Первая часть "Старые тетради"

Пролог

«Эта квартира, пожалуй, подойдёт, – размышляла Ласка, следуя за хозяйкой, пожилой, молодящейся женщиной с рыжими, крашеными волосами, носящими следы химической завивки. – Отдалённый район, всего три дома на пустыре. Квартира – распашонка. Хорошо просматриваются подходы… и автобусная остановка рядом».

– Сколько за месяц просите? – спросила она хозяйку, когда та начала возиться у запертой двери в зал. Клацнув два раза ключом, хозяйка открыла дверь и пропустила потенциальную квартирантку вперёд.

– У меня одно условие, – сказала она и пристально глянула в глаза Ласке, будто хотела удостовериться: выполнит ли незнакомая молодая женщина условие договора.

«На вид-то вроде приличная – хорошо одета, минимум косметики, глазами не рыщет по квартире – но взгляд тяжёлый. Надменная баба… и опасная. Может, бизнесменка? Чего же в глушь забралась? Такие, если квартиру снимают, то в центре. А впрочем, мне какое дело – лишь бы чего не стянула, мебель и стены не попортила, да квартиру в бордель не превратила», – думала Татьяна Марковна, не торопясь озвучивать условие.

– Так какое условие? – поторопила хозяйку Ласка. Ей не нравилось, что та её разглядывает; не нравилось, что зал выглядел обжитым местом и закрывался на ключ.

– Прошу ничего не трогать и входить только, чтобы позвонить.

– Здесь кто-то живёт?

– Нет… – Татьяна Марковна немного помялась, раздумывая, стоит ли открывать жиличке тайну, но подумав, что языкатые соседи могут выложить правду, решилась и продолжила:

– Эта квартира моей племянницы. Она семь месяцев назад пропала, а Женю, её сынка, неделю как отправили в интернат попечители. Вот же нехристи! Домашнего ребёнка – да в ад к беспризорникам, воришкам и наркоманам. Я, вишь, для них слишком старая, больная, на меня надёжи нет. Не смогу углядеть за четырнадцатилетним подростком. А на тот вертеп, вишь ли, надёжа есть!

– Да, жаль, – сказала Ласка только для того, чтобы не показывать свою безучастность – старики этого не любят. На самом деле ей было глубоко плевать кто там и что, ей нужна лишь квартира с умеренной платой. Чего ей жалеть пропавшую племянницу? Возможно, она сбежала с богатым хахалем от беспросветного безденежья и мороки с сыном. Жалеть сынка? Так подростки в тринадцать – пятнадцать лет ещё те засранцы, даже ангела доведут, и он убежит, куда глаза глядят. Пожалеть хозяйку? Губки накрашены, глазки подведены, брови насурьмлены, причёска аккуратная, наверное, и дедок на примете имеется, а жалостливые речи пускает для того, чтобы пожалела их, сирых, заплатила больше, не торгуясь. Вспомнив, что у каждого ребёнка есть отец, спросила, чтобы поддержать разговор:

– Ну, а отец?

– Отец, – произнесла хозяйка и скривила губы, будто проглотила дольку лимона. – Этот вертопрах уже пару лет обитает у богатенькой бабы, у него там своя семья, и Женя им без надобности. Он не захотел к отцу, а тот и не упирался.

– Мда-а, – протянула Ласка, ей ситуация с распавшейся семьёй была знакома. Таких семей по всей стране сотни и сотни. И ничего не поделаешь: распалась огромная страна, разорвав многие ячейки, из которых когда-то состояла. Перестройка – тётка, злая и решительная, крушит направо и налево, а когда будет строить – кто же знает? Может, пока ей выдали подряд на расчистку территории?

– Горюшко, моё горе! – опять запричитала хозяйка. – Мы её, ждали, ждали… не верили, что умерла, ведь труп-то не нашли… – Она тяжело вздохнула, и привычным жестом смахнула с ресниц слезу. – Но время идёт… за квартиру платить нужно. А я – пенсионерка… сами понимаете, пенсия – кот наплакал… Вот жаль, что телефон не успела перенести в прихожую… нужно, говорят, провод прикупить. – Она опять тяжело вздохнула. – С арендной платы и прикуплю, да мастера позову, чтобы проводку переделал.

