И жизнь, и слёзы, и любовь. Вербовая Ольга

Девятый «Б»… Неужели, сбылось? Всё то, о чём мечтала уже который месяц. То, ради чего долгими вечерами сидела, не поднимая головы, над учебником математики.

Ужасно, ужасно трудный предмет! Не заладилось с ним у Раи. Николай Валерьевич прямо сказал родителям:

«Способности к предмету у вашей дочери средние, но она старается. Если Бог есть, он вознаградит её за труд».

И вот уже вознаградил. С завтрашнего дня она, Рая Щукина, ученица девятого «Б», одноклассница Вадика. Ради этого стоило трудиться.

«Надо только и дальше стараться, учить математику», — думала девушка, шагая домой по ковру из пёстрых листьев.

Ей казалось, будто за спиной выросли крылья. Солнце, несмотря на середину ноября, светило по-летнему ярко и, наверное, всё ещё согревало землю теплом. Птицы, летевшие клиньями к югу, словно приветствовали Раю взмахами крыльев, приглашая лететь с ними. Нет? Ну, хоть подняться и немного их проводить.

Деревья в парке шелестели, покачиваясь в такт дуновению ветра. Это Рае махали их ветви, приглашая поболтать, посплетничать.

«Рас-с-с-скажи, рас-с-с-скажи».

Про что рассказывать? Конечно же, про Вадика. Вадика Французова, красивее которого нет во всей школе. Какие у него длинные кудрявые волосы! Будто чистое золото падает на плечи. Какие глубокие глаза! Взглянет — как в омут затягивает. Смотреть бы в них вечность, не отрываясь. Любоваться бы этими благородными чертами лица. Что ещё для счастья надо?

И неважно, совсем неважно, что Наташка Полянская теперь тоже её одноклассница. Пусть строит козни, пусть говорит гадости — Рае всё равно.

Наташка… А ведь когда-то она была лучшей подругой. Ей одной Рая в десять лет рассказала то, чего не рассказывала никому — даже маме с папой…

Мама частенько оставляла Раю у тёти Любы. Но именно в тот день соседке понадобилось срочно в магазин. А дядя Гена был подвыпивши. Сначала он щупал девочку за ноги, поднимаясь всё выше… Задрал платье… Поцеловал в губы, разя перегаром…

Тогда Наташа ей сочувствовала.

Ссора грянула неожиданно, как гром среди ясного неба. Случилось это, когда обе девочки учились классе в седьмом. Наташа в очередной раз принялась ругать Валю, чья мамаша была в сношении, наверное, с половиной мужского населения района. Тогда Рая возразила: не должна девочка отвечать за поступки матери. Тут-то Наташу словно подменили. Лицо её исказилось гримасой злобы и бешенства.

«Если ты защищаешь это шлюхино отродье, значит, сама такая же! Теперь понятно, почему дядя Гена тебя лапал! Конечно, вертела перед ним задницей!».

Это и были последние слова. Можно потом говорить всё, что угодно, но прежней дружбы уже не будет. Никогда. Да собственно, ничего, чтобы смягчить их жестокость, сказано и не было.

Да ну её в баню! Главное, Вадик рядом.

«Я сделаю всё, чтобы стать самой лучшей, — думала Рая. — Я буду лучшей, чтобы быть достойной Вадика. Я не буду ссориться с Наташей, да и вообще не стану обращать внимания на её колкости. И учиться буду хорошо — на одни пятёрки».

Непросто быть лучше всех. Особенно когда трудно даётся математика. Но справиться с ней всё-таки оказалось проще, чем убедить целый класс в своей чистоте. Бывшая подруга то и дело рассказывала, какая эта Щукина развратная тварь. Новые одноклассники показывали на Раю пальцем, смеялись. Тогда девушке хотелось выцарапать Наташке глаза. Тем более непросто было сдержаться, когда та говорила это в присутствии Вадима. Но приходилось. Иначе Вадик решит, что Рая злючка, и тогда уж точно на неё не посмотрит.

Николай Валерьевич всё чаще хвалил девушку за успехи по его предмету. И за смелость. Прежде Рая не особенно стремилась выйти к доске. Теперь же ни дня не проходило, чтобы она не подняла руки.

