Рио-Рита

фанфик

«Ах! боже мой! что станет говорить княгиня Марья Алексевна!» (Грибоедов. Горе от ума)

«Не учите меня жить…» (Ильф и Петров. Двенадцать стульев)

1.

Отрешенно плыли звуки «Рио-Риты».

Комната сквозная, на стене — Дега.

От вина хмельная злая Маргарита

плакала на кухне — мастер был в бегах.

На мониторе ноутбука светилось изображение старинного патефона, а из небольших изящных колонок мягко струились звуки. «Рио-Рита»… Марго любила эту вещь безумно.

Она сделала ещё один глоток. Не потому, что хотела вина, а по инерции. Потому что было одиноко, потому что чувствовала себя брошенной и опустошённой. Ей казалось, скандал с мастером был спровоцирован им нарочно, чтобы найти повод уйти из дому, хлопнув дверью. Без обещаний вернуться к назначенному сроку. Уйти бессрочно, полагаясь на случайную связь на стороне и полную свободу от обязательств.

Это же она виновата в том, что дома — настоящий ад. Немытая посуда, не вынесенный мусор, бесконечные упрёки и ссоры. Мастер ненавидел чувствовать себя в чём-то виноватым. Поэтому выстраивал диалог так, что в конце концов она взрывалась.

О, мастер умел выстраивать диалоги! Недаром ему заказывали сценарии на Ленфильме. Впрочем, мастер там не был главным сценаристом. Он был вторым. Работал в группе сценаристов. Вернее… Помощников сценаристов. Впрочем, в конце концов — какая разница… Они тогда благодаря этому заказу переехали из Киева в Москву и часто наведывались в Киев. По сравнению с Москвой Киев был, конечно, провинцией.

Маргарита поморщилась: воспоминание было неприятным. Ей всегда хотелось гордиться мастером. Но в последние десять лет всё, что он делал, приходилось изрядно приукрашивать.

Мастер был талантлив во всём, к чему бы он не прикасался. Вскоре литературные попытки сделать карьеру в профессии сценариста были заброшены из-за конкуренции. И мастер вернулся к любимому занятию своей юности: к живописи. Он рисовал двор, открывавшийся взгляду с их балкона, огороженного чугунной старинной решёткой. Натюрморты, которые Маргарита импровизировала, подбирая самые невероятные вещи: женская туфелька рядом с серебряным блюдом, шёлковый лифчик на тарелке с виноградом, её золотая цепочка с крестиком, повисшая на пунцовой розе с сильными, острыми шипами… В те годы они жили очень хорошо — картины шли на «ура», и нередко, сопровождая мастера в поездках, Маргарита составляла ему компанию — на Андреевском спуске, на Арбате… Молодая и красивая, жена художника. Она привлекала внимание туристов, которые тут же готовы были скупить всё искусство, которое было у мастера в продаже. Находились и состоятельные клиенты, которые делали заказы заблаговременно. Это было весёлое, бесшабашное и счастливое время…

Маргарита прерывисто вздохнула. Неверной рукой перевернула бутылку и вылила остатки вина в бокал. Теперь в доме два бокала. Остальные мастер разбил, сообщив ей, что ненавидит пьющих женщин. Так и сказал: женщин. И тогда Марго чётко зарубила себе на носу: она — не единственная.

Догадаться об этом было не сложно, но Маргарита предпочитала отворачиваться от неприятной правды. А правда была такой: мастер блудил, и блудил постоянно, годами, на глазах у всех. И только Маргарита — с её жертвенной привычкой закрывать глаза на все его недостатки — предпочитала прикидываться дурочкой. Её подруга, Эллочка, так и сказала: «Ну и дура ты, Марго! Святая. Жуть какая-то…»

Она сделала очередной глоток. Дешёвое вино вызывало отвращение и тошноту. Поёжилась. Октябрь. А окна не ремонтированы уже лет десять. Щели, эти проклятые трещины, сквозь которые в дом проникает могильный осенний холод.

Она прислушалась к звукам, примешивающимся к приглушённой музыке. Ветер гулял по сумеречным комнатам разорённого дома, шелестел листьями за окном, шевелил страницы книги, брошенной на диване вечность назад.

