Четыре отметины (Работа №11)

Апрель 1242 года. Остатки разбитой Александром Невским на Чудском озере армии ливонцев входили в Дерпт. Избитые чудины едва волочили ноги. Лица конных кнехтов измождены, глаза опущены. На измятых доспехах кровь. Серый весенний снег не скрипел, как зимой, бодря сердце и радуя слух, а, подтаявший днём и замёрзший к вечеру, он ломался под копытами лошадей и ногами солдат, издавая непрерывный глухой хруст, который, смешиваясь с лязгом оружия, зловеще звучал в тишине наступающего вечера. Тяжёлыми ударами звон колокола разливался над острыми черепичными крышами, призывая горожан возрадоваться живым и оплакать мёртвых.

У ворот, опираясь на трость, стоял старик. Его худое, потемневшее от ветров и солнца, иссечённое морщинами лицо обрамляли падающие на широкие плечи седые волосы. Прямой, чуть изогнутый нос. Острый, выдающийся вперёд подбородок. Тонкие сжатые губы. Неподвижный, закутанный в серый шерстяной плащ, он больше походил на призрак, чем на живого человека. На плаще был вышит красный олень, поднимающий на рога чёрного волка.

Слезящимися глазами старик жадно всматривался в самый конец колонны, туда, где, построенный ровным прямоугольником, двигался отряд конных братьев-рыцарей. Конские, покрытые стальными панцирями головы, вскинутые вверх, длинные копья с флажками, белые с чёрными крестами и гербами плащи на могучих торсах воинов — всё колыхалось в едином ритме. Рыцари были без шлемов и тянули боевую песню.

Старый комтур, Бернхард фон Теттинген, полными слёз глазами искал среди братьев лицо своего единственного сына Отто. Искал и не находил. Когда отряд приблизился к воротам, от него отделился высокий рыцарь на сильном белом коне. Осадив коня перед стариком и не поднимая глаз, он произнёс:

— Комтур, его нет среди нас.

Этой же ночью два верных слуги комтура с золотом в сумах покинули Дерпт. Вернувшись через семь дней, они доложили, что среди пленных Отто нет. Что, исходив за четыре дня место битвы, они не нашли его и среди мёртвых. И что русские лучники говорили, будто бы через их полк в сторону реки Желочи прорвался и ушёл конный отряд рыцарей в десять-пятнадцать коней. Их преследовали, но не нашли.

Комтур слёг.

Но в начале мая, когда воды Чудского озера совсем очистились ото льда, рыбаки обнаружили прибитую к берегу лодку. На дне лодки лежал человек. Его истощённое тело было завёрнуто в изодранный шерстяной плащ с вышитым на левом плече красным оленем, поднимающим на рога чёрного волка. Его руки со скрюченными пальцами были вытянуты вдоль тела. Кольчуга заржавела, а надетая поверх неё накидка была покрыта грязью, кровью и пятнами ржавчины. Редкая борода, брови, отросшие спутавшиеся волосы были седыми. Через всё его лицо, ото лба к подбородку, опускались четыре страшных глубоких шрама. Шрамы были свежими, с рваными краями, и полны запёкшейся крови. Глаза у человека были вырваны. Он едва шевелил растрескавшимися губами и непрерывно нашёптывал только три слова:

— Отто фон Теттинген…

Комтур возрадовался. Его сын, его мальчик жив — и это главное. Старик не отходил от его постели. Днями и ночами был рядом с сыном. Поил и давал пищу ему из рук своих. Он прижимал к распятью иссохшие ладони и, устремляя взгляд слезящихся глаз на светлый лик, неустанно молился. Он просил о Чуде. И Чудо свершилось. В начале лета Отто, будто очнувшись ото сна, поднялся с постели и заговорил. Он попросил отца созвать братьев-рыцарей. Весть об исцелении Отто фон Теттингена птицей разлетелась по городу, и спустя два дня все собрались в доме старого комтура.

