Беспокойные сердца

Предрассветное утро выдалось на редкость промозглым и безветренным. Свёрнутые паруса на единственной мачте повисли тяжелыми мешками. Небольшой бот двигался вперёд, но как-то неуверенно, временами как будто резко сворачивая в сторону с намеченного пути, а временами замедляя ход, когда гребцы хором сушили весла и затихали.

На носу судна возвышался такой худощавый мужчина, что, казалось, его мышцы и покрытую тысячами мелких морщин кожу долго и упорно сушили на солнце. Однако в его уверенной позе чувствовались сила и спокойствие. В то время как парни на веслах от утомительной гребли разгорячились и сбросили куртки, этот высокий мужчина был одет тепло: плащ из плотной парусины временами раздувался от встречного ветра, а свободные моряцкие брюки хлопали по ногам. Широкая соломенная шляпа, надвинутая до самых бровей, смотрелась бы нелепо в таких обстоятельствах на любом другом человеке, но и она почему-то хорошо вписалась в этот странный образ командира небольшого корабля.

За его спиной послышалось очень тихое посвистывание. Вдруг кто-то ещё также тихонько подхватил:

Нам такая собачья погода подходит как никогда:

Мы везём контрабанду, мы везём контрабанду.

Мужчина на носу резко повернулся и оборвал песню суровым цыканьем.

Внезапно по правому борту скользнул луч от фонаря. Движение лодки приостановилось: весла взлетели в воздух, но судно еще продолжало по инерции идти вперёд.

— Эй, вы там, на боте!

Командир или, вернее сказать, капитан одномачтового судна повернулся в сторону неожиданного препятствия. Его длинная борода оказалась совершенно седой, как и редкие усы, и густые брови над карими глазами. Надвинув шляпу еще ниже, прикрываясь от яркого света зажжённого фонаря, он сипло отозвался:

— Да здесь мы, чево-й орёте-то? — проворчал он и сплюнул. — Рыбу всю попугаете.

Встречная лодка подошла ближе. В ней сидело трое крепких суровых мужчин с оружием в руках.

— Рыбаки что ль? — пренебрежительно спросил поначалу главный из отряда и только потом присмотрелся внимательнее к экипажу бота, подозрительно переводя взгляд с одного лица на другое. Не найдя ни удочек, ни снастей, ни каких других признаков, выдающих в этих молодых парнях рыбаков из ближайшей деревни, стражник нахмурился и, перехватив фонарь другой рукой, потянулся за клинком.

— Рыбаки, — тут же покорно согласился высокий мужчина и кивком дал знак одному из матросов. Тот приподнял какой-то длинный предмет и продемонстрировал неказистую удочку, которую только по большому недоразумению можно было бы счесть годной для ловли. Остальные матросы скромно и молчаливо сидели на своих местах; на лицах некоторых промелькнули тени улыбок.

— Хм. Ну и что же, богат ваш улов, рыбаки? — сердито выплюнул последнее слово человек с фонарем, чувствуя, что над ним как будто смеются, а он всё не может понять, в чём дело.

— Побогаче-то вашего будет, — спокойно ответил главный в этой компании, а потом широко улыбнулся сквозь седые усы. — Можете сами глянуть.

Стражник резко привстал, качнувшись на поднятых волнах, и попытался разглядеть то, что могло быть спрятано на самом дне. Он был уверен, что эти смешливые парни точно что-то скрывают. Какие же из них рыбаки? Но внутри судна и в самом деле оказалась рыба, схваченная широкой сетью. И весьма богатый улов. Человек с фонарём нахмурился, пытаясь разобраться, что происходит. Чутьё ещё никогда его не обманывало.

Где-то в отдалении раздался приглушенный звук, похожий на плеск вёсел. Показалось, что там в тумане проскользнул ещё один силуэт.

Один матрос вдруг тихонько засмеялся, наблюдая растущее разочарование на вытянутом лице стражника. Его поддержал второй матрос, плечи которого начали сотрясаться от беззвучного смеха. Третий не выдержал и откровенно заржал. Вскоре громкий хохот всех семерых понесся над морской гладью, отражаясь от белёсого тумана и будто назло снова возвращаясь к сердитому стражнику с фонарём. Этот веселый смех оказался, однако, настолько заразителен, что и в лодке стражников один из них — коротышка с круглым лицом — не выдержал и тоже глупо хохотнул, но сразу замолчал, поймав гневный взгляд начальника.

