Запись №7

Многое на работе изменилось за время моего ментального рабства у Ямуса. Уехал наш директор в Украину, оставив малое предприятие на меня, экономиста. Я моталась по командировкам в поисках оборудования, материалов, налаживала рынки сбыта. Расслабляться было некогда, и вышло так, что переболела гриппом без должного лечения. Результат — осложнение на сердце и лёгкие. Когда через три месяца пришла в фирму — ужаснулась. Клиенты ушли, материалы поступали с перебоями, возникли долги за аренду и по кредиту. Пришлось продать оборудование и оставшуюся продукцию конкурирующей фирме. Расплатилась с долгами, выплатила работникам выходное пособие. На руках остались небольшие деньги, на них арендовала палатку на рынке и закупила товар. Продажа книг прибыли не приносила, поэтому приходилось торговать винно-водочной продукцией из-под полы. Оптовым поставщиком «зелёного змия» стал сосед Александр Сидорчук, который привозил спиртное от какого-то дельца, знакомого ещё по милицейским делам с Сергеем Селезиным. А содействовал моему знакомству с «телепузиками» и Шуриком один забавный случай.

Два Сергея были крепкими, немного полноватыми мужчинами, за что их прозвали телепузиками. Телепузики и Шурик дружили домами и почти каждый вечер вместе ходили пить пиво. За кружкой пива обсуждались все политические коллизии в стране и за рубежом, последние спортивные новости, решались производственные, экономические и семейные дела. Это был некий мужской клуб. Обычно такой клуб по вечерам открывался в одном из боксов гаражного массива. Но трое друзей не обзавелись пока гаражами, и их клуб проводил заседания в двух местах: под берёзками или в сторожке автостоянки. То и другое место было рядом с нашим домом. Одно плохо: как и всякое мероприятие, рождённое на российской почве, оно имело специфический колорит — посиделки иногда заканчивались обильным возлиянием. Тогда «мужской клуб» только ближе к полуночи расползался по своим подъездам и квартирам. Имелась у каждого из телепузиков и своя дворовая кличка.

Сергея Селезина все звали Соловьём за то, что когда-то в молодости окончил местное культпросветучилище, имел хорошо поставленный голос и даже в качестве конферансье провёл пару фестивалей «Огни магистрали», когда вся страна возводила БАМ. Потом его по комсомольской путёвке направили в транспортную милицию. Далее судьба занесла в угрозыск, но из-за конфликта с начальством он попал в участковые, откуда в конце девяностых уволился подчистую, не выдержав нагрузки, начальственных нагоняев и постоянной пилёжки жены из-за низкой зарплаты.

Второй телепузик, Сергей Якименко, получил кличку Шарик из-за чересчур округлых форм. Много лет он проработал в автобусном парке, где застудил почки, получил инвалидность и по настоянию родственников ушёл в свободное плавание: вместе с Шуриком и Соловьём занялся частным извозом.

Телепузики были на десять лет старше Александра Сидорчука, поэтому его называли Шуриком. Шурик раньше работал бригадиром монтажников, возводил Тынду и другие посёлки БАМа. Когда о магистрали страна благополучно забыла — перебрался с семьёй в наш город. Но в разгар перестройки крупные стройорганизации развалились, и жена с дочкой уехали в Ростов к родственникам, оставив его для продажи трёхкомнатной квартиры. Солидного покупателя пока не находилось, и Шурик «бомбил» с телепузиками у железнодорожного вокзала — днём, а у кафе «Парадиз» — вечером.

Мужиков я и до этого немного знала. Не раз встречались во дворе, раскланивались, но не более.

И вот в один из майских дней, где-то в начале месяца, я вышла на прогулку с Норой. Овчарка нашла палку и залегла в траву. Игра с палками или камнями — её любимое занятие. Особенно с палками. Она сначала их грызёт, потом вверх подкидывает носом и в прыжке хватает зубами. Циркачка!

Я присела на большой валун. Сижу, наблюдаю за её кульбитами. А за двумя берёзами, что растут сразу за тротуаром, соседи скамеечку приладили; так вот на ней, спиной ко мне, примостились трое мужиков из нашего дома. Два Сергея — телепузики, и Шурик.

Под корюшку и пиво они вначале вели разговоры о работе, футболе, рыбалке. Ну, и как водится, обсуждение плавно свелось к женщинам и сексу. Улица наша тихая — городская окраина всё-таки — транспорту мало; сижу я тихонько, слушаю их рассуждения — уши-то не заткнёшь — смех меня разбирает, но креплюсь, а оттуда несётся…

— Да, мужики… Прочитал я недавно газетку одну, поучительную. Забыл, чёрт, как она называется. Ну, не важно… Статейка там интересная напечатана, о вреде прелюбодеяния…

— Гляди, Шурик, — прервал Соловья друг подковыркой. — Кто про што, а он про баню. Видать, застукал Дашкин мужик недавно. Никак с балкона скинул? А нам расписывал, лодыжка разболелась — дескать, старое ранение. Бандитская пуля, а, Соловей?