«Вижу, вижу, Щукина, что Вы знаете, — говорила иногда Анна Петровна, учительница химии. — Но послушаем, что скажет нам Вадим Французов...»

Каждый раз, получая пятёрку, Рая украдкой смотрела на Вадика. Тот, казалось, не замечал её. Наташа, сидящая с ним рядом, частенько что-то шептала ему на ухо. Вадим улыбался. Интересно, кому? Рае хотелось думать, что улыбка всё-таки предназначалась ей.

То утро начиналось прекрасно. Примеряя джинсы, в какой-то момент ставшие для неё малыми, девушка с радостью заметила, что они застёгиваются. Значит, не зря она почти полностью отказалась от ужина и, к неудовольствию родителей, ела как птичка. Поначалу от таких диет немного кружилась голова, потом привыкла.

«Наконец-то Вадик увидит, какая я стала изящная, — думала счастливая Рая, сбегая вниз по лестнице. — И он в меня влюбится. Главное — не терять уверенности. Давай, Райка, не робей! Ты красивая, умная, ты можешь нравиться».

В таком приподнятом настроении Рая дошла до школы.

Первым уроком был русский язык. Получив пятёрку за ответ у доски, девушка обрадовалась ещё больше. Вадим сидел за первой партой один. Наташа на урок так и не пришла.

Не явилась она и на химию, что была вторым уроком. Тогда, набравшись смелости, Рая твёрдо решила скрасить его одиночество.

— Надеюсь, ты не против? — спросила она Вадима, заметив, с каким недоумением он смотрит, как она садится за его парту.

— Лучше не надо, — проговорил он как-то небрежно, даже презрительно. — Не очень хочется весь урок сидеть со шлюхой.

Это был конец. Конец солнцу, конец счастью, конец самой жизни. Зря ты, Рая Щукина, родилась на свет! Зря столько лет топтала землю! Зачем ты вообще дожила до такого? Лучше бы умерла прямо в утробе матери, не увидев света! Потому что свет — это ложь, ложь! Любви нет! Счастья нет! Есть только сплошной мрак, называемый жизнью.

Девушка не помнила, как она вышла из класса. Выбежала, как угорелая? Или побрела к выходу тихонько, опустив голову? Неслись ли ей вслед насмешки или уши разрывались от презрительно-равнодушного молчания одноклассников?

По шоссе с бешенной скоростью проносились машины. Как хорошо было бы сейчас лечь на асфальт и лежать, расплющенной колёсами, глядя в небо! Вот так разом всё кончить.

«Красная едет».

Соскочив с бордюра, девушка сделала шаг навстречу…

Истошный визг тормозов, искажённое лицо рыжеволосого парня… и темнота.

— Девушка, ты дура? Каким местом надо было думать, чтобы выскакивать на дорогу перед машиной? Я же мог тебя убить!

Так бы, наверное, и случилось, если бы Антон вовремя не нажал на тормоз. Ну зачем, зачем он только тормозил? Зачем остановился, вышел из машины, отвёз сбитую девушку в больницу? Кто его просил?

— Мне незачем жить, — еле слышно пробормотала Рая. — Я ему не нужна.

Девушка и сама не могла бы сказать, почему вдруг почувствовала доверие к незнакомому человеку. Она говорила и говорила. Всё. И про пьяного дядю Гену, и про бывшую подругу, и про Вадика. Больше всего про Вадика.

Антон слушал, ни разу не перебив.

— Слушай, да ты и впрямь дура! — высказал он в конце. — Из-за такого идиота кидаться под машину! Думаешь, этот Вадик будет над твоим телом рыдать? Ага, сейчас! Да он о тебе и не вспомнит.

— Вы злой и бессердечный человек! — закричала Рая, слёзы сами собой хлынули из глаз. — Лучше б я Вам ничего не рассказывала!

Конечно, со временем девушка пожалеет об этих словах и будет Антону благодарна. Но это будет потом — после того, как её выпишут из больницы, поздравив с тем, что легко отделалась — небольшое сотрясение, ссадины и ни одного перелома. После того, как родители переведут её в другую школу — подальше от Вадика и Наташи. После того, как в один прекрасный день, увидев в «Одноклассниках» фотографию Вадима, вспомнит юношу с нежным, почти девичьим лицом и ничего к нему не почувствует. Сердце не забьётся часто-часто, глаза не заблестят ни радостью, ни отчаянием. И не поверится, что когда-то, лишь увидев этого человека, девушка, как пушкинская Татьяна, «вся обомлела, запылала и в мыслях молвила: вон ОН».

