Запись №9

Вчера, около девяти часов утра — звонок. Я ранних посетителей не ждала. Тем более сын на неделю с Норой уехал в деревню к дальним родственникам. Троюродный дядя по материнской линии продал в городе мясо тёлки и приобрёл на школьном базаре всё необходимое своему сыну Ваньке к новому учебному году. Ваня был на год старше Жени, дружили они давно, и сын с удовольствием проводил пару недель в деревенской вольнице, рыбача, купаясь до посинения, катаясь на лошадях, а в последний год, пробуя управлять трактором. Я собралась на работу, приготовила продукцию для продажи и ждала одного человека — Александра Сидорчука, который каждое утро уже третий месяц отвозил меня и товар на рынок.

За дверью действительно стоял Шурик, но одежда и то, что он держал в руках, повергли меня в изумление. На Шурике был тёмно-серый костюм, купленный явно не на китайском рынке; белоснежная рубашка, на которой не присутствовало следов ни от стирки, ни от утюга; блестящий светло-серый галстук с синей искрой и начищенные чёрные туфли. В руках он держал пакет и пять алых роз в ажурном целлофане. Шурик был чисто выбрит, аккуратно подстрижен и едва уловимо благоухал парфюмом.

Как тут не удивиться, когда с мужчиной происходят столь значительные метаморфозы утром, в будний день. Самое интересное, что мои тараканы не подсказали своей хозяйке причину таких глобальных перемен, ведь Шурик походил на манекен, выставленный в витрине какого-нибудь магазина одежды для мужчин, а букет алых роз в его руке явно намекал. Но в то утро я настолько отупела, что спросила его:

— Ты собрался на день рождения?

Александр усмехнулся и ответил:

— На свадьбу.

Но и это пояснение, и усмешка не подсказали мне, глупой, по какой причине мужчина утром при параде, с цветами звонит в дверь к одинокой женщине. Напротив, его слова расстроили. Если он шёл к кому-то на день рождения, то я пропускала только один рабочий день, а если на свадьбу — то не менее трёх. Это означало, что выручка за неделю упадёт вдвое, а я собирала деньги на игровую приставку для сына, подарок, о котором мальчик грезил давно. Наверное, на моём лице проступило разочарование, потому что Александр сразу посерьёзнел и, стараясь заглянуть мне за спину, спросил:

— А ты что, занята или кого-то ждёшь?

— Я, вообще-то, собиралась на работу и ждала тебя, — пробурчала я, злясь, что Шурик не предупредил заранее об изменениях в своих планах.

— А-а? — протянул Сидорчук. — Ну, не расстраивайся, я компенсирую твои убытки.

— Наши убытки, — поправила я, напомнив мужчине, что за доставку товара и охрану он тоже получает процент с продаж.

— Именно — наши, — подтвердил Шурик, нажимая на слово «наши», а потом поинтересовался:

— А в квартиру-то пустишь?

— Проходи, — сказала я, отступая, повернулась и пошла в комнату для перетасовки товара. Когда я переложила книги и сладости в большую сумку на колёсиках и с ней заглянула на кухню, то увидела Сидорчука, сидящим за обеденным столом. На столе стояла бутылка шампанского, а рядом лежала большущая коробка шоколадного ассорти. Розы распускающимися бутонами свешивались с холодильника. Увидев меня с тележкой, Сидорчук удивлённо спросил:

— А куда это ты собралась?

— На рынок… ты же сегодня не можешь меня отвезти, — ответила я с обидой в голосе.

«Раз не торопится — мог бы уделить мне десять-пятнадцать минут и отвезти. До чего же мужики — чёрствые! Неужели не понимает, что мне тяжело тащить тележку четыре квартала?» — думала я, уставившись в пол. А Александр привстал, ухватил меня за руку и потянул к себе, говоря:

— Да оставь тележку. Лёля! Чего ты комедию ломаешь? Ведь видишь, что к тебе пришёл. Не для баловства, я серьёзно… Хочу, чтобы мы стали семьёй: ты, я, Женя.

Вот тут-то я и растерялась: отпустила ручку тележки, захлопала, как маленькая девочка, ресницами, подбирая в уме нужные слова для отказа. А он, видя моё замешательство, стал действовать решительно и быстро. Не успела я опомниться, как оказалась у Шурика на коленях и услышала жаркий шёпот, перемежающийся поцелуями:

— Я тебя люблю, Лёлька! И ты… смотришь такими глазами… Не раз замечал… Почему боишься?.. Не хочешь впустить в свою жизнь?

