Запись №3

Я на кухне чистила картошку, когда в дверях появился сын Женя. Его тёплая куртка пузырилась на груди и подозрительно шевелилась — сын кого-то прятал за пазухой. На перемазанном лице мальчика застыла жалобно-просительная мина. Одного короткого взгляда мне оказалось достаточно, чтобы всё понять и решить:

«В этот раз буду непреклонной».

— Кого ты опять притащил? — полюбопытствовала я.

— Ма-а-ам, — затянул заступник всех покалеченных собак и подкинутых котят знакомую песню.

— Что, мам? Кошек брать в дом нельзя, они будут драться с Норой.

— Это-не-кош-ка, — продолжал ныть заступник.

— Надеюсь.

— Вот, — сказал сын, расстегнул куртку и поставил на пол маленькое существо. Существо являлось щенком, но более жалкого и неказистого создания я никогда не видела. Разноцветная шерсть на его тельце торчала клоками и походила на основательно поеденный молью, крашенный под рысь, но полинявший, песцовый воротник. Абсолютно облезлый крысиный хвостик в виде скобки заканчивался маленькой кисточкой. Худенькое тельце, с выступающими рёбрами, держалось на длинных тонких ножках.

Я переводила взгляд со щенка на сына и обратно, не зная, что сказать. Маленькими чёрными бусинками существо настороженно и очень пристально смотрело на меня. Оно будто понимало: в этот момент решается его судьба.

— Женя, кого ты принёс? — наконец обрела я дар речи. — Он, кажется, больной, может заразить Нору. И потом. У нас уже есть породистый щенок, зачем нам это… этот… — я замялась, не находя подходящего названия существу с крысиным хвостиком.

— Я нашёл его в поле. Он замёрзнет, мам!

На улице стоял конец ноября, и я понимала обеспокоенность мальчика.

— Ну, что мы будем делать с двумя собаками? Это пока они маленькие, а как подрастут? Нора уже приучена жить в квартире, а этот, — я небрежно ткнула картофелиной в щенка, — будет гадить, где ни попадя. Сможем ли прокормим двух взрослых собак? Подумай!

— Я буду за ним убирать и гулять. Кормить можно отходами из институтской столовой. Так многие из нашего дома делают, — высказал аргумент в пользу существа мой мудрый шестилетний сын. — В отходах попадаются котлеты, рыба, косточки.

Шёл девяносто третий год. Ещё все коллективные хозяйства не развалили, на подворьях мычала и хрюкала живность, мужики в деревнях поголовно не пьянствовали, сельская молодёжь пока на коноплю не подсела, поэтому студенты — по большей части выходцы из районов области — не очень жаловали кулинарные изыски общепита. Платное образование в вузах только начали вводить, и родители тратились в основном на питание, одежду и досуг своих чад.

— Ма-ам! Можно, а? Не умирать же ему на улице? — опять заныл сын, а щенок просительно завилял хвостиком. Правда, это виляние выглядело странным: не из стороны в сторону, а — снизу вверх, чуть-чуть, почти не изменяя дуги хвоста.

«Действительно, — подумала я. — Замёрзнет, если не возьмём в дом».

— Ладно. Смотреть за ним будешь ты, понял? — сказала я с напускной строгостью в голосе и даже нахмурила брови для наглядности.

— Ага, — весело ответил защитник и выскочил из кухни.

Вот так всегда: они берут питомцев, а я должна за ними ухаживать.

Щенок всё также напряжённо смотрел мне в лицо, словно ждал личного приглашения. Я это поняла, и во мне загорелся интерес.

— Давай знакомиться. Проходи! — пригласила я «существо». Он подошёл и меня обнюхал.

— Как же мне тебя назвать? — рассуждала я вслух. На ум приходили лишь бобики, трезоры, тимки.

