Серебро

«Поднимите им веки, пусть видят они,

как бывает, когда слишком много в крови

серебра!!!...»

Песня группы Пикник.

Его мутило и шатало от слабости. Если бы серебро ужалило, когда он перекинулся… Волку, даже раненому, проще убегать, легче терпеть. Мысли и ощущения чётче и определённее. А сейчас у него в душе обычный человечий хаос: вина (сколько из стаи погибло, а он уцелел), страх погони и неизвестности, радость, что выжил и что есть повод увидеть знахарку, ненависть к охотникам, злость на Чужака.

Но обратиться в зверя не выйдет, потеряет последние силы, а охотники идут за ним. Это-то он и в людском обличье чует.

Предплечье болело. Так болело, что отдавалось, как звук по струне, по всему телу. Проклятущее серебро. Связно думать получалось плохо, но, странным образом, восприятие мира стало более сложным: он ловил все запахи, все отголоски и шорохи, вспоминал — и это сплеталось, вырастало новое в понимание происходящего. Охотники далеко, но выслеживать будут всех, кого смогут. Виноват Чужак. Знал же, что их стая людей не трогает. Самого убили, и остальных подставил. Хоть в логово людей не привёл, дал время. Но всё равно потом разорили их жильё, пожгли — ни имущества, ни книг теперь.

Стая уже не соберётся. Кого-то подстрелили (Рыжего, Малышку, Ловца). Кто-то убежал, Белянка точно — из-за неё-то он и попал под выстрел. Хорошо, что убежала. Пусть живёт, родятся у неё детишки-щеночки. А если бы он не стал за ней ухаживать, то… Что — то? Давно бы ушёл из стаи. Но вот захотелось ему, чтобы правильная семья, а с человеческой женщиной что там ещё получится (дурак, дурак — сказало ему новое осознание мира)… Зато теперь он её увидит.

Представил, как ловкие и ласковые руки достают пулю, перевязывают. Потом он подлечится, перекинется. Будет лежать вечерами у печки, а она станет гладить по холке, и между ушами, и по спине, её пальцы утонут в шерсти, а он будет жмурить глаза… Такое счастье — и сам же отказался. Дурак, дурак…

Вот и домушка лесной. И дым из печи. Тяжело хрипя, Волк поднялся на крыльцо.

У окна толкла в ступке сухие травы и зерна… какая-то незнакомая. Волосы белые. А где же…

— Ты кто? Дарья где?

— Я ученица.

Ишь ты.

Она поглядела на него, на перетянутое кое-как плечо.

— Дарья на Выселки поехала. К вечеру будет. Ранен?

— Отвар мне, кровь остановить. И для сил… И пулю вынуть. Умеешь?

— Сядь. Сейчас.

Она доставала из кладовки мешочки, отмеряла, вода закипала на огне. Неразговорчивая, губы поджаты, на него не смотрит. Ученица, надо же…

— Так. Ещё сон-травы щепотку подсыплю, чтобы боль унять.

— Это от серебра, вынешь — само пройдёт. На мне как на собаке…

Она как будто не услышала шутку.

— Вынуть — тоже не просто, больно будет.

Женщина повернулась, в руке была кружка с отваром, пахнущим и знакомо, и по-новому, таинственно и горько. Он протянул руку, чтобы одним залпом, небось, гадость…

И случилось сразу несколько вещей. И снова несколько озарений одновременно нашли на него. Это серебро… серебро чудит… и от зла бывает добро — выходит, что так.

Волк увидел её улыбку — почти торжествующую (и мгновенно понял — он ведь уже почти выпил то, что там она намешала).

Что-то стукнуло в стенку сарая.

Заржал конь.

Конь?.. А на чём же Дарья уехала?.. И кто в сарае? И запах… кто-то ещё около дома… Как сразу-то не почуял. Ну да, из-за трав, любой дух затенят.

Выбил кружку из рук.

— Сюда, скорее, — закричала «ученица» (и как Волк только поверил?). Бросилась к дверям, а навстречу уже рванулся некто, сидевший в засаде.

Что теперь силы беречь…

Он перекинулся — и всё произошло так стремительно, что уложилось в один прыжок, взмах лапы и рык из смыкающейся на человечьем горле челюсти. «Ученицу», стоявшую между ним и охотником, отшвырнуло к стене, мужчина закричал, вскидывая ружьё — и рухнул, сшибленный волчьим телом.

Вот и всё. Свернутая шея этой дурёхи, кровь из разорванного горла охотника.

Снова стук в сарае и какой-то стон. Добрёл, сбил лапой замок. Ещё сил хватило, чтобы перекусить верёвку, которой связали знахарку. И заметить краем глаза приготовленную и облитую керосином солому. Сжечь хотели, сволочи… Поделом им.

Поплыла перед глазами кроваво-серебряная пелена, Волк упал, дыша прерывисто и хрипло.

Очнулся уже перевязанный, без пули, со вкусом целебного отвара в пасти.

— Уезжать надо. Давай помогу. На тележку… Не вздумай перекидываться обратно, нельзя пока.

Кое-как залез, Дарья бревно подкатила, чтобы Волк с него забирался. Он знал, куда поедут. Тропка через болота, переночуют в лесу. Потом… Потом, наверно, дальше надо, в чужие края. Здесь её убьют. Теперь уж точно убьют.

После он ничего не помнил, задремал. Проснулся голодный. Съел кусок хлеба с мёдом. Поглядел, как Дарья поит водой из ручья старого конягу, готовит новую повязку. Смотрел на её руки, когда перевязывала, не выдержал — лизнул. Она вскинула голову. Карие глаза, тёмные волосы. Смеётся. Ну и хорошо…

Конь переступил ногами, тележка тронулась. И поехали в дальние края… Куда дорога приведёт. А может, у знахарки есть какой-то план. Спокойно ему вот так, зверем… при добром человеке… тот всё обдумает, всё решит…

Волк положил голову на здоровую лапу, задние вытянул во всю длину повозки. Где-то в бледном высоком небе раздался протяжный крик: ястреб схватил какую-то мелкую птицу. На дорогу упало пёстрое окровавленное перо. Сопящий лось ломился сквозь кустарник за лосихой — время гона. В прозрачном холодном воздухе каждый звук отчётлив. Волк повёл носом. Эх, славно быть зверем! Хоть обратно не перекидывайся. Вот только как тогда книги читать… когтём, что ли, страницы подцеплять… Смех один.

Знахарка обернулась к зверю — не то лает, не то кашляет. Поглядела на улыбающуюся волчью пасть.

— Веселишься, да?

И окунула руку в густую шерсть, погладила… Ох! Волк аж зафыркал от удовольствия и поглядел на женщину глазами, ставшими из жёлтых тёмно-янтарными. Короткие звериные мысли мелькали в них, как рыбы в ночном омуте. Понимает. Умница. Родная, никому не отдам. Моя.

Повозка то и дело переваливалась через корни, вылезшие из-под земли. Тихо. Слышно, как листья падают. Хорошая осень будет, холодная, но сухая. По утрам — изморозь на траве. Днём солнце проглянет. А там и до зимы доживём… доживём.