— Прошу прощения, господин Фагрид, — испуганно пролепетал он в оправдание.

Но пока начальник стражи со злобой смотрел на подчинённого, в то же время придумывая причину, по которой еще можно прицепиться к странной компании, капитан бота уже давно взмахнул рукой, отдавая команду погрузить весла в воду, и судно двинулось вперёд большими гребками. Трое стражников еще долго смотрели на исчезающий в дымке корабль.

— А неплохой улов-то для четырёх утра, — подумав, через некоторое время тихо произнес один из патрульных.

Наступила тишина.

— Ага… Только чудно как-то, рыба-то совсем не билась. Видал, Дженкс? — простовато заговорил круглолицый, пихнув того локтём. — Даже хвосты не дергались. Как будто не только что отловили.

Их суровый предводитель, опустившись было на скамью, порывистым движением снова вскочил на ноги, но судно уже скрылось в тумане. Стражник постоял, вглядываясь изо всех сил вперёд, потом зачем-то посветил фонарём в другую сторону, но и там ничего не обнаружил. Устало потерев глаза, он медленно вернулся на скамью.

***

— Эй, это моё! — отпихнул хрупкого парня взрослый мужчина.

— Я только одним глазом глянуть, — взмолился паренёк, ухватив того за рукав.

— Ладно, валяй, — милостиво разрешил его старший товарищ. — Только быстро.

Юноша с немым восторгом прикоснулся к большому чёрному чехлу, стоящему в дальнем углу трюма. Ощупав тонкими пальцами спрятанный там предмет, он совсем чуть-чуть развязал веревку, удерживающую плотную ткань.

— Она прекрасна, — на выдохе произнес он. — А можно…

— Нет, — оборвал его мужчина. — Рано тебе ещё, Лейвс.

И он осторожно, но требовательно забрал из рук парня принадлежавшее ему сокровище, аккуратно перехватил и повесил за спину, подвязав широким ремнем у пояса.

Оставшись один, Лейвс разглядывал вместительный трюм корабля. Мимо сновали остальные парни в чёрной одежде. Они спускались, собирали свои вещи, затягивали туже пояса, передавали друг другу тяжёлые предметы, а потом сразу исчезали в полумраке за бортом. Все их движения были спокойны, уверенны и привычно быстры.

"Что мы делаем?" — пронеслась у Лейвса мысль. — "Это опасно! Если нас поймают…"

Но воспоминания о прошлой встрече, самой первой, когда он испытал совершенно новые и потрясающие чувства, снова заставили его поверить в это дело. Ни с чем не сравнимый восторг тогда вернул ему смысл жизни. Тот, ради которого, без сомнения, стоило рисковать. И даже своей жизнью.

Лейвс улыбнулся от мысли, как ловко их товарищам удалось сегодня утром проскочить под самым носом у стражи. И даже та рыбка, купленная у рыбаков, оказалась весьма вкусной.

Успокоившись, он одернул чёрную рубаху и еще раз прошёлся по трюму. Ему сказали уходить последним. Через полчаса все дела были закончены. Высокий юноша, наконец, подхватил последнюю вещь и, оглядевшись, спешно поднялся по крутому трапу, чуть не задев головой низкий потолок.

***

Двое бродяг жались в укромном углу рядом с причалом. Они забрались в яму, оставшуюся от старой стоянки лодки. С одной стороны от сырого ветра их прикрывало здание склада, а с другой — полуразвалившийся дом. Один из них суетливо затянулся окуроком и отозвался хрипящим басом:

— Они опять за своё, неуёмные. Мало их перевешали, что ли …

Второй поднял голову. Из-под низких полей потрёпанной широкой шляпы сердито глянули женские глаза. Лицо, наполовину скрытое тенью, выразило презрение. Не менее хриплый голос произнес, издевательски растягивая слова:

— Ах и говнюк же ты, Хильд. Старый зану-уда. Да много ты понимаешь в жизни!

Собеседник поперхнулся дымом и ошарашенно уставился на подругу:

— Ого, да ты что… Неужели?.. Да быть того не может! Так ты из них, что ли?! — он присвистнул и оглянулся.

— Да заткнись, щас опять набегут, — шикнула бродяжка. — Хошь ещё двадцать часов исправительных работ за безделье? Давненько спину не гнул?