Ещё утром с востока потянуло сыростью. Задул лёгкий, принёсший запах дождя, ветер. На чистом лазоревом небе начали появляться белые облака. Сначала по одному, затем группами. И вот уже к полудню всё небо, до самого горизонта, было покрыто ими. Ветер усилился. Плывущие всё быстрее облака опускались всё ниже. Потемневшие, тяжёлые, клубящиеся, они цеплялись за шпиль костёла, осыпая крыши холодной мерзкой моросью. Город постепенно погружался во тьму и сырость.

Просторный дом комтура вместил всех собравшихся. В двух больших каминах, больше походивших на чёрные гроты, трещали объятые оранжевым пламенем сосновые брёвна. Отблески огня играли на гранитных стенах, отражались от зеркальной поверхности доспехов и оружия, освещали расписанные полотна гобеленов. Братья сидели за покрытым грубой льняной скатертью дубовым столом. Перед каждым стоял серебряный кубок, наполненный тёмным, красным, как кровь, вином. Блюда были завалены кусками зажаренной оленины. Между ними стопами лежали ржаные ковриги. Братья поочерёдно вспоминали имена рыцарей, павших в битве на Чудском озере, говорили об их подвигах, заслугах перед Орденом и склоняли головы в их честь.

Когда были названы все имена и гости утолили свой голод, Отто встал со своего места. Все смолкли. В каминах тихо потрескивали дрова. Усилившийся ветер завывал в слуховых окнах и гремел черепицей. Капли дождя дробно били по стёклам витражей. Отто поднял бледное изуродованное лицо. Устремив «взгляд» страшных пустых глазниц поверх голов собравшихся, он глубоко вздохнул и начал свой рассказ.

"Когда «голова свиньи» увязла, не пробив центр русских, и с флангов ударили дружинники князя, мы поняли, что эта битва проиграна. Кнехты заметались, ломая строй. Оставалось либо сражаться и пасть, не уронив чести ордена, либо найти брешь и уйти, сохранив для будущих сражений как можно больше братьев-рыцарей. Нас спас удар последней линии. Пропустив бегущие отряды дрогнувшей Чуди, братья атаковали уже почти замкнувшие за нашими спинами кольцо русские полки. Их тут же отбросили, но этого хватило для того, что бы отвлечь часть сил русских. На стыке центрального и правого русских полков образовался небольшой разрыв. Мы ринулись в него всеми силами и, разметав лучников, вырвались с божьей помощью.

Нас было тридцать братьев. Мы устремились к западу, надеясь соединиться с остальными, но конный отряд русских латников рассёк нас на две группы. Основной группе удалось пробиться на запад, мы же, числом двенадцать, теснимые латниками, вынуждены были уходить на восток.

За нами устремился небольшой отряд, коней в тридцать. Около полумили они гнались за нами. Тут справа мы увидели русло реки. Её ширина составляла около двадцати шагов. Берега возвышались на один-два локтя. Не сговариваясь, мы направили коней в русло. Постепенно сбавляя бег коней, мы проскакали ещё около ста шагов. Когда между нами и преследователями расстояние сократилось до минимума, мы все как один развернулись и атаковали. Наши фланги прикрывали берега. Латники не ждали атаки и не держали строя. Мы же ударили плотной шеренгой и опрокинули их. Большая часть русских тут же погибла. Вновь развернувшись, мы довершили дело мечами. Двадцать восемь русских латников были мертвы, мы же потеряли двух славных рыцарей: брата Берингара Бальга и брата Ольбериха Цедовица".

Все находившиеся в зале молча склонили головы, скорбя о погибших. Помолчав с минуту, Отто продолжил.

"Опустив погибших братьев под лёд, чтобы их благородные тела не достались хищникам, мы двинулись вверх по руслу, прихватив с собой их коней. По засыпанным глубоким снегом берегам росли высокие ели. Река стала для нас хорошей дорогой, по которой мы уходили от места битвы.

