О жизни и смерти, и о любви

…Я не бегу. На свете смерти нет.

Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо

Бояться смерти ни в семнадцать лет,

Ни в семьдесят. Есть только явь и свет…

Арсений Тарковский

1.

Вся жизнь порой уходит на опровержение наивной мысли, с которой ты рождаешься на свет: мир — это я.

И вокруг тебя вращается детская комната с игрушками, родители, детсадовские песочницы, одноклассники и однокурсники, учителя, врачи, сантехники, дома, города, семья, социум, народ, человечество, Вселенная, вся видимая и невидимая жизнь. Даже Бог летает вокруг тебя, как космонавт вокруг земли по орбите — ну он же твой, личный, как врач, например, как воображаемый друг… Наблюдает. Снабжает всем необходимым, выслушивает твои просьбы, обиды, жалобы...

Стоп. Какая-то слишком уж глобальная карусель получается. Страшно находиться в центре такого жуткого механизма.

2.

Болею. Отгораживаюсь от всего. Баррикадируюсь. А вдруг — умру? Беспокоюсь: как же мир без меня-то? Крышка ведь ему наступит. Свет погаснет, разумное начало покинет планету, космос — и всё такое, в духе этого...

А ты шелестишь-шепчешь, перемещаясь по дому на крылышках, на цыпочках бесшумных, сквозь дремоту больную мою: ты спи, спи, а я, пока ты спишь — поболею за тебя, поболею — а ты проснешься здоровый, и всё пройдёт…

Как будто можно болеть вместо человека? Или умереть вместо человека… Нелепо, нелепо, когда говорят: я готов умереть за тебя, он готов умереть за неё. И боль, и смерть — у каждого своя, тут ничего не заменить, и не прикроешь собой, и не отсрочишь.

У тебя смерть одна, и ты у нее один. Никаких третьих лишних. Никаких сложных отношений. Все просто, ясно и прозрачно. Всё честно. Настоящая верность.

3.

Вот, разбилась чашка, напомнив о вечном законе, объясняющего истину о бренности всего сущего. Всё имеет начало и конец.

Вздыхаю. Устал совершать ошибки, а значит — жить устаю, передохнуть бы.

Стараюсь жить незаметно, дышать тише, ходить, не оставляя следов. И все равно ошибаюсь — в мелочи какой-нибудь, в детали, и разбиваются чашки, и осыпаются мои благие намерения, как листья с деревьев, и рушатся планы, как карточные домики.

А ты говоришь с досадой: ну ты как всегда!

И еще говоришь: ну вот, вечно ты… — а дальше перечисляешь всё, что я делаю не так, как надо бы, да и и некстати, и чего вообще не должен бы делать.

А я улыбаюсь. Думаю: как же ты права. И верю тебе. Да и как усомниться в твоих словах? Вечно. Всегда. Прекрасные же слова… И значит — нету смерти в моей дурацкой и неправильной Вселенной. А смерти нет, mon amie, нет её… Нет её… Аминь.

4.

Ты спрашиваешь:

— Раз нету смерти, значит мы ведь будем всегда?

Не знаю. Бессмертие — странная штука. Душа бессмертна, это лично для меня, например, факт. Но для души моя личность, быть может — лишь эпизод из бесконечной истории. Существует ли жизнь после физической смерти в том понимании, которое мы вкладываем в понятие «жизнь»? Думаю, если теоретически бессмертие есть — оно не похоже на привычные наши представления о жизни.

Иногда мне видится существование души во времени, как вереница личностей, людей, таких как мы с тобой. Гостит в теле этот неуловимый сгусток духа, в одном из бесконечного количества тел. Мы рождаемся, умираем, душа освобождается от ставшего бесполезным тела, от вороха перепутанных воспоминаний, от бессмысленных привычек, заблуждений наших, от суетливых мелких стремлений, вечной обеспокоенности мелочами…

Так что это не мы перерождаемся, а душа перевоплощается, приобретая неведомый опыт, состоящий из радостей, мучений, боли и сладости, из отваги и страха, из ненависти и любви.

Кажется, дело обстоит именно так… И так хочется ошибаться!

А нас, таких, какими мы являемся сейчас сами себе, кажется мне, там — не будет. Потому что мы — это наше тело, память, эмоции, впечатления, интеллектуальный багаж. Мы всего лишь фрагмент, эпизод, кадр на кинопленке — в этом вечно длящемся, древнем кино. Лишь тени чего-то более глобального.

6.

… А в доме пахнет высушенными травами, зеленым чаем с мятой, лимоном и чем-то еще, сладостным и теплым, умиротворяющим, разлитым в воздухе.

Никогда не думал, что запахи способны менять пространство вокруг, согревать его, очищать от табачного духа, темных мыслей и этого жуткого, леденящего нездешнего холода, который подстерегает меня всякий раз — стоит мне обернуться.

… а души наши лишь гостят в телах,

и мы сгораем навсегда, дотла,

пусть мир иной из духа и огня,

но там не будет никогда —

меня…

7.

Мы пьём зелёный чай. Раньше я его не любил...

— Ну ты зануда… — улыбаешься, глядя снисходительно так, чуть насмешливо. Мол, ну-ну...

Ставлю чашку на блюдце.

— Вот скажи: тебя что-то не устраивает?

Удивившись:

— В смысле — не устраивает?

— Ну, в нашей жизни… Во мне.

Подумав:

— Всё устраивает.

ЗЗачем-то долго, сосредоточенно глядя в кофейную чашку, которую я не успел убрать со стола, и помолчав:

— Ну только если ты умрешь — то не устроит. А так-то — все устраивает.

Как-то так… Буднично.

О том, что человек — всегда часть чего-то большего, чем ты сам. Иначе — конец тебе, друг. Крышка. И голос твой тоньше писка, как говорил Маяковский. И сам ты — ноль без палочки.

И как только у тебя получается?

О любви, о жизни и смерти.

Без нервических сложностей и романтики.

Без надрывной философии, рефлексий и зауми.

И никакой экзистенциальной тоски.

Душевно как-то. Просто.