Оставайся внутри

«Твоё прошлое — только круги на воде… »

1.

— Теперь всё будет хорошо. Вы прошли реабилитацию, восстановили необходимые навыки — всё, что нужно для новой жизни. Мы будем наблюдать за вами, и если возникнут осложнения — окажем необходимые услуги.

Инструктор № 614 оценивающе скользит по мне взглядом, будто взвешивая — всего, целиком. Гладкое, как будто из тонкого фарфора, лицо, прозрачные глаза. Они безупречны и бесполы, эти инструкторы и инспекторы, они — безымянны, совершенны и знают о нас всё. Даже то, чего мы не помним. У таких, как я — нет прошлого.

— Вам повезло — новая технология гарантирует восстановление умственных способностей и логических связей. Раньше переформатирование не давало таких результатов. Технология на стадии испытаний, мы не можем пока быть во всём уверены… Если появятся нежелательные ассоциации или возникнут побочные эффекты — свяжитесь со мной.

В памяти всплывает обрывок чьей-то жизни, где человек превратился в бессмысленный овощ. Нет уверенности, что это воспоминание моё. Возможно, это программа, помогающая усваивать входящую информацию. Удивительно, но я помню, как добраться домой и ещё множество вещей, которые постепенно оформляются в мысли.

2.

В моём жилище пусто и светло. Серебристые поверхности стен, мебель песочного цвета, белое бельё и посуда. В скупой цветовой гамме — гармония и ощущение комфорта. Ни фотографий, ни бумаг, ни записных книжек, ни единого частного телефонного номера в моём электронном справочнике. Только службы, сервисы, услуги… Как я жил здесь до сих пор? А может, я жил не здесь?

На экране — движущиеся голограммы. Отметка на плеере плавно смещается вправо. Осталось чуть больше половины объема. Нужно отсмотреть весь видеоматериал до конца — для социальной адаптации. На это уйдёт ещё дня три, но торопиться некуда.

На экране — круги на воде. Что-то о волновой природе явлений. На миг из глубины всплывает светящаяся тяжёлая рыба.

«… Не смотри в глубину — тяжела от печали вода,

там качается дымная нежить,

и назад не смотри никогда — быть беде… »

Слова всплывают в мозгу сами по себе и тут же тускнеют, растворяются. Рыбьи жабры двигаются замедленно. В этом движении чудится что-то мучительное. Возникает ощущение, что я о чем-то забыл, но почти вспомнил. Да, почти. Кажется, рыба напомнила мне, как дышит человек во время астматического приступа. Это «почти» раздражает. Как это может быть связано с моей жизнью? Внутри обжигающая вспышка. Адреналин. Нежелательные ассоциации. Рыбья спина плавно изгибается и тонет в омуте экрана. Мне не хочется никому об этом сообщать.

3.

Кварцевая крошка поблескивает на сентябрьском солнце. Я иду по светлой парковой дорожке, стараясь держаться в тени. Море вспыхивает за кустарником, открывается песчаный берег. Я не был на этом пляже с тех пор, как вышел из здания, где мою память аккуратно вырезали. Да, что-то пошло не так. Ничего у них не вышло. А может, всё дело в том, что остался какой-то сегмент, и с тех пор прорастает во мне, размножаясь, как компьютерный вирус, воскрешая забытую картину прошлого. Память, основательно загруженная содержимым словарей, услужливо подсовывает формулировку:

«Дамп памяти — копия содержимого оперативной памяти, находящаяся на жестком диске или другом энергонезависимом устройстве »

Знать бы, где находится это автономное устройство… Песок мягко проседает под ногами. По берегу ходят тяжёлые неповоротливые чайки, оставляя нежные цепочки следов у кромки воды. Слева от пляжа — крошечный каменный пирс. Прохожу по нему до конца. Снимаю обувь, подворачиваю штанины до колен. Свешиваю босые ноги вниз, вглядываясь в глубину. Порыв ветра ерошит волосы, как будто кто-то ласково прикасается к ним рукой.

«…На опустевшем пляже птицы. Ветер.

Нас больше нет нигде на свете. Я тебя

совсем не помню.