Любовь куда-то испарилась после третьего по счёту аборта. Маргарита не очень любила детей. Они требовали заботы, превращали жизнь в сплошные хлопоты и сумасшедший дом. При мысли о беременности у Маргариты возникала безотчётная тоска.

Иногда она переставала думать о своём несчастье и обидах на мастера, и мечтала о преобразовании мира… Эта тема волновала всех! За разговором о грядущих переменах, в ожидании которых мир ветшал на глазах, осыпаясь на пол штукатуркой в квартирах, орошая стены фонтанами воды из прорванных труб, Марго с Эллочкой могли выкурить целую пачку сигарет. Мир неотвратимо распадался. Что-то в нём было не так. Маргарита не раз заливала все три этажа под этой нехорошей квартирой, и предотвратить катастрофы в доме было невозможно. Всё разрушалось. Но так всегда бывает перед наступлением чего-то нового, светлого…

Часто, сидя на кухне, Маргарита болтала об этом с Эллочкой. Эллочка знала о будущем многое. Она часами могла рассказывать о том, что творится в мире: о глобальном потеплении и катастрофическом перенаселении планеты, о мировом правительстве, о теневых структурах, о хищных международных синдикатах, корпорациях, которые, как ядовитый спрут, отравляли атмосферу и высасывали из мира всю кровь. И ещё — о том, что скоро всех сгонят в умный стеклянный дом, который будет окружён вышками «пять джи». Это будет тотальный контроль — такой, что даже пукнуть наедине с собой будет нельзя. Зато здоровье, питание и самочувствие каждого человека будущего — будет под неусыпным контролем медицины, основанной на новейших высоких технологиях. И когда это случится — весь мир изменится.

Посредственные, бездарные, бесполезные, тупые и никчемные — сойдут с ума или уберутся из цивилизованной жизни. Куда? Куда-нибудь подальше, в сельскую местность. Ничего, страна большая, а Москва не резиновая. В конце концов, общество всегда было поделено на страты. Только это не афишировалось. В отличие от этих несчастных — цвет общества, элита, интеллектуалы, люди творческие, избранные, получат всё, наследуют землю и обретут светлое будущее в жизни, которая будет длинной, очень длинной. Практически бесконечной!

А «морлоки» будут питаться хуже, и жить меньше. Лет сорок, как говорил один современный историк. Марго слушала его вполуха, но всё же запомнила некоторые интересные мысли и сведения. Хотя, конечно, сорок лет — это как-то слишком мало. Слишком жестоко.

Маргарита подумала о детях. Не о своих детях — своих у неё так и не вышло родить. Как-то она сказала мастеру, что беременна. И он в очередной раз нервно и много курил, метался в сомнениях, потом усадил её рядом с собой на диван и сказал:

— Марго, дорогая… Нам тут ещё детей не доставало. Посмотри на эту разруху в доме. Денег не хватает ни на что! Ты и так истерики мне закатываешь — а что будет, если в доме появится маленький ребёнок? Да он вырастет заикой! Пойми, мы с тобой не простые люди — простым проще! А интеллигенция — это всегда было сложно. В конце концов, каждому — своё! У одних — реализация состоит в выполнении биологической задачи, примитивного воспроизводства человеческого биоматериала. У других — в решении задач духовного порядка. Ты же не простая баба, а интеллигентная, умная и тонкая. Просто подумай: зачем нам такая обуза?

Маргарита тогда подумала: ведь мастер прав. Перед ним стоят духовные задачи. Это не детей клепать, это — область будущего человечества, биосоциальная инженерия. Вот только себя она в мире духовных свершений как-то не видела. Мастера видела, а свою роль в этом почему-то совсем не ощущала. Можно сказать, Марго не видела себя в будущем. Ни в каком качестве. В конце концов, она согласилась с тем, что создана для того, чтобы вдохновлять, а не копошиться среди белья и грязной посуды. Её призвание — создавать условия для творчества человеку, который стал смыслом её жизни. Ведь она его любила. Без памяти. Безумно.

