Утренняя звезда

В огромных пяльцах мироздания натянут бархат космоса. На этом чёрном бархате невидимые руки природы вышивают тончайшей иглой с серебряной нитью замысловатый звёздный узор, вплетая в него мелкие и крупные самоцветы. С каждым стежком узор становится всё сложнее, всё интереснее, всё прекраснее.

Когда к середине ночи рисунок становится законченным, взглянувший на него потеряет в первое мгновение дар речи от потрясения. Именно в такие моменты приходит понимание того, что сила, создавшая это совершенство, не может быть неразумна и что природа — истинный художник.

Может быть, не всех это так трогает, но в моей душе таинственная красота звёздного неба всегда задевала самые глубокие струны.

Когда мы с родителями выезжали куда-нибудь на природу, я ночами тихонько выбиралась из палатки, чтобы посмотреть на небо. Как зачарованная, я глядела на широкую сверкающую ленту Млечного Пути, и мне представлялось, будто это небесная дорога, проходящая дугой над всем миром, и по ней путешествуют ангелы… Казалось, я часами могла так стоять, запрокинув голову, и смотреть, смотреть, смотреть… до тех пор, пока не потону в чёрном бездонном космическом океане. Но шея рано или поздно затекала, и я возвращалась в палатку.

Однажды наша семья и ещё двое друзей отправились на несколько дней в путешествие на реку Темирлик. Тамошние места богаты удивительными красотами, и туда редко заходят люди. Мне никогда не забыть той поездки. Даже не столько из-за красоты казахстанских степей, несомненно, оставившей след в моём сердце, сколько из-за одного-единственного вечера, проведённого в уединении на сопке рядом с лагерем.

Сначала я наблюдала закат, розовый, как земляничный сок, разлитый по западному окоёму. В нём купались кружевные облака, подкрашенные снизу ярко-пурпурным солнечным светом. Эти облака, похожие на рябь по воде, полосами расчертили почти половину неба. Яркое малиновое солнце медленно опускалось к синей полоске холмов у горизонта, наполовину выглядывая из-за далёкого плотного облака, которое, будучи тёмным в середине, светилось по краям, отчего создавалось ощущение, будто его огибает тонкая светящаяся проволока. Наша родная, бесподобная по своему великолепию звезда вскоре неспешно растаяла на горизонте, как кусочек сливочного масла на горячем блине. Синие сумерки пропитывали сверху вниз пурпурный западный край небосвода, приближая ночь.

Я сидела почти без движения до самой темноты, пока звёзды сплошь не усыпали небо, и не могла налюбоваться на несравненную красоту паутины созвездий, сплетённой силой какого-то великого, совершенного разума. Я даже плакала.

Той же ночью мне приснился сон, вызванный, разумеется, недавними впечатлениями. Снилось, будто огромная галера, точно по морю, плывёт по звёздному куполу. С удивлением я узнавала в гребцах героев из греческих мифов: Геракла, Ахиллеса, Ясона, Персея и многих других. Наделённые богатырской силой, они гребли с удивительной лёгкостью и слажённостью. Огромные вёсла, бесшумно погружаясь в иссиня-чёрную космическую воду, ломая жемчужные бусы созвездий, как ломает весло обычной лодки отражение луны в реке. Звёзды градом капель падали с лопастей, которые были вырезаны то ли в виде перьев, то ли в виде листьев. Плывя, галера оставляла за собой в чёрном океане светящийся пенный след, который на глазах застывал и превращался в мерцающую тысячью огоньков полосу Млечного Пути. Долгим немигающим взглядом я провожала во сне как наяву плывущую галеру, распарывающую ночное небо, до тех пор, пока она совсем не скрылась на краю окоёма, где чуть желтовато занимались первые лучи ещё не взошедшего солнца. Сон этот вскоре сменился чем-то другим, но после пробуждения он ещё долго не шёл у меня из головы, до того был правдоподобный.

***

А однажды я видела особенное явление, которое, наверное, не забуду до конца дней своих.