Переведя дыхание после последнего поцелуя и увернувшись от очередного, слабо пискнула, сдавливаемая в его крепких объятиях:

— Ты женат.

Он, приподняв и осторожно перекинув мою ногу, посадил меня к себе лицом и скрестил руки за моей спиной. Наши лица оказались на одном уровне, глаза смотрели в глаза. Изучая моё лицо очень пристальным серьёзным взглядом, Шурик сказал:

— Это временно, понимаешь? Я за тобой наблюдаю уже полгода. Думаешь, у меня не было возможности выгодно продать квартиру? Ха-ха! — он рассмеялся. — И покупатели были, и жена торопила… но не смог. Не смог уехать от тебя. Душой прикипел… к тебе, к Женьке.

— А твоя дочь?

— Ну, с дочерью я не собираюсь разводиться. Буду помогать по мере сил. Или тебе алиментщик не нужен?

— Зачем так говоришь?

Он вновь стал целовать мои щёки, шею, залез под кофточку, расстегнул застёжку бюстгальтера и стал гладить груди. Я уперлась руками в него, отстраняясь. Что-то меня останавливало. Стыд? Не знаю. Было как-то не по себе принимать поцелуи чужого мужчины, позволять ему, при свете дня, исследовать своё тело, раздевать, а дальше… Я была не готова к такому повороту событий, тем более, когда пристально смотрят в глаза, будто заглядывают в душу и требуют немедленного ответа. А Шурик улыбнулся и заявил:

— Лёлька, какая ты всё-таки ещё девчонка у меня! Чего ты стесняешься, боишься, а? Я ведь боюсь ещё больше, чем ты.

— Ты? — удивилась я. Никогда не предполагала, что такой симпатичный, сильный, всегда уверенный в себе мужчина может бояться женщины. И кого? Меня — неудачницу, которую бросили уже дважды; которая не умеет хитрить и притворяться, флиртовать и использовать мужчин в своих интересах.

— Конечно, — подтвердил он. — А вдруг сейчас что-то сделаю не так, и ты меня прогонишь? Или тебе не понравится, или опозорюсь, или буду недостаточно ласков, как тебе бы хотелось.

— Ты не уверен в себе? — улыбнулась я.

— А разве с тобой можно быть в чём-то уверенным? — ответил он вопросом на вопрос. И, кажется, именно эти слова дали мне понять, что интересна, загадочна, желанна. Ну, как его не наградить после этого поцелуем?

А Александр, насладившись моим поцелуем, улыбнулся и предложил:

— Давай отметим это дело шампанским. Сейчас у нас что-то среднее между свиданием и помолвкой. А ты ещё удивляешься, что я боюсь. Конфетно-букетный период пропустил? Пропустил. Ни разу не дарил цветов и подарков. Собрался стать тебе мужем, а сам пока не свободен. И медового месяца не обещаю, только неделю. Какой женщине такое понравиться?

Я засмеялась:

— Ха-ха-ха! Действительно.

Он помог мне слезть с коленей и достать из шкафчика два бокала, а потом вновь усадил и взялся за откупорку бутылки.

Желая ему помочь, я сказала:

— Давай встану? Я мешаю тебе.

Но Шурик запротестовал:

— Сиди! Теперь это твоё законное место. Если хочешь помочь, то не веди себя так, будто в позвоночник кол воткнули, а прижмись ко мне, склони голову на плечо. Тогда у меня появиться больше обзора… и перестану нервничать от мыслей, что заставляю тебя силком, а тебе неприятно.

— Приятно, — сказала я и, обхватив его руками, прижалась, положила голову на крепкое плечо.

— Вот так-то лучше, — констатировал Александр. — Теперь чувствую, что ты — моя.

Мы выпили по бокалу шампанского и закусили шоколадом. Потом выпили на брудершафт, потом ещё раз. А потом в наши головы ударил алкоголь, а в сердца — страсть.

Часа через три, насытившись ласками и немного вздремнув, я ему напомнила, что могут придти его приятели или кто-то из соседок, и пора, дескать, выбираться из постели. На это Шурик заявил:

— Телепузики не придут, а другим мы открывать не станем.

— Откуда ты знаешь, что не придут? Вот возьмут и заявятся, не найдя нас на рынке.

— Они знают, что я пошёл брать приступом крепость Измаил, — пошутил он, придвигаясь ближе и целуя в висок.

— Ах ты… — я поперхнулась от возмущения. — Ой, мужики! Ой, сплетники! Как вам не стыдно? Бедных женщин обсуждаете вдоль и поперёк.