– Мне звонить особо некому, – успокоила хозяйку Ласка. – Если не желаете, так не оставляйте ключ. У меня есть сотовый телефон для связи.

– Нет уж… лучше оставлю. Вдруг поговорить надобно или прийти решу. Так-то буду знать, что вы дома… Да и сотовый ваш у нас вряд ли заработает, милая.

– Дело ваше, – буркнула Ласка, а сама подумала:

«Названивать будет, проверять… Да пусть её! Главное, чтобы меньше любопытничала. А сотовый заработает, только придётся платить за роуминг».

– Две тысячи прошу за месяц, – наконец озвучила цену аренды хозяйка и выжидающе уставилась на Ласку. Ласка не стала торговаться – квартира ей подходила, а это главное. Месяц здесь она не собиралась жить, от силы – две недели, и это с большим запасом. Обычно заказы она выполняла за десять дней, поэтому её и прозвали Лаской-декадницей.

– Вам деньги отдать вперёд? – спросила она у хозяйки.

– Ну, давай… так мне спокойнее будет… А Олюшка вернётся – я верю. Вот пусть всё как она оставила и лежит.

– Хорошо, – согласно кивнула Ласка и вытащила из карманчика дорожной сумки упаковку красноватых хрустящих банкнот, разорвала банковскую бумажную ленточку и, отсчитав четыре штуки, передала Татьяне Марковне.

– Ладно, пойду. Мне ещё Мальчика нужно прогулять, – пряча деньги в фиолетовый дерматиновый кошелёк, сообщила хозяйка. Ласка вновь кивнула и слегка улыбнулась, давая понять, что знает, о ком сказала старуха. Звонкий лай этого Мальчика она прекрасно слышала, когда договаривалась с хозяйкой о встрече.

Оставшись одна, Ласка положила пакет с соком в пустой, неработающий холодильник и поискала розетку. Жестяное великолепие эпохи восьмидесятых задребезжал, обиженно затрясся, негодуя, что его, старика, заставляют работать ради какого-то пакета с кислятиной, что по старым гостовским меркам назвать соком язык не поворачивается, но примирившись с неизбежным, загудел компрессором тише и ровнее. Пройдя в спальню, которая недавно служила комнатой для мальчика Жени и имела минимум мебели, Ласка развесила на пустые плечики в шкафу-пенале плащ, вечернее платье, пару футболок и джинсы, извлечённые из дорожной сумки. Кровать стояла не застеленной, но, отвернув одеяло и подушку, она нашла постельные принадлежности в пластиковом мешке. Ей хотелось поскорее лечь спать, чтобы назавтра быть с самого утра готовой к выполнению контракта. Переодевшись в халат, она пошла в ванную. Поплескавшись под душем и почистив зубы, Ласка легла в постель и готова была заснуть, когда в зале зазвонил телефон. Чертыхнувшись на «полоумных телефонных террористов», она нехотя встала и босиком пошлёпала в зал. Хорошо, что в двери хозяйка оставила ключ, – телефон донимал пронзительным дребезжанием, и на том конце провода не собирались класть трубку.

– Да! – раздражённо гаркнула Ласка.

– Ирина Викторовна, я забыла сказать, что чистое постельное бельё под подушкой, – послышался в трубке голос хозяйки. Ласка не спешила отвечать, вначале не сообразив, к кому обращаются. Паспорт на имя Ирины Викторовны Старых она получила два дня назад вместе с авансом и пока не привыкла, что её так называли. Впрочем, всё это пустое – через две недели Ирина Викторовна Старых исчезнет.

– Спасибо, что побеспокоились. Я уже нашла, – сказала Ласка и тут же пожалела, что призналась, ведь старуха подумает, что она шарила по шкафам и углам.

– Вот и ладно. Спокойной ночи вам, – ответила хозяйка и отключилась.