Ты осталась где-то

в потусторонних строчках и стихах,

где медленная тишина и тонкий лёд

последних слов —

и ни пятна, и ни греха нет на тебе… »

Откуда приходят эти слова, которые давно вышли из употребления? Сеть ни разу не дала мне ответа. Зато как-то позвонил инструктор и вежливо отчеканил:

— К нам поступили сведения о запрашиваемой информации… Всё ли в порядке, нет ли каких-либо нежелательных ассоциаций.

Голос был холодным, а в тусклой интонации, где вопрос звучал, как утверждение, чудилась скрытая угроза. Хотелось надерзить: для кого они нежелательны? Однако я благоразумно воздержался от лишних слов. Какой смысл выяснять подобные вопросы с существом иной природы? Ничего, я и так справляюсь. Но с поисковиками с тех пор стал вести себя осторожнее.

… Наступает вечер, по воде пошла мелкая рябь. Камни на дне уходят во тьму, их почти не разглядеть. Во мне кружатся слова — как осенние листья, неопознанные, что-то скрывающие в себе. Так и не понятый мной подтекст не даёт мне покоя.

«…и ни пятна, и ни греха

нет на тебе.

Там только — Никогда!.. »

4.

— А ты уверен, что хочешь это услышать? — Анна смотрит на меня сухо и недобро, — Прошло двадцать лет, зачем ворошить старое?

В этом старом доме полно старинных вещей, но она хранит их в чулане, подальше от чужих глаз. За незаметной дверью притаились предметы, которым больше сотни лет: печатная машинка, детская железная дорога, напольные часы с тяжёлым маятником из бледно-зелёного серебристого металла, лакированные деревянные шкатулки… И много ещё раритетного хлама, который мне когда-то давно хотелось трогать, перебирать, вдыхая воздух этого дома, с запахом ароматного дыма от тонких сигарет Анны… Воспоминания бессистемно пляшут в моей голове, разворачиваясь, как свитки.

— Был твой день рождения. Вы поссорились, ты потянул её за рукав, вы говорили на повышенных тонах. Кажется, так было дело… — Анна потирает лоб и висок тонкими подрагивающими пальцами. — А вечером мы узнали о решении суда. Кто-то сообщил об инциденте инспектору. Тебя изолировали сразу. Мы не успели ничего даже понять. Всё произошло быстро, без особых разбирательств. Ты же знаешь, это уже тогда делалось автоматически.

— А потом? Что было потом?

Анна смотрит на меня с состраданием.

— Потом… С ней творилось что-то ужасное, как будто всё перепуталось у неё в голове. Но когда стало ясно, что ты не вернёшься, она сама приняла решение: прошла программу удаления памяти. Поначалу казалось, что это к лучшему. У неё даже астма исчезла. Ты же помнишь, какая у неё была астма? Но потом в ней что-то как будто погасло. Ходила какая-то потерянная. Всё не могла вспомнить чего-то. В общем, в той, экспериментальной, программе были какие-то серьёзные изъяны. В последние месяцы она жаловалась на неприятные ощущения в сердце, как будто бы там какая-то пустота. Но ничего не нашли, объяснили депрессией, фантазиями. Были и побочные эффекты: галлюцинации. Она тосковала. Не по тебе, тебя она вряд ли помнила. А потом её не стало.

— Как она ушла?

— Утонула. Случайно, не думай ничего такого. Несчастный случай. Да она жила в последнее время так, как будто её выключили. Я не хочу больше об этом говорить.

Анна отвернулась, как будто рассматривая что-то за осенним окном.

— Они предлагали мне освободиться от … — она запнулась, обернувшись ко мне, рот горько искривился. — Но я отказалась, и тогда мне всучили вот это…

На стол лёг шлем, похожий на компьютерную приставку для эффектов дополненной реальности.

— Они считают, что мы не должны страдать. Что это — ненормально. Я их, знаешь, послала тихонько подальше с их компенсациями. Про себя, конечно.

Глаза у Анны сузились, стали почти жестокими.

— Если хочешь — посмотри на это сам. Мне хватило одного раза.

5.

