Виноград

1.

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

В том, как живёт, как поступает человек — много того, что им услышано в младенчестве, в детстве, в юности, и потом — в течение всей жизни. Человек состоит из воспоминаний — ведь мы все люди Логоса, и потому связаны со Словом разумом и сознанием, и зависимы от него, в чём бы ни оно, слово, ни воплощалось. В молитве, услышанной в храме. В невнятном шёпоте Бога, понятном только тем, для кого он предназначен. В газетной заметке или рекламном слогане. В стихах, чем-то зацепивших душу. В любовном лепете, похожем вне страсти на бессмысленный бред. Или в ругательстве, брошенном в спину… Мы запоминаем всё.

Что-то помнишь «наяву», что-то входит в тебя бессознательно, как семейная традиция, Бог знает кем заложенная с незапамятных времён.

Каждый — как виноградная лоза, ветвь, побег на древе жизни. Древо было всегда, оно есть и будет — и неважно, знаешь ты о его строении, помнишь ли каждую его ветвь или нет. Это древо — твой человеческий род, живущий в тебе, и ты произрастаешь из него, вплетаясь в тонкие рисунки невидимых ветвей, и становишься частью непостижимого узора.

Чтобы понять смысл того, что с тобой происходит, нужно обернуться, взглянуть в прошлое, вслушаться в голоса мёртвых. Но, чтобы идти дальше, необходимо смотреть в будущее, прислушиваясь к голосам живых. В этом сплетении голосов, где ни один из них нельзя отделить от остальных — симфония всей человеческой жизни.

2.

Так пел её голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

Из чего я состою? Из понятных, родных голосов, которые слышал когда-то. «Надень шапку, простудишься». «Потеряешь ключи — не попадёшь домой». «Садишься за стол — вымой руки». «Никогда больше так не делай». «Не сдавайся». «Плюнь, забудь...». «Попробуй, как я...».

Я всегда любил виноград — его выращивал мой дед, отвоевавший в Великую Отечественную от первого до последнего дня, дошедший до Берлина и вернувшийся домой, кажется, только в 1947 году. Однажды, на каникулах, в селе у деда, я подрался. Сельские городских не любили. Мне досталось, конечно. Бабушка охала и обещала разобраться с «хулиганами», но я не хотел идти с ней «опознавать» обидчиков. Дед сказал ей: «Да отстань ты от него! Пусть лучше поест винограду!» А неделю спустя « злодеи» уже уплетали виноград в нашем дворе, показывали мне секретные места в окрестностях, звали с собой на речку и помогали деду ухаживать за виноградником, в котором он в последние годы видел смысл всей жизни.

С тех пор привычка «заедать» неприятности виноградом не раз становилась для меня спасением. Почему-то восстанавливались силы, уходили обиды, прояснялось в голове, и всегда появлялась перспектива: что делать, как исправить то, что я натворил в результате собственных же ошибок, куда идти…

Когда дед умирал от гангрены, взрослые меня взяли с собой в городскую больницу. Я запомнил тяжелый запах в большой палате и его светлое, запрокинутое лицо на подушке. Он до самого конца сохранял ясный рассудок, отдавая распоряжения родным: как следует беречь в холодную зиму виноградник, как лучше готовить из винограда вино, стоит ли продавать дом после того, как его не станет, и вообще — рассказывал, что кому причитается.

Я сидел напротив, на пустой больничной койке и смотрел, как он открывает и закрывает глаза, даже при тусклом больничном свете не потерявшие васильковый цвет. Повернув голову ко мне, он вдруг сказал: «А ты никогда не пей ерша!» Это было так неожиданно, что взрослые засмеялись. Я пожал плечами: как можно пить ерша? Ёрш — это же рыба!

Прошло много лет. Однажды мы с друзьями собрались на вечеринку, которая затянулась до утра. Мне было тогда лет семнадцать. Помню, что выпили немало, пили всё подряд. В какой-то момент я перестал воспринимать окружающее вообще. Наутро жутко болела голова, а при взгляде на спиртное становилось плохо, и казалось: «Никогда больше!».Осторожно поинтересовавшись у приятеля, не натворил ли я чего, услышал неожиданный ответ: «Да тебя с ерша вырубило моментально!».

