Коврижки да булочки

С детства я любила смотреть, как бабушка печёт хлеб: как морщинистыми руками замешивает тесто, как ставит в русскую печь, как вынимает его, ароматно пахнущий, и кладёт на вышитое полотенце. Конечно, я была просто счастлива, когда бабушка разрешала мне в этом поучаствовать. Иногда она спрашивала: «Ну что, помощница, какой будем печь в этот раз?». Белый пшеничный? Ржаной? С гречкой? С семечками подсолнуха? Или, может, с тыквенными? Добавим тмина? Или чернослива, чтобы был послаще? А может, заделаем чиабатту?

Когда же хлеб, пышный и мягкий, словно лебяжий пух, остывал, бабушка отрезала мне хрустящую корочку. Как хорошо было намазать её вареньем или мёдом — и с чаем! Или чесноком — и с борщиком со сметаной!

А какие у бабушки пироги получались! То защипнёт их калиткой, то полумесяцем слепит, то ушки приделает. Смотришь на них — и есть жалко!

Не менее чудесными у неё получались пряники, булочки и печеньки, которые она любила расписывать затейливыми узорами (и нередко поручала это мне). Их же она вешала на новогоднюю ёлку вместе с мандаринами.

Это и предопределило мою будущую профессию. Конечно, прежде я получила высшее образование, потом некоторое время работала экономистом, но вскоре открыла мини-пекарню. Спасибо Косте, моему мужу — без его помощи я едва бы справилась со всеми бюрократическими передрягами! Так что теперь я, можно сказать, индивидуальный предприниматель: пеку хлеб, пироги, булочки, сама же их и продаю, сама же веду бухгалтерию. Работы, конечно, много, но мне нравится.

Каждый день приходится общаться с разными людьми. Среди них встречаются как добрые и весёлые, так и хмурые, обозлённые на весь свет. А однажды мой маленький магазинчик посетила личность весьма неординарная, можно сказать — легенда, для одних — героическая, для других — зловещая. Я же, ничего не подозревая, поставила в печь очередную партию булочек, как обычно, включила музыку, чтобы лучше поднимались, и подошла к прилавку, чтобы обслужить обычного, на первый взгляд, покупателя.

— Мне, пожалуйста, коврижку медовую, — заговорил он, протягивая мне две купюры по сотни.

— Вам с курагой или с изюмом? — уточнила я.

— С изюмом, пожалуйста.

А было утро. Посетители ещё не успели надавать мне мелочи, поэтому дать восемьдесят рублей сдачи не представлялось возможным.

— У Вас нет помельче? — спросила я покупателя. — А то сдачу дать не с чего.

Он ещё раз залез в кошелёк, проверил мелочь, но всё, что нашёл — это пятидесятирублёвую купюру.

— К сожалению, мельче нет.

Но даже с пятидесятки у меня не нашлось сдачи. Тогда я забрала у него сотню, а вторую вернула ему.

— Мне не с чего дать сдачу. Возьмите. Двадцать рублей занесёте, когда сможете.

Возможно, Костя прав, когда говорит: «Наивная ты, Юлька! Слишком веришь людям. А они этим и пользуются». Сам-то он, ещё в школе натерпевшись от одноклассников из-за очков, научился понимать, что далеко не все люди хорошие. Есть среди них и такие, которые сделают подлянку не столько из корыстных побуждений, сколько просто удовольствия ради. Не скрою, попадались мне и такие, бывало, что и обманывали, и подставляли. Но если в каждом видеть негодяя и никому не верить — зачем тогда жить на свете?

— Спасибо! Я завтра буду в этом районе, обязательно занесу.

Но ни завтра, ни послезавтра он так и не объявился. Я подумала: видимо, обманул! Огорчилась, конечно. Я-то к человеку всей душой, а он… Ну да Бог ему судья, как говорится!

За делами-заботами я уже и забыла про нечестного покупателя, но недели через две я неожиданно его увидела. По телевизору. Ведущий новостей говорил о приговоре организатору массовых беспорядков, который вывел людей на митинг якобы за честные выборы, а на самом деле пытался устроить государственный переворот. Финансировал это безобразие большей частью Госдеп США, частично помогали Испания и Греция, с чьими разведками подсудимый, как оказалось, сотрудничал. И этот мой покупатель (тогда я узнала, что его зовут Максим Дмитриев, лидер общественного движения антифашистов), сидя за решёткой, совершенно бесстыдным образом усмехался, говоря: «Если бы я выучил польский язык, то работал бы и на Варшаву». Ну, думаю, вот и верь после этого людям!

— Да всё это чушь собачья! — сказал Костя, когда я поделилась с ним своими мыслями. — Намухлевали с выборами, разогнали законный митинг, а теперь ещё сказки про шпионов рассказывают! Сам признался? Ага, знаем, как он признался! Послушай!

Включив компьютер, кликнул на сайт одной радиостанции. Там-то удалось прослушать его последнее слово полностью. Дмитриев выглядел усталым, однако, по всему видно, сдаваться не собирался. Обвинение против него он называл абсурдными, дело — грубым фальсификатом, а президента — ущербным закомплексованным мальчишкой, который мстит всем за то, что у него в детстве не было велосипеда. «Конечно, если я знаю испанский и греческий, то работаю на разведки этих стран — как же иначе? Если бы я выучил польский язык, то работал бы и на Варшаву, если бы язык племени умба-юмба, то и на них бы работал!».