Ласка несколько секунд подержала в руке серую трубку телефона, пожала плечами и положила её на рычаг. Телефон стоял на стеклянном журнальном столике. На нижней полке столика лежал журнал, а под ним три толстые тетради в чёрном переплёте. Журнал оказался каталогом книг издательства «Эксмо». Ласка отложила его в сторону и открыла обложку одной из тетрадей. Прочитав первую страницу, написанную округлым, убористым почерком, Ласка взяла её с собой в кровать. Теперь она знала, чем будут заполнены вечера перед сном.

                                   Первая часть

                                 Старые тетради

Затуплено перо,

Исписаны тетрадки.

Жизнь драное сукно,

Заплатка на заплатке.

Запись № 1

Сегодня встретила соседку Нину Воронову из седьмой квартиры. Возмущается, что опять появились тараканы. Говорю ей:

– А ты с ними пообщайся и пригрози, что подсыплешь сильного яду. Они испугаются и убегут.

Не верит. Тогда предлагаю:

– Попроси их, чтобы перебрались в квартиру к Самойлихе. Хоть как-то отомстишь за глобальное затопление кухни и прихожей, а то в суд подавать на неё толку нет. С сожителем весь доход спускает на пьянки-гулянки.

Смеётся, отвечает:

– С удовольствием бы попросила, да они меня не послушают.

А меня, между прочим, слушают. Может, из-за того, что в голове свои тараканы живут. Чай, какая-никакая, а – родня. Ох, заболталась, а ведь пора представиться. Ольга Владимировна Зайцева – это официальное название существа женского пола, среднего роста, в меру упитанного, с голубыми глазами (есть такие льстецы, которые лгут, что они, мои глаза, большие и очень красивые), рыжеватой копной волос и курносым носом. Правда, Зайцева – фамилия моего бывшего мужа. Знакомые, соседи и близкие меня называют по-разному: кто – Оленькой, кто – Лёлей, кто – Зайчихой, кто-то даже Лёхой. Лёхой называют мужики-водилы – помощники и снабженцы по торговой части. Моя судьба нежданно-негаданно вдруг завернула на рынок и давай топтать грязь да снег за прилавком, выкрикивая:

– Любовные романы и детективы! Вкусная жвачка и петушки на палочке! Сигаретки, папиросы! Подходите, берите, господа-товарищи!

Шучу, конечно. Не то чтобы кричать-зазывать – первое время взгляд от прилавка поднимала с трудом. Было стыдно, хотелось спрятаться или убежать, ведь казалось – все, усмехаясь, презрительно разглядывают только меня. Потом обвыклась, обтёрлась, познакомилась с соседкой Катей и на прохожих стала смотреть, как на актёров на сцене – такую себе установку задала. Ведь жизнь – игра, к тому же странная и непредсказуемая штука, похожая на американские горки: то вверх летишь, то вниз падаешь. Пришлось зарабатывать кусок насущного хлеба в разных ипостасях: лаборанткой, инженером, научным сотрудником, директором малого предприятия, торговкой на рынке. Куда она дальше свернёт, капризная, куда закинет – бог весть! В этом году, например, я решила пополнить когорту поэтов и писателей… по совместительству. Днём торгую, вечером кропаю стишки и строчу маленькие рассказики. Графоманка – и это приговор. Я не люблю красивостей и смеюсь над рафинированной изощрённостью, мне претят умильненькие хеппи-энды, потому что жизнь ими, увы, не изобилует. Она не только игра, но и борьба, пропитанная кровью и слезами, победами и отчаянием, светлыми надеждами на совестливость окружающих и ужасными поступками ради чистых идеалов, ожиданием любви и мечтами о счастье, молитвами к богу и проклятьями дьяволу. А я простая женщина, взявшаяся за перо, вернее, за шариковую ручку, от полноты чувств, бесконечных раздумий, одиночества и пары часов свободного времени, которых иногда нечем заполнить. В бессонные часы дурную голову посещают неприятные, тоскливые мысли, что после смерти ничего не останется. Глупость, конечно, останется сын, возможно, внуки, материальные памятники трудовой деятельности инженера, но от мыслей и чувств не останется и следа. Горько как-то от безжалостного закона природы. Я – Homo sapiens, и если законопослушность не даёт мне права где-то нацарапать: «Здесь была Лёля», то графоманство пока не наказуемо, вот и мараю бумагу в надежде оставить маленький сгусток мыслей и чувств, крошечный след пережитого.

