Незадекларированное зло

Несмотря на непрерывный поток пассажиров, таможенник откровенно скучал. За конторкой длинный хвост очереди рассеивался, теряя по человеку в минуту.

Датури предстал последним. Рука таможенника сгребла в охапку документы, его глазки уткнулись в монитор. Халатная апатия.

— Цель визита? — наконец-то соизволил поднять глаза.

— Повидать родину, — ответил Датури, вложив в слова немалую порцию сарказма.

Таможенник что-то пометил в документе.

— Срок пребывания? — Скучно мужичку. Очень скучно.

— Сутки, — небрежно.

Водянистые глазки с проблеском снисхождения вернулись к пассажиру:

— Обратный рейс только послезавтра. Поэтому — двое суток.

— Как скажете, — безразлично. — Земных хоть или местных?

— Земных, — вроде как с одолжением. Открыл новый файл, обыденно спросил: — Везете ли что-нибудь, не заявленное в декларации?

Губ пассажира коснулась странная полуулыбка:

— Безумие.

От интонации, которой было сказано слово, по спине побежали мурашки. Таможенник покосился на крайнюю правую графу в документе, где значилось «здоров», и нажал кнопку лазерника. Бумаги с выжженным штампом легли в руку Датури.

— Добро пожаловать на Виталию.

— Безумие! — внезапно выкрикнул Датури, прильнув к разделительному стеклу. Его лицо растеклось, нос расплющился, губы стали блинами.

Таможенник дернулся от испуга.

Датури отодвинул лицо, оставляя на стекле слюни, и расхохотался. Когда таможенник куда-то потянулся, Датури резко прервал смех и тихо, но сурово приказал:

— Сидеть.

Развернулся и ушел. Он чувствовал спиной взгляд водянистых глазок, но знал, что таможенная крыса не посмеет дернуться и зашевелится не раньше, чем через полчаса.

На выходе из космопорта столкнулся плечом с каким-то зевакой.

— Извините, — промямлил неуклюжий.

— Сидеть, — выплюнул Датури и с немалым удовольствием посмотрел, как человек падает задом прямо на тротуар.

Со стороны все выглядело так, будто прохожий упал после столкновения, и Датури знал это. А еще он представил, как сердобольные людишки попытаются помочь упавшему подняться и что тот с ними сделает за это.

На полную грудь он вдохнул влажный воздух родного мира. Его пробрала дрожь.

Датури смотрел, как капли ложатся на стекло. Одна к одной, превращая улицу в сюрреалистичную картину. Пятно от его медленного дыхания то разрасталось, то ужималось. В его центре четко выделялся нарисованный Датури иероглиф.

— Скоро вы всё вспомните, — тихо проговорил он, кладя руки в перчатках на подоконник. — Потому что я ничего не забыл. Каждое утро я просыпался с мыслями о прошлом. Эта боль сидит во мне так глубоко, что никакими клещами ее не достать. Я оказался крепким орешком для земных психологов. А знаешь, почему?

Он повернул голову направо. В маленькой комнатушке отеля под стеной истуканом стоял молодой мужчина. Кровь из левой глазницы медленным ручейком стекала по щеке, подбородку, шее. Правый глаз остекленел, на лице — удивленное выражение.

— Потому что нет границ моей ненависти. И я верну вам всё сполна. — Палец Датури нажал на кровоточащую глазницу и с мерзким чавканьем вогнал «жучок» еще глубже. Человек не издал ни звука.

Морось не прекращалась. Датури шел мимо ровных рядов одинаковых плит, от которых рябило в глазах. И хорошо, что на Виталии нет дурацкого земного выпендрежа с могилами. Вельможа ты, ремесленник или раб — перед смертью все равны. Тебя зароют в отведенный клочок земли и прикроют плитой. Захочешь выбраться — не сумеешь. А если хорошо попросить?

Он остановился.

Вот она. Могила, где покоится его истязательница. Он никогда не приходил сюда. Зачем? В этом не было смысла. Ведь он и так помнил все те надругательства, которым его подвергали ежедневно.

Датури опустился на корточки и погрузил пальцы в землю в стороне от дорожки. Надо же, кто-то даже цветочки носит на могилу старухи Батоши. Свежие. Неужели у этой стервы есть дети? Какие они? Такие же изверги или любящие родители? Было бы неплохо повидаться с ними, но он может не успеть.