Гостила я как-то раз у своей подруги. Было нам с ней тогда лет по… двенадцать? Тринадцать? Не больше. Я засиделась допоздна. Мои родители тоже были в гостях, чаи гоняли, пока мы с подружкой продолжали болтать и играть. Мать моей подруги позвала нас на балкон, говоря: «Хотите, я вам покажу чудо?» Нас это заинтриговало. Какое такое чудо? Настоящее чудо? Мы, конечно, вышли поглядеть. И это действительно оказалось чудо из чудес. Тонкий серп месяца подковой из белого золота украшал тёмное небо, а у верхнего рога крупным бриллиантом сияла Венера. Никогда ни до, ни после я не видела сошествие Луны и Венеры. Что-то необыкновенно божественное представлялось мне в этом сошествии. Я тогда подумала, что если есть на свете Бог, то он проявляет себя в этих удивительных моментах жизни, нужно лишь хоть иногда обращать на них внимание.

Как я прочитала в одной книге, первое ощущение чуда невозможно описать словами, лишь после оно обрастает новыми впечатлениями.

Кто знает, может, я выдумала их себе и на самом деле видела не проявление Бога, а лишь необычное небесное явление. Но, как бы то ни было, оно мне запомнилось, и даже сейчас, много лет спустя, не могу забыть его.

Красота звёзд для меня всегда сопрягалась с чем-то божественным, чем-то сверхъестественным и недоступным понимаю, потому, быть может, и произошёл со мной один необычный случай после окончания школы. Правда, этому случаю есть небольшая предыстория.

Началось всё, когда я как-то раз лежала на асфальте во дворе нашего дома. (Мы жили в большом доме с садом и небольшим двориком). Я была рада, что мы живём в пригороде, где небо более звёздное, и можно лежать прямо на земле, наблюдая его. Надо мной светился крест созвездия Лебедь на фоне бледного Млечного Пути. Сон почти сморил меня, но вдруг дрёму разорвал всполох. Далёкий метеорит сгорел в атмосфере, прочертив через всё небо ярчайшую полосу, которая потухла через мгновение. Это было поразительно. Я видела звездопад в горах, видела вспышки падающих звёзд у самого горизонта вечером в степи, но дома, да ещё так ярко — никогда. Мне захотелось загадать желание.

В то время я переживала сомнения, свойственные всякому подростку, и попросила у падающей звезды, чтобы что-нибудь однажды успокоило меня хоть ненадолго. И почему-то к этому же самому желанию примешалась мысль о телескопе. С детства хотела себе телескоп. Родители на мои просьбы купить его отвечали: «Зачем тебе он нужен?» Но ведь не скажешь же им, что это, может быть, для меня станет ниточкой к небу, исцелением.

Вышло, что я попросила у падающей звезды сразу о двух желаниях. Впрочем, для меня одно каким-то непостижимым образом было связано с другим.

Тем вечером, когда вернулась в свою комнату, я написала у себя в блокноте такую мысль: «Падающие звёзды — это росчерки спичек, которые бог зажигает, чтобы передать огонь свече нового мира». Странная мысль.

***

Время шло, и я постепенно забыла об этой своей мечте. Всё реже я поднимала взгляд к небу, всё реже листала энциклопедию по астрономии, всё реже упоминала о телескопе. Жизнь моя была тягучей, немного ленивой и дивной чередой лет и осеней, зим и вёсен. Мне трудно сказать сейчас, что вообще было плохого в моей жизни. Родители меня любили, друзей у меня было немного, но все верные и преданные. Мой маленький мирок понемногу изменялся, рос и взрослел вместе со мной. Только прежняя щемящая ностальгия — ностальгия по тому, чего я сама не знала и знаю, не покидавшая меня все годы жизни с самого детства, вносила в мой чудесный мирок нотку грусти, делая его ещё более прекрасным и ценным.

И вот наступила памятная мне весна, когда особенно буйно цвели акации на улицах любимого города, когда горы были необыкновенно синие — синее, чем когда-либо раньше, когда жара пришла неожиданно, сморив дома, бульвары и набережные вдоль рек… О, какая это была весна! Как дурманяще пахли акации! Как чисты были горы! Как уютны были тонущие в зелени дворики, помнящие ещё советские времена!.. Впрочем… говорят, всё прошедшее всегда кажется нам более чудесным, чем оно было в действительности.