Я останусь в словах,

Может, где-то колючих,

Где-то грустных немного,

Парадных, смешных.

Им неведом ни страх,

Ни поэта стыд жгучий

За корявости слога

В катренах простых.

Я останусь в словах.

В них мои откровения,

В них улыбка и слёзы,

Полёты души.

Пусть уйдёт тело в прах,

Имя тоже… в забвение –

Их прошепчут берёзы

Кому-то в тиши.

Их прокапает дождь

На асфальт тротуаров.

Их просвищет в горах

Ветер звонкой строкой.

Жизнь не вечна, так что ж!

Не на карточках старых –

Я останусь в словах

Слепком мысли живой.

Кто-то в душе ближнего оставляет след, а я, ничтоже сумняся, решила намусорить в ментальном и астральном планах планеты. Безнаказанность – страшная сила, скажу я вам. Ну да, не сказала – написала, но раз делюсь мыслями, то есть некая иллюзия беседы с невидимым читателем. Дорогой читатель (внук или внучка, а может, правнуки, если тетрадь не сгрызут мыши или не выбросят на помойку ваши родственники), не суди строго спутанность мыслей графоманки! Если наберешься терпения, прочтёшь половину из написанного – поймёшь, надеюсь, как порой одиноки и несчастны неадекваты в мире нормальных людей, как им приходится притворяться «такими как все» или казаться беззаботными и счастливыми от собственной свихнутости. А начала я заполнять эту тетрадь воспоминаниями, дорогой читатель, вот по какому случаю.

Недавно Катя, приятельница и первая читательница, которой единственной доверяю своё бумагомарание, мне попеняла, мол, «зачем в рассказах описываешь разные случаи из нашей грёбаной жизни», ведь «женщины эту неприглядность и так каждый день видят»; им «хочется красивой сказки про любовь до гроба, чтобы отдохнуть, забыться от действительности». Её приговор был жесток, но справедлив; действительно, мужчинам женские излияния неинтересны (слишком много эмоций, отступлений, надуманных выводов – и всё на пустом месте), а женщины хотят читать о неземной любви с прекрасным принцем. Выходит… шах и мат вам, госпожа писательница? Фантазировать особо не умеете, случайно встретившийся принц предпочёл другую, неземная любовь обошла стороной… Как бы ни так! Забросила писать рассказы – начала мемуары. А что – чем я хуже других старпёров? Пока память ещё не пала беспомощной жертвой к ногам могущественного склероза, буду описывать разные случаи из жизни, глумясь над глазами, мозгами и безвозвратно потерянным временем бедного потомка-читателя.

Так… кажется, меня понесло. Растекаюсь мыслью по стеклу, обнажая эгоизм, глупость и непомерно раздувшуюся гордыню. Пора прищемить хвост самости и вернуться к нашим баранам, вернее, к овце Лёле. Этой Лёле тридцать с э-э-э… некоторым хвостиком лет. Женщину, кстати, не принято расспрашивать о возрасте – я и не буду распространяться. Женщина бальзаковского возраста – такое определение меня устраивает во всех отношениях. Вроде бы уже за двадцать пять, но ещё не сорок и даже не сорок пять. Молодость окончательно не закатилась, а средний возраст (так лицемерно пытаются охарактеризовать начало старения) ещё не подкрался. Короче – сумерки. Их я обожаю, наверное, из-за тараканов в голове, а они у меня завелись с рождения. Или были подарены.

Так бывает, что, переезжая из квартиры в квартиру и перевозя свой скарб, в какой-нибудь щёлочке или тряпочке перевозишь на новое жильё тараканов. Или даришь миленькую шкатулочку на именины из ненужного тебе хлама, а в ней счастливый обладатель щедрости получает в придачу шустрого рыжего пройдоху.