В этот момент в кухню заглянула заспанная Нора. Она сладко потягивалась. Тщедушная дворняжка стала пятиться в мою сторону, пока не натолкнулась на тапочки. Щенок залез на них, шерсть на загривке встала дыбом, и, издав неожиданно низкий рык, он бросился на опешившую овчарку и попытался укусить за лапу. Под таким натиском Нора отступила в прихожую. Дворняжка победно задрала крысиный хвостик, вернулась к моим тапочкам и удобно на них устроилась. На шум прибежал Женька.

— Что случилось? — подхватил он на руки скулящую Нору.

— Твой найдёныш показывает характер. Мы назовём его Пиратом. Эта кличка, по-моему, ему подходит. Только появился в доме, а уже наводит свои порядки, — засмеялась я.

Зверёк, кажется, понял, что о нём идёт речь, преданно посмотрел в глаза и легонько махнул кисточкой, будто показывая, именем доволен и рад услужить. Женька стал звать его к себе, но Пират спрятался за мои ноги — маленький хитрец уже сообразил: кто здесь старший, кого нужно слушаться и перед кем заискивать.

Пират прожил в нашем доме четыре года. За это время случалось разное, но верно выражение: кем называют — тем и становится. Пират и Нора полностью соответствовали своим кличкам.

Нора родилась породистой овчаркой, абсолютно самодостаточной и своевольной. Она жила сама для себя, а людям лишь позволяла за собой ухаживать. Выгуливать её было и трудно и легко.

Легко — потому что, не обращая внимания на людей и собак, она находила себе камень или палку и сама с ними играла, не позволяя отбирать игрушку никому. Чем она становилась старше, тем более увесистые палки выбирались для забав. Через полтора года над нами потешались соседи, когда Нора тащила домой палки, больше похожие на брёвна.

— Топливо на зиму заготавливаете? — смеялись они.

Трудно — потому что загнать её с прогулки являлось сущим мучением. Любые хитрости придумывались, только чтобы ошейник не пристегнули к поводку. Для её поимки Женька устраивал облавы с ватагой мальчишек по всем правилам охоты на волков. Остепенилась она через четыре года, когда ощенилась.

Пират, в противоположность ей, вырос в домовитого пса, настоящего сторожа. Он не вышел ростом, зато отличался широкой грудью и характером флибустьера: очень смелого и верного дамского рыцаря, но коварного и злобного в отношении к недругам. Из страшненького, облезлого щенка он превратился в красивого пса с львиной гривой изумительного окраса, вислыми кудрявыми ушками и серой маской на чёрной мордочке. Его каштановые лапы заканчивались белыми чулочками, а разноцветный волан гривы на груди переходил в белоснежный треугольник. Шерсть гривы спускалась мягкой волной. Бывший крысиный хвостик оброс длиной рыжей шерстью. В голубоватых белках плавали антрацитовые зрачки почти человеческих глаз. Нетрудно догадаться, что Пират стал моим любимцем.

Несмотря на небольшой рост, Пират не боялся ни больших догов, ни злобных ротвейлеров, ни сильных овчарок, ни драчливых боксёров. В местной собачьей компании, гуляющей совместно с хозяевами на лужке за «тремя тополями на Плющихе» — так мы называли наши три дома, выстроенные на пустыре, — он был лидером.

У нас в подъезде жил дог Лорд — огромный пёс ростом с телёнка. Однажды Лорд чем-то напугал Пирата, поднимающегося по лестнице. Хоть они с Лордом дружили, конечно, по-своему, по-собачьи, — Пират вдруг зарычал.

— Уберите свою дворняжку, — сердито произнесла хозяйка дога, недовольная возникшим препятствием, — не то он его разорвёт.

Женя выгуливал Пирата и Нору, и та, как обычно, сбежала, спрятавшись за кустами карагача, лишь только поняла, что зовут не просто так, а поведут домой. Домовитый Пират и рад бы ещё погонять воробьёв да сорок, побегать за бабочками, но знал, что за непослушание будут ругать и не дадут сладкой косточки либо другого лакомого кусочка, поэтому шёл спокойно домой без поводка. На недовольную реплику хозяйки дога Женька спокойно ответил:

— Пускай рвёт… если сможет.