Как я уже сказала, мой интерес к звёздам к тому моменту успел заметно остыть. Всё с той же любовью я смотрела на созвездие Большой Медведицы и Кассиопею, всё то же глубокое чувство тоски пробуждали они, но я убаюкивала эту тоску и отворачивалась от ночного неба.

И вот той самой весной что-то давно задремавшее и позабытое вновь шевельнулось в душе. И мне опять приснился странный сон.

Я стояла в необъятно широком поле. Высокая, по колено, трава ходила волнами под дуновениями прохладного ветра, точно шла рябь по водной глади. Надо мной высился тёмный, усыпанный звёздами небесный свод. Где-то ближе к горизонту в небе застыли недвижно в неразлучных объятьях тонкий серп Луны и Венера — точно так, как я когда-то видела. Нестерпимо захотелось простереть к ним руки, но вдруг прямо передо мной по воздуху проплыла огромная галера — та самая галера, что плыла в космическом море.

— Стойте! — крикнула я гребцам. — Куда вы плывёте?

— За горизонт, конечно, — был их ответ. — Ты хочешь с нами?

— Да! — воскликнула я. — Да! Я хочу с вами!

— Хватайся за борт. Если твоя вера сильна, ты сможешь удержаться. А если нет — упадёшь в Тартар.

Я подпрыгнула, причём неестественно высоко, как будто всплыла. Когда мне удалось ухватиться за борт, галера двинулась дальше. Мы летели всё выше и выше — прямо к полумесяцу, увенчанному Венерой, как короной. Серебристое сияние стало ослепительным, почти осязаемым. Глаза защипало от яркого света, тело становилось всё тяжелее, запястья рук тянуло. Внезапно меня посетило смутное сомнение. «Это ведь только сон», — мелькнула мысль. Только я это подумала, тяжесть тела тут же стала просто невыносима, и я, не выдержав, отпустила борт. И тут же камнем полетела вниз. Галера и полумесяц стремительно уменьшались на небе, пропадая из виду. Я падала долго и была уже гораздо ниже земли, опускалась в огромную чёрную яму, полную колючей стужи…

После пробуждения я ещё долго не могла прийти в себя. Мне чудилось в этом сне какое-то недоброе предзнаменование. Я думала, что предала саму себя, раз не удержалась. И вера моя, стало быть, не нерушима… Конечно, ведь слаб человек, недостоин. Или это только я одна слаба и недостойна?.. Вопрос так и остался без ответа.

Пришло лето. Жара расползлась по улицам города, став ещё более невыносимой, чем весенняя. Люди прятались от палящего солнца, автомобили лениво жарились в зное, зелень из прежнего насыщенно-зелёного выцвела в пыльный тёмно-серый. Июньские грозы не заставили себя ждать.

Я вообще очень люблю грозу, мне нравится любоваться серыми тучами, меня впечатляют молнии, их необыкновенные формы и виды, а особенно — раскаты грома, следующие за ними. Люблю всё это, но, помнится, один раз мне было до боли тоскливо во время грозы.

Эта гроза смывала очертания мира, эта гроза густой, беспрестанно шуршащей пеленой покрывала небо, дома, деревья, улицы, торопливых людей на них, спасающихся от стихии под зонтиками, которые должны были быть пёстрыми и яркими, но за матовой завесой дождя сливались в какой-то единый грязный цвет. В тот июньский хмурый день ничего не вызывало во мне обычных чувств к грозе и дождю, даже напротив. Мне было так тяжело, как редко бывало. До странности беспричинно и необъяснимо. Даже стало страшно.

Я не могу сейчас вспомнить, что вызвало те мрачные мысли у меня в голове. Мысли о смерти. Мне… стыдно вспоминать их сейчас; особенно стыдно оттого, что не было тогда существенного повода им, однако они появились. Правда, я слыхала, что молодым впечатлительным людям свойственно иногда думать о смерти.

Мне помыслилось тогда, что, может быть, бога нет. Нет великой уравняющей силы, справедливой и милосердной. И всё так, как учат нас учебники по естественным наукам. Мы — набор химических элементов, наши мысли — результат импульсов в голове, наша душа и личность — это лишь процесс высшей нервной деятельности в коре головного мозга, и после смерти всё это обратится в прах. Из праха мы явились и в прах обратимся. Кто это сказал?.. Я не помню, но сказано точно.

