Запись №10

Тянется, тянется серая нить, крутится веретено, ткётся судьбы полотно. Нить событий длинная, растягивается, будто резина; наступит момент и не выдержит, истончится ниточка и порвётся, сметая, перемешивая события, мысли и чувства. Мы не знаем своего будущего, часто не можем просчитать, к чему привёдёт тот или иной поступок, слово, даже один маленький шажок. Хорошо это или плохо? Думаю, всё же — хорошо. Жизнь по заданному сценарию скучна, нет в ней взлётов, когда от счастья кружится голова, а дух готов вылететь из тела и танцевать джигу, и нет падений, когда не только колени — в кровь, но и кости — в труху. Вот и я нежданно-негаданно разбила сосуд надежды и счастья на мелкие кусочки, упав в глубокую яму.

После того, что произошло в моей жизни, не хотелось брать ручку в руки, что-то писать, вспоминать, но потом решила: так будет лучше, запомнится надолго, и если по какой-либо причине вновь решу поддаться на уговоры глупого сердца — достану тетрадь и прочту: «Безответная любовь — моё проклятие и судьба».

Да, это приговор, как ни обидно и горько сознавать такое положение вещей, однако от правды не убежать. Можно лгать другим, но не себе, — себе лгать глупо и опасно. У некоторых есть венец безбрачия, а надо мной висит рок брошенки. И пусть кажется, что у каждого случая свои причины, но итог закономерен — меня, рано или поздно, бросают мужчины: женихи, мужья, любовники… и любимые. Ихие Мундус однажды мне сказал:

«Чтобы быть сильной — нужно стать одинокой».

Зачем сила, если нет счастья? Пустоту в сердце силой не заменишь, да и одиночество приводит к депрессии. Унижая меня, причиняя боль и подвергая ужасным испытаниям, Ямус говорил:

«Люби врага своего — это верный путь к победе».

Я понимала, о чём он говорил. Нужно приблизить врага, узнать о нём всё, влезть в его шкуру, думать как он. Увы, но в отношении Ямуса так поступать не могла и не хотела, потому что мама всегда говорила: «Творимое зло всегда возвращается сторицей». Умом я понимаю, что дьявол не зло, а строгий экзаменатор зрелости личности. Это мы — носители добра и зла, в нас идёт борьба животных страстей и духовных идеалов. Но чтобы быть с ним рядом, принять его философию, понять мотивы — нет, это выше моих сил! Да, не доросла я ни ментально, ни эмоционально до таких высот. Мне бы со своими тараканами как-нибудь разобраться — и то победа.

А воспоминания исподволь тянутся и тянутся: день за днём, событие за событием, слово за словом.

До встречи с Вадимом, я полюбил художника. Его семья проживала в доме через дорогу. Когда он уехал учиться в Ленинград, я была ещё розовощёкой, пухленькой девочкой. Конечно, я его не помнила, впрочем, как и он меня. Новость о том, что прилетел Илья Резанцев, художник и старший сын Дарьи Яковлевны, быстро облетела все дома нашего квартала. О печальном событии, которое вынудило его посетить родные пенаты, местные кумушки судачили уже три дня, всё решали: успеет или нет. Илья прилетел на похороны отца, и задержался на два месяца, чтобы поддержать престарелую мать, которая не хотела покидать родной город и родной дом. Интеллигент с особым даром видеть мир по-иному и уметь переложить своё видение на холст или заключить в скульптуру, он стал для меня космосом, кумиром грёз. Высокий молодой мужчина, с правильными чертами лица, тонкими чуткими пальцами, приятной хрипотцой в голосе, прекрасными, дымчато-серыми глазами, курчавыми, непослушными волосами, чем-то похожий на киноактёра Ерёменко-младшего, — как могла юная девушка не влюбиться в такое совершенство? А влюбившись, я будто с цепи сорвалась, и ведь понимала, что любовь — безответная (вокруг него крутилась девицы и дамы не мне чета), но ничего не могла поделать со своим безумием. Я караулила его на улице, расспрашивала о нём соседей, посещала те концерты, кино и кафе, куда ходил с друзьями, но напрасно старалась крутиться у него на виду, мой кумир, казалось, меня совсем не замечал. Но это только казалось. Как-то в магазине, у прилавка с молочной продукцией, он попросил пропустить его вперёд, так как очень торопился. Помочь принцу грёз? О, я была готова в лепёшку расшибиться, лишь бы ему угодить. А он, сдержанно поблагодарив, пригласил отдохнуть на туристической базе в тридцати километрах от города. Сосны, сопки, озеро, солнце и весёлая компания, а главное — мой кумир три дня рядом, — это ли ни счастье для измученной безответным чувством девушки? И судьба ко мне благоволила, подбрасывая один подарок за другим. Оказалось, что я единственная в их компании на правах гостьи, для меня Илья покупал дополнительную путёвку. Потом, когда заселялись в корпус, именно мне не хватило места в женских комнатах; испугалась, что придётся жить с чужими людьми в соседнем коттедже, но Илья представил меня своей сводной сестрой и так обаятельно улыбнулся женщине-администратору, что нас без разговоров заселили в двухместный номер. Я была на вершине блаженства, вот только рано радовалась — он весь день общался с другими, ко мне лишь обращаясь с вынужденными фразами, типа: «Пошли на обед» или «Ужин ждёт — вперед и с песней». Но рядом с ним всё равно было интересно — я столько узнала нового: о галереях и музеях Восточной и Западной Европы, о жизни за рубежом и в столице, о художниках Возрождения и о памятных местах Ленинграда. А вечером, когда устроили в столовой танцы, я, измученная его пренебрежением, повисла на одном чернявом длинноволосом парне. Мы танцевали, курили, обнимались, я даже выпила полстакана вина и поцеловалась с ним и его приятелем. Вернее, после второго танца он затащил меня в свою компанию, где пила на брудершафт, а уж потом творила разные глупости. Илья, казалось, не обращал на мои выкрутасы внимания: танцевал с другими девушками, выходил курить с друзьями на веранду, шутил, рассказывал анекдоты, но к концу вечера подошёл ко мне и тихо сказал:

— Пойдём со мной.

Довольная, что роль удалась, и мой принц почувствовал укол ревности (молодая и глупая шестнадцатилетняя девчонка — в голове розовый туман, гормоны бушуют, а жизненного опыта — ноль), взяв его под руку, смело шла, куда ведёт мечта моего сердца. Илья привёл в наш номер и, лишь закрыв за собой дверь, начал орать:

— Ты что творишь?! На неприятности нарываешься?! Давно по кустам не валяли толпой?! Дура! С кого берёшь пример? Напилась, накурилась, как последняя шалава!»

Я стояла, втянув голову в плечи (пальцы сжаты в замок, губы трясутся), и боялась, что он сейчас сорвётся и ударит. Но Илья повернулся и вышел из номера, закрыв дверь на ключ, а я кинулась на кровать, рыдая в голос.

Плакала долго, проклиная себя, что согласилась на эту поездку, а потом ждала Илью, обмирая от шагов и разговоров за дверью. Он пришёл через пару часов, не зажигая свет в комнате, прошёл в санузел и долго мылся. Я притаилась, старалась не двигаться и не дышать, но Илья как-то почувствовал, что не сплю. Подошёл, погладил по голове и сказал:

— Прости, Оля!.. Тот парень к тебе больше не подойдёт, не бойся.

С чего он взял, что я Олега боялась, не знаю, но промолчала, была очень сердита на Илью. Утром увидела, что у него перебинтовано правое запястье, спросила, что случилось.

— Ерунда, немного поранился, — ответил он.

Второй день был похож на первый, с той лишь разницей, что от обиды решила опять взбрыкнуть, и не пошла на ужин, оставшись в номере. А взбрыкнула от того, что две девушки из нашей компании, отведя меня в сторону, стали отчитывать за поведение и за драку парней ночью.

Через двадцать минут Илья, войдя в номер, схватил меня в охапку и вынес коридор. Я завизжала, задёргалась, а он, сердито взглянув и спустив с рук, потащил в столовую. Столовая почти опустела. Илья подвёл к столу, на котором стояли полные тарелки с едой (мой комплексный ужин), и сердито сказал:

— Ешь! Чтобы ни одной крошки на тарелках не осталось. Иначе, возьму ложку и буду кормить, как маленькую, приговаривая: «За папу, за маму».

Я ела, давясь кашей и слезами, под строгим, неусыпным взглядом Ильи. В этот раз он меня не жалел, решив наказать за глупый, строптивый характер. Однако, когда съела кашу, салат и даже выпила стакан компота, Илья обнял, поцеловал в макушку и весело проговорил:

— Молодец! Пойдём, покатаю тебя на лодке… заслужила.