— Ладно, не переживай! Мужики о тебе очень хорошего мнения. Второй месяц стыдят меня за нерешительность. Советуют, как лучше тебя заинтересовать, как понравиться.

— И какой совет взял на вооружение?

Шурик расхохотался:

— Ха-ха-ха! А ты разве не поняла? Тот, что дал Соловей. Он сказал: «Не дай ей опомниться. Вошёл в квартиру — хватай в охапку, и она — твоя. Если переложишь решение на бабские плечи — всё пропало. Начнёт копаться, выискивать плохие стороны, прикидывать и так и этак, тянуть резину. А ты и так ходишь вокруг неё, как кот около сметаны, не один месяц».

— Ну, Соловей! Погоди же, греховодник! — пригрозила я. — Ишь выискался герой-любовник? Сам-то трусоват по жизни, а других науськивает.

А Шурик пояснил, серьёзно глядя мне в глаза:

— Не будь вчерашнего происшествия, может, не решился бы и сегодня.

А произошло вот что…

Сидорчук позвал телепузиков на рыбалку.

— Скоро полдень… поздно ехать, — усомнился в возможности улова Соловей.

— Какая разница! — воскликнул Шурик. — Подышим свежим воздухом, посидим с удочками. Ну, сколько можно пиво хлестать?! Нужно, хоть иногда, цивилизованно отдыхать на природе.

— Шурик, — сказал Соловей, — когда ты не пьёшь и не трахаешь баб, то становишься скучным и правильным — противно слушать!

— Шурик прав, — поддержал соседа Сергей Якименко. — Общение с природой человеку необходимо. Я вчера в садах накопал червей и привёз домой.

Снасти мужики привели в порядок в начале лета, лишнего с собой ничего не брали — рыбачить собирались только до темноты.

Уже через четверть часа «Марк» Шурика перевёз их через мост на ближайшее Владимировское озеро, расположенное недалеко от стационарного поста ГАИ. Вода была холодноватой, и охотников искупаться в холодной воде не наблюдалось. Шурик и Шарик устроились с удилищами недалеко друг от друга. Непоседа Соловей, посидев с ними около часа, решил поискать прикормленное место.

— Что? Всё озеро обходить собираешься в поисках рыбы покрупней да пожирней? — язвительно спросил Шурик.

— Поживём — увидим, — изрёк Соловей, твёрдо верящий в своё рыбацкое счастье.

Вскоре он устроился на дальнем мыске, заросшем тальником. И «госпожа удача» улыбнулась Селезину. Вместо мелюзги, которую удили приятели, он снимал с крючка крупных ротонов и средних сомиков, а чтобы задеть их самолюбие, он громко восклицал, цокал языком, охал и ахал своему везению. Мужики плевались и тихо его ненавидели, демонстративно отворачиваясь.

— Вот, удачливая сволочь! — цедил сквозь зубы Шурик, наблюдая как тот подсекает очередную крупную рыбу и танцует перед ней победный танец «нумба-юмба».

— Не комплексуй! Рыбы в озере много, попадётся крупная и нам, — флегматично излагал обстоятельный Шарик.

Наконец, Селезину надоело в уединении радоваться своему знатному улову. Он решил позвать на прикормленное место приятелей.

— Мужики! Идите сюда! Что вы мелочёвку ловите для кошек? — счастливо улыбаясь, крикнул он.

— Не примазывайся к нам, — сердито ответил Шурик, и приятели дружно уставились на свои поплавки. Но поплавки лениво плавали на поверхности воды — рыба не хотела клевать, видимо, её обеденный перерыв закончился. Мужики нет-нет, да и завистливо косили в сторону товарища, разглядывающего шевелящийся улов в своём садке.

— Заговор он какой-то знает, что ли? — нарушил молчание Шурик.

— А-а, дьявол его разберёт? — буркнул Шарик.

Но тут удочка Соловья выгнулась дугой и — ни с места!

— Смотри, смотри! — ткнул пальцем Якименко в сторону друга. — Зацепил, рыболов хренов бревно на дне. Точно тебе говорю.

— Так ему и надо! — злорадствовал Шурик. — Теперь пускай раздевается и лезет в холодную воду.

Соловей стал мастерски выводить леску с крючками, но метра за три до берега она лопнула.

— О, чёрт! — выругался он, жалея утонувшие крючки и грузило, но от того, что увидел в воде, по спине поползли мурашки и, размахивая руками, Соловей закричал:

— Мужики! Мужики! Идите сюда!

— Что ты пристал, как банный лист?! — возмутился Шарик на призывы друга.

— Серёга, по-моему, тут труп плавает, — растерянно развёл руками Соловей.