Над пляжем плыл приятный молочный туман. Ты стояла в начале пирса, у берега, и кормила птиц — тоненькая, хрупкая, в светлой тунике и собранной в узел копной светлых волос. Море с плеском накатывалось пеной на песок, вздыхало, едва касаясь ног. Сердце забилось, как будто хотело вылететь из груди. Хотел позвать тебя, но имя вспомнить не удавалось. За эти годы я почему-то не смог вспомнить твоего имени, хотя восстановил малейшие детали твоего телесного облика, и все слова, которые слышал от тебя, говорил тебе, и даже никогда не произнесённые, те, которые хотелось услышать и сказать.

«… И «да» и «нет» — там ничего не значат…

Там ты светла и так отчаянно тиха,

грустна, прелестна, горестно прозрачна.

Там ты — соленая вечерняя вода...»

Ты улыбаешься, машешь рукой, приближаясь. Останавливаешься в метре, будто между нами невидимая черта. А я помню, как ты вот так же стояла, светилась в туманном облаке. Не могу проглотить ноющий ком, застрявший в горле. Но ты глядишь безмятежно, как будто расстались вчера. Это всё так похоже на правду. Но выглядит слишком красиво, идеально, как в кино. Ты радостно смотришь мне в глаза, и тихо произносишь: «Я скучала по тебе, мама…»

Пелена падает. Чужая игрушка, сконструированная с дьявольской изощрённостью. Тебя изготовили не для меня, а для твоей матери.

6.

Анна ставит передо мной стакан с холодным коктейлем.

— Не бери на себя чужое. В конце концов, ты не мог ничего изменить с той секунды, как дотронулся до её рукава. Вам не дали бы и слова сказать друг другу, запрет последовал немедленно. Тебя увезли сразу же, прямо из кафе. Ничего нельзя было исправить. Ничего. Я-то знаю, что у неё был характер — не подарок. Даже выяснять не стала, кто донёс. Не стала устанавливать номер инспектора. Было не до того. А потом стало всё равно. Вам просто не повезло… — её голос смягчается. — Ты по-прежнему сочиняешь стихи?

— Нет, — качаю головой отрицательно, заодно восстанавливая ещё один фрагмент забытой жизни, потерянный когда-то, но постоянно бьющийся в подсознании обрывками строк.

— Жаль. У тебя неплохо это получалось. Ты мог добиться успеха. Хотя, что считать сегодня успехом…

Она замирает, замолкает, глядя на меня сверху вниз. Потом добавляет почти шёпотом:

— Впрочем, стихи уже давно никто не пишет. Как-то ушло всё. Разом… Вокруг чужое всё стало. Пустота такая… Мне иногда так хочется курить! — она вдруг всхлипывает, вытирает мизинцем неожиданную слезу.

А я ловлю себя на неожиданной мысли: за двадцать последних лет никогда не видел, чтобы кто-то плакал. Слёзы и грусть давно исчезли с экранов наших домашних кинотеатров, из песен, и даже из информационных потоков, льющихся отовсюду. Я не смог припомнить ничего. Тех, у кого были проблемы, быстро приводили в порядок. Наше упорядоченное общество стало намного здоровее, и деструктивных эмоций заметно поубавилось.

Я покидаю этот дом в странном замешательстве. Во мне всколыхнулось всё: и боль, и чувство вины, и ощущение горя, и нежность, и жалость, и что-то ещё, неуловимое, то, что объединяет все чувства в единое целое. Как будто соединяя, склеивая меня, когда-то разбившегося на осколки, с самим собой.

Мне незачем больше приходить сюда. Анна дала понять, что мои визиты ей в тягость. У двери всё-таки оборачиваюсь, чувствуя накатывающую изнутри неловкость:

— Скажи, как её звали. Я так и не смог вспомнить.

— Зачем? Это к лучшему.

P.S.

«… Оставайся внутри, глядя вдаль из-под тонкой руки —

там, в далёком нигде, всё кружатся, дрожа, мотыльки,

и лишь ты — навсегда,

только ты и смертельная, страшная нежность… »

________________________________________

В рассказе использованы стихи из книги

Круги на воде