Мне было и приятно, и горько, ведь Илья относился ко мне, как к младшей сестре, продолжая не замечать влюблённого взгляда и попыток его заинтересовать. Я понимала, что не пара ему, но как заставить замолчать глупое девичье сердце, шептавшее:

«Люблю тебя, так люблю! Ну, почему других девушек провожаешь взглядом, будто нет меня рядом? Разве не видишь, что мне больно? Обними хоть разочек, поцелуй… что тебе стоит? Для тебя всё-всё сделаю, только дай знать, что нужна, интересна».

А вечером массовик-затейник устроил конкурс и самодеятельный концерт. Всем очень понравилось номер девушки, поющей под гитару. Стройная, с длинными русыми волосами она чем-то походила на Алёнушку Васнецова: то ли наклоном головы, когда задумчиво перебирала струны гитары, то ли печальным взглядом. Девушка (на вид моя ровесница), очевидно, очень понравилась Илье — он громче всех хлопал, а после поцеловал ей руку. Кипя от ревности, я ушла в номер. В ту ночь плохо спала, часто просыпалась, прислушивалась, ожидая Илью. Он пришёл под утро, и от него пахло сладкими духами и вином. Не раздеваясь, он лёг на кровать, а я, вслушиваясь в его сонное дыхание, ревела. И вдруг услышала, как скрипнули пружины его кровати, а потом прогнулся мой матрас. Он лёг рядом, крепко прижав меня к своей груди, и тихо зашептал:

— Спи, глупенькая! Ты же ещё девочка, да?

Я молчала, на такую тему с парнем говорить было стыдно. А Илья, помолчав, продолжил:

— Ты хорошая девочка, Оля. Но грех на душу я брать не стану, и так их полно у меня. Спи и не плачь!

И я уснула, согревшись от его тепла и близости.

Следующим вечером мы уехали домой, а через неделю Илья улетел в Ленинград. Но перед отъездом с туристической базы украдкой заглянула в его альбом набросков. Там была та девушка, с которой он провёл ночь, была я и ещё несколько знакомых девушек и парней. Та девушка была изображена с гитарой и в длинном платье, а ещё стоящей на верху сопки у сосны. Меня он нарисовал обнажённой, стоящей в пол-оборота и заслоняющейся от лучей солнца ладонью, хотя на самом деле так я стояла в купальнике у кромки воды. Это заронило в мою исстрадавшуюся душу надежду. Пару месяцев ждала от него письма или маленькой весточки, потом поняла, что жду напрасно. Кто я для модного, известного в определённых кругах художника — молоденькая девчонка, первую любовь которой не тронули, не опошлили, лишь подарили дружеское тепло и участие. Я уже почти успокоилась, когда приснился он. Илья был немного грустным, но ласковым, нежным, и делал всё то, о чём так долго и напрасно мечтала. Поцеловав в последний раз, собрался уходить, а я цеплялась за него, не хотела отпускать. Илья как-то очень пронзительно взглянул на меня необыкновенно красивыми, дымчато-серыми, задумчивыми глазами, потом слегка улыбнулся, наклонился и ласково шепнул на ухо:

— Не скучай, Олечка. Я приду… потом. А сейчас мне нужно идти, — и стремительно стал удаляться. Сколько ни бежала за ним, ни кричала — не смогла ни остановить, ни догнать. А на ноябрьские праздники пришла страшная весть — Илья погиб, выпав из окна чьей-то московской квартиры. Тёмная и мутная история.

Однако тот взгляд Ильи запомнился на долгие годы — острый как лезвие бритвы, оценивающий, пугающий. Первые годы после его смерти, Резанцев часто снился, хоть и пугал до чёртиков. В этих снах он был другим: жестоким, циничным, гнал меня куда-то, смеясь и хлеща плетью. А я всё бежала, бежала и не могла убежать, просила меня не трогать, отпустить, но к мольбам он был глух. После таких снов просыпалась всегда в слезах и не могла понять: почему Илья снится жестоким монстром? чем прогневала его дух?

О том, что чувствовала и что творила от безответной влюблённости, я описала в стихотворении «Безответная любовь»:

Ради ваших задумчивых глаз

Я готова приличия забыть,

Собачонкой послушной ходить,

Чтоб обласканной быть только раз

И осмеянной всем напоказ.

Ради ваших с горчинкою фраз

Я готова костром душу жечь,

Пеплом памяти на руку лечь,

Осветив вашу жизнь хоть на час.

Только жертву принять — не для вас.

Потому не могу сделать шаг,

Лишь дышу, бросив сдержанный взгляд.

Разум с сердцем: то — мир, то — разлад…

Вы так близко, и пропасть — пустяк,

Мой любимый, не друг и не враг.