В ушах свистнула плеть, а спина вспомнила пожирающий ее огонь. Пальцы в земле сжались в кулаки, и Датури изрек:

— Пора встать и познать истинную боль. — Он выдрал комья земли и поднялся.

Ненависть клокотала в его груди. Он выжидающе смотрел на плиту. И в тот момент, когда она дрогнула, он встрепенулся. Когда заходили ходуном все надгробия на кладбище, Датури затрясся. Его слово оказалось намного сильнее, чем он думал.

Мальчишка лет четырех-пяти топал по луже, пока мама зашла в ювелирный магазин. Сквозь широкую витрину она следила за каждым его шагом.

— Посмотрите на эти браслеты, госпожа, — подошла продавец.

Она поставила перед покупательницей три футляра. Браслеты были один другого краше, выбор будет нелегким. Изящество и утонченность в сочетании со строгостью и аскетизмом. Увы, ни один не подходил.

— Понимаете, мой муж любит более классические вещи, а в этих слишком много модерна.

Продавщица взглянула на улицу и сказал с улыбкой:

— Ваш муж очень стильный мужчина. Уверена, модерн как раз то, что ему нужно.

— Что?

— К тому же, кажется, он замечательный отец.

Покупательница посмотрела через витрину. Рядом с ее сыном сидел на корточках человек и о чем-то мирно болтал с парнишкой.

— Я сейчас! — возбужденно бросила она и кинулась к выходу, оббегая сверкающие золотом прилавки.

— Лино! — окликнула она сына, выскакивая из магазина.

Мальчик обернулся на зов мамы. Но никого уже рядом с ним не было.

— Сколько можно учить: не разговаривай с незнакомцами! — Она присела и стала вытирать платком чумазую мордашку.

— Этот дядя сказал, что я болен.

— Что? — Рука с платком застыла.

— И что сегодня мы все умрем.

Глаза расширились от ужаса. Вовремя же она выскочила! Мальчик кашлянул. Тяжело, болезненно. Платок пошел красными пятнышками. Отчаянный женский крик разлетелся по улице.

Прохожие начали украдкой оглядываться на мать, стоящую коленями в луже и обнимающую сынишку. Столица Виталии — дивный город; чего здесь только не увидишь.

Префект помолчал некоторое время, разглядывая тройку гостей. Затем спросил, спокойно и сдержанно:

— Вы понимаете, кого упустили?

Ответа он не дождался. И тогда префект взорвался:

— Это катастрофа! Это конец Виталии! Это конец всему! — Он затрясся в гневе. Бумаги со стола прыснули в лица гостей. — Весь этот хлам можно теперь сжечь! Я не уверен, цела ли еще Земля!

Один из тройки попытался сказать:

— Когда мы вылетали…

— Когда они вылетали!.. — передразнил префект. — Только что, перед вашим приходом, мне сообщили — задумайтесь! — о восстании мертвецов на Северном кладбище! А в столичном госпитале — наплыв пациентов с неизвестной эпидемией! И это всего три часа, как он в городе! Откуда вы можете знать, что сейчас происходит на Земле?!!

Толстый начальник городской полиции рухнул в кресло. Ярость, истерика, одышка.

— Что вам известно о Датури?

Голос подал все тот же смельчак:

— Один из сильнейших суггесторов человечества…

— Он не один из сильнейших, — резко прервал подчиненного префект. — Он и есть сильнейший. Более того, он не просто суггестор. Он жертва психогибридной стимуляции! Знаете, что это значит?

По взглядам префекту все стало ясно. Он обреченно вздохнул и чуть слышно стал пояснять.

Голова с коротким ежиком волос покоилась на белоснежной подушке. Медленное дыхание, едва ощутимый пульс, переплетения проводков и трубок. Мерный писк от монитора.

Датури с болью смотрел на осунувшееся бледное лицо Индиры.

Автоматика жужжала, отмеривая порции нужных медикаментов.

— Как же так, моя милая девочка? Нет, кома не для тебя. Я хочу еще раз услышать твой голос. Очнись.

Веки поднялись. Взгляд медленно переполз с потолка на сидящего на краешке кровати мужчину. Серые глаза в кайме пушистых ресниц увлажнились. Индира смотрела на продолговатое лицо с тонким носом и тонкими губами, на тощие щетинистые щеки и редкие светлые брови. И в эти прекрасные темные глаза.