— Нет, но… То-то, Эт, ты о себе ничо не говорила! Ну даешь, мать, — все еще не сдерживая удивления сказал бродяга, покачав головой. — Ни в жисть бы не поверил, — продолжал бормотать он.

Темная сгорбившаяся фигура, в которой сейчас никак невозможно было узнать когда-то весёлую, задорную девушку, непонятно пожала плечами и не ответила. Её мешковатая одежда была сильно заношенной, но все же при этом оставалась довольно чистой.

Эт. Она привыкла к такому имени. А была ведь — Этель. Пять или шесть лет назад она казалась такой же отчаянной, как эти парни в чёрном, которые сейчас таскали из трюма тяжёлые свертки. Только лиц этих смельчаков она сейчас не знала. Тогда были другие… Еще недавно она их всех помнила по именам, а теперь — надо же — забыла. А, нет, одно все-таки помнит. Тимонд. Ох, как же она его любила! Он был весельчак, душа и сердце любой компании, а она всегда любовалась им издалека. Наслаждалась каждую минуту, когда можно было понаблюдать, как он сосредоточенно занимается своим делом.

Их всех поймали и повесили в ту же ночь за оказанное страже сопротивление. Всех, кроме нее. Она сбежала раньше, хотя могла их предупредить. Этель сердито смахнула дурацкую слезу и огрубевшими от работы пальцами отобрала у Хильда несчастный окурок. Затянувшись и глядя вслед последнему исчезнувшему в подвале долговязому силуэту, она полупрошептала-полупропела так неразличимо, чтобы никто больше не услышал:

— Хотя бы в эту ночь не оставит Господь их милостью своей...

Старина Хильд сполз еще ниже, прикрывшись листом какой-то жестянки.

Через несколько минут, громко стуча сапогами, мимо прошел патруль. Стражники внимательно вглядывались в совершенно пустые закоулки.

***

В сгустившейся темноте Этель побрела по обочине старой дороги, оставив Хильда мерзнуть одного в той сырой яме.

"Есть ли смысл так дальше жить… существовать? — размышляла про себя бродяжка, пока ноги сами несли её куда-то вперёд. — Опять прятаться в этой грязи, постоянно вспоминать страхи давно минувших дней… Как же осточертело!"

Женщина на миг остановилась. Когда-то она жила здесь неподалеку, вон в том доме, и даже, кажется, радовалась и смеялась. Когда-то она умела петь. Раньше. Давно это было.

Давно проросли стебли травы сквозь булыжники у основания моста. Давно ветер раскидал и разворошил песок на широкой дороге. Давным-давно самые успешные и деятельные жители покинули дома на этой стороне реки. Люди уехали прочь, как можно дальше от этого гнетущего, невыносимого правления Кеслава. Красавца. Одарённого. Прекрасного стратега, тончайшего дипломата и расчетливого политика. И одержимого.

"Неужели тогда только любовь к Тиму смогла удержать меня здесь? Или было еще что-то? Или я просто трусиха. Чертова трусиха… и всегда такой была, — призналась себе откровенно в этот момент Этель. — Вот и сейчас бегу, как в ту ночь, когда их поймали. Я ведь предала их тогда. Сбежала. Предала нашу идею. Предала Тима. Трусиха я. Тру-си-ха", — последние мысли назойливыми молоточками застучали в голове, подстраиваясь под ритм шагов.

Лиарон выцветал. Осыпался в труху. С каждым годом он терял былую красоту и живописность узких улочек. Деревянные дома рассыхались. Заботливо посаженные когда-то цветы проигрывали диким травам в жестокой схватке за место под солнцем. Покосились все ограды, свешиваясь вниз и держась лишь на тонких плетениях хмеля. Только белые каменные стены, сложенные когда-то на века, упрямо высились вдоль пыльной улицы, а прямо среди них, а иногда и через них, насмехаясь, тянулась к небу молодая поросль деревьев.

Двадцать лет правления Кеслава превратились в двадцать лет каторги для простых жителей. Много лет назад, потерпев поражение в жесточайшей войне против захватчиков с севера, он сумел позже добиться кое-какого перемирия, а затем шаг за шагом долго и кропотливо восстанавливал разрушенную страну. Все силы были брошены только на это. Кеслав нашел виноватого в своем поражении — лень и бесполезное веселье, которому предавались жители страны. Идея, которой он стал одержим и которая на словах казалась такой правильной, на деле вышла жестокой и беспощадной.