Такой подарок преподнесло мне либо Высшее «я», либо дорогой папенька через свои гены. Почему именно папенька? От мамы я такую заразу никогда бы не подхватила. Она даже в молодости не походила на романтичных барышень (об этом отец под большим секретом однажды рассказал; он при людях хорохорился, пытаясь показать себя главой семьи, но я-то знала: он маму побаивался, и последнее слово всегда было за ней), разными бзиками не маялась, с духами не общалась. Подобных странных личностей в директора производств не берут, а моя мама в тридцать лет стала директором фабрики по пошиву кожаной обуви и производству валенок. В конце восьмидесятых, когда мама ушла на пенсию, фабрику переориентировали на выпуск всяких галантерейных безделушек, а в середине девяностых – обанкротили и растащили.

Маму я воспринимала человеком – деловым, ответственным и постоянно занятым. А отец был мечтателем, читал фантастику и приключенческую литературу, и любовь к чтению привил мне именно он. Обычно он по вечерам устраивал домашние читки. Мама после ужина мыла посуду, я готовилась ко сну, а отец садился в кресло и полтора часа читал нам главы какой-нибудь увлекательной книги. Он работал на подстанции электриком по суткам. И в те дни, когда уходил на дежурство, мама просила почитать меня, десятилетнюю девочку. В начале семидесятых в нашем дальневосточном городке транслировался всего один канал телевидения, по которому показывали один художественный фильм в двадцать один ноль-ноль. За пятнадцать минут до него шла программа «Спокойной ночи малыши».

Я себя уже считала взрослой (что совсем не удивительно при маме-руководителе, приучающей своего ребёнка к собранности, ответственности и самостоятельности), поэтому редко смотрела эту программу вместе с мультиком – обязательным приложением ко всяким хрюшкам, степашкам и каркушам. Я слушала или сама читала вслух книги об индейцах, мушкетёрах, пиратах и инопланетянах. Конечно, эти книги стали питательной средой для умножения популяции моих тараканов, но – только средой.

Сколько себя помню, а помню себя с трёхлетнего возраста, у меня всегда были горячие ладони, такие горячие, что мешали заснуть. Уж что я только ни делала, чтобы их остудить перед сном: толкала под подушку, держала в стакане с холодной водой, заворачивала в мокрую тряпицу. К двенадцати годам, когда меня показали бабке-лекарке, эта напасть прошла. Но началась другая – заболело сердце. Потом знающие люди сказали, что подобное часто происходит из-за отказа принять дар, однако мама не желала слышать, ни о даре, ни о врачевании и прочем шарлатанстве.

А ещё я видела странные сны. Много позже прочитала, что такие сны называют люцидными. Особенно памятен один часто повторяющийся сон. В нём встречала людей. Обычных, на первый взгляд, живых людей. Но эти люди при более пристальном рассмотрении разделялись на две группы. У одних в области груди сиял свет, как маленькое солнышко, а у других в этом месте была пустота. Я понимала: люди с пустотой – неживые. А они, замечая мой пристальный взгляд, каким-то образом догадывались, что про них кое-что знаю, и приставали за разъяснениями. Но что маленькая девочка могла мертвецам ответить? Как им объяснить: они уже умерли, но пока этого не понимают. Я их боялась, убегала, просила живых людей помочь и защитить. Но даже во сне живые меня не понимали, говорили:

– Смотри, девочка! Эти люди ходят, разговаривают. Они не умерли, не придумывай.

Я боялась не того, что они причинят мне какое-то зло во сне, боялась увидеть их в действительности, поэтому ни под каким видом с родителями не ходила на похороны и поминки родственников и соседей. Спросите, почему так думала – сама не знаю, отчего такая мысль втемяшилась, отчего в неё уверовала. Кто-то боится темноты, кто-то – пауков, кто-то – закрытых помещения; я боялась мертвецов из снов. Возможно, душа, зная будущее, тревожилась о предстоящей встрече с повелителем мёртвых, вот моим тараканам и передались её опасения. Ну, это лишь мое предположение.

Такими же странными, как сны, были и видения. Например, я смотрела на котёнка, с которым играла соседская девочка. И вдруг перед глазами появлялась картинка, что котёнка переехал грузовик. А через неделю именно это и случалось с бедным полосатым котёнком. Конечно, я плакала, рассказывала родителям или сверстникам. Мама пугалась и нервничала. Отец удивлялся. Ребятишки поднимали на смех или били, называя колдуньей. И вскоре поняла: открывать свои тайны ни взрослым, ни детям – нельзя. Об этом очень строго предупреждала и мама.