Мужики заржали.

— Да не о том я, Серый! — недовольно отмахнулся Соловей. — Есть неприятель скрытый — чисто вражеский лазутчик. А тебе всё бы зубоскалить…

— Эт ты про Галькиных ухажёров, что ли? — спросил Шурик, очищая вяленую корюшку.

— У этой вертихвостки их хватает. Недавно двух упырей гонял. Стою курю, а они на соседний балкон. Кто их разберёт — то ли от Володьки прячутся, то ли воры… Но я о другом. Только послушайте. Жила одна заокеанская пара. Муж — банкир, жена — домохозяйка. Слабая она была здоровьем. Порок сердца, что ли тяжёлый, или ещё какая болячка. Банкир, видать, пожалел деньги на пересадку, скупердяй. А что? Такие операции там делают, что семечки плюют. Хошь, пересадят от человека, хошь — от хряка какого-нить.

— Хм. От хряка и у нас раньше пересаживали. А теперь, говорят, искусственные ставят. В Японии за валюту закупают, — сдув пену с кружки, авторитетно заявил Шарик.

— Вот-вот, — ставя початую бутылку пива на траву, подтвердил Соловей. — Детей иметь болящей доктора запретили. А банкира жаба давит — ой, давит! Деньжищи-то он не хочет родственникам оставлять. Позарез нужен наследник и обязательно — собственный. Оно, конечно, некоторые кошке или любимой собачке завещают. Но банкир понимал, кошка его мильёны не прожрёт и на перинке не проваляет — жизнь коротковата. А разные прихлебатели киску накормят на доллар, а в отчёте укажут тыщу. Значится, завёл буржуй любовницу-спортсменку. По лыжам или по конькам… забыл. Дело молодое, сами понимаете, вскоре она понесла. Пролив слезу о горькой участи больной супружницы, он решил вить гнёздышко со спортсменкой и растить потомство. Всё бы ничего, да за месяц до родов узнала молодуха, что ёйный муж — вот старый козёл! — всё же бывает у прежней жены и поддерживает её.

По-видимому, Шурик что-то ввернул, но я не расслышала из-за грохота проехавшего мимо грузовика, а Соловей рассмеялся:

— Ха-ха-ха! Не знаю, Шурик! Не проверял… а надо?

— Ну-у, — уклончиво ответил Шурик.

— Не, браток, зря это. Вот и молодуха не стерпела такой подлости, закатила грандиозный скандал…

— С битьём тарелок? Как твоя Нинка? — ехидно ввернул вопросики Шарик.

Шарик и Шурик расхохотались. У Шурика даже немного пива из пластикового стакана вылилось на брюки. Он, отряхиваясь, тихо ругнулся.

— Ну, кто тя тянет за язык, а? — пробурчал Соловей и, приложившись к бутылке с пивом, на некоторое время замолчал. Я уже собралась идти домой, Нору к себе пальцем подманиваю — неудобно как-то кричать, мужики поймут, что сидела и подслушивала, — а негодница морду отвернула, грызёт палку и в ус не дует. Я ей шепчу:

— Нора! Нора!

Гулёна всем своим видом показывает: ничего не слышу, ничего не вижу, и с тобой, тётка, не знакома. Смотрю, Шарик не выдержал, толкнул друга в бок:

— Чё замолчал, Серёг? Досказывай, раз уж начал.

— А ты не лезь с подколками… тогда и доскажу, — недовольно отозвался Соловей.

— Давай не тяни! — наливая в свой стаканчик ещё пива, подхватил Шурик.

— Через месяц, значится, — продолжил Соловей, — разрешившись от бремени, спортсменка померла. Врачи установили причину смерти. Как в насмешку, это был диагноз его бывшей. Банкир, конечно, на дыбки и подал в суд на эскулапов.

— Ага, у них традиция такая. Собаку приятеля обгавкал — возмести моральный ущерб. Сослуживице комплимент кинул — год тюрьмы за домогательство, — прокомментировал Шарик заокеанский уклад жизни. — Теперь демократы и нас пытаются к таким порядкам приучить. Представь, Шурик, какая жизнь начнётся? Ни на кого не плюнь, ни, чисто по-русски, словом не приласкай. Без штанов останешься.

— Ой, Серый, не тренди! Всё тебя на политику тянет, — отмахнулся Шурик.

— Во-во… любимый его конёк… — подтвердил Соловей, допивая остатки пива из своей бутылки. — Слушать дальше будете?

— Ну? — ответил Шарик.