Тяжело трудиться должен был каждый, способный делать хоть что-то своими руками. Физический труд прославлялся. Работать приходилось без конца, с утра и до вечера, и в этом, как оглашалось, и заключался великий смысл существования человека. Без права на отдых, без права на веселье, без права на счастье и радость. Всё — во имя великой цели.

«Ежедневный честный труд — единственный путь к благородству, процветанию и бессмертию».

Эти слова, выведенные ажурными буквами вдоль всех дорог, ведущих в идеальный город — столицу, въелись в головы каждому гражданину страны. Тщеславный властитель мечтал воссоздать великую империю. Богатейшую. Империю, равной которой не было бы в целом свете. Империю, тяжелые стены которой теперь упирались на кости тех, кто полёг от непосильного труда. И чистая, словно вылизанная столица теперь сверкала, как заботливо отполированный алмаз. Такая же холодная и бездушная.

А Лиарон выцветал. Когда-то он был последним местом, где еще теплились очаги веселья.

"Ничего — скоро придет и его очередь", — говорили в столице. Этот город — уже следующий пункт в мечтах Кеслава о его идеальном государстве.

Когда-то Этель потеряла смысл жизни. Ей было восемнадцать. Она всегда любила петь, сколько себя помнила. Выражала всю свою силу и страсть в музыке, которая была для нее всем. Кому-то нравится ковать, строгать, воевать, кому-то — вышивать, растить цветы, вести хозяйство, а Этель всегда хотелось только петь и танцевать. Так говорило её сердце. Таково было её предназначение. И она всегда пела, до предела обнажая свои чувства, а люди, которые приходили её послушать, всегда уходили растроганными.

Кеслав разрушил ее мечту. В его мире была нужна другая музыка. И в этом новом мире ей не нашлось места.

Бродяжка, устав скрываться в тени старых домов, остановилась, а потом повернулась в другую сторону и целенаправленно зашагала прямо по улице.

***

Господин Фагрид, начальник той самой береговой охраны, которая этим утром упустила возможных преступников, и над которым эти странные парни еще посмели смеяться, шёл вперед так же неторопливо и с остановками, как и преследуемый им подозрительный тип. Казалось бы, что ничто не мешает ему и его напарникам догнать и допросить этого странного человека, шедшего по дороге в заброшенный пригород, но стражник этого не делал. Более того, он всячески скрывал свое присутствие, чтобы не спугнуть бродягу раньше времени.

— Вы знаете, куда он идет? — потихоньку задал очередной вопрос тот самый круглолицый коротышка, самый словоохотливый в их небольшой группе.

— Да ты можешь помолчать хоть немного? — раздраженно закатил глаза его напарник, рослый здоровяк Дженкс.

— Я просто подумал, что, может, нам надо подкрепление. Кто знает, сколько их там будет? — пробурчал в ответ коротышка.

Господин Фагрид сделал знак помалкивать и через несколько минут снова двинулся вперед. За много лет службы у него не было ни одной осечки. И эти весельчаки от него так просто не уйдут. Вздумали смеяться над ним! Он покажет, какие это может иметь последствия! И без всякого подкрепления.

Кажется, им везло. Преследуемый ничего вокруг не замечал, хотя кто-то из них явно слишком громко сопел. Господин Фагрид только устало вздохнул.

В этот момент бродяга как будто передумал и резко повернулся. Стражники отступили в тень.

— Это женщина, — с удивлением заметил Дженкс.

— И сам вижу, — отозвался Фагрид. — Да какая разница? Она явно что-то знает. Идем.

***

После темноты портовых улочек, где свет уличных фонарей казался обитателям невиданной роскошью, обилие зажжённых фонарей и свечей поражало и сразу било в глаза. От дрожащего пламени мелькали отсветы, танцуя на неровных каменных стенах убежища. С каждой минутой народ все прибывал. Воровато оглядываясь, один за другим посетители таинственного места проникали внутрь через крошечную тяжёлую дверь. Её внешняя сторона была отделана настоящим камнем и скрывала комнату так хорошо, что непосвящённый никогда бы не заметил неладное. Да и вход располагался удачно: в портовом районе, недалеко от заброшенного старого моста, который вел в когда-то цветущий и растущий пригород.

Робкий напев послышался в дальнем углу, когда Лейвс потихоньку начал повторять слова песни.

Невозможно поверить, что было вчера,

Как мы пили вино, принимая причастие.