Имена, возраст, профессии — и «Расстрелян… расстрелян… расстрелян...». Да, немало людей погубил кровавый сталинский режим. На постаменте Соловецкого камня было тесно от цветов и лампадок, переливающихся разноцветными стёклами. Люди снова и снова подходили к микрофону. Их не смущало, что в нескольких метрах возвышается громадное здание — центр бывшей Империи Зла.

— Будете читать? — обратилась к Рае женщина средних лет в меховом пальто.

— Кого?

— Имена.

— Давайте, — пробормотала девушка растерянно.

Тут же в руках у неё оказался листок с четырьмя фамилиями. Двадцатипятилетний слесарь, девятнадцатилетний студент-филолог, ровесник Раи, рабочий литейного завода лет тридцати трёх, сорокалетний библиотекарь… Расстреляны в тридцать седьмом — тридцать восьмом.

Вскоре какой-то парень принёс лампадку. Стоя в очереди, Рая шёпотом проговаривала то, что ей предстоит прочитать у микрофона.

Когда последний впереди стоящий, закончив читать, поставил свою лампадку на камень, девушке вдруг захотелось убежать, скрыться. Но куда? С лампадкой в руках? Эх, зачем только согласилась?

От смущения фамилии и трагические биографии прозвучали слишком уж быстро, ровно как и «Вечная им память». Если бы тогда Рая знала о прямой трансляции, она бы, пожалуй, не подошла к микрофону даже под пыткой.

Поставив лампадку на камень, девушка подошла к раскинувшейся на площади палатке — вернуть листок.

— Возьмите вот это, — женщина тут же дала Рае две газеты и небольшую брошюрку с громким названием «Узники Совести».

Уже в метро девушка с удивлением узнала, что речь в ней идёт не об узниках сталинских лагерей. Это были современные молодые люди, виноватые лишь в том, что вышли на санкционированный митинг и защищались от побоев полицейских. А некоторые даже не выходили. Студент, рабочий, журналист, педагог, юрист, кандидат наук, занимается волонтёрской помощью бездомным животным, увлекается историей, служил на флоте… Читая краткие сведения об узниках, Рая всё больше дивилась. Создавалось впечатление, будто власти решили сгноить в тюрьме цвет нации, истребить её совесть и ум. Только вместо «расстрелян», стояло «осуждён» или «под арестом». Кто-то был под домашним, кто-то — под подпиской о невыезде…

Но вдруг… Чёрно-белая фотография не могла передать рыжины волос, но Рая узнала его сразу. Парень, сбивший её на машине. Его бы она не спутала ни с кем. Петровский Антон Сергеевич, предприниматель, увлекается историей и философией. Осуждён на пять лет за участие в массовых беспорядках и применение насилия к представителю власти. Женился в СИЗО.

После недолгих колебаний Рая решила написать Антону письмо. Благо, на просторах Интернета нашёлся сайт, через который можно отправлять письма «узникам совести».

Письмо получилось коротким и банальным. В основном общие фразы: мол, держитесь, не сдавайтесь. А заканчивалось словами: «Мне стыдно, что наговорила Вам кучу гадостей, простите меня».

В той же комнате мама с папой обсуждали, что готовить на неделю.

— Может, рыбу?

— Какую?

— Ну, судака, например. Или щуку.

— Наверное, щуку будет даже лучше. Ты как думаешь, Рай?

— Я за щуку, — ответила девушка, подписываясь и нажимая «Отправить».

Только потом, запоздало перечитывая письмо, Рая с ужасом обнаружила, что подписалась названием той рыбы, из которой вечером приготовили котлеты.

Ответ не заставил себя долго ждать.

«Здравствуйте, уважаемая Щука (к сожалению, не знаю Вашего настоящего имени). Спасибо Вам за письмо. Правда, так и не понял, когда это Вы говорили мне гадости — ну да Бог простит...»

"… Я Рая. Та ненормальная, что кидалась под машину...".

"… Надеюсь, сейчас у тебя всё хорошо?.."