Я слезой заливаю костёр,

Я бросаюсь в объятия к другим,

Непохожим и очень чужим,

Замечая насмешливый взор.

Так сожгите презрением в упор!

Снисходительны… вам всё равно…

Сторонитесь подобных особ…

Вам шепнут: «Ставить негде ей проб».

Знать бы им, что болею давно

Той любовью, что с бездной — одно!

И ещё одно стихотворение я посвятила своей первой любви. Возможно, все последующие знакомства и замужество не имели прочной основы потому, что мужчин сравнивала с Ильёй. А разве можно живого человека сравнивать с иконой?

Любовь… она была сладка,

Меня манила, опьяняла,

Обманом клятв не оскорбляла,

Свой бал верша лишь до звонка.

Он прозвенел, неотвратимый,

Напомнил — не из рода фей,

Что есть избранницы милей.

И ревность, как пожар незримый,

Вдруг обожгла души покровы.

Фантазии отбросив, новый,

Я разглядела мир людей.

Так по крупице день за днём

Я мудрость тяжко добывала,

Перелопатить предстояло

Сует и бед большой объём.

А жизнь кружила и влекла,

И юность свежестью дышала.

Влечений встречено немало,

Им жар души передала.

Но среди всех — одна картина:

Младая дева и мужчина…

Любовь та в сердце навсегда.

Ведь первая — особняком,

Тревожа сердце, окрыляет,

В интимность взгляды облекает

И разговоры ни о чём.

На размышления, воспоминания и сочинительство у меня неожиданно появилась куча времени: с десяти вечера до шести утра. Каждый день. А чем ещё заниматься ночной дежурной в организации, из которой нечего тащить, кроме парочки компьютеров и нескольких электрических печатных машинок. У организации есть сторожа-мужчины, охраняющие производственную базу и гараж, в котором, помимо служебного транспорта, стоят иномарки заместителя директора по хозяйственной части и инженера по технике безопасности, однако в административное здание сторожа не заходят, а оно фасадом выходит на безлюдную улицу. Моя задача сводилась к тому, чтобы звонить в сторожку и сообщать о любом подозрительном шуме внутри или снаружи. Из-за чего весь сыр бор и перерасход средств по статье «Заработная плата»? Из-за разбитого камнем окна либо мальчишками, либо проходящими пьяными студентами из соседнего университета. Ох, забыла ещё сообщить: у директора в кабинете стоял шикарный кожаный диван, вертящееся кресло и интерком, а у главбуха — массивный сейф, вмонтированный в стену и пол. Говорят, она там держала гроссбухи с дебетом-кредитом и прятала свою зарплату от сына-алкоголика. Был сейф и в отделе кадров, но хлипче и меньше. В кассе сейфа не предусмотрели, поэтому кассир Танечка, миловидная стройная женщина, зарплату выдавала до позднего вечера и постоянно всем плакалась, что её ребёнок растёт беспризорником. Получается, что должность ночной дежурной была введена в штат обоснованно: есть что охранять, тем более я конторе обходилась намного дешевле, чем договор с вневедомственной охраной. А устроил меня на столь «тёплое местечко» Сергей Селезин, когда торговля накрылась медным тазом, вслед за уехавшим Сидорчуком.

Теперь Александра, даже мысленно, называла только по фамилии. Мной было утеряно право на уменьшительное и нежное — Саша, а Шуриком называть… нет, такое право есть только у друзей, я, как оказалось, не друг — деловой партнёр и соседка, ставшая на время любовницей. Так он решил. Если бы была другом — мне бы прислали письмо с объяснением случившегося, и не пришлось бы краснеть и бледнеть в тот вечер, выслушивая разъяснение Селезина по поводу генеральной доверенности на «Тоёту-Марк 2», высланную Сидорчуком в адрес друга, но выписанную на моё имя.

«Что это? — слушая Сергея, думала я. — Оплата за услуги? Видимо, так и есть».

Бог мой, как же больно, обидно и мерзко мне было в тот момент! Будто дали пощёчину и обозвали шлюхой. Я стоя слушала мужчину (сама не присела и ему не предложила), чувствуя, что внутри всё заморозилось, стало бесчувственным; а он говорил и говорил, глядя куда-то поверх моей головы. Соловью, по всей вероятности, была не приятна миссия, которую (как полагала) попросил исполнить друг, но приходилось рассказывать, а мне — слушать: о возможности выгодно продать машину, о том, что все деньги причитаются мне, ведь Сидорчук понимает, как трудно одной поднимать сына, о болезни его дочери и безуспешных поисках работы. Я слушала вполуха, на сердце скребли кошки, а в голове крутился вопрос:

«Чем такое заслужила?»