Лорд, не внявши предупреждению, спускался по лестнице навстречу Пирату. Ни дог, ни его хозяйка ничего не успели сообразить, как Пират молниеносно кинулся и вцепился в бок Лорду. Огромный дог шарахнулся в сторону и жалобно завыл. Увлекаемая им, через две ступенька полетела хозяйка, что-то причитая на ходу. А довольный Женька, ухватив Пирата за загривок и со словами «сами напросились», пошёл домой. С тех пор Лорд всегда шугался при появлении Пирата, уступая дорогу.

Уважали и побаивались Пирата не только собаки, ещё больше его боялись люди, вольно или невольно появляющиеся на пороге нашей квартиры. На входной двери у нас не висела табличка: «Осторожно! Злая собака!» — но все знакомые и соседи, зная коварный нрав пса, обычно звонили в дверь и немедленно отходили вниз или вверх на три-четыре ступеньки. Не успей они ретироваться, или мы придавить его ногами к косяку входной двери, Пират первым выскакивал на лестничную площадку и хватал незваных гостей за ноги. Предупреждающий укус был не сильным, но ощутимым. Особенно Пират не любил особей мужского пола. Мальчишки его боялись как огня, и потому реже попадали в крепкие зубы Пирата. Мужчины, сильные и самоуверенные самцы, считали, что могут заслужить дружбу и расположение пса. Как же они ошибались!

Однажды приятель мужа решил подлизаться к Пирату с помощью колбасы. Пёс дружелюбно брал колбасу из его рук, вился у ног, заглядывал в глаза и со стороны казался добродушной ручной дворнягой. Эта кажущаяся невинность в поведении пса вводила многих в заблуждение. Попался на эту удочку и Константин, полагающий, что несколько ласковых слов и большой ломоть колбасы растопят лёд отчуждения, и ему будет позволено погладить пышную гриву — гордость Пирата. За фамильярное отношение к местному собачьему авторитету его наказали: лишь только он наклонился, чтобы погладить пса, как тут же был укушен за нос. Костя завопил, хватаясь за нос, а Пират, нервно подёргивая хвостом, взъерошил загривок и оскалил пасть. Но через пару минут, видя, что наглец отступил в ванную смывать кровь, вновь преобразился в смирного и покладистого пса. Ну, что тут поделаешь? И смех и грех! А ведь Константина предупреждали о коварстве собаки.

Доставалось от Пирата не только чужим, но и своим домочадцам тоже. Единственной хозяйкой, а вернее, подругой (ведь он считал себя вожаком нашей стаи), пёс признавал только меня и очень ревновал ко всем. Пират знал, что являлся моим любимцем, злоупотреблял этим, считая, что внимание должна уделять только ему. Когда я приходила с работы и принималась за стряпню к ужину, Пират забирался под стол и ждал самых лакомых кусочков. Людей, заходящих в кухню, он кое-как ещё терпел, но на Нору глухо рычал. А когда я кормила собак, пёс ревностно следил, чтобы в его чашку обязательно накладывали немного из нашей кастрюли или сковороды. Он в обязательном порядке обнюхивал свою чашку и наши тарелки, если замечал подвох — отказывался от еды. И оказалось, что это были только цветочки, дальше-больше.

Стоило мне устроиться на диване перед телевизором, в кресле или лечь на кровать, как Пират ложился в ногах. И уж тогда никто не мог ближе, чем на метр, подойти к нам: пёс рычал, скалился, показывая большие белые клыки. Если муж не успевал первым добраться до супружеского ложа — Пират бесстрашно кидался в драку. Муж, ругаясь, хватался за швабру. Происходила короткая стычка, из которой с переменным успехом выходил тот или другой. Либо обиженный муж уходил спать на диван, а Пират заскакивал на кровать, лизал меня в лицо и долго крутился в ногах, удобнее устраиваясь, либо расстроенный Пират забивался под кроватью в дальний угол, а муж ложился рядом со мной и долго бурчал про «несносную, нахальную собаку». Но верный Пират, пережив своё поражение, часа через два как ни в чём не бывало вновь лежал у меня в ногах, чутко охраняя сон.