На секунду, на одну секунду я поверила в это. И мне стало так отвратительно и так жутко, что я немедля бросилась к образу — молиться. Не подумайте, прошу вас, что я фанатичка или даже просто набожная — нет, это не так. Просто… возникают иногда в душе порывы, противиться которым человек не может. Они спонтанны и необыкновенны, страстны и необъяснимы. Такой порыв посетил тогда и моё сердце. В ответ на тот ужас, отчаяние неверия, которые на миг коснулись меня. Сейчас меня нередко посещает мысль: а каково же им? Тем, кто взаправду не верит? Не верит ни во что? Ни в бога, ни в чудо, ни в справедливость, ни в жизнь, ни в будущее — ни во что? Окончательно смирившись с тщетностью бытия. Я видела таких людей. В их глазах иссушенная пустыня, где умирают надежды и мечты. Каково им? Неужто они прозябают в этом аду всю жизнь?..

Я упала на колени перед иконой, сцепила руки в замок и начала молиться. «Создатель, — пошептала я, — если ты есть, дай мне знак, чтобы я не мучилась. Дай мне… самый малый, самый незаметный, самый простенький знак, что ты еси и ты рядом. И мне этого хватит на всю мою жизнь. Боже, это ведь и есть вся мечта моя — знать, что ты всегда с нами. Мечта моя…»

На глазах была пелена слез. Такая же непроглядная и мутная, как пелена барабанящего за окном ливня. Я сморгнула слёзы и подняла взор на образ. Кроткий, спокойный, умиротворённый лик Христа смотрел на меня с него. Такой юный и бесхитростный, почти детский. Его тонко выписанные ясные глаза с теплотой взирали на меня. Знакомая, всегдашняя наша икона, о которой мы вспоминали разве что только на Пасху, предстала передо мной в совершенно новом, невиданном прежде виде. «И я сомневался, — безмолвно молвил Он, — ибо есмь человек и ничто человеческое мне не чуждо».

В том сне я не удержалась, отпустила борт корабля, плывущего прямиком к той ослепительной луне… Не удержалась…

Да, моя вера глупая, слабая, ведь даже простой унылый дождь её смог пошатнуть. Но этого я перед ликом Христа не устыдилась. Потому что такая вера видится мне хорошей.

Нет, говорю не затем, чтобы себя оправдать, да и вовсе не о себе. Просто люди, которые верят, сомневаясь, верят, целую жизнь балансируя на зыбкой, невидимой, неуловимой грани добра и зла, видятся мне куда более человечными, и их вера — более искренней, чем слепая убеждённость фанатика. Мне кажется, вера не может быть неколебимой. На то она и вера, что держится не на фактах — «самых упрямых в мире вещах», как говорится в небезызвестной книге, а сама на себе, на собственном, так сказать, весе. Не как неподвижная конструкция из металла, но как живой организм. Верующему человеку (необязательно приверженца религии, о нет; истинно верующие иногда сами того не подозревают) свойственно колебаться, терять духовное равновесие, а иногда, от сильных потрясений, даже падать в аспидно-чёрный колодезь неверия, в этот ад, узенькая щёлочка куда мне приоткрылась и которого я так глубоко ужаснулась. Но моя мама однажды сказала мудрую вещь, не знаю, сама она до этого дошла или прочитала в какой-нибудь книге: «Не важно, сколько раз ты пал, а важно, поднялся ли ты». И вера, её уголёк, который тлеет в любой душе человеческой, помогает подняться даже с самого дна того колодезя и идти к своей мечте.

Ведь и Он сомневался. Разве тогда, в пустыне, в самом ещё начале пути, он не сомневался? И разве предложение дьявола превратить камни в хлеба не поколебило его? Мне кажется, слова «отойди от меня, сатана» непросто ему дались, ибо слишком велик был предложенный соблазн, чтобы отвергать его с лёгким сердцем.

Просил же Христос у Господа в ту последнюю ночь в саду Гефсиманском: «…да минует меня чаша сия», — хоть и знал отлично, что не минует.

Многие священники учат нас избавиться от сомнений. Но раз Он не был свободен от них, можем ли мы быть свободны? Не станем ли мы всего-навсего слепыми фанатиками?..

Искореня в себе сомнения, мы искореним в себе веру.