Как объяснить, что он общается со мной через друга, а не напрямую, — стыдом? трусостью? За два прошедших месяца мог бы черкнуть несколько строк. Неужели бы я не поняла, что обстоятельства оказались сильнее наших желаний? Вроде бы разумная баба и прекрасно понимаю, что долг мужчины перед больным ребёнком, семьёй, для которой он — опора и надежда, превыше всего. Просто любила бы на расстоянии, а потом, наверное, отпустила из своего сердца, но без обиды и щемящей боли. Может, всё проще простого: у меня была квартира, к которой прилагалась пакетом «всё включено», кстати, очень удобно, если продаёшь квартиру и где-то нужно перекантоваться целый месяц. Просто так, из сострадания и человеколюбия, на подобное не каждая согласится (время трудное, бесплатно никто пальцем не пошевелит), а стоит спрятать совесть в карман и бросить пару фраз семенем на благодатную почву уставшего от одиночества бабьего сердца, мол, люблю, женюсь, — и результат на блюдечке с голубой каёмочкой. Бери, любимый, пользуйся!

Конечно, во мне говорила обида. Конечно, улетев с деньгами за проданную квартиру и собираясь заключить с женой мировое соглашение о разводе и разделе имущества, он остался с семьёй только из-за болезни дочери. Конечно, пока не может признаться, что очень любит, ведь обстоятельства не позволяют вернуться, но позже затоскует, захочет услышать мой голос и обязательно позвонит, ну, в крайнем случае, — напишет. Да, объяснить можно многое и убедить себя в чём угодно, но, когда тебе через несколько лет стукнет сороковник, глупо играть роль наивной барышни. Прагматичный мир требует циничного взгляда, лишённого розовых очков и розовых соплей. И я решила:

«Баста! Никаких любовий и замужеств. Секс для здоровья, хорошего цвета лица, поднятия самооценки и настроения — пожалуйста! Но не более того».

Мне бы раньше понять о бесперспективности поисков любви, ещё тогда, в пору безответной влюблённости в Илью, вот только без опыта не набраться мудрости; да и тараканы мои помалкивали, знали, подлые, цену за своё существование и благополучие.

Селезин, наконец, посмотрел мне в глаза, выражение на лице — кислое, словно проглотил лимон вместе с кожурой. Он ждал от меня какой-то реакции или вопросов, но я молчала, видела его и будто не видела, уйдя глубоко в свои раздумья и лелея печали сердца.

— Что дальше будем делать, Лёля? — спросил он. — Продавать машину?

Я молчала. Видя, что соседка находится в прострации, он заговорил о будущем, не касаясь темы об уехавшем друге:

— Иван, поставщик водки, переведён на другую должность, сказал, что с алкоголем пока нужно завязать. Дескать, прежних людей ушли, а кто остался, требуют в два раза больше на лапу, — и это невыгодно. А ещё прошёл слушок, что рынок убирают. Магазин с аптекой хотят переоборудовать под супермаркет, а рынок — под парковку. Вроде бы начнётся катавасия через месяц или два. Ты, Лёля, продавай свою палатку пока не поздно, а я машину постараюсь скинуть. Вот вам с Женькой на первое время и хватит.

— Машину не продам, — отрезала я. — Бомбил с вами мужик, а теперь будет баба. Пустите на грядку?

— Лёля, ты же прав не имеешь, — засомневался Селезин. — Нужно курсы вождения пройти, поднабраться опыта, а там уж…

— Купишь мне права, — сказала я. Сказала жёстко, почти приказала, удивляясь самой себе. Не ожидал такой категоричности и Сергей. Он стал мяться, моргать, неопределённо пожимать плечами, но возразить не посмел.

— Продам палатку, заплачу за водительские права… и вам заплачу, чтобы научили вождению. Не бойся, бесплатно не стану напрягать, — давила я на Сергея, будто он был виновен в нашем разрыве с Сидорчуком. И чего так давила? Будто бес в меня вселился и нашёптывал, что стать таксисткой — единственный выход из неопределённости будущего.

— Перестань! — возмутился он. — Какие деньги? Конечно, поможем, научим… мы же друзья, соседи.

— Ну и хорошо, — проговорила я, ставя точку в этой теме, словно отрезая себе и им путь к отступлению.