Тогда и понял я, что имел в виду дед. С тех пор и отрезало: никаких «ершей». «отвёрток» и даже коктейлей я старался не употреблять. Думаю, голос деда, услышанный мной в детстве, в больнице, не раз уберег меня от неприятностей.

3.

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

Прошлое населено призраками. Личное пространство переполнено несуществующими людьми. Прикасаясь к сокровищу, хранящемуся внутри, я перенимаю странный, почти потусторонний, никогда не существовавший во мне самом, опыт.

Был такой случай: случайно зашёл в храм Покровского монастыря. Не помню, что меня туда привело. Просто гулял по городу, который всегда любил, хоть его и пришлось покинуть. Было безлюдно, утренняя служба закончилась, а до обедни было далеко. Стоял посреди пустого храма и рассматривал пространство вокруг: архитектуру, настенную роспись, иконы, церковные подсвечники. Ко мне подошла монахиня и спросила: «Хотите поставить свечу? Если болеете, или неприятности — поставьте за здравие, а может кто-то из близких нуждается в исцелении?»

Наверное, у меня было в тот момент невесёлое лицо. Хотя, стоять в пустом храме с весёлым лицом — было бы нелепо.

Далёкий от церковных правил и ритуальных тонкостей, я спросил: «А куда лучше поставить свечу для исцеления»?

Я вёл себя, как язычник, собирающийся заключить маленькую сделку с божеством: ты мне, я тебе. Разве не так происходит в жизни многих людей, которые искренне полагают себя истинными христианами? В каждом из нас спят и бодрствуют языческие голоса, связывающие нас с дальним кругом наших предков. Это я понял потом, постепенно.

Монахиня же в ответ всплеснула руками: «Ну как же ты не видишь — смотри, везде есть свечи, а вон там, дальше — ни одной. У иконы Богородицы, Матушки нашей. Куда это годится? Вот ей и поставь!»

Голос монахини, случайно услышанный в тот день, по сей день часто подсказывает мне, в чём я бываю не прав. И дело не в конкретной иконе, где запечатлён самый драгоценный образ христианства, но возле которой в тот день почему-то было темно и пусто. Просто — свечи ставят там, где их нет. Тьму освещают там, где темно. Спасают тех, кто погибнет без спасения. Помогают тем, кто нуждается в помощи, а не тем, кто в будущем может оказать ответную услугу. Делаешь ли ты что-то для близкого или постороннего тебе человека, для семьи, для людей, для страны — нельзя превращать любое маленькое благодеяние в сделку.

Я закрываю глаза и вижу солнечную картину: человек в светлом хитоне с радостной улыбкой возносит корзину с рыбой и хлебами над головой, чтобы накормить всех, кто стоит вокруг. Их тысячи, тысячи ртов, нуждающихся в рыбе и хлебе, в грозди винограда на спасшемся во времена всемирного потопа ковчеге.

Чей голос звучит во мне сейчас? Апостолов, рассказавших мне об этой истории? Или голос Того, кто пришёл на землю ненадолго, чтобы отдать всего себя, стать вином и хлебом, голосом и логосом, ключом к человеческой душе, а потом — мучеником, получившим в ответ на чудо смерть на кресте?

Наверное, в этом и заключается бескорыстие, то, чего нам всем — и верующим, и неверующим, и оглашенным — так отчаянно не хватает. В этом и состоит любовь. Отдавать просто так, без расчёта на ответные блага, не ожидая награды. Это трудная наука, но она была мне подарена неизвестной монахиней, по счастливой случайности, и урок остался во мне — навсегда.

Самое интересное: вместе с пониманием этих простых вещей из моей жизни как-то сами по себе исчезли люди, которые пользовались мной настолько же беззастенчиво, насколько расчётливы были мои надежды на их ответные услуги. Нет, деловых отношений это не отменяет, и заключая сделку, всегда знаешь, что придётся платить. Но при чём здесь — чудо, исцеление и вообще, «духовность», о которой так много стрекочут именно те, кто строит мир вокруг себя по принципу «рука руку моет»?