— Датури? — голос хриплый, но такой милый сердцу Датури. Ладошка скользнула по его щеке, волосам. — Ты поседел.

Палец лег на сухие губы Индиры:

— Я услышал достаточно.

Она видела, как он плачет, но голос был тверд.

— Теперь послушай ты. Я не смог сдержать ненависти к этому проклятому городу. Если его жители считали, что правы, допустив эксперименты над ребенком, позволив истязать его, дразнить, мучить, обижать и унижать для того, чтобы достигнуть особого психического состояния в его мозгу, то они ошибались. Я улизнул на Землю и кое-чему научился там. Скоро столица будет агонизировать. Но ты будешь обладать иммунитетом против моего вируса, — он постучал себя по груди. — Таким будет мое тебе наказание. Мертвецы тебя не тронут. Они никого не тронут. Это лишь психическое оружие — для устрашения. Думаешь, я сошел с ума и несу ахинею? Спасибо, что была добра ко мне, но я никогда не забуду, как ты предала меня, когда я хотел сбежать в тот раз. Поэтому когда все умрут — и даже я, — ты останешься жить.

Индира силилась что-то сказать, наморщив лоб, но горло будто стиснула чья-то рука. Датури склонился к ней, запечатлевая на потрескавшихся бесцветных губах короткий поцелуй. Слезы текли ручьями из ее глаз.

— А теперь — поспи, — сказал он и покинул палату.

Два офицера из тройки, слушавшей брань префекта, стояли под зонтами у единственной могилы кладбища, из которой не выбрался покойник. В отличие от остальных восставших, он продолжал спокойно разлагаться, удобряя грунт.

— Где логика?

— Я бессилен.

Чуть поодаль, согнувшись, мок под дождем кладбищенский служитель.

— Оно и к лучшему, — сказал он. — Пусть прах старины Кочи лежит в покое. Он заслужил.

— Вы его знали? — удивленно спросил один офицер.

— Да, — отозвался старик. — Кочи был хорошим товарищем. На него всегда можно было положиться. Безотказный малый. Правда, глух был, как тетерев, да кто ж без изъяна?

— Глухота — поразительная редкость в наше время, — задумчиво произнес офицер и переглянулся с напарником.

Спустя мгновение они пулей бросились прочь.

Через полчаса, прорвавшись сквозь охватившее город безумие, они вновь стояли перед начальником и докладывали.

Префект выслушал и сказал:

— Считаете, это выход? Как я могу сейчас убедить паникующий город заткнуть уши?

— Но вы сами говорили, что суггестора нужно остановить во что бы то ни стало.

— Да, говорил. Город нам уже не спасти, но Датури представляет настоящую опасность для человечества. А значит — должен быть уничтожен. И если вы знаете способ, то выкладывайте поскорее.

— Как-то раз мои люди раскручивали дело по серии заказных убийств. Там фигурировал клан Джаяни из Долины, помните?

— Немые ассасины? — приподнял бровь префект.

— Они самые. В общем… у меня есть выход на них…

— Постой, но они же немые, а нам нужны…

— Где есть лыжи, там и палки найдутся, — сказал второй офицер. — Проблема будет состоять только в том, чтобы убедить их прилететь в очаг эпидемии.

— Какого черта? Сулите им любые деньги, или что там им захочется! Найдите толкового врача, который объяснит природу этого вируса и как его избежать, или найдите какие-нибудь действенные фильтры — и действуйте! Сколько это займет времени?

— Не меньше пяти часов, — сказал первый.

Префект замер. К тому времени город будет мертв. И он в том числе.

Датури ушел от гама и устроился на скамье. Плотнее запахнув черный плащ, он уставился на пруд. Капельки покалывали воду.

Ему осточертело смотреть, как орущие горожане в необузданной панике бросались друг на друга. Как с дикими воплями бежали от бредущих и ползущих, укрытых тленом скелетов. Как проливали слезы над харкающими кровью родными. Как тащили за собой кучу совершенно не нужных вещей, в надежде спастись и еще воспользоваться ими. Как забрасывали всем, что попадется под руку, чокнутых проповедников, выползших из своих нор и вещающих на все стороны о каре Господней.