Да и, положа руку на сердце… Она бы родила — но не из потребности стать матерью. А чтобы привязать к себе мастера, наконец. Потому что за годы, прожитые под одной крышей, он так и не осмелился связать с ней себя узами брака. Они даже в ЗАГСе не расписаны. А уж чтобы узаконить свою любовь в церкви — об этом и речи не было. Хотя и мастер, и Маргарита были верующими людьми. Не богомолами, конечно. А верили — в душе. Ведь главное — когда Бог в душе, разве не так?

Маргарита отхлебнула ещё глоток и инстинктивно переключилась на будущее. В мыслях о будущем была надежда на лучшее. В прошлом же было нечто такое, что вызывало дискомфорт, будто жалила её внутри холодная оса, будто кто-то тыкал в солнечное сплетении ледяным остриём.

В светлом будущем дети не будут такой проблемой, как сейчас. Их будут изымать у родителей прямо в роддомах и воспитывать силами государства — организованно и качественно. Давать им прекрасное образование. А с родителями дети будут видеться по выходным, отдыхая в каких-нибудь приятных местах — в горах, на море, в заповедных лесах… Ведь прогресс так рванул вперёд, что добраться до любой точки мира будет парой пустяков.

А ещё детей можно будет клонировать, не травмируя женщин болезненными родами и тяжёлыми, неприятными ощущениями, которые бывают при беременности и кормлении грудью. И главное — можно будет обходиться без уродливого живота. Правда, Эллочка рассказывала настоящие ужасы: клонов будут выращивать для того, чтобы потом, когда возникнет необходимость, обеспечивать каждому человеку запасные органы из «родного» материала. Бр-р-р… Маргарита судорожно повела плечами, кутаясь в пуховый платок. Зато необходимая здоровая биологическая ткань не будет отторгаться организмом. Станет возможным любое омоложение. И можно будет не бояться старости.

Маргарита вздохнула в потёмках и встала из-за стола. Включила свет. Осмотрела себя в большом зеркале. Конечно, не юная уже… Но то, что Эллочка поведала ей из области развития медицины, действовало на её нервы успокаивающе. В медицине вот-вот произойдёт фантастический прорыв. Человечество ждало этого столетиями! А то, что грудь уже не та, что прежде, и кожа на лице не такая свежая, как ещё каких-то десять лет назад… Главное, чтобы ничего не помешало миру в его развитии. Всё можно наверстать…

2.

Ветхая калитка да пустая зыбка,

гордая осанка, дерзкие мечты.

В трёхлитровой банке золотая рыбка.

По карнизу бродят черные коты.

В дверь тяжело постучали. Сначала костяшками пальцев, потом кулаком, и в третий раз кто-то с досады пнул в дверь, видимо, ногой. Маргарита замерла. Ей меньше всего хотелось сейчас кого-то видеть. Во-первых, от неё пахнет вином. И благо, мастер был бы дома. Так ведь она одна… Во-вторых, это могут быть знакомые, друзья мастера. У Маргариты не было друзей — кроме Эллочки, которая жила этажом выше. Вот придут, а она даже не знает, что им сказать, где он пропадает, и когда вернётся… Маргариту в таких ситуациях жёг испанский стыд. Ей было стыдно отвечать за фокусы, которые мастер в последние годы выкидывал всё чаще. И смартфон отключён — даже позвонить нельзя. Как это всё будет выглядеть в чужих глазах?

Марго проскользнула в прихожую. На цыпочках осторожно приблизилась к двери, затаила дыхание. Она не станет никому открывать. Перебьются.

За дверью послышались звуки. Кто-то звонил в дверь соседям. Дверь с тонким скрипом открылась. По соседству с нехорошей квартирой, в которой проживали супруги — мастер и Маргарита — жила одинокая старушка, Марья Алексевна, потомственная княгиня, между прочим. Эллочка говорила, что у неё есть дети, и даже внуки и правнуки, но Маргарита ни разу не видела, чтобы кто-то навещал старуху.