Подул ветер, небо постепенно затянулось тучами и начало темнеть. С небес полетели редкие хлопья снега. Через полмили река разделилась на два русла. Основное, более широкое, вело прямо, другое уходило по дуге влево. Мы остановились для совета, спешились и встали вкруг — лицом к лицу. Вендель Вундерлихт, Додерик Балг, Маркус фон Тоттенлих, Куно Вильденберг, Готтлиб фон Зальц, Эберард Заухенвит, Вильберт фон Шлибен, Валфрит Фалленштейн, Абелард Монте и я.

Говорил Вильберт фон Шлибен. Он был старше и опытнее всех.

— Основное русло ведёт прямо, а значит на северо-восток. Озеро сзади и слева. Мы вернёмся к озеру и вдоль его берега пройдём до реки Наровы. За ней Датское Королевство и там нам будут рады. Но рано или поздно русские хватятся своих и начнут искать. Поэтому нужно идти по левому руслу и уйти как можно дальше до снегопада. Если найдём селение — возьмём проводника, если нет — будем идти, пока не выйдем к озеру. И да поможет нам бог.

Все мы склонили головы в знак согласия с благородным братом Вильбертом и двинулись вверх по руслу реки, уходящему влево.

Между тем ветер усилился. Из чащи доносился треск ломающихся сучьев. Скрипели, раскачиваясь, стволы огромных елей. На землю опустилась ночь. Только русло реки белело среди чёрных берегов в непроглядной тьме.

Так мы прошли около двух миль. Ветер дул всё сильнее. Он рвал с нас плащи и попоны с коней. Снег бил прямо в глаза. Кони устали. Тогда мы решили выйти на берег. Коней мы привязали к деревьям. Составив копья вокруг ствола ели, мы укрепили их вверху ремнями, обернули плащами и конскими попонами. Получился небольшой шатёр, в который мы все и вошли. Внутри же развели огонь из упавших сучьев.

На другой день к полудню снег прекратился. Ветер продолжал дуть с той же силой, но тучи не разогнал. Воздух стал теплее. Недалеко от места нашей стоянки брат Додерик Балг обнаружил еле заметную тропинку. Пройдя по ней, он наткнулся на большую вырубку. Дальше от вырубки вглубь леса вела просека, по которой можно было двигаться верхом. Наспех собравшись, мы двинулись по просеке. Она вывела нас на возвышенность. Далеко впереди виднелось русло реки. Просека уходила вниз, в ложбину. Очередной порыв ветра принёс запах дыма. Ни минуты не сомневаясь в том, что впереди жильё, мы пришпорили коней.

Ложбина имела форму подковы, правую ветвь которой огибала река, а вдоль левой тянулась просека. В ложбине, укрываясь от ветров, притаились четыре сруба, крытые камышом и окружённые бревенчатым частоколом. За частоколом мелькали испуганные лица людей, вооружённых топорами.

Благородный Вильберт фон Шлибен выехал к частоколу и говорил с этими людьми. Через некоторое время ворота тяжело распахнулись, и мы въехали внутрь. Кроме четырёх срубов за частоколом оказались загоны для скота и птицы, амбар, уложенное стогами сено. Тут же вылёживался строевой лес. Жили здесь язычники — идолопоклонники, не принявшие христианства и вынужденные скрываться от гонения церкви. Они согласились дать нам отдых и проводника в обмен на двух коней наших павших братьев.

Но идти до самой Наровы проводник отказался. Он обещал, что проведёт нас до реки Чермы, покажет дорогу, но дальше не пойдёт. Объяснить причину он не хотел, только мотал косматой головой, и в его глазах мы видели испуг. Тайна его страхов открылась к ночи. Из леса вернулся старый охотник и рассказал историю, которую мы, к несчастью, приняли за сказку, какие часто рассказывают и в наших краях для того, чтобы скоротать долгие зимние вечера. Её я перескажу вам, братья, настолько подробно, насколько запомнил сам.