— Подкрепил банкир требования справками, мол, новая жена до родов пышела здоровьем, — продолжил повествование Соловей. — Но медиков на мякине-то не проведёшь. Они тоже оказались ушлыми. Провели независимую экспертизу. Работёнку подкинули биологам да генетикам. Выяснили-таки, въедливые заразы, что в нашем теле есть белок, который, будто магнитофончик, записывает, что с человеком происходит. Особенно это касаемо секса. Сидит в нас такой стукачёк — чисто вражеский шпиён — и отстукивает телеги на своих хозяев. Стук-стук, Штирлиц докладывает Юстасу….

— Да ты что?! — удивился Шарик.

— Вот те и «что». В тебе он тоже есть, не сомневайся! Понимаешь, какая коллизия — ловелас какое-то время приголубливал обоих дам сразу, но… — Соловей поднял указательный палец вверх, — чтоб и жена не знала, и любовница не догадывалась. Куролесил мужик и не чуял, что своими руками… хм, да… не руками, конечно, другой частью тела… но именно он надевает на спортсменку белые тапочки.

— Эт что за цирковой номер? — удивился Шарик на полном серьёзе. — Никогда так не пробовал тапки одевать.

— Какие твои годы? Живот только подбери, — также серьёзно ответил другу Соловей, — и можешь прямо здесь тренироваться.

От раскатистого хохота с берёз сорвалась испуганная стая воробьёв и унеслась к противоположному дому.

— Да, Соловей, детективчик… что надо, — вытер рукой выступившие слёзы Шурик и полюбопытствовал. — А банкир — что?

— Банкир вернулся к прежней жене с младенцем на руках несолоно хлебавши. Ему, видать, теперь не до забав на стороне, — ответил Соловей и сдул чешую и кости от корюшки с коленей. — Я эту закавыку вкурил… и глаза на лоб полезли. Какую каверзу Бог подсунул человечеству? Присмотрелся к своей супружнице и понял — забугорные гиппократы попали в самое яблочко! Раньше моя Нинка была стройной и лёгкой, словно пёрышко. Сейчас… откуда что берётся? Телеса. Окорока.

— Это она через тебя подхватила заразу от твоей зазнобы — поварихи Дашки, — сделал логическое построение из причинно-следственных связей Шарик.

— Ха-ха-ха! Дай пять! — протянул пятерню Шарику согнувшийся от хохота Шурик.

— Э-э-эх! Зубоскалы! — укорил приятелей Соловей. — А мне не смешно. Вчера Петрович с тридцать второй «Волги» позвал выпить с устатку, а я не хочу. Хоть ты тресни! Аж изжога началась от одной мысли о бутылке. Представляешь? Ну, думаю, опять происки Высших сил. Нинка, лахудра, переспала с соседом Федькой.

— Который из двадцать шестой квартиры? — спросил Шурик. — Язвенник?

— Во-во, он! Над нами живёт. Прихожу домой и с порога ей: «Ну, шалава, ещё раз к Федьке в постель прыгнешь — убью!» У неё аж глаза куда-то на макушку переползли: «У тебя чё, Сергей, белая горячка?»

«Не прикидывайся! — говорю. — Всё знаю — наука доказала».

«Какая-такая наука?» — наступает она на меня, а сама — за скалку. Что ей, бабе-дуре, объяснять высшие материи? Не поймёт. Я стучусь к Федьке в дверь. Открывает хренов любовник. Морда — постная, майка — с дырой, трико — поношенное.

«Ты, Казанова, желтомордая! — говорю ему. — Подойдешь к моей супружнице ближе, чем на десять метров, евнухом сделаю! Из-за тебя, язва прободная, я выпить с хорошими людьми не могу».

Он глазами хлоп-хлоп — показывает, что не при делах. Плюнул ему под ноги и вернулся домой, а на душе не спокойно. Вот и маракую я, мужики, — правы за бугром, что вводят моду на мораль. Вред от этого прелюбодеяния преогромный!

Вдруг Нора, стерва этакая, подхватила палку и понеслась к мужикам. Шурик палку поймал. Овчарка её не хочет отдавать: рычит, дёргает. Но он всё же вырвал, повернулся и кинул в мою сторону. А сам стоит, смотрит на меня и улыбается во все тридцать два зуба. Понял, наверное, что слышала их болтовню. Оглянулись и телепузики. Мне и стыдно, и смешно. Опустила голову, пристегнула Нору к поводку и пошла домой. За спиной — тишина первые пару минут, а потом — новый взрыв хохота. Дома несколько раз вспоминала глаза Шурика. Как-то «задели» они меня; такие — серые, с зелёными крапинками и бесенятами внутри. Вспоминая их, сердце то притихало и млело, то срывалось вскачь. И чего ему нужно, неугомонному? Ведь чужой он, Шурик, чужой муж и отец, но бедовое сердце не успокаивалось, разбудили его мои тараканы, а тут весна не ко времени.