— Чего выдумываешь? Бревно, наверное, всплыло, которое ты зацепил.

— Посмотри… сам.

Вскоре мужики действительно разглядели в озерной ряби почерневшее лицо утопленника с ёжиком тёмных, облепленных водорослями волос. Длинными ветками, вырезанными из тальника, они кое-как подтащили утопленника к берегу. Это был небольшого роста крепыш, весь украшенный наколками. Труп почернел и вздулся, пролежав на дне озера не одни сутки. Кожа во многих местах была объедена рыбами.

— Сидел, видать, паря, — разглядывая наколки на груди трупа, сказал Якименко. — Дружки его и кокнули.

— Оно может и так, а может… спьяну захлебнулся, или судорога ногу свела, — задумчиво констатировал Соловей. Настроение у всех стало паршивым: следовало заканчивать рыбалку и вызывать власти.

Сидорчук сгонял на пост ГАИ. Те по рации вызвали милицию и труповозку. Вскоре прикатила труповозка, а через полчаса — милиция. Два пьяных санитара и шофёр, матерясь, на чём свет стоит, с большим трудом затолкали грузного мужика в полиэтиленовый мешок. Ни рыбаки, ни милиционеры не горели желанием им помогать и прикасаться к разлагающейся плоти. Когда же труп оказался в мешке, все дружно кинулись заталкивать его в машину: хотелось быстрее отделаться от неприятного зрелища смерти. Сняв показания с приятелей, за труповозкой в город укатил милицейский уазик. Мужики остались одни. Селезин хотел выбросить весь улов, но экономный Шурик предложил отдать рыбу собакам, охраняющим автостоянку.

Домой ехали молча. Все в душе переживали случившееся. Вот живёшь себе, мечтаешь, любишь, куда-то стремишься и вдруг… всё: тобой уже закусывают рыбы или черви. Брр… как-то неприятно, не по-человечески, и уж совсем не хочется, чтобы тебя — пусть даже только твой труп — с матерком заталкивали в машину, а потом — в могилу. Всё-таки надеешься, что кто-то будет переживать, плакать, помнить о тебе, что оставишь малюсенький след на Земле, что родился и жил не зря.

Так каждый из них размышлял, пересматривая и осмысливая свою прожитую жизнь, а когда выгружали снасти, Шарик все же ядовито поддел Соловья:

— Удачливый ты рыбак, Серёга!

— Угу, — буркнул недовольный Шурик, возясь в багажнике, — вечно сам влипнешь в паскудную историю и нас втравишь. Теперь ещё на допросы — расспросы будут таскать.

Приятели закурили. Они сидели под берёзками, следили, как сигаретный дым улетает в синеву неба, и думали о душе бедняги, улетевшей в далёкий, незримый предел.

— Душу усопшего нужно помянуть, — вслух высказал всеобщую мысль Шурик.

— Кстати, твой знатный улов, Серёга, тоже неплохо бы обмыть, — добавил Шарик.

Это предложение принесло разрядку: грусть и скорбь, тяжким грузом придавившая их, вдруг пролилась потоками дружного смеха.

— В ту ночь я поздно лёг, — продолжал свой рассказ Шурик. — Всё думал о тебе, о себе и дочери… Такая неожиданность может произойти с каждым из нас. И будет так больно, что сглупил, не открылся, упустил своё счастье. Вот и решился придти к тебе, сказать… а там — будь что будет.

Может, я многое нафантазировала для себя, ведь Шурик описывал рыбалку скупо, по-мужски, но основную его мысль ухватила, потянулась и поцеловала в маленькую ямку под кадыком. Он легонько погладил меня по волосам, отстранился, и, посмотрев в глаза, сказал:

— А ты мне ещё не дала ответ.

Я провела пальцем по его крутому лбу, прямому носу, твёрдым губам, чуть тронутым улыбкой, и ответила, вложив в слова всю надежду и трепетность души:

— Я люблю тебя, Саша, и стану твоей женой.

Я счастлива, что судьба одарила меня любовью. Я нашла свою тихую гавань. Милый Шурик, если бы ты знал, сколько нежности и благодарности в моём сердце. Мне хочется петь и смеяться, но иногда кольнёт в сердце, будто иглой, тревога и голос рассудка усовестит:

«У него дочь и жена. Они его ждут. Ты радуешься чужому горю?»

Нет-нет, я радуюсь своему счастью, своей удаче. Я её не заманивала, не строила интриги. Неужели не имею права на счастье и любовь? «Кто-то теряет, а кто-то находит» — так поётся в песне. Такова жизнь.