Но и в этих мыслях, промелькнувших в моей голове с быстротой молнии, я засомневалась и снова посмотрела на икону, ища в ней согласие или отрицание. По образу пробегали разводы оконных теней от струй стекающей по стеклу воды, делая спокойное лицо Иисуса чуточку печальным. Но в его кротких очах не было ни явного согласия с моими мыслями, ни отрицания. Лик на иконе не изменился и всё так же с нежностью смотрел на меня.

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное», — вспомнилось мне первая из заповедей блаженства. Странно. Почему именно она пришла в голову?

Я даже не заметила, как шорох дождя снова стал мелодичным и убаюкивающим, вспышки молний — волшебными и удивительными, а гром — совсем не страшным, а просто ёмким и проникновенным. Гроза вновь стала прекрасна для меня, из неё исчезли прежние уныние и обречённость.

«У меня ведь есть мечта, — подумалось мне, — а, стало быть, есть и вера».

Почтительно перекрестившись и поклонившись, я встала с колен и отошла от иконы. На пороге комнаты я остановилась, обернулась, бросив последний взгляд на образ, и прошептала:

— Да святится имя Твоё.

***

Тем летом я сдала школьные экзамены, близился выпускной и получение аттестатов. Родители были рады за меня, я тоже радовалась. Всё-таки волнительный момент — окончание школы. Папа с мамой тогда заговорили о каком-нибудь подарке.

— Может, велосипед тебе купим? — предложила мама.

Я неопределённо пожала плечами. Ездить в нашем пригороде по разбитым дорогам на велосипеде было бы затруднительно.

— Ты, кажется, телескоп себе хотела, да? — спросил вдруг папа.

— Да… — протянула я, признаться, сильно удивлённая таким предложением, — это идея. От телескопа не откажусь.

Мама развела руками.

— Ну, пожалуйста, если хочешь. Только ты два раза посмотришь в него, и он тебе надоест.

Я вздохнула. В маминых словах была доля истины. Но мне всё равно очень хотелось телескоп.

Потом мы с папой выбрали на интернет-сайте подходящую модель, нашли адреса магазинов, где можно её купить. Я была в предвкушении. Правда, как у нас обычно бывает, мы затянули с покупкой подарка. Выпускной успел уже давно пройти, а телескопа всё не было. Но вот как-то раз папа привёз-таки на заднем сидении машины большую коробку.

— Я, — говорит, — решил заехать после работы и купить тебе его.

Меня распирало от любопытства, хотелось поскорее раздербанить коробку и посмотреть на мой подарок. Мы с папой выбрали достаточно скромную модель, без особых прибамбасов, без электроники и с довольно небольшой линзой: семьдесят миллиметров в диаметре. Там были и модели с линзой в сто миллиметров и даже сто пятьдесят, но они, во-первых, довольно дорогие, а во-вторых, слишком громоздкие. Хотя, конечно, увеличение они дают куда большее. Но мой малыш, которого я назвала про себя Альтаиром, был тоже неплохим образцом. К телескопу прилагалась массивная металлическая тренога и два окуляра: в двадцать миллиметров и в десять миллиметров диаметром.

Вдвоём с папой мы собрали телескоп. Он выглядел довольно элегантно. На мой взгляд он казался самым изящным телескопом на свете. Мне не терпелось дождаться вечера, чтобы посмотреть на звёзды. Правда, чтобы испытать сам телескоп, вечера ждать не нужно было, потому что с азимутальной монтировкой он удобен для наблюдения не только небесных, но и наземных объектов, нужно только правильно настроить резкость. Папа навёл телескоп на цветок лилейника, растущий в дальнем конце сада, и сказал посмотреть в окуляр. Я поглядела в глазок линзы и ахнула. Огромный ярко-жёлтый лилейник находился, казалось, прямо перед моим лицом.

— Прямо подзорная труба! — воскликнула я. — Можно за соседями наблюдать.

— Ага, — кивнул папа, смеясь. — Правда, на солнце в этот телескоп можно посмотреть только два раза в жизни: сначала правым, а потом левым глазом.

Эти слова почему-то запали мне в память.

Тем вечером выйти понаблюдать звёзды не удалось, потому что небо было затянуто облаками. Но на следующую ночь я вытащила-таки мой Альтаир во двор, чтобы посмотреть на луну.