Оказывается, арестовали Дмитриева как раз в тот день, когда он купил у меня коврижку. Выходит, он просто не успел занести мне двадцать рублей. А я, грешная, так плохо о нём подумала!

В моей памяти до сих пор стоят его слова: «Признавать свою вину я не собираюсь. Сажайте, стреляйте — делайте, что хотите. Но я стою перед вами как человек гордый, которому не в чем каяться. Я верю в судьбу своей Родины, верю, что мы победим!».

Нет, вы не подумайте, будто я какая-нибудь политическая фанатка. Но когда людей сажают по сфабрикованным обвинениям, мне совсем не нравится. Тем более не нравится это Косте, который всей душой симпатизирует антифашистам и анархистам. Для него Дмитриев — герой, символ борьбы за справедливость в нашей несвободной и несправедливой стране. И его очень огорчает, что люди, за права которых Дмитриев боролся, так легко поверили во всю эту грязь, бросили его в трудный момент. Сам Костя очень гордится, что этот героический человек покупал у его жены коврижку и всем друзьям это рассказывает. Он смело вступался за своего героя, когда того при нём начинали поливать помоями. Однако написать письма в тюрьму, куда Дмитриева посадили на четыре с половиной года, так и не решился. «Мне кажется, чего бы я ни написал Максиму Петровичу, всё будет мелочью, глупостью, — признался мне муж. — Чтобы иметь право писать такому, как он — это нужно самому быть Личностью с большой буквы». Себя Костя к таковым никогда не относил.

Четыре с половиной года пролетели быстро — почти незаметно. Для меня и Кости. Для Дмитриева, думаю, всё было совсем по-другому.

Я как раз хлопотала на кухне, и моя голова была занята мыслями: вот покручусь в своей пекарне ещё пару месяцев, пока моя живот не станет настолько большим, что трудно будет передвигаться. Потом буду сидеть дома — баловать Костю чем-нибудь вкусненьким, вязать детские вещи. Ведь уже в конце августа я должна стать мамой.

Так думала я, вынимая из хлебопечки пышущий жаром батон с гречневой крупой. И чуть не выронила его из рук от неожиданности, когда услышала восторженный крик мужа:

— Юлька, он вышел на свободу!

— Кто вышел? — я не сразу поняла, о чём речь.

— Дмитриев! Он уже давал интервью. Сказал: сдаваться не собираюсь, продолжу бороться!

Я тут же принялась замешивать тесто. Испеку, пожалуй, булочек с корицей — Костиных любимых. Праздник всё-таки!

Конечно, о двадцати рублях и давно и думать забыла. Я думала, что и Дмитриев о них и не вспоминал. Единственное, на что я надеялась, это на то, что он успел попробовать коврижку. Хоть какая-то маленькая радость в такой далеко не радостный день.

Но я ошиблась. Когда через пару дней я стояла у прилавка своей пекарни, вошёл Дмитриев. Неволя не прошла для него даром. Он побледнел, осунулся, но в его взгляде читалась такая решимость, что легко было поверить: сломить этого человека не удалось.

— Здравствуйте! Я помню, что должен Вам двадцать рублей, — сказал он, вытаскивая из кошелька пару десятирублёвых монет. — Извините, раньше никак не мог занести.

— Ой, ну что Вы, Максим Петрович? — запротестовала я. — Я уже о них и забыла! Очень рада видеть Вас на воле! Мой Костя, как узнал, что Вы освободились, чуть до потолка не прыгал!

— Спасибо! — пламенный оппозиционер немного смутился. — Я очень тронут! Передавайте от меня Косте большой привет!

— Спасибо! Обязательно передам!

Я не сомневалась, что Костя будет очень счастлив, что такой человек передаёт привет его скромной персоне.

— А деньги возьмите. Не люблю быть в долгах. И дайте мне, пожалуйста, вот эту коврижку.

— С изюмом или с курагой?

— С изюмом я уже пробовал. Кстати, очень вкусная. Давайте с курагой.

И снова он протянул мне две сторублёвые бумажки. А у меня мелочи — только те двадцать рублей, что он только что мне отдал. Для сдачи явно не хватит.

— Ой, у меня опять нет сдачи! — я виновато развела руками. — Может, у Вас найдётся помельче?

Но у Дмитриева помельче не оказалось.

— Тогда занесёте потом.

Теперь-то я уже точно знала, что этому человеку можно верить.

— Нет-нет! — запротестовал Максим Петрович. — А то вдруг опять не получится. Давайте лучше я у Вас ещё что-нибудь куплю. Например, вот эту булочку с маком. Вот ещё пять рублей — и будет как раз.

Когда он ушёл, я ещё долго смотрела на монеты, которые мой необычный покупатель по прошествии стольких лет не забыл вернуть. Пожалуй, я не буду их тратить — отдам Косте. Пусть хранит их как счастливый талисман (а он, думаю, непременно захочет их сохранить). Ребячество? Может быть! Но как хочется верить и помнить, что в мире, где так много обмана и подлости, есть люди, для которых обещание — не пустой звук.

Так думала я, надевая перчатки. Всё это потом, а сейчас работа — коврижки да булочки.