Давным-давно жили в этих краях люди. Поклонялись они Чёрному Перуну, а себя считали его детьми — волками. И звали их волкодлаки — то есть люди-волки. То были чудо-воины. Никто не мог сравниться с ними в ратном деле. Ни пеший, ни конный не могли устоять перед ними в бою. Один такой воин стоил двадцати княжьих дружинников. Селились они в глухих местах, подальше от глаз людских. Жили своими законами. Никто и никогда не видел их, а те, кому случалось на беду встретить волкодлака в лесу, теряли рассудок и блудили в чащах до смертного конца. Потому что помимо ратной силы и доблести, наделял их Перун силой тёмной, силой навью. Они умели завладеть разумом человечьим и водить, куда им надобно. Они умели призывать силы земли, ветра, воды и огня. Звери и птицы помогали им, ибо сами они были звери в теле человеческом. И стоило им на всём бегу перекинуться через голову, упираясь в землю ножами, как превращались они тотчас в волков.

Если враг приходил на Русь — горе ему было тогда. Волкодлаки напускали на них страху, уводили коней, сбивали с пути, заманивали в чащи и топи, жгли обозы. По ночам незамеченными прокрадывались в лагерь и резали спящих. Изматывали, не давая покоя ни днём, ни ночью, пока последний из врагов не покидал их земли или не падал замертво. И не было для славян защиты лучше.

Но однажды, не приняв новой веры, они стали против царя. Начались гонения на тех, кто не надел на себя крест бесовский. И чтобы не проливать крови соплеменников, волкодлаки ушли. Никто больше не слыхал о них. Только старые охотники рассказывают, что в чащах и топях за рекой Чермой стоит среди поляны чёрный столб с ликом Перуна. У столба каменное капище, а вокруг шесть кострищ. То их святилище. И что в Перунову ночь каждый год кто-то зажигает те шесть костров и поит Перуна живой кровью досыта. И воют волки на полную луну, и замолкает всё вокруг от ужаса. Те места называют Логовом Забытых. Никто не ходит туда, а забредши — не возвращается.

Когда охотник закончил рассказ, все мы уже спали крепким сном. В путь решили двинуться на рассвете. Но нашим планам не суждено было сбыться. Ночью вновь разыгралась метель. Она бушевала три дня и сменилась сильной оттепелью.

Проводник повёл нас от хутора к хутору. Жили там язычники, поклонявшиеся деревянным идолам. Особого гостеприимства хуторяне не выказывали, потому каждый раз приходилось расплачиваться за ночлег или еду какой-нибудь мелочью. Из-за обильно таявших снегов двигались мы очень медленно, и всё больше ночью, когда тропы подмерзали. Одна за другой вскрывались мелкие речки, разливаясь верховой водой. На озёрах появились сплошные забереги и большие полыньи. Слава господу, луна начала расти, и ночь от ночи становилось светлее.

К реке Черме мы вышли только на одиннадцатый день пути, ночью. На хуторе не спали. За грубо отёсанными брёвнами частокола жгли факелы и ходили вооружённые топорами люди. Проводник сообщил, что три дня назад молодой охотник-хуторянин перешёл Черму и заплутал. На другой день двое ушли на его поиски, но к вечеру вернулись страшно испуганные и говорили, что видели волкодлака. Сначала он бежал на четырёх лапах, а затем, перевернувшись через голову, встал на задние и, прыгая по кочкам, ушёл по болоту к Логову. А вчера утром на воротах появились следы его когтей.

Это были четыре длинные глубокие рваные борозды, взрывшие толстые доски ворот на два пальца вглубь. Ни одно животное не смогло бы оставить такой глубокий след в дереве. Даже медведь. Мы тоже смотрели следы когтей, и в одной из борозд брат Абелард Монте заметил небольшой, величиной в полногтя на мизинце, чёрный обломок. Это был кусочек очень твёрдой стали, чёрной, как вороново крыло. Когда брат Абелард провёл им по клинку своего меча, то из-под острой части обломка, сверкая, побежала извилистая стружка толщиной в волос.

Что же это за волк, думали мы, который пользуется стальным оружием и ходит на двух лапах? Мы показали обломок проводнику и просили передать хуторянам, что мы избавим их от волкодлака, если они покажут дорогу к Логову, а потом дадут нам проводника до Наровы. Хуторяне отказались:

— Волкодлак убьёт вас, а потом придёт за нами.