Вскоре эти разборки стали перерастать в серьёзные семейные скандалы, но что я могла поделать, если оба не хотели сдаваться и уступать. При мне Пирата никто не обижал, а в моё отсутствие он терпеливо сносил тычки от сына и мужа, но пальму первенства не желал уступать без борьбы. Проблема разрешилась просто, но трагично.

К тому времени муж устроился охранником на автостоянку и стал брать собак с собой на дежурство. Пират там познакомился с рыжей собачонкой, живущей в гаражах неподалёку, и у них завязался роман. Через пару месяцев совместных ночных бдений Пират стал более лояльно относиться к мужу. Видимо, став «полноценным мужчиной», он вник в суть проблемы, понял и примирился с необходимостью делить свою хозяйку с соперником.

Погиб Пират, смело защищая подругу и своё будущее потомство. В городе развелось много бродячих собак, и спецавтохозяйство начало их отлов. На отлов выезжала бригада мужиков с петлями и ружьями. Бывают же такие трагические совпадения, но в тот день, когда бригада заглянула в наш микрорайон, беременная собачонка куда-то увела своего ухажёра с автостоянки. Они нарвались на ловцов недалеко от нашего дома. Пирата мужики не тронули — у него на ошейнике висела бирка, а стали гонятся за бесхозной собачонкой. Но не в характере Пирата прятаться от опасности — он храбро бросился на защиту рыженькой и, закрыв её собой, получил изрядную порцию дроби. Отважный Пират умер на месте, а рыженькая собачонка, воспользовавшись замешательством, улизнула домой. О происшествии нам рассказали вездесущие мальчишки, приятели сына. В память о Пирате осталась небольшая фотография и стихотворение, сочинённое мной вместе с сыном. Вот оно:

Когда пришёл в наш дом Пират,

Забавным был щенком:

Два уха, тряпочки, висят,

Облезлый хвост — крючком.

Когда желание изъявлял,

Чего-то он просил,

То не крутил им, не вилял —

Немного шевелил.

Худой, высокий, шерсти нет,

Один пушок торчит…

Мы звали осликом его

За этот странный вид.

Но шли деньки; вот год прошёл —

Пирата не узнать.

Красивейшим он вырос псом:

Такая грудь и стать,

Густая грива, как у льва,

Шерсть мягкий лёгкий щёлк.

Но вот хвостом-метлой махать

Он не умел, не мог.

Я тяжело переживала смерть Пирата. Но к его потере за два месяца до трагедии подготовил сон. В нём пёс залез ко мне на колени, облизал щёки и подбородок тёплым языком. Потом свернулся клубком и уткнулся холодным мокрым носом в ладонь. Так полежав некоторое время, соскочил с коленей, оглянулся, чуть шевельнул кисточкой хвоста и убежал. Сколько ни звала к себе, он не вернулся. Проснувшись, поняла, что Пират нас покинет. Знать бы, где упадёшь, — соломку подстелил. Но я не знала: ни месяца, ни дня, ни самого происшествия. Только сердце нет-нет, да и сжимала тоска, а за ней — тревожная догадка:

«Мы вскоре расстанемся навсегда».

А беда, как водится, не приходит одна. Девяностые годы — очень тяжёлое время для страны, его не пережил Союз, не пережила идеология, как и многие граждане. Не пережила голод, безнадёгу и наша семья. Невыплаты зарплат по нескольку месяцев — это время даже страшно вспоминать. Сначала я деньги занимала у мамы-пенсионерки, потом — у знакомых. Потом дошло до того, что, покупая булку ржаного хлеба (на пшеничный денег не хватало), приходилось делить её на части, чтобы не съели за один присест. В зеркало старалась не смотреть, подкармливая мужа и сына (они — мужчины, им нужно больше есть), сама сильно похудела. Спас нас знакомый дед, работающий сторожем на автостоянке. Мы его звали Михалычем. Начальство выдавало сторожам просроченное детское питание для кормления собак — гомогенизированное мясное пюре. Баночки пюре я добавляла в супы, в картофельное пюре, в оладьи и каши. А ещё они собак кормили печеньем в шоколадной глазури, которое торговцы списывали и выбрасывали из-за плесневелости. Михалыч приносил нам коробки с этим печеньем, и я выбирала печенье без бело-зелёного налёта, или только чуть тронутое плесенью, а потом просушивала в духовке, чтобы не отравиться. Глазурь, конечно, стекала с печенья в противень, мы его соскребали и ели — это было наше лакомство вместо конфет.