– Иначе, – говорила она, – тебя не возьмут в детский сад, а отправят в психушку.

В пять лет я уже понимала, что такое «психушка», ведь через два квартала от нашего дома жил Стёпа, взрослый парень, возивший за собой детскую пожарную машину, слюнявый и вечно улыбающийся. Мне казалось, что, побывав в той страшной «психушке», мальчик Стёпа стал местным дурачком. Да и «приглядывать» за мной, как говорила мама, было некому. К тому времени бабушка, мамина мама, умерла, а родителей папы я никогда не видела, даже на фото. Будучи взрослой, узнала, что их репрессировали перед войной, как вражеский элемент. Отец маленьким мальчиком попал в детский дом, откуда его забрали дальние родственники.

Мама пыталась скрыть недовольство от появления в семье несуразного дитя, но, являясь человеком дела, принялась искоренять мои странности. К врачам она меня водить боялась, чтобы не поставили диагноз – шизофрения, и «не искалечили психику лекарствами». Через знакомых мама узнала адрес одной бабки, которая лечило эпилептиков, загрызала грыжу и проводила обряды очищения от сглаза и разной чёрной магии. Обряд описывать не хочу, да и помню его только фрагментами, ведь бабка мне накидывала на голову большой платок, монотонно бубнила что-то неразборчивое, жгла свечи, ладан, травы, брызгала водой, пугала вскриками да горькими настойками. Я почему-то боялась, что старая ведьма обязательно меня отравит. А она действительно очень походила на ведьму, какими их изображают в детских книжках. Вылезшие из-под платка седые космы колыхались из стороны в сторону, словно пучки соломы, нос с горбинкой почти доставал до верхней губы, изо рта, вверху и внизу, торчало по одному кривому жёлтому зубу, глаза, серые и цепкие, пристально разглядывали собеседника. Возили меня к ней целый месяц каждую пятницу. А «колдовала» она, когда наступали сумерки. После этих сеансов всегда хотелось спать.

Бабка не зря старалась – вскоре я перестала видеть разные странные картинки, и ладони стали холодными. Даже очень холодными. И не только ладони, но и ступни ног. Врачи объясняли это малокровием, а мне казалось – это бабка забрала часть моей жизненной силы. Через много лет мама призналась, что ведьма будто бы изменила мою судьбу, и очень огорчалась, укоряя себя за учинённое насилие. Полагаю – старая кикимора маму обманула. Она лишь сократила численность моих тараканов, которые со временем опять расплодились. А тогда, в свои двенадцать лет, я была бабке благодарна. Она избавила от многих бзиков, оставив только сны. И я зажила жизнью обычной девчонки.

Но всё это стародавние времена, как говорится, предание старины глубокой, а я хочу поведать о некоторых моментах новой и новейшей истории своей жизни. Пока не вылетело из головы, дополню кое-что о снах, которые называют люцидными, раз угораздило о них вспомнить.

Люцидные сны – это те, в которых осознаёшь, что спишь. Их в моей жизни было несколько, но действовать я в них начала после прочтения отрывка из книги Кастанеды «Путешествие в Икслен» в 1989 году.

Тогда эту книгу печатали в журнале «Наука и религия», и несколько номеров журнала, купленные, чтобы, находясь в командировке, не скучать в гостиничном номере по вечерам, открыли мне удивительный мир. В киоске «Союзпечати» маленького районного городка, куда меня занесла судьба и инспекционное задание, такие журналы лежали невостребованными по нескольку месяцев. К радости киоскёрши я купила все пять номеров.

Через месяц моё намерение – осознать посреди сна, что сплю, и начать действовать – исполнилось. Во сне я увидела себя в отделе женского платья нашего универмага. Был день; по отделам магазина ходили покупатели, за прилавками манекенами скучали продавщицы. Я, как и учил дон Хуан, глянула на руки, потом на платья, развешанные на плечиках, вновь на руки, и в голове родился дерзкий план. Мне захотелось узнать: увидят ли люди, находящиеся в магазине, девушку в костюме Евы, если разденусь.