Мы впали в отчаяние. Но чуть свет к нашему костру прокрался старик. Он оказался отцом пропавшего молодого хуторянина и пообещал провести к Логову и до Наровы, если мы поможем найти его сына. Было решено, что к вечеру мы тронемся в путь вдоль Чермы, в сторону озера, но, удалившись от глаз хуторян, станем лагерем. Старик же найдёт нас по следам.

За день мы выспались, дали отдохнуть коням, и вечером тронулись в путь. Ехать пришлось около полумили. К этому времени совсем стемнело. Над чёрными макушками деревьев переливались звёзды. Полная луна лениво выкатилась из-за горизонта. Её мертвенный свет разливался по взявшемуся ледяной коркой снегу. Старик пришёл, вооружённый топором и деревянным щитом, обитым лосиной шкурой. С собой он привел большого серого пса. Уши и хвост собаки были обрезаны, а морда исполосована шрамами. Он смотрел на нас страшными жёлтыми глазами и глухо ворчал, поднимая шерсть на загривке.

Мы перешли реку и углубились в редкий ельник. Вокруг стояла мёртвая тишина. Старик шёл уверенно, поглядывая на звёзды. Деревья по сторонам становились всё выше, лес начал густеть, тропа пошла на подъём. Перевалив через небольшой холм, мы вышли к болоту. Здесь, у камышей, охотники видели волкодлака. Старик подал нам знак остановиться и начал водить пса из стороны в сторону, медленно приближаясь к болоту. Он что-то шептал собаке, поглаживал против шерсти. Пёс опустил морду к самой земле и непрерывно обнюхивал снег. Мы озирались да крепче сжимали рукояти мечей.

Вдруг пёс встал на месте и начал шумно и часто втягивать и выпускать воздух носом. Он рывками водил головой из стороны в сторону. Отбегал и снова возвращался. Наконец он замер и вытянул морду к болоту. Старик дал знак подойти.

Когда мы приблизились, он указал рукой себе под ноги. На снегу, в свете луны, виднелся большой отпечаток левой стопы человека. По краям следа вырисовывались завитки вдавленной в снег шерсти, а передняя его часть оканчивалась четырьмя чёткими отпечатками когтей. Когти изгибались вниз и по длине равнялись половине среднего пальца руки. Старик вытянул руку в сторону вправо, и мы увидели такой же след на высокой кочке.

Развернувшись спиной к болоту, он медленно двинулся вдоль следа. Через двадцать шагов старик снова остановился и снова махнул нам рукой. То, что предстало перед нашими глазами, поколебало даже самых мужественных из нас. На подмёрзшем снегу виднелись следы четырёх лап. Отпечатки задних были теми же, что и у болота, а передние напоминали ладони человека, только раза в полтора шире и с прижатыми большими пальцами. По краям так же отпечаталась шерсть. А на том месте, где должны были находиться следы пальцев, в снег вдавливались длинные, загнутые вниз когти.

Дальше пошли пешими, оставив щиты, копья, плащи и шлемы на сёдлах. Братья Готтлиб фон Зальц и Эберард Заухенвит остались присматривать за лошадьми. Петляя по кочкам, следы привели нас к топи. Старик показал жестами, что здесь волкодлак стоял и осматривался. Дальше след пошёл по краю, обходя топь справа. Шагов через триста камыш постепенно исчез. Ему на смену появились редкие деревья и кустарник. Впереди чернела роща. Именно к ней тянулась цепочка следов.

У края рощи пёс остановился, и, задрав морду, начал шумно втягивать носом воздух. По жестам старика мы поняли, что собаку что-то беспокоит. Все взялись за рукояти мечей. Через некоторое время пёс медленно пошёл между деревьями. Мы пребывали в сильном нервном напряжении и были готовы ко всему, но увиденное поразило нас.