Она очень впечатляющая в телескопе. Можно разглядеть кратеры, горы, впадины на её белёсой, как будто посыпанной крошеным мелом, поверхности. Особенно хорошо видно на той части, где свет переходит в тень. На яркой половине Луны свет мешает разглядеть детали, а вот на границе их отлично видно. Вид Луны поверг меня в совершенный восторг и родителей тоже очень впечатлил. Я выходила смотреть на неё ещё несколько вечеров подряд.

А вот звёзды в телескоп не настолько интересные. Они просто ярче и кажутся ближе. Правда, рядом с ними можно разглядеть кучу других звёзд поменьше, которых не увидеть невооружённым глазом. Из нашего двора было хорошо видно мою любимую Большую Медведицу, и я наводила телескоп на каждую из семи звёзд.

А иногда просто водила телескоп, не отрывая глаза от окуляра. Перед моим взглядом медленно плыла россыпь серебряных блёсток на чёрном бархатном небе. Мне не хотелось отходить от моего Альтаира, хотелось глядеть и глядеть на эти удивительные фигуры звёзд целую ночь напролёт. Поначалу я вообще не могла поверить в исполнение давней мечты о телескопе. Было немного непривычно.

Хоть луна в телескопе выглядит интереснее, а я не могла налюбоваться на звёзды. Они выглядели так… торжественно, да — торжественно, словно у них там в космосе был вечный парад, вечный праздник, вечное молчаливое ликование.

Но больше всего мне хотелось увидеть в телескоп самую яркую звезду неба — Венеру. Но вот летом у Венеры поздний восход, и я, честно говоря, всегда просыпала его. Чтобы застать её в небе над нашим домом, мне нужно было вставать в четыре или три утра, а меня в это время из пушки не добудишься.

Однако однажды всё-таки я проснулась ни свет ни заря, чтобы понаблюдать за Венерой. С самого пробуждения во мне шевельнулось какое-то волнение, предчувствие. Встав с постели, я подошла к окну. Венера сияла над верхушками вишен. Сердце вдруг ухнуло в груди. Однако сон ещё не до конца сошёл с меня и ленивая мысль шепнула: «Может, завтра?..» — но я одёрнула себя: «Нет, нет, сегодня. Именно сегодня».

Одевшись на всякий случай потеплее, я, таща с собой Альтаир, вышла во двор, где воздух звенел от трелей сверчков. Меня почему-то слегка бил озноб, хотя ночь была ничуть не холодной. Стоило выйти, в нос мне тут же ударил сладкий, пьяный, духовитый аромат цветущих хост. Я вдохнула поглубже ночной благоухающий воздух, и сердце почему-то вдруг гулко заколотилось.

Найдя удобное для наблюдения местечко, я начала наводить телескоп, но мне с трудом удавалось это сделать. Меня била крупная дрожь, сердце готово было выпрыгнуть из груди. До сих пор не могу до конца понять, что вызвало во мне это величайшее волнение. Оно было до того сильно, что все чувства, казалось, обострились до предела. Меня обуял безотчётный страх. Каждый звук, каждый шорох в саду, в таком знакомом, родном саду, где я, ещё будучи совсем маленькой, играла, где меня ничто и никто не мог обидеть, — каждый шорох пугал до предела. На висках выступил холодный пот. Несмотря на плотную кофту, мне внезапно показалось, что вокруг царит жуткая парализующая стужа. Волнение и ужас были на грани паники, это ощущение мне никогда не забыть.