Селезин ещё немного помялся, потёр подбородок.

— Тут ещё такое дело… Вождение, таксовка — это дело будущего. Вдруг у тебя не пойдёт… Мало ли, многие женщины бояться. А тебе нужно жить, Женьку кормить, платить за квартиру…

— Да не томи ты! Говори, чего хотел, — перебила его.

— Тимофей Петрович, завхоз «Дормехстроя» подыскивает ночную дежурную. Предложим моей супруге, а у неё давление… отказалась. Может, ты пойдёшь? Там мужики-охранники. Ежели чего, звякнешь им… и они тут как тут, а, Лёля?

— Спасибо, Серёжа! Ты мой ангел хранитель, — ответила я и впервые за вечер улыбнулась. Расцвёл улыбкой и Соловей, довольный, что справился с непростой миссией, и обошлось без женских упрёков и слёз.

Так на три месяца я стала ночной дежурной. Работа не пыльная. В десять часов вечера проверить все кабинеты, все окна и входные двери, потом устроившись на втором этаже, в приёмной, «сидеть на телефоне». Когда дверь приёмной открыта, то в пустом здании слышно, что происходит на трёх этажах (любой скрип, шум, стук), лишний раз не нужно ходить и проверять.

Первые ночи меня донимали металлические скрипы и стуки на первом этаже, примыкающем к мастерским и гаражу. Иду в ту сторону, откуда они доносятся, — и сразу наступает тишина. Постою, послушаю — тихо. Ухожу в приёмную кропать стишки и воспоминания в тетрадку. Минут через десять — пятнадцать вновь скрежет и глухие стуки. Так первую неделю меня тренировал шумный дух, потом к нему привыкла и не обращала внимание. Тогда он изменил тактику. Часам к двум ночи, только лягу отдохнуть на диван, как рядом с приёмной раздаётся грохот, будто упал стол или по железным коробам вентиляции стукнули чем-то тяжёлым. Я подскакиваю как ужаленная, бегу проверять, что случилось. Похожу, посмотрю, послушаю — а вокруг тишина, всё на месте.

У старожилов конторы узнала, что семь лет назад в гараже, в кабине грузовика, уснул пьяный шофёр. Сторож будил его, чтобы домой отправить, а тот только мычал. Сторож плюнул и оставил мужика в гараже, мол, к утру проспится. Утром обнаружили, что он умер, как оказалось, от кровоизлияния в мозг. Если бы сторож вовремя вызвал «Скорую», то шофёра удалось бы спасти. С тех пор, говорят, он на охрану шибко сердитый, стучит-гремит, не даёт расслабиться, заснуть. Покойного шофера звали Матвеем. Когда я на него злилась, то кричала: «Матвей, поганец, прекрати стучать!» — а иногда льстиво просила: «Матвеюшка, хороший мой, дай отдохнуть немножко». Матвей на день-два притихнет, а потом опять начинает шалить.

Однажды (это произошло, когда уволилась и начала таксовать) мы с Соловьём упросили сторожей «Дормехстроя» пустить в гараж для небольшого ремонта моего «Марка». Приехали мы в час ночи и проковырялись два часа. Закончив, Сергей пошёл домой, а я осталась отмывать кузов автомобиля от грязных разводов и масляных пятен. Пока мыла, на галере, расположенной почти под потолком, дух Матвея то топал по металлическому настилу, то громко ударял какими-то железяками. Может, ему не нравилось, что включила в автомобиле магнитолу с мелодиями шансона? Крикнула ему:

— Матвей, не хулигань!

Вроде притих. Стала гаечные ключи собирать в ящик, а одного не хватает. Я туда, я сюда; помню, что положила накидной ключ на небольшой верстак недалеко от машины, а его там нет. Повернулась к галерее и стала ласково упрашивать:

— Матвеюшка, милый, поиграл и отдай! Я так устала, хочу спать. Ты же сам был шофером, знаешь, как устаёшь за баранкой.

Тишина. И вдруг с галереи в мою сторону полетел ключ. И хорошо, что упал к ногам, а как бы Матвей зарядил мне прямо в лоб? Испугалась я, конечно, отскочила, а мимо лица волна холодного воздуха пронеслась — ху-у!

У меня сердце — в пятки, не ожидала такой силы и прыти от духа.

И чего ездить в Англию, на их англицкие привидения в старинных замках любоваться, когда такой экземпляр живёт в обычной российской конторе — хоть туристов вози на Дальний Восток да местную достопримечательность за деньги показывай.