Хорошо? Да вроде бы. Рая написала, что учится в институте на факультете почвоведения. Вроде бы успешно. Учёба отнимает много времени, но вообще интересно. С личной жизнью пока не очень, но по Вадику давно уже не сохнет.

Так началась их дружеская переписка. Студенты, успевшие вкусить гласности и «маршей несогласных», завидовали Рае. Те же, чьё горло уже успел сдавать страх, предостерегали: смотри, мол, а то и тебе попадёт. Хотя, наверное, они тоже по-своему завидовали. Завидовали смелости, которая позволяла Рае и Антону быть свободными.

Тригорское… Поместье Лариных… Нет, конечно, настоящая фамилия хозяев была совершенно другой, но каждый закуток этого дома, каждая вещичка — всё дышало строками из «Евгения Онегина». Анна, влюблённая в Пушкина — тихая смиренная Татьяна, её сестра Евпраксия — живая и задорная Ольга, их мать — «милая старушка Ларина», хотя, по современным меркам, вовсе не старушка. «Знакомые всё лица!» — так воскликнул бы герой Грибоедова.

А вот пианино, за которым сидела Александра (она же Алина). Это ей Пушкин посвятил строки:

«Алина, сжальтесь надо мною!

Не смею требовать любви.

Быть может, за грехи мои,

Мой ангел, я любви не стою»…

— «Но притворитесь. Этот взгляд

Всё может выразить так чудно!

Ах, обмануть меня нетрудно!

Я сам обманываться рад».

Рая невольно заслушалась: с какой душой и любовью продекламировал последние строки парень из группы.

— Молодец! — похвалила его экскурсовод.

Из господского дома они вышли во двор. С высокого обрыва перед туристами открывалась роскошная панорама. Внизу, среди зелени полей, змейкой вилась голубая речка. Вдалеке виднелась мельница.

У обрыва, среди деревьев, стояла белая скамейка. Та самая, на которой Онегин выговаривал Татьяне за её пламенное письмо, доказывая, что напрасны её совершенства, он вовсе недостоин их. Не об этом ли она сама его просила?

— «Я жду тебя. Единым взором

Надежду сердца оживи.

Иль сон тяжёлый перерви,

Увы, заслуженным укором», — тот же парень, не задумываясь, процитировал последние строки письма Татьяны.

Экскурсовод, а вместе с ней и Рая, очередной раз подивились его знанию пушкинской поэзии.

— «Татьяна, бедная Татьяна,

С тобой я вместе слёзы лью.

Ты в руки модного тирана

Уж отдала судьбу свою».

Девушке казалось, эти строки обращены к ней самой. Нет, не к ней — к школьнице Рае, чей «обман неопытной души» сделал всё, чтобы её позор «всеми был замечен и в обществе ему принесть смог соблазнительную честь».

За домом пролегала широкая зелёная лужайка, окружённая по кругу деревьями. Здесь Пушкин с Евпраксией мерялись поясами.

— А теперь из Тригорского мы отправимся в Михайловское.

Но сперва туристам дали возможность приобрести сувениры в память о Лариных. Рая купила чашку. Знаток поэзии, немного подумав, купил блюдце.

— Вы так хорошо знаете стихи Пушкина, — воспользовавшись, что он идёт рядом, девушка решила к нему обратиться. — Вы, наверное, литератор?

— Да нет, я на самом деле на врача учусь. Просто папа заставлял меня в детстве читать Пушкина. Говорит, чувство эстетики прививает. Кстати, меня зовут Иван. Можно просто Ваня.

— Очень рада. Раиса. Можно Рая.

— Классное имя. Напоминает рай.

Вскоре они достигли Михайловского, где несчастный поэт жил в ссылке. На подходе туристов встретил сидящий на траве бронзовый Пушкин-лицеист. Закончив обучение, он приехал в Михайловское, не подозревая, что через несколько лет вернётся туда в качестве ссыльного. Да ещё столкнётся с предательством собственных родителей. Рая не могла толковать их поведение иначе. За всё время ссылки ни отец, ни мать даже не приехали навестить несчастного. Только сестра хотела к нему приехать, но родители её не пустили.

«А вот если бы меня сослали, — думала девушка, — мама с папой бы меня не бросили».

— А зачем у ворот стоят пушки? — спросил кто-то из группы. — Чтоб грабителей отпугнуть?