Выходка, конечно, хулиганская, но я была молода, дерзка, воспитана на материализме, хотя с детства сталкивалась с мистическими явлениями. В общем – в голове каша из усвоенных наук, чужих рассказов, собственных наблюдений и неизменного стремления иметь своё суждение по любому вопросу. А суждения, как известно, формируются из жизненного опыта. У умных и осторожных людей – чужого, а у таких, как я, – личного.

Честно скажу – мне было немного страшновато, но любой экспериментатор чем-то рискует. Рискнула и я, зайдя в примерочную кабинку и скинув с себя халатик, в котором заснула. Однако вскоре испытала разочарование – меня никто не замечал. Тогда попыталась как-то обозначить себя. Выйдя из универмага на террасу, где разместились столики летнего кафе и палатки школьного базара (в мире сна, похоже, был в конец августа, а в действительности на дворе стоял июнь, и у учащихся только начались каникулы), я стала скидывать на пол тарелки и стаканы со столов. Любопытно, что падающие бумажные тарелки с едой и разбивающиеся стеклянные стаканы с напитками люди видели, а меня – нет. Они удивлённо вскрикивали, вскакивали с плетёных стульчиков, крутили головами, стараясь увидеть хулигана, творящего беспредел, но меня не замечали, и это было обиднее всего. Я громко выкрикнула:

– Люди! Я здесь!

На мгновение показалось, что меня услышали, однако сразу же начало выталкивать из «сценки комикса», словно пробку из толщи воды. Я вынырнула из сна и в последний момент, осознавая, что нахожусь дома, в постели, но не открывая глаз, услышала затихающие мужской и женский голоса, вопрошавшие:

«Кто это? Кто кричал?» и «Что случилось? Ей плохо?».

Надеюсь – они говорили обо мне. Но первый опыт разочаровал, поэтому продвигаться по методике Кастанеды не стала. А задел, по умению выходить в осознанное сновидение, был всё-таки сделан – это я поняла, когда через полгода вновь оказалась в люцидном сне.

Я стояла в заснеженном сквере встревоженная и раздетая, какой, кстати сказать, спала в данный момент. Тревога заключалась в том, что слышала сзади осторожное поскрипывание снега – ко мне кто-то подкрадывался. Моментально осознала три вещи: нахожусь во сне, мне холодно, за спиной – опасность.

Сны с преследователями мне снились с самого детства. Они не были ни людьми, ни чудовищами – тенями. От этих теней не могла убежать, сколько бы ни старалась. А я бежала и бежала по переулкам, перелезая через заборы, ломясь сквозь кусты; по лесам и полям, спотыкаясь о кочки и коряги, падая и вставая, ведь сердце, захлёбываясь, выстукивало лишь два слова:

«Хочу жить!»

Но тени меня находили, приближаясь, освещали очень ярким светом и обдавали ледяным дыханием. Стоит ещё упомянуть, что погоня всегда проходила в надвигающихся ночных сумерках. Почему боялась и убегала? Неизвестность пугала, и срабатывало животное чувство самосохранения.

И в этот раз я попала в зимнюю ночь, но преследователем был человек, и в его руке что-то длинное поблескивало. Нож? Короткий кинжал? Я побежала, утопая по щиколотку босыми ногами в пушистом холодном снегу. Да, снег был холодным, но не обжигающе холодным, как бывает наяву. До домов, призывно манящих к себе желтоватыми проёмами окон, примерно метров триста. Я бежала и удивлялась, что дышится легко, не болит и не трепыхается моё больное сердце. Хоть одно радостное обстоятельство! Преследователь тоже бежал, но страх придавал мне больше сил – оглянувшись, увидела, что он порядочно отстал. Я вихрем взлетела по скользким бетонным ступеням крыльца и дёрнула на себя входную дверь общежития сельхозтехникума. Именно оно оказалось у меня на пути. Промёрзшая дверь открылась с трудом. Прокравшись мимо стола вахтёрши, свернула в коридор и остановилась возле лестницы. И только тут поняла, что предосторожность оказалась напрасной, – я вновь была невидимкой. Мимо сновали студенты, не обращающие на меня никакого внимания. Я прошла по коридору и справа увидела дверь с табличкой «Прачечная».