У Марьи Алексевны жило двадцать котов, не меньше. Из квартиры всегда доносился ужасный запах. Маргарита предпочитала не сближаться с соседкой — иначе пришлось бы ходить в гости. А у неё аллергия с детства — на кошачью мочу. На этот тоскливый запах. И на старость. Если случается сталкиваться со старыми людьми, Маргариту накрывает так, что от уныния удаётся освободиться только с помощью какой-то сильной встряски. В хорошем смысле…

Эллочка ей объясняла как-то, что аллергии на кошачью мочу не бывает, и на запахи тоже. Аллергия бывает на белковые соединения, которые содержатся в коже и шерсти. Но Маргарита знала точно: у неё аллергия не такая, как у всех. Если в подъезде или в квартире пахло кошачьей мочой — на неё нападал такой панический приступ, что она начинала задыхаться, как астматик.

— Откройте, это полиция! — раздался мужской голос.

Ещё некоторое время у двери слышалась возня и лязг дверной цепочки.

— Скажите, ваш сосед когда бывает дома?

— Милиция?! — послышался старушечий возглас и всплеск ладоней. — Не знаю, я их и не вижу.

— А он что, тут не один живёт?

— Не один… С Риточкой.

— Это жена?

— Сожительница! — кротко отвечает Марья Алексевна.

У Маргариты кровь бросается в голову. Какое ужасное слово! Из какой мракобесной эпохи оно вдруг вылезло и вползло в её дом? Мастер называл её женой. И всем вокруг говорил: моя супруга, Маргарита. Она его тоже всегда считала именно мужем, а не любовником.

— Не расписанные живут! — ехидно уточнила соседка.

— А вы не путаете ничего?

— Молодой человек, я ничего не путаю. Я живу в этом доме всю жизнь!

— Ладно. Странно. Хорошо, если увидите его, передайте, пусть позвонит. Я записку оставил с номером телефона ему в почтовом ящике внизу и повестку в суд.

— Какой суд?

— Да развестись с ним бывшая жена не может. Там какие-то имущественные вопросы. Он два раза уже не явился. Да ерунда полная: нужно просто поставить точку. Так сказала его жена. Никаких особенных проблем. Так и передайте.

В полутьме играет патефон. «Рио-рита»… Маргарита любит эту вещь. Она стильная, старинная. Как этот патефон из чьей-то коллекции, на экране монитора. Старинные вещи, как и старые привязанности, вызывают нежность. Она вспомнила о бывшем муже, коллекционере антикварных редкостей, дореволюционных механических игрушек, грампластинок и книжных изданий эпохи Серебряного века, хрупких старинных фарфоровых кукол и ваз. Он был обеспеченным человеком, вдвое старше её. И хотя он относился к Маргарите щедро и бережно, как к одной из самых ценных находок из его жизненной коллекции, состоящей из раритетов, Маргарита от него ушла к мастеру — в чём была. Взяла только немного денег, документы, одежду и обувь. Всякие женские мелочи — драгоценности, косметику, маникюрные принадлежности…

Мастер купил эту квартиру для них, ещё когда они тайком встречались. Чтобы не скитаться по друзьям, выклянчивая ключи от пустой квартиры или дачи, чтобы не снимать апартаменты посуточно. В этих квартирах, которые сдавались почасово и посуточно, всегда чувствовалось что-то непристойное, постыдное. В новой квартире было пусто, голоса гулко бродили по жилищу, но Маргариту и мастера захлёстывало ощущение счастья и пьянящей свободы. Любовь — это бесконечное счастье, и безграничная свобода. И такое чувство, будто у тебя всё время в крови бродит хмель и слегка кружится голова. И щёки ни с того, ни с сего вспыхивают горячим и нежным румянцем. И сердце как-будто звенит тихонько, и дрожит, переполненное нежностью…

Маргарита могла посвящать время воспоминаниям об этом эйфорическом периоде их жизни — безостановочно. Она тогда виделась с ним только по вечерам — но почти каждый день. А потом он переехал к ней сюда с вещами: со всей бытовой электротехникой, огромным старым чемоданом, набитым вещами и книгами, с баулом, где были его коллекции. Старинные металлические солдатики, танки, тачанки цвета тёмного хаки, какие-то резиновые индейцы и динозавры — и несколько старинных женских статуэток из гипса… В старом «дипломате» были ещё две небольшие, мастерски срисованные копии с картин Дега — балерина, сидящая на полу и ещё одна балерина, танцующая и светящаяся среди коричневатого сумрака. Картины повесили на стену. Дом ожил. На окнах появились тяжёлые шторы из искусственного бархата, красивое постельное бельё, дорогие махровые полотенца и халаты, элегантная посуда.