Я издала сдавленный крик от испуга, когда с ветки сорвалось и упало яблоко. Звук удара, казалось, был такой громкий и тяжёлый, что загудела земля. Клокот сердца на мгновение оглушил, глаза на секунду ослепли, и я безвольно опустилась на колени рядом с треногой. Только через минуту или даже две я немного успокоилась, осознав нелепость своих страхов. Альтаир был почти наведён, оставалось только поднять его чуть-чуть выше и закрепить в таком положении. Но я не могла даже заставить себя посмотреть в окуляр. «Венера! Венера, небесная королева, что будет, когда я увижу тебя? — гудели мысли у меня в голове. — Я боюсь тебя, Венера, боюсь ослепнуть, Венера!» Какими бы глупыми не казались эти мысли, в тот момент они были совершенно всерьёз. Но нам, слава богу, приходит на помощь разум, когда чувства и впечатления захлёстывают с головой. Новая мысль посетила меня: «Я смотрела в телескоп на Луну, верно? А ведь Луна-то гораздо ярче Венеры», — и это, как ни странно, очень меня успокоило. Я неуверенно посмотрела в линзу. Там мелькнуло что-то яркое. Сердце вновь гулко стукнуло, но я не отняла глаза от окуляра. Задержав дыхание, я медленно и осторожно двигала телескоп в ту сторону, где был свет. И вдруг поймала её! Поймала Венеру в сачок линзы телескопа. Боясь потерять, я поторопилась зафиксировать положение Альтаира, чтобы он не вздумал наклоняться.

Венера была обычной. Ничем не примечательный светящийся шарик, немного размытый, так что резкость надо было настроить. Но почему-то Венера меня поразила до глубины души. Её свет был лёгкий, прозрачный, окутывающий крохотный кусочек неба за ней шёлковым ореолом. Слабыми пальцами я крутила колёсико настройки резкости. Правда, сильной разницы до и после не получилось. Мне захотелось поставить другой окуляр с десятимиллиметровой линзой, у которой увеличение больше в два раза. Дрожащими руками я выкрутила первый окуляр и осторожно вставила цилиндр второго окуляра в гнездо.

Венера стала крупнее, а резкость немного хуже. И всё. Но пока я возилась с окулярами, небо начало понемногу светлеть, а Венера — меркнуть. Мой страх улёгся, только сердце ещё колотилось в груди, но это ничего. Ещё некоторое время я полюбовалась на Венеру, потом перевела телескоп на другую кучку звёзд, но те светились уже слабо: близилась заря.

Светлея, мир принимал знакомые очертания. Темнота меж деревьев в саду поредела, краешек неба на востоке чуть позолотел над иссиня-чёрным хребтом гор.

Я отошла от Альтаира. Медленно, точно заколдованная, я прошла по тропинке в центр сада, на ходу вдыхая аромат хост. Боязно было нарушить эту волшебную предрассветную тишь. Вдруг откуда-то издали, будто из другого мира, донёсся голосок кукушки. Я остановилась на маленькой полянке между клумб и закрыла глаза. И слушала музыку утра… шелест ветра в кронах абрикосов, пение кукушки, слабая, уставшая скрипочка сверчка, чириканье воробьёв — всё это складывалось в единый голос мира, бормотавшего что-то спросонья. Через несколько минут я открыла глаза.

Небо посветлело, став золотисто-розовым, Венера слабо сияла на его фоне, а остальные звёзды уже скрылись с восточного окоёма. Занимался рассвет.

И в этот самый миг, когда я смотрела в сторону Венеры, мне вдруг явственно увиделось, как свод небесный врезается в свод земной, как соединяются два великих мира, ведь они неразлучны. Мне показалось, что верхние ветви черешни, покачиваясь на ветру, задевают ткань неба, шевеля на ней угасающие светила. И весь этот мир, с запахами, звуками, движениями и картинами — он разумен. И необыкновенно прекрасен. Таким, какой есть, прекрасен. И в таком мире невозможно чувствовать себя одиноким, ибо великий, мудрый и бесконечно добрый разум всегда пребывает рядом.

Я вдруг поняла, что прямо сейчас, так неожиданно и необычно исполнилась моя тайная мечта, о которой я просила на коленях у образа Христова. О доказательстве бытия божьего. И хотя я знала, знала совершенно точно, что ещё не раз усомнюсь, что буду колебаться, что ещё увижу этот аспидно-чёрный колодезь, но доказательство это никуда не денется, и мне нужно только быть готовой на него посмотреть.

Вот оно. Оно всюду. От него нельзя отвернуться, нельзя на него закрыть глаза. От осознания этого сердце моё внезапно исполнилось такой широкой, такой искренней любовью, что даже сложно поверить, что это глупое, это бестолковое сердце может вмещать в себя столько любви; я готова была танцевать и петь, смеяться и плакать, ибо я есть часть огромного целого, ибо я в Боге и Бог во мне.