Просто ягода

К приезду Иры на дачу я подготовилась основательно. Суп из кабачков с макаронами, перцем и морковью на курином бульоне, салат «Шапка Мономаха» с куриной грудкой, яйцами, сыром и грецкими орехами, украшенный сверху зёрнами граната. Не забыла, конечно же, и про десерт. Разложила по тарелкам клубнику (в этом году её уродилось много — спасибо, Настюха помогала за ней ухаживать), взбила в пышную пену сливки, посыпала шоколадом, что Настя потёрла, и завершила всё это дело листиком мяты.

Суп и салат девчонки съели с удовольствием. Но к нежившейся под «снегом» клубнике Ира так и не притронулась.

— Спасибо, тётя Катя, но я клубнику не ем.

Однако по глазам девочки я видела, что ей ужасно хотелось попробовать хотя бы кусочек, хоть капельку того лакомства. Какая же я недотёпа! Совсем не подумала, что у ребёнка может быть аллергия!

Настёна из солидарности с подругой тоже не стала есть — так что пришлось мне наслаждаться десертом в одиночестве. Обидно, но что поделаешь?

Вечером позвонила Аня, спросила: как там наши девчонки? А подружки, надо сказать, время на свежем воздухе проводили весело: болтали без умолку, играли в прятки-догонялки, дурачились вовсю. Я не стала умалчивать о том, как по незнанию чуть не накормила Иру клубникой. И чтобы снова не попасть впросак, спросила: на что у неё ещё аллергия?

— Да нет у неё никакой аллергии! — ответила Аня. — До школы она эту клубнику уплетала только так. А потом как отрезало. Капризничает, воду варит!

Конечно, такой каприз как: хочется, но не буду! — для меня остался непонятным. Но не заставлять же девочку есть клубнику насильно.

На следующий день я полола огород. Настя с Ирой спросили: может, помочь? Но я ответила: спасибо, сама справлюсь. Пусть поиграют девчонки — успеют ещё наработаться.

В этот момент мимо участка проходила Трофимовна с внуками: Лёшей и Костей. Со мной даже не поздоровалась — обиделась, что я не проявляю к ней, такой болезной и несчастной, должного сострадания. Здоровая баба — а вечно на что-то жалуется! Вот и сейчас она выговаривала внукам:

— Не нужна я вам совсем! Не бережёте вы меня, в гроб загоняете!

И тут Ира начала плакать. Просто ни с того ни с сего. Только что была весёлой, скакала, как козочка, и вдруг — слёзы градом.

— Ира, ты чего? — в один голос спросили мы с Настёной. — Что случилось?

— Она меня обманула! — почти прокричала девочка.

— Кто обманул?

— Мама. Она мне в пять лет говорила то же самое. Говорила: ты меня не слушаешься, огорчаешь. Вот возьму и умру — и никто тебя любить не будет, раз ты маму так не любишь. А я поверила! Я всегда ей верила!

Дальше из её сбивчивых речей я узнала, что оказывается, всё это время она очень боялась потерять маму. Конечно, все дети этого боятся (да и взрослые тоже). Сама я тоже не исключение. Но я не представляю, чтобы моей маме пришло в голову специально меня этим пугать. Да и мне подобные методы добиться от ребёнка послушания видятся какими-то совершенно уж извращёнными. Вроде того, как отрубить ребёнку пальцы, чтобы не лез в розетку. Или ударить со всей дури головой об стенку, чтобы не плакал, а спокойно спал. Аня же, по рассказам дочери, использовала это: возьму и умру — и в хвост, и в гриву. Поэтому неудивительно, что Ира боялась.

Однажды в школе, когда Елена Петровна, у которой с первого по третьей класс она училась с моей Настюхой, рассказывала историю про Золушку, Ира взяла и расплакалась. На переменке учительница её спросила: почему на уроке плакала? Та ей и рассказала: мол, у девочки умерла мама, и я боюсь, что моя тоже может умереть. Тогда Елена Петровна, которая недавно решила стать верующей (до этого она была ярой комсомолкой), посоветовала ей: сходи в церковь, поставь Боженьки свечку и попроси, чтобы уберёг маму от беды. Только за это, конечно, надо отказаться от чего-нибудь, что тебе очень-очень нравится. Ира возьми да скажи: мне очень нравится клубника со сливками! «От неё и откажись», — сказала Елена Петровна. «То есть как отказаться?», — не сразу поняла Ира. «Пообещай, что никогда не возьмёшь в рот клубнику со сливками». «Никогда!?» — испугалась девочка. «Выбирай сама, что тебе важнее: мама или клубника?». Конечно, жизнь и здоровье родной матери оказались для Иры важнее. Дав такой зарок, она перестала бояться за маму — теперь она не сомневалась, что Боженька защитит её от любой беды.