Обычно, когда благодарила Михалыча за его «подарунок» (так называл он приносимые коробки с питанием), старик хмурил мохнатые брови и, смущаясь, говорил:

— Да ладно тебе, Лёля. Все мы люди.

А однажды зло бросил:

— О чём благодаришь-то, подумай! Что не оскотинился в дьявольское время? Собаки живут лучше людей… кто-то за это ответит, попомни моё слово.

Наш ангел-хранитель ошибся — никто за это пока не ответил, вернее, за кровавое, голодное безвременье ответил непуганый жестокостями безвластия и начального накопления капитала народ. Беспризорные дети и голодные старики, злость и неразбериха в умах многих, замешанные на наркотиках и алкоголе, исковерканные судьбы и оборванные жизни, особенно жизни молодых отчаянных парней, — вот цена перестройки в укладе жизни огромной страны.

Кровавые птицы

Да гулом набат,

Всполохи зарницы

Да яростный взгляд,

Отверстые рты

И горячий свинец,

На жизни младой

Муки смертной венец.

За что бьёмся, братцы:

За мать, паритет,

Землицы клочок

Иль чести обет?

А может, свободу

Несёте сердцам,

В угоду народу —

Тюрьму подлецам?

Нет, молодцы бились

За пачку банкнот,

За «Мурку» на бис

Да жизнь без забот.

Душа негодует,

Забыла Христа.

Рванина в буржуи —

Грабь, бей без конца!

Написала о наболевшем, а душу терзают сомнения, и совесть предупреждает:

«Не лукавь, не лги себе!»

И окинув прошлое взглядом, я признаю: во всём, что случилось с огромной страной, только наша вина, и моя — конкретно. Я с «группой учёных товарищей» в конце 80-х принимала прибалтийцев, слушала их лекции о региональном хозрасчёте, откушивая мясо морского ежа, пойманного в прибрежных водах закрытого острова Русский, и рассуждая о судьбе Дальнего Востока и Сибири. Разве мы не догадывались, что «региональный хозрасчёт» — всего лишь лицемерное, завуалированное название плана по развалу Союза? Если и не представляли масштаба трагедии — то кое о чём догадывались и готовились, а кто-то, видимо, уже был готов и даже способствовал. Многие устали от искусственно созданного дефицита, от маразма партийных лидеров, ото лжи и набившей оскомину риторики газетных передовиц. Мы ждали перемен, как дети ожидают праздника, забывая, что на смену социализму может придти только капитализм, который всегда с волчьим оскалом, особенно в первоначальной стадии. Свои ошибки нужно признавать, но не все к этому готовы: самокритика — вещь болезненная. Проще говорить: «Они нас обманули, они нас обокрали, они должны ответить». А как отвечать перед своей совестью? Да, мы потом опомнились, большая территория с малочисленным населением, нас называли Красным поясом и обрезали финансирование «под самое нихочу». Разве кто-нибудь нас поддержал? Увы, другим было не до борьбы за счастье народа и единство страны, им сказали:

«Берите ту долю власти, которую сами сможете проглотить».

Так и жили: одни брали власть и финансы, другие дрались за собственность, третьи просто старались выжить, а кое-кто бросился в столицу лицемерить, юлить задом или ложиться под большие деньги, а потом, плюнув в сторону Родины, презрительно называть её «эта страна» или бежать за рубеж. И мы смирились, предали совесть, стремление к справедливости, а предавших легко предавать — и нас предавали оптом и в розницу, отдавая за личное благополучие золотые прииски, леса и гидроэлектростанции.

