешь. Там нет жизни!

Третий день четвертого месяца. Сегодня наш корабль пролетает совсем близко к Ариадне. Либо сегодня, либо уже никогда. У меня есть только один шанс, чтобы попасть туда. Растроенно посмотрев на некрасивую серую кляксу, я откладываю в сторону карандаш и бережно беру со стола свой блокнот — сегодня я заполнил последнюю чистую страницу. Тепло обнимаю родителей. Возможно, даже слишком тепло, чем обычно, вызывая тем самым у них легкое недоумение. Затем неспешно иду в оранжерею. Здесь никого нет. И даже моих знакомых призраков. Сегодня они оставили меня. Видимо, чтобы я сам решил, чего хочу. Бросаю беглый взгляд на купол. Ариадна большая. Мне кажется, что она просто огромная! Интересно, а как выглядит Земля из окна иллюминатора вживую, хотел бы я на нее посмотреть. Спокойным шагом выхожу в коридор и спускаюсь на нижнюю палубу. Почти все толпятся на мостике или, кому особенно повезло, и планету видно из их кают, прильнули к иллюминаторам в своих комнатах.

Нижняя палуба, ангары с шатлами. Спокойно, никем не замеченный, переодеваюсь в летный костюм. Мой диктофон. Теперь я в нем точно больше не нуждаюсь. Какое-то время тереблю его в руках, думая о прощальном послании, но мне слова никогда хорошо не удавались. Оставляю маленькую черную коробочку лежать на аккуратно сложенной одежде.

— Капитан! — раздался голос штурмана, — несанкционированное открытие ангара! Один из наших шатлов стартует!

— Что? — опешил капитан Римус Рэй, — кто пилот?

— Кэп Салеван, — последовал ответ.

— Салеван?! Какого черта он делает? Закрыть ворота!

— Не могу, — пальцы штурмана с огромной скоростью бегали по клавиатуре, — он умудрился выскользнуть в космос.

— Выйти с пилотом на связь!

— Он отключил канал радиосвязи.

В полной тишине и затаив дыхание, командующий состав «Исследователя» повернул головы к экрану.

— Он летит на планету, — чуть слышно прошептал первый пилот, — он чокнулся… он же погибнет!

— Салеванов сюда! Быстро! — рявкнул капитан на своего помощника.

Спустя час весь корабль наблюдал за посадкой спасательного шатла. Был найден диктофон пилота, который с особым вниманием уже изучали психологи. Мать художника, вся в слезах, уткнулась в плечо мужа. Тот стоял и не двигался, словно застыл на месте. Яркая красная вспышка, превратившаяся в небольшую комету — шатл вошел в атмосферу. Красивая дуга обогнула планету и пропала из зоны видимости.

— Он разбился… — кто-то из членов команды констатировал факт.

Сделав пару оборотов вокруг планеты, экипаж «Исследователя» так и не смог обнаружить обломков шатла, а спуск на планету был призван нецелесообразным. Как бы там ни было, и чтобы на самом деле не случилось с художником, этот случай был зафиксирован в корабельном журнале и подробно описан в трактате по психологии, как феномен творческой личности. Впрочем, подробности были весьма скудными, так как за двадцать три года своей жизни Кэп Салеван довольно редко включал свой диктофон, а все рисунки, что он рисовал, молодой художник забрал с собой.

Корабль отчалил от планеты и лег не прежний курс. Спустя годы «Исследователь» достигнет экзопланеты, экипаж создаст первое поселение на ней. С точки зрения изучения космоса человечество шагнет на новую ступеньку эволюции.

А пока в солнечной системе N22k3, на планете Ариадна, покрытой белым песком, у подножия одного из песчаных барханов дымятся осколки разбитого шатла. От них вдаль уходит цепочка следов. Примерно через полкилометра к ним, словно из воздуха, присоединяется еще одна. Возле шатла валяется блокнот художника. Внезапный и сильный порыв ветра раскрывает его и пролистывает несколько листов. На раскрытой странице блокнота изображен рисунок чужого солнца…