В середине рощи, в белом свете луны, нам открылась круглая поляна. Её ширина составила больше ста шагов. В центре возвышался чёрный, в два обхвата столб высотой около двадцати локтей. Он стоял, вставленный в большую каменную чашу, от которой в стороны расходились шесть выложенных из камня лучей. Каждый луч тянулся до края поляны и заканчивался кострищем, также выложенным из камня. С вершины столба на нас взирало грубо вытесанное грозное лицо старца. Остальную поверхность идола покрывали неизвестные нам знаки и следы когтей.

Открывшееся зрелище произвело на нас сильное впечатление, и на некоторое время мы забыли о старике, о его собаке, и не увидели, как пёс вдруг припал на задние лапы и вытянул морду к противоположному краю поляны. Как шерсть на его загривке поднялась. Мы очнулись, когда до нас донеслось его глухое рычание. В тот же миг в воздухе что-то коротко свистнуло. Голова старика рывком откинулась, и он медленно осел в снег. Мы бросились к нему. Из его левой глазницы торчало оперение короткой стрелы. Кровь, заливавшая лицо, парила на морозе. Пёс сорвался с места. Сильными прыжками он пересёк поляну и скрылся среди деревьев. Через мгновение до нас донёсся его мощный рёв, а затем пёс коротко взвизгнул и затих.

Сдвинув развёрнутые плашмя мечи, мы, прикрываясь ими, приблизились к краю поляны и нашли только бездыханное тело собаки. Брюхо пса было рассечено до самого хвоста. В ночной морозной тиши отчётливо слышались прерывистое дыхание и звуки хрустящего под тяжёлыми лапами снега, удалявшиеся в сторону болота. В ту же секунду громом в тишине прозвучал голос брата Вильберта:

— К лошадям!

Мы бросились обратно по своим же следам. Когда мы вышли к топи, тишину прорезали звуки боевого рога. Это был призыв о помощи.

— Это рог благородного брата Готтлиба! — вскричали мы в один голос.

Мы ускорили шаг, насколько позволяли нам вес оружия и доспехов. Камыш хлестал по нашим лицам. Пот промочил одежду под кольчугой до самого тела и заливал глаза. И вот когда до места, где мы оставили лошадей, оставалось около пятидесяти шагов, до наших ушей донёсся страшный человеческий крик. Это был крик отчаяния и боли. Мы бросились вперёд из последних сил и вскоре достигли подножья холма.

Ужасная картина открылась нам. Оба наших брата были мертвы. Брат Готтлиб лежал на спине, раскинув руки. Его грудь заливала кровь, стекавшая из вырванного горла. Остекленевшие глаза смотрели в небо. Брат Эберард был обезглавлен".

Находящиеся в зале вновь склонили головы. Отто, между тем, продолжал.

"Лошади, привязанные уздами к деревьям, жались друг к другу и в страхе озирались по сторонам. Выставив мечи перед собой, мы бросились к лошадям. Хвала господу, лошади не пострадали. Так же оказались на месте копья, щиты и шлемы. Мы в спешке надевали шлемы на головы, хватали щиты, поднимали копья и впрыгивали в сёдла, совершая роковую и последнюю в своей жизни ошибку. Как только последний из нас оказался в седле, то началось самое страшное.

Как будто тысячи волчьих глоток одновременно взвыли в ночи. Наши лошади как будто взбесились. Они не слушались узды и, закусив удила, топтались и кружили на одном месте, косясь по сторонам налитыми кровью глазами. Мы оказались беспомощны и беззащитны, как младенцы.

Первым погиб наш доблестный и мудрый Вильберт фон Шлибен. Он понял, что происходит, и едва успел выкрикнуть команду «Спешиться!», как большая тень, опустившись с дерева, накрыла его. От сильного удара шлем брата Вильберта отлетел далеко в сторону, а сам он упал в снег со сломанной шеей. Следующим пал Додерик Балг. Он, как и брат Вильберт, только успел заметить метнувшуюся в его сторону тень. Лошадь вздыбилась и рухнула с распоротым брюхом, придавив седока. Брат Додерик умер мгновенно, пронзённый в грудь собственным мечом. Абелард Монте ударил копьём. Кованый наконечник пробил воздух. Тень задержалась у него за спиной, и через мгновение фонтан чёрной крови ударил из-под шлема. Нога брата Абеларда застряла в стремени, и лошадь волочила его тело, оставляя кровавый след на снегу.