Через два года у Михайловича, прямо на рабочем месте, случился инфаркт. Всю ночь он терпел жуткую боль и не вызывал «Скорую», боялся оставить автостоянку без охраны, ведь вызвать на подмену никого не мог. Новогодняя ночь; народ гуляет, все пьяные. Умер он в больнице поздним утром первого января, на четыре года пережив свою жену. На похороны из Москвы прилетела его старшая дочь и рассказала трагедию их семьи. У Михалыча был младший сын, который в драке покалечил человека, тот неудачно упал и сломал позвоночник. Сына посадили на два года, а Михалыч работал и выплачивал пострадавшему компенсацию. После освобождения сын занялся перегоном японских иномарок из Владивостока, и через полгода был застрелен бандитами. Михалыч (таких совестливых людей, по-моему, в наше время единицы), чувствуя отцовскую ответственность за проступок сына, ещё три года, до самой смерти, оплачивал лечение покалеченному парню. Нам он никогда не рассказывал о сыне, всю боль держал в себе.

Молва приписывает китайцам такую пословицу: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». Китайцы мудрый народ. Эпоха перемен в России пожрала десятки тысяч жизней, будто голодная обезумевшая волчица. Лет через пятьдесят история, рассматривая перестройку и вступление в капитализм, осудит и рассудит, разложив все факты по полочкам, хотя на это не стоит уповать, — её, как подгулявшую девку, танцует тот, кто платит.

Когда освободилось место охранника, и Михалыч позвал на автостоянку мужа, я так радовалась, ведь там зарплату не задерживали, платили каждую неделю. Мне казалось, что самое тяжёлое время наша семья пережила, увы, я ошибалась. Вскоре муж стал задерживаться на работе, иногда не приходил ночевать. В оправдание придумывал какие-то невероятные истории. Понимала — лжёт, но выяснять и шпионить считала ниже своего достоинства. Однако мир не без сердобольных «открывателей глаз». Когда одна из соседок, встретив во дворе, рассказала, с какой бизнесвумен он крутит любовь, — моё терпение закончилось. Сказала:

— Выбирай: она или наша семья. Меня мало волнуют сплетни, но сына ставить в неловкое положение — не позволю. Чтобы его приятели не расспрашивали, почему его папка разъезжает с чужой тёткой в шикарной машине, а его даже на ней прокатить не хочет.

Он собрал вещи, а перед уходом сказал:

— Ты никогда меня не любила. Получила, что хотела, и — адью-с.

— А именно? — я с интересом уставилась на него, ожидая узнать, что же такого ценного могла получить, и дождалась обвинения:

— Сына. Только для этого я тебе был нужен. Но я ещё не стар, хочу кусочек счастья.

Как возразить? В его словах сквозила горечь правды. Нелюбимый мужчина в постели — это ежевечерний стресс. А уж если выпьет, то его непристойные фразочки: «Где тут наша киска? Ну-ка, мы до неё доберёмся», меня приводили в ярость. Я шипела:

— Отстань, идиот! Ты бы сначала носки снял, а потом бы кисок искал.

После такой отповеди он обижался, отворачивался, что-то бубня себе под нос. В остальные вечера во время секса муж молчал, как партизан, а после отваливался сытой пиявкой и через минуту начинал храпеть и сопеть на все лады. Я накрывалась подушкой и желала только одного — чтобы он однажды задохнулся и замолчал. Меня выводили из себя его грязные носки, разбросанные в разных углах квартиры, незакрытый тюбик зубной пасты, громоподобное, неожиданное чихание, пепел от сигареты, стряхиваемый в кружку с чаем, обгрызенные ногти, пристрастие к шансону, под который засыпал и моментально просыпался, если выключала приёмник. Наши обиды копились, прорываясь наружу обвинениями. Поэтому я промолчала, что была беременной. Очень хотелось развязать узел, стягивающий душу удавкой. А за свободу всегда приходится платить, я и заплатила страшную цену, став убийцей крошечного человечка, девочки, и та боль, которую перенесла при аборте, не искупит вины.