Но нет — это было, оказывается, чистейшее баловство. Фамилия вроде как обязывает.

С удовольствием рассматривала Рая окружавшие дом деревья, кусты. Ей всегда нравилось, как пахнет сирень. Просто невозможно было удержаться от соблазна наклонить белое, как фата невесты, соцветие, и вдохнуть сладкий аромат.

«Настоящий рай для поэта! — пришло девушке в голову. — Хотя если жить здесь в ссылке, некуда не отлучаясь — надоест до чёртиков».

— Теперь понятно, почему именно здесь Пушкин написал очень много произведений, — сказал Иван, словно прочитав её мысли.

А вот маленькое деревянное строение — домик няни, Арины Родионовны.

— Ей Пушкин посвятил стихотворение… — экскурсовод замолчала, выжидательно посмотрела на Ивана.

Тот сразу понял намёк:

— «Подруга дней моих суровых,

Голубка дряхлая моя,

Одна в глуши лесов сосновых

Давно-давно ты ждёшь меня...»

— Правильно.

С удивлением Рая узнала, что свои сказки Пушкин писал на основе тех, что слышал в детстве от няни. Просто рифмовал то, что рассказывала ему Арина Родионовна. Просто ли? Девушке думалось, что ничего сложнее, чем писать стихи, на свете не существует.

Узкая аллея, засаженная липами — аллея, по которой Пушкин любил прогуливаться с Анной Керн. Той самой, которой он посвятил свой стих…

— «Я помню чудное мгновенье...» Кто знает, что дальше?

— «Передо мной явилась ты. — робко продолжила Рая, — Как мимолётное виденье. Как гений чистой красоты».

— Молодец! А дальше кто знает?

Дальше продолжал Иван. Признаться, Рая не помнила таких ужасов, как «бурь порыв мятежный» и «в глуши, во мраке заточенья». Не помнила и счастливого конца.

— «И сердце бьётся в упоеньи,

И для него воскресли вновь

И божество, и вдохновенье,

И жизнь, и слёзы, и любовь».

Следующим пунктом программы был тёмный пруд, на берегах которого предок Пушкина Ганнибал мечтал об Африке далёкой.

После Михайловского экскурсовод повела группу в довольно уютную таверну, сказав, что после обеда каждый сможет зайти на почту, написать гусиным пером письмо и отправить самому себе.

— Себе неинтересно, — сказал Иван, сидевший за длинным столом рядом с Раей. — Лучше отправлю брату.

— А я — маме.

Девушка бы с радостью отправила и папе, но он возвращается из командировки только через три недели. А письмо, скорее всего, придёт раньше…

— Вань, а какая рифма к слову «маман»?

— Обман… графоман…

— Во, «графоман» будет очень кстати.

На десерт подали яблочный пирог, от которого Рая не смогла отказаться. Тем более, по словами экскурсовода, это было любимое лакомство Пушкина. Отказ означал некую обиду для великого поэта.

После обеда Иван и Рая устремились на почту. Вскоре на руках у обоих было по разлинованному бланку, на котором они старательно выводили буквы гусиным пером. Ужас! И как только Пушкин с ним управлялся? Прежде Рае и в голову не приходило, что писать пером может быть так тяжело. Буквы получались толстыми и кривыми, чернила растекались. Иван, судя по всему, тоже изрядно мучился в попытке стать «владыкою пера». Но у него хотя бы не было ни одной кляксы.

— Как Вам, Рая?

«Привет, привет, мой братец рыжий,

Уж не серчай — тебя прошу.

Из мест из пушкинских пишу,

Бумагу пачкая бесстыже».

— Да Вы прямо поэт! — откликнулась Рая. — Только в последнем я больший специалист. Это я насчёт «пачкать бумагу».

И вправду, результат оказался печальным — две кляксы в таком коротком стихотворении:

«Приветствую тебя, маман!

Пишу тебе из Пскова, душка.

Ах, в рифмах я отнюдь не Пушкин,

А так — обычный графоман».

— А что, классный стих!

Затолкав своё письмо в конверт, Иван принялся старательно выводить гусиным пером адрес. Рая последовать его примеру не рискнула:

«Нет уж, с меня хватит!»