Собралось уже очень много людей. Осторожно проходили женщины с малыми ребятишками на руках. Было много изможденных мужчин с узловатыми пальцами. Одной из последних пробралась в комнату темная фигура в шляпе, прикрываясь рукой от света.

Какой-то суеверный страх мелькал то на одном, то на другом лице. Казалось, они шли сюда против своей воли, но никто не подгонял и не заставлял горожан протискиваться через маленькую дверь. В узком проходе толпились опоздавшие. Просторная с виду комната — и та была забита до предела. Жители жались друг к другу, сидели даже на столах, стояли вплотную, окружая небольшую компанию из семи крепких молодых ребят в чёрном.

Вперёд вышел высокий худой мужчина с седой бородой и усами. Теперь уже он снял свою странную соломенную шляпу и низко поклонился.

— Лиаронцы! Дорогие мои… Я счастлив видеть вас, — просто, но очень душевно и с каким-то волнением в голосе произнес он.

Зрители нервно поёжились. И только некоторые, не слишком испуганные лица, слегка посветлели.

— Ну же, смелее! Все вы пришли сюда неслучайно, — сказал мужчина, прохаживаясь перед ними, насколько позволяло это делать свободное место, и улыбнулся. — А мы приехали сюда ради вас, и я безумно счастлив видеть перед собой столько новых лиц. Риск для жизни, на который мы идем — ничто по сравнению с тем, какую радость мне доставляют ваши улыбки.

Он остановился и стал невероятно серьезен.

— А сейчас я хочу, чтобы вы услышали меня. «Счастье в труде», — твердят вам. «Только непрестанно работая во благо других, мы приближаемся к Богу и сами становимся творцами», — лживо заявляют политики. Это вранье. Вас заковали в цепи. Вы гнете спины с утра и до вечера, а те жалкие деньги, которые получаете, вам некогда тратить. И даже некогда об этом думать. Вся ваша жизнь превратилась в рабский труд ради простого существования. Но вы молчите. И снова пашете до упада. Вы забыли, что вы — люди.

В комнате послышалось тихое недовольство. Слышать такое из уст чужестранца было тем неприятнее, что было очень похоже на правду.

— Простите, я не буду больше много говорить. Лучше мы покажем.

Семеро уже давно достали из черных чехлов диковинные музыкальные инструменты, которые притягивали взгляды удивленных горожан с самого начала вечера. Сначала тихо-тихо, а потом все громче начала разноситься по комнате незнакомая мелодия.

Седоволосый продолжил говорить, и его речь плавно вливалась в набирающую силу музыку, отчего на миг показалась настоящим откровением, как будто заговорила какая-то высшая сила:

— Вспомните, что в самом деле такое — человеческая душа, созданная творить и познавать. Откройте себя миру. Сбросьте оковы. Мы покажем вам, что значит — быть человеком. Мы дарим свободу для ваших сердец и мечту для вашей души. Слушайте же, лиаронцы.

Его последние слова растворились в звуках скрипки. Гитара дополнила ее своим мягким переливчатым пением. Ударник, закрыв глаза, выбивал ритм, который все становился все быстрее и громче. Молодой парнишка запел. Горожане вздрогнули от внезапно вступившей следом мелодию флейты. А чистый и сильный голос зазвенел от полноты чувств.

Контрабанда мечты для беспокойных сердец,

Что больны луной, что больны огнем,

Что торопятся биться быстрей и быстрей!

Контрабанда любви для всех заблудших овец,

Хотя бы в эту ночь не оставит Господь нас милостью своей...

Музыканты играли, полностью отдавшись всепоглощающей власти музыки. Кто-то начал качать головой, кто-то выстукивал ногой, попадая в ритм песни. Удивление и боязнь на лицах жителей все больше сменялось каким-то детским и непосредственным восторгом. Многие закрыли глаза, пытаясь впитать каждый звук, который раздавался в комнате и звучал так громко, но вместе с этим так прекрасно, что, казалось, весь мир затанцевал вокруг них, подхватив пляску дрожащих отблесков на стенах.

Каждый удар барабана заставлял сердца громко подпрыгивать в груди. Каждый звук скрипки вызывал щемящую грусть, каждый звук чудесного голоса Лейвса, казалось, переворачивал что-то внутри. А потом все эти отдельные звуки слились в единый водопад, который обрушился на ошарашенных лиаронцев, никогда доселе не видевших и не слышавших ничего подобного. А те, кто, возможно, когда-то и слышал, давным-давно позабыли.