«Здесь должно быть тепло, можно согреться», – решила я и открыла дверь. Лучше бы её не открывала.

Навстречу мне вышли два высоких человека, одетых в чёрные одежды с красными масками на лицах. И они меня прекрасно видели, так как молча загородили проход. Я развернулась, чтобы убежать, но сзади, отсекая путь к спасению, надвигался преследователь с длинным кривоватым ножом в руке. Сквозь его тяжёлое дыхание я услышала слова:

– Попалась… ведьма!

Так впервые узнала, что в том мире, куда забрасывают сны, я являюсь ведьмой. Потом ещё не раз видела сны, в которых, осознавая себя не такой как окружающие, пряталась от людей, смотрящих в глаза очень пристально, летала, испускала из ладоней огненные шары. И всегда это было в сумерках, на закате солнца или глубокой ночью. Сновидения, в которых вижу себя в светлое время суток, бывают крайне редко, или они не цепляют моё сознание и потому не запоминаются.

А в тот раз мужчины меня поволокли в подвал, в тёмной крохотной коморке бросили на грязный матрас и посадили на цепь, надев железный ошейник, словно дикому животному. Сказать, что я паниковала, – это ничего не сказать. От темноты и ужаса своего положения я буквально сходила с ума: рвалась с цепи, больно оцарапывая шею краями ошейника и задыхаясь, ревела, жалобно подвывая, и осыпала проклятиями своих тюремщиков, в ожидании боли и пыток. Я понимала, что это страшный, но – сон; что на самом деле лежу в своей постели, и никто не может причинить зла, однако ошейник не давал возможности убежать, вырваться, освободиться и проснуться.

Вскоре они пришли и за цепь потащили меня на улицу. В стороне от здания общежития я увидела большой костёр. Пламя от него взлетало языками в звёздное небо, рассыпаясь на границе света и тьмы фейерверками искр. Костёр, разгораясь, гудел, ветви и поленья трещали. Меня подтащили к жаркому пламени, и вырвавшийся рыжий протуберанец жгуче лизнул по голому животу. Я забилась в руках катов, дико закричала:

– Ма-моч-ка!!! – и почувствовала, как вокруг закружился морозный вихрь, лопнул ошейник и, задохнувшись от дыма, задёргалась, закашлялась и проснулась. На животе ещё пару дней ярко алело и побаливало пятно от «поцелуя» пламени костра.

Почему сразу меня не выбросило из сна, как только изведала дикого страха, – не раз думала об этом. Меня из подобных сновидений выбрасывает только угроза смерти. В этот момент ощущаю вихрь холодного воздуха, который отрывает от земли, далее следует вспышка света – и вот уже с ошалелым ритмом сердца, задыхаясь, подскакиваю на кровати.

Сновидения, в которых ощущаю опасность, осознаю себя ведьмой и действую невидимкой, стоят особняком. В них вижу или прежнее воплощение, или в «сновидческом теле» попадаю в какой-то другой мир, в котором меня поджидают «охотники». Эти сны только подтвердили первоначальные опасения, что следует отказаться от планомерных занятий по методу дона Хуана. Не смотри в глаза тьме, иначе она глянет в твои глаза! А я заглянула.

Возвращаясь к периоду детства и юности, могу лишь поведать – я прошла те же этапы, что и многие сверстницы моего поколения: школа, пионерские лагеря, институт, девичьи влюблённости и страдания. А когда вышла замуж и стала задумываться о наследнике, тогда и стали размножаться мои тараканы. Мы – я и муж – оба хотели мальчика. Муж – это понятно. Все мужчины, в основном, хотят мальчиков – помощников и продолжателей рода. А почему хотела я? Был в моей жизни один тёмный и трудный период, после которого решила, что мужчинам легче жить на белом свете; что этот мир построен мужчинами и для мужчин, и женщине в нём – ох, как нелегко! Всё, начиная с религии, ставит женщину в нашем мире в зависимое положение. Поэтому я хотела родить мальчика, и только мальчика, желая ему ровной дороги и широких горизонтов.