— Я думала, маме действительно угрожает опасность. А она, оказывается, морочила мне голову!

Я не знала, как утешить девочку. Бормотала: да мама же не нарочно, если бы она знала, то наверное бы так не сказала, и всё в этом духе. Но мои слова не возымели действия: Ира то успокаивалась, а то вдруг принималась рыдать с удвоенной силой. К вечеру у неё поднялась температура до тридцати восьми. Напуганная, я позвонила Ане и попросила срочно приехать. Услышав, что ребёнок заболел, она, конечно же, примчалась.

Ира была совсем никакая. Когда я пыталась её накормить, она наотрез отказывалась есть — просила клубнику со сливками. Я обрадовалась было, что хоть чем-то могу её утешить — принесла целую тарелку. Но она, вместо того, чтобы жадно наброситься, отвернулась — сказала:

— Не буду! Это убьёт маму!

Временами она плакала, звала маму, но стоило только Ане прикоснуться к дочери, как та изо всех сил её отталкивала. Врач, которого нам пришлось вызывать, сказал, что у девочки сильное нервное потрясение, и настоял на немедленной госпитализации.

В больнице девочка по-прежнему отказывалась от еды, и врач сказал: необходимо психиатрическое вмешательство. Опасаясь, что ребёнок уморит себя голодом, Аня подписала согласие. Когда мы с Настей её навещали, Ира поначалу едва нас узнавала. Но мало-помалу заново привыкла и к своей лучшей подруге, и ко мне, её маме. Свою собственную она уже не отталкивала, но никакой радости от её прихода на лице девочки не читалось. Потом Аня забрала дочь домой под расписку. Ира снова стала ходить в школу. Правда, за месяцы лечения в психиатрической больнице она отстала в учёбе — пришлось оставаться на второй год. Моя дочь теперь оказалась на класс старше, но это ничуть не мешало им оставаться лучшими подругами. Напротив, испытание горем и болью сделало девочек ещё ближе друг к другу. Только Ира уже не была прежней: вместо задорного блеска в глазах поселилась тихая грусть, из козочки-егозы она превратилась в степенную барышню, слишком взрослую для своих тринадцати лет. Если прежде она болтала без умолку, то теперь говорила мало и прежде чем дать волю языку, тщательно обдумывала. Видимо, пострадав от неосторожных речей матери, понимала, какое это мощное оружие — слово. И клубнику, кстати, ела спокойно. Ведь не то Боженьке важно, чтобы человек от чего-то отказывался, а чтобы душа его была чиста, и помыслы светлы.

Ане я в тот же вечер рассказала про «каприз» дочери. Правильно ли я сделала или нет — не знаю, но мне показалось, что она как мать имеет право знать такие вещи. Я не могла бы сказать, насколько случившееся изменило её саму, задумалась ли она о чём-то или со свойственной ей инфантильностью спрашивает Боженьку: за что же мне, такой хорошей и замечательной, такое несчастье с ребёнком? Я ведь никогда особо тесно с ней не общалась. Но однажды, встретившись на улице (а тогда уже прошло полгода, как Иру выписали домой), мы разговорились о детях. Аня рассказала, что её дочь, кажется, влюбилась: стала тщательно следить за собой, краситься, хоть прежде как-то не особенно этим заморачивалась, иногда вдруг начинает загадочно улыбаться, пишет в тетрадку стихи полные нежности. Но кто этот Прекрасный Принц — неизвестно. Аня, понятное дело, беспокоится: что за человек нравится её дочери? Вдруг он какой-то непутёвый: окрутит девчонку и разобьёт ей сердце? Или научит чему-то плохому?

— А у самой Иринки не спросишь. Она со мной вообще не разговаривает. А задаю какой-то вопрос — уходит к себе в комнату. Я не понимаю — неужели из-за какой-то клубники…

— Причём здесь клубника? — не выдержала я. — Надо дорожить доверием близких. И ценить их любовь. А клубника — это просто ягода.