А Лейвс пел самозабвенно. Это был его первый концерт, его первое выступление. Но он уже не нервничал. Юноша погрузился в музыку целиком, перестал ощущать себя здесь и сейчас и мысленно уносился всё дальше и дальше. С вдохновением и страстью запел он о красоте природы, о чарующей силе любви, о безудержном веселье и танцах, в которых теряешь себя и обретаешь чувство полёта и бесконечной свободы.

Кто-то заплакал от потрясения. Кто-то радовался так, что не мог сдержать широкую улыбку. А кто-то пустился в пляс.

И только один довольно громкий, но грубоватый женский голос донёсся из дальнего угла, подхватывая слова песни. Голос, казалось, сначала непослушный и неверный, на глазах креп, словно набирался смелости, привычно вплетаясь в знакомую паутину прекрасной музыки. В эту минуту несчастная Этель забыла о постоянных страхах быть пойманной и как будто снова вернулась в юность, полную любви, приключений и веры в себя.

Мелодия стала безудержной, почти безумной, горячей, как огонь. Она понеслась на зрителей буйным разноцветным морем, захватила их своими волнами, закрутила в водовороте чувств, а потом выбросила на берег, на миг прерываясь. И снова нарастала бурлящим океаном, кружа и волнуя сердца и души. Люди запели, засмеялись. Захохотали. И теперь уже волна веселья затопила всё убежище. Казалось, не было ни малейшего уголка, ни единого свободного места, в котором не буйствовала сейчас радость. Радость, от которой хотелось кричать.

Но никто нипочём не услышал бы этих криков за пределами этой комнаты с тяжеленной дверью. Никто и не слышал, кроме тех, кто находился внутри. Охваченные вдохновляющим порывом, лиаронцы кружились, пели и смеялись. И не видели перед собой ничего. Каждый из них позволил себе в этот момент подумать не о всеобщем благе, а о своей душе. Они не видели толком лиц друг друга. Не видели музыкантов в дальнем углу. Не видели мужчину, прикрывшего веки, с усмешкой в седых усах. Не видели стражников, которые намеревались разойтись шире по комнате, чтобы окружить обезумевшую толпу.

Начальник патруля, господин Фагрид, проникший в комнату в сопровождении своих помощников, уже собирался раздавать указания о следующих действиях, но почему-то остановился. Стражники наблюдали за происходящим с удивлением.

Коротышка помотал головой:

— А все же это как будто прекрасно, Дженкс, — шепотом проговорил он напарнику, почему-то боясь нарушить это таинство. Тот не ответил, странно уставившись в центр комнаты, а на самом деле в никуда.

— Господин Фагрид, — тогда также тихо позвал коротышка начальника. — Господин Фагрид! Что нам делать? — уже повысил голос он, пытаясь стать хоть немного громче звучащей отовсюду музыки.

А их начальник, до того момента ещё торжествующий от осознания, что почти поймал целую банду контрабандистов, закрыл на мгновение лицо ладонью. Казалось, какая-то неведомая прежде мысль поразила его в самое сердце. Он прислонился к стене и завороженно уставился на танцующих людей. Огни свечей и фонарей танцевали вместе с ними. Танцевала и сама музыка. Плясали столы и стулья. Каменные стены. Весь мир танцевал. Волшебство этой ночи соединилось с волшебством таинственной мелодии, которая касалась всех, находящихся здесь, но при этом каждого как-то особенно и по-своему.

Второй стражник решительно подошел к начальнику и замер рядом.

— Господин Фагрид, — позвал Дженкс. — Мы ведь должны выполнить свой долг.

Начальник даже не взглянул на него. Тогда Дженкс собрался объявить о своем присутствии. Это будет отличный повод для него, чтобы потом попросить себе особую награду за поимку контрабандистов. Он уже представил, какая сейчас поднимется паника, как закричат испуганные женщины, как быстро закончится это безумное необузданное веселье. В конце концов, на их стороне закон, и эти горожане, он уверен, просто не посмеют не подчиниться.

Но в последнюю секунду Фагрид властно схватил его за руку и одёрнул:

— Нет!

Дженкс оторопело посмотрел в глаза начальника, которые сейчас сверкнули совершенно невероятным для него вдохновением, и замолчал.

— Просто оставь их, Дженкс. Мы уходим.

Никто так и не заметил, как осторожно и тихо, ровно так же, как и проникли внутрь, покинули их убежище стражники.