Обняв его за шею, Маргарита тихонько и счастливо смеялась:

— Ты что, вывез весь дом, что ли?

— Я же оставил квартиру! Мы честно поделили всё, так сказать, нажитое в совместном браке.

Мастер тогда устроил Маргарите потрясающий романтический вечер — с цветами в большой старой чугунной ванне, с шампанским и красным вином. Перемывая ложки и вилки, привезённые мастером из его бывшего дома, Маргарита ощутила ещё тогда неожиданный неприятный холодок. Почему — она не отдавала себе отчёта до сегодняшнего дня. Ей почему-то стало неприятно смотреть на эти вилки, ложки… Но потом всё забылось. Жизнь покатилась своим чередом. Мастер не сводил с неё глаз. Писал стихи, и она находила в них всю себя — прекрасную, как богиня. Рисовал её, обнажённую и просто в неглиже. Тогда он ещё не продавал такие картины — прятал их ото всех, как драгоценность… Они занимались любовью везде, где только можно было себе представить. Марго знала, что их сам Бог сотворил друг для друга. Они напоминали зверей, вечно голодных, тоскующих по любви, зверей.

За праздниками следовали будни. Вечеринки, аборты, романтические ужины, измены, сцены ревности, отвратительные ссоры и сладостные примирения… Было много любви и вина. Музыка лилась из колонок в полутьме...

Патефон подрагивает на экране и кажется почти настоящим.

3.

Тоненькая шея… Форточка открыта…

Блузка из сатина, запах табака…

Побыла Афиной или Афродитой,

будет Галатеей — ей не привыкать…

Маргарита заплакала. Ей опять захотелось вина. Желание выпить было подобно судороге. Но идти в магазин не хотелось. Тогда она набрала номер одного парня, с которым у неё когда-то был короткий роман. Мастер тогда был в бегах, как сегодня. А Маргарита тогда, вся не своя от несчастья, надралась в баре до чёртиков и познакомилась с высоким черноволосым парнем. Он был моложе её, наверное, лет на десять. От него пахло дорогим одеколоном и сладким, манящим табаком. Он оказался фотографом.

Тогда она не решилась на рискованную фотосессию. Хотя тело своё она считала безупречным. Так оно и было — молодые парни оборачивались ей вслед, а мастер в такие минуты ревновал….

Фотографа звали Ваня. Он был человеком, что называется, без комплексов. Маргарите нравилось, как он на неё смотрит. Как гладит её кожу. Как говорит тихо и восхищённо: «Галатея…»

Он снимал её одетой. Обвешивал пространство вокруг неё большими яблоками из папье-маше, фотографировал с забавной шляпой в руках, с огромным фанерным ключом, оклеенным золотистой фольгой, со старинными ридикюлями и пустыми рамами от картин… Получалось загадочно и необычно. Ваня рассказывал что-то об авангарде, о фотовыставках, которые у него происходят в разных городах. Маргарита даже не запомнила в каких… А потом Ваня ушёл готовить ужин, посадив её перед экраном огромного дизайнерского компьютера — смотреть картины из его электронной коллекции. Они были разные. И художники были разные. Какие-то рыбы с птичьими головами, мыши с телом гусениц, уродливые женщины и мужчины, сидящие за столами с вином и стаканом. В одиночестве.

Марго понравился только один художник из коллекции Вани. Она не запомнила его имени. Герой его картин был странным, грустным и трогательным. У него была шляпа, как у Чарли Чаплина, невыразительное, смутное густое облако вместо лица. На одних картинах сквозь дыру в его теле на уровне сердца видно было небо и облака, а на других картинах вместо сердца была нарисована клетка с птицей, а ещё — клетка без птицы, распахнутая настежь, с дверцей, которая вот-вот, казалось, оборвётся.