4.

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у царских врат,

Причастный тайнам, плакал ребёнок

О том, что никто не придёт назад.

Я состою из голосов. Я соткан из них! Они шелестят во мне, как страницы забытых книг, как хлебные колосья, прорастают невнятным шёпотом тех, кого я когда-то предал, обидел, сделал счастливыми, или тех, кому причинил боль.

Мою совесть и воображение будоражат те, кого я потерял, с кем расстался, перед кем виноват, или кого не смог забыть, даже если они стали мимолётным впечатлением в калейдоскопе жизни.

Их не слышные никому, кроме меня, голоса сопровождают меня повсюду, проклиная и благословляя, вселяя уверенность или предостерегая от беды. Они сокровище моё, и мой «чёрный ящик», мой стыд, защита и опора — всё то, что составляет внутренний стержень, без которого человек подобен беспомощному слепому котёнку, или бесформенному, безвкусному киселю.

Бесплотные люди, их призрачные голоса — обитают в памяти. Я слышу их на каждом шагу, заново понимая смысл их слов и поступков, вытряхивая из себя ненужное, запоминая важное. Вслушиваясь в их голоса, которые похожи на плеск рыбы в ночной заводи, на шуршание пшеницы на ветру, я пытаюсь осмыслить своё «вчера», осознать «сегодня», почувствовать, каким будет «завтра».

Именно они заставляют меня жить с открытыми глазами, твёрдо веря в бессмертие. В то, что когда-то и я стану голосом, вплетенным в невидимый хор голосов в тёмном омуте бессознательного, которое иногда называют «генной памятью».

Человек запоминает всё. От газетной заметки о тех, кто погиб, защищая его право на жизнь — до слов нечаянно услышанной, даже где-нибудь в художественном кино, молитвы. Как это всё отражается в человеческой душе? Как действует внутри, как определяет будущие поступки, и отчего уберегает и хранит? Как связаны между собой мой дед и та монахиня? Почему эти два сюжета сегодня так тесно переплелись в моей голове?

Они лишь отражения в тёмной воде. И рано или поздно, наверное, мы все поймём, что это — наши собственные отражения. Но я уже никогда не потеряю ключи от дома. Передо мной рыба, хлеб и вино, и я задумчиво ем виноград — просто пришло его время. Повсюду поспели налитые спасительным августовским соком виноградные гроздья, и мы, наверное, в который раз благодаря им, переживём очередной библейский потоп...

_________________________________________________________________________

Примечание:

В рассказе приведено стихотворение А. Блока «Девушка пела в церковном хоре», поводом для написания которого послужила газетная новость о гибели русской эскадры в сражении под Цусимой — после чего исход русско-японской войны был предрешён. В церквях тогда звучали великие сугубые ектеньи (молитвы-прошения «всем миром») за тех, кто находится в море и за всех погибших — о помиловании всех, кто не вернулся.

Ектения — важнейшая часть православного богослужения, коллективная «протяженная», усердная и сосредоточенная молитва в храме, с чтением священных текстов священниками, с пением на клиросе, бывает нескольких видов:

— великая — начинается словами «Миром Господу помолимся»;

— сугубая, т.е. усиленная (начальные слова «Рцем вси, от всея души…», с троекратным «Господи, помилуй» на каждое прошение) просительная — в ней прошения заканчиваются пением «Подай, Господи»;

— малая — состоит только из трех прошений и начинается словами «Паки и паки…» (т.е. «снова и снова»).

— ектения об оглашенных, произносимая на литургии («оглашенные» — ещё не крещенные, но проходящих катехизацию (оглашение), то есть — получившие устные наставления и готовящиеся принять таинство крещения),

— заупокойная, т.е. прошение о милости к умершим,

— просительная ектения с особыми прошениями, произносимые при совершении таинств.

По смыслу — ектения это просьба о помощи, обращенная к Богу, и о Божьем благословении на какие-либо человеческие дела.