Хоть кто-нибудь из них, ну, кроме, может, полиции, вспомнил о семилетнем мальчике? О маленьком несмышленом мальчишке, которого однажды по решению избранных жителями города сенаторов увезли из детдома в загородное поместье? Которого оградили от всего мира трехметровым барьером и отдали на попечение госпожи Батоши? Госпожа Батоши — член ученого совета, психолог и психиатр, истеричная психичка, гранд-мастер психогибридной стимуляции, личный дьявол Датури на ближайшие семь лет. С каким неистовым наслаждением она измывалась над ребенком, ставя над ним все эти чертовы эксперименты!

Датури кожей ощутил ремни на запястьях и щиколотках и вздрогнул.

Чем руководствовались ученые мужи, отдавая ребенка на такое, не считаясь с его мнением? Ну что же, посеешь ветер — пожнешь бурю. Датури оказался для них тем джинном, которого ни в коем случае не стоило выпускать из заточения. Прошляпили, упустили, недосмотрели.

Он вспомнил черноту трюма звездолета, на котором сбежал на Землю. И копченых крыс, прихваченных с собой, чтоб не умереть с голоду.

Прожив в новом мире целый год, он понял, насколько разнится порядок жизни Земли и Виталии. Он узнал, кого и почему выслали на Виталию и что послужило основой для становления ее общества. И тогда Датури понял, что не сможет оставить Виталию безнаказанной.

Семь лет мук в лапах госпожи Батоши не прошли безрезультатно. Стимуляция принесла свои плоды. Но многому, очень многому Датури научился сам. Скольких людей ему пришлось замучить насмерть, прежде чем он осознал силу своего слова: сто, двести? Но вместе с этим он осознал также и то, в какого превратился монстра. А значит, он должен погибнуть вместе с подписавшими ему приговор людьми.

— Пришло время умирать, — наконец сказал он и поднялся со скамьи.

Звуки плыли из тумана. Датури шел на них, как крыса на зов флейты. Едва слышный плеск волн о набережную словно дополнял мелодию. Издалека доносились заунывные рыдания: кто-то кого-то оплакивал. Иногда сквозь пелену прорывался жуткий вой мертвецов.

Нелепый силуэт превратился в рояль. Светловолосый человек наигрывал мелодию, не обращая внимания на подошедшего. Руки в красных перчатках плавно, гармонично порхали над черно-белыми клавишами. Что делает этот безумец? Неужели туман не повредит инструмент?

Датури остановился. Ноты складывались в знакомую мелодию из детства. Проклятая госпожа Батоши играла ее каждое воскресенье на протяжении семи лет. Датури всем сердцем ненавидел воспитательницу, но всей душой любил эту композицию.

Пару минут он простоял в оцепенении, пока по щеке не скатилась слеза. И тогда он велел:

— Хватит.

Исполнитель даже ухом не повел, продолжая музицировать. Датури удивленно подался вперед и сказал громче:

— Я сказал, остановись!

Черта с два! Роялист не остановился. Мелодия только ускорилась, превращаясь в нечто безумное, неудержимое. И Датури не выдержал.

— Прекращай!!! — заорал он что было сил и саданул по крышке. Подпорка сломалась, брызнув щепками, и крышка грохнулась. Рояль всхлипнул.

Блондин поднялся. Он улыбался, разглядывая лицо Датури. Правая рука скользнула под белый плащ и вернулась с пистолетом.

— Брось, — сказал дрогнувшим голосом Датури, но тотчас совладал с собой и твердо повторил: — Брось!

Роялист улыбнулся еще шире и сложил пальцы левой руки в знак.

Сначала Датури опешил, но потом удивление неожиданно улетучилось, и он разразился громогласным смехом. А после, приложив правую руку к левой стороне груди, склонился перед глухонемым. Пуля влетела точно в темя. Голова будто взорвалась, тело Датури рухнуло к ножке рояля.

Рука с оружием затряслась и медленно опустилась. Вторая еще медленнее стерла с губ кровавую массу. Ассасин с ужасом рассматривал красное на красном. Белоснежный плащ усеивали кровавые пятна. Даже на наемника Датури нашел управу. Даже после смерти.

Ассасин не стал ждать. Набережную огласил еще один выстрел. Белый плащ лизнул краешком черный. Смерть сыграла свою мелодию на клавишах мертвого города.