Но особенно крепко запомнилась Марго картина, где герой в шляпе был посреди холста — одинокий, безликий, безмолвный. Лица не было видно, потому что прямо перед ним висело яблоко. Это походило на сон или ловкий фокус. Яблоко просто парило в пространстве, вопреки здравому смыслу и закону тяготения. Оно закрывало лицо изображённого мужчины, и казалось, вообще было — вместо лица.

В тот вечер Ваня попробовал её уговорить сфотографироваться без всего. Говорил, что хочет сделать фотосессию в стиле «Ню», и что это будет настоящая бомба. В его глазах плясали жуткие ледяные черти, Марго их увидела явственно, как в кино. И почувствовала опасность. Отказалась, похолодев от одной только мысли о том, что эти фотографии могут каким-то образом попасть в интернет. Что их может кто-то увидеть. Такой «бомбы» она бы, наверное, тогда не пережила.

Иван не стал настаивать. А утром Марго вернулась домой, в пустую квартиру, и с облегчением вздохнула. По крайней мере, можно было не беспокоиться о том, что придётся выяснять отношения. Мастер дома не ночевал, поэтому даже не узнал, что в эту ночь Маргарита уронила все яблоки, с которыми мастер рисовал её столько лет.

Она ищет сначала номер мастера. Нет, не отвечает. Вне доступа. Ищет номер черноволосого фотографа неверными пальцами, листая телефонную книгу смартфона.

— Алло… Иван?

— Привет… — он, кажется, не рад.

Маргарита чувствует себя отважной, смелой. Мастер ей как-то сказал — то ли с досадой, то ли с грустью: «Марго — ты роковая женщина… Ты знаешь об этом? Тебе кто-нибудь когда-нибудь об этом говорил?»

— Привет. Я хочу сказать тебе… Что я согласна. Я сейчас приеду. Вызову такси. Встретишь?

Некоторое время смартфон молчит, из него доносятся неясные шорохи, клацанье закрывающейся двери. Потом она слышит, как из крана с шумом льётся вода там, в чужой квартире, увешанной фотографиями. Видимо, Иван зашёл в ванную.

— Ну ты даёшь, Марго… Во-первых я уже сплю. Во-вторых… А, впрочем, неважно. Что за срочность? Если ты готова — приезжай с утра, только не ко мне домой, а в мастерскую. Я даже такси за тобой пришлю. Приедешь?

Марго молчит.

— Алло… Алло! — зовёт Иван её вполголоса, будто боясь, что его кто-то услышит.

Марго молчит, потому что губы слиплись от вина, а горло свело судорогой от слёз.

— Марго, ты слышишь меня? Давай завтра! Не думай, я не какое-то барахло. Это же не просто так, развлечение. Я заплачу… Мы заработаем кучу денег. Слышишь меня, Марго?

Она молчит уже несколько секунд, а в ушах бьётся «Рио-Рита», и кажется, эта музыка сейчас разорвёт ей голову!

— Да… — её голос тих, она говорит почти шёпотом, потому что боится расплакаться. — Во сколько такси подъедет?

— Давай часам к десяти. Успеешь собраться?

— Хорошо…

— Ну всё… — в его голосе облегчение и искренняя радость. — До завтра.

— До завтра…

Она ложится на диван, не раздеваясь. Завтра будет всё по-другому. Она примет душ, и поедет к Ивану. Потому что надоело всё. И денег нет. И хочется, в конце концов, купить себе что-то тёплое, или — красивое. И вообще накупить разной нужной радостной ерунды. Проснуться, наконец, от этой затянувшейся на годы летаргии. А мир пусть катится к чертям собачьим!

Она мстительно улыбнулась, засыпая. И мир, тронувшись, как древний чёрный поезд, покатился в ад.

Тёмного апостола выплакала Рита,

пальтецо повесила черту на рога.

Покатилось по́ столу яблоко Магритта —

и упало весело к мраморным ногам.