Всё происходило с неимоверной быстротой. Визжали и метались кони. Сверкали мечи. Вой и дикий рёв не прекращался ни на миг, заглушая крики умирающих братьев.

Вот упал с обломком копья в спине Вендель Вундерлихт. Вот Маркус фон Тоттенлих навеки простился с головой. Куно Вилденберг сполз на снег, заливая гриву коня кровью. Выбитый из седла брат Валфрей Фалленштейн испускал дух, терзаемый ударами страшных когтей.

Наконец, справившись с лошадью, я поспешил к нему на выручку. Но зацепившись копытом за копьё, лошадь опрокинулась, и я вылетел из седла. Быстро оправившись от падения, я вскочил на ноги. Краем глаза я уловил лёгкое движение слева и повернулся к врагу лицом.

Последнее, что я увидел — это пронзительный, проникающий раскалённым железным прутом в самую середину моей головы, страшный взгляд больших синих глаз и четыре чёрных когтя. Лицо обожгло. Я выронил оружие, прижал к лицу ладони и почувствовал, как кровь потоками струится между пальцев. Силы и мужество покинули меня, и я провалился в темноту.

Очнувшись, я не почувствовал боли. Моё тело раскачивалось на крепких руках. Он нёс меня. Я попытался открыть глаза и не смог. У меня больше не было глаз. Я закричал и вновь потерял сознание.

Следующее, что я помню — это плеск волн. Он вновь поднял меня на руки и опустил на холодное дно лодки. Тогда я взмолился:

— Чего тебе нужно!? — вскричал я. — Зачем ты оставил мне жизнь? Я не хочу жить. Я не смогу жить так. Убей меня, как убил моих братьев. Или я сделаю это сам.

Мои мольбы не тронули его. Шумно вдохнув, он впервые за всё время заговорил со мной. Его низкий голос звучал ровно, и в нём чувствовались необыкновенная сила и уверенность:

— Ты моложе всех, и жить тебе долго. Я дам силу и буду смотреть за тобой, пока ты не окрепнешь духом. И пока ты будешь жить, глядя на тебя, все будут знать, что мы ещё есть. Твои братья хотели нашей земли? Они её получили, и многие получат ещё, если забудут о нас. А ты будешь им живым напоминанием.

После этих слов он обхватил мою голову своими ужасными руками, и я впал в забытье. Когда я очнулся, лодка тихо покачивалась на волнах. Вокруг слышался плеск воды. Моё лицо согревало весеннее солнце. Ветер ласково перебирал мои волосы, и слёзы вдруг горячими ручейками полились из-под моих опустевших век. Я снова потерял сознание и больше уже ничего не помнил, пока не пришёл в себя здесь, в своей постели. И пока я находился в беспамятстве, я всё время видел его. Он стоял посреди пустынного берега озера в наброшенной на плечи волчьей шкуре и смотрел на меня своими синими глазами".

Отто смолк. Молчали и братья, поражённые услышанным. Дрова в каминах давно прогорели. По тлеющим углям пробегали редкие сполохи пламени, отбрасывая красные с синевой отблески на суровые лица рыцарей.

За окнами бушевала настоящая буря. Порывами и тугими шквалами, налетая с востока, ветер бил в стены города, обдавая их тучами водяной пыли. Он рвал флюгера и свистел над крышами и в каминных трубах, сотрясал оконные рамы витражей. Он гасил факелы, срывал огонь с горящих смоляных бочек, освещавших зубчатые стены и мощёные, скользкие от дождя, узкие улочки Дерпта. И чудилось всем, что это уже не ветер гудит и свищет во мраке, а с далёкого русского берега проклятого Чудского озера доносится протяжный, похожий на стон, волчий вой.