Кроме того, если в адресе будет клякса, на почте письмо не примут. Поэтому девушка попросила обычную шариковую ручку. Работница почты одобрила её выбор, попеняв Ивану за легкомыслие. Краем глаза Рая увидела на конверте написанное расплывчатыми каракулями имя — Бекетов И.В.

Покидая Михайловское, Рая купила в сувенирной лавке блюдце.

— А я на этот раз возьму чашку, — сказал Иван.

Последним они посетили монастырь с могилой великого поэта. Жаль, что он погиб так рано, да ещё и долго мучился. В школе, то ли в первом классе, то ли во втором, учительница рассказывала, будто Пушкин специально выстрелил мимо Дантеса, чтобы сделать врагу хорошо, но Дантес подобным благородством не отплатил. Хорошо бы расспросить экскурсовода, насколько эти слухи правдивы. Но в автобусе Рая отчего-то не стала этого делать.

Зато искренне порадовалась за Ивана — в награду за чтение стихов он получил приз — магнит с изображением Пушкина.

Вернувшись в Псков, девушка отправилась в Поганкины палаты, но музей к тому времени уже не работал. Тогда Рая направилась к Кремлю. Длинная стена тянулась вдоль берега реки. Терпеливо меряя шагами улицы провинциального города, девушка, наконец, вышла на крутой обрыв. На другом берегу возвышалась башня, соединённая узкой галереей с соседней. Полоска реки в этом месте была не широка. Казалось, её можно перейти вброд… Но попробовать Рая, однако же, не рискнула. Всё, что она себе позволила — это спуститься по сетке с насыпи (лукавый надоумил надеть каблуки вместо кроссовок) и сфотографировать башенку с берега.

Но уже следующим днём (а это был последний день пребывания в Пскове) Рая с высоты этой самой башни смотрела на тот берег. А также слушала хвалебные речи Ивана в адрес псковского митрополита. Ещё бы! Чуть ли не в лицо самому царю намекать, что он людоед! Да ещё какому! Ивану Грозному.

Впрочем, не только митрополит произвёл на девушку впечатление. Памятник Александру Невскому и его воинам на окраине Пскова, на высоком холме, с которого открывался живописный вид; река Великая, через которую будущая княгиня Ольга перевозила князя Игоря, — поразили даже больше, чем «Довмонтов град».

Из Пскова автобус повёз туристов в Изборск. Тут-то Рая на все лады прокляла свои туфли. Не самая подходящая обувь для долгих пеших прогулок по некошеным лугам «Труворова городища» до источников с чистой водой, до которых надо было ещё дотянуться. А тянуться стимул был. Экскурсовод сказала, что вода в них приносит здоровье, удачу и сохраняет молодость. Сам Бог велел умыться и набрать воды в бутыль. Ради этого Рая даже вылила на землю минералку.

Подниматься к крепости крутой дорожкой по примеру древних завоевателей тоже удобнее в кроссовках. Но другой, более пологой, Рая не захотела. Не захотел и Иван, подавший ей руку, чтобы помочь подняться. И это вместо того, чтобы посмеяться над её неловкостью! Рая вдруг вспомнила, как заливисто смеялся Вадим, глядя на то, как хромает на одну ногу учительница физики Мария Александровна, тогда ещё не оправившаяся после перелома. Если бы девушка тогда задумалась, если бы не проморгала этот неприятный эпизод, не закрыла бы глаза… А впрочем, есть ли смысл сожалеть теперь? Что было, то было.

Вскоре Рая, залюбовавшись крепостными стенами и великолепным видом, простирающимся под башней, и вовсе забыла про Вадима. Иван стоял рядом, наблюдая, как внизу узкой лентой вьётся старая дорога на Псков.

После Изборска был Печорский монастырь, уникальный тем, что построен был в овраге. Но от этого он был не менее прекрасным и даже в чём-то, как показалось Рае, более удивительным, чем другие монастыри, возведённые на холмах.

— Видите, крышу, — говорила экскурсовод в начале осмотра, показывая купол вдали. — Кажется, что эта крыша стоит на земле.

Но с противоположной стороны это оказалась обыкновенная крыша. Вот такие фокусы случаются, когда храм строят в пещере.

В поезде, лёжа на верхней полке, Рая с грустью думала: как жаль, что путешествие кончается! Перед глазами отчего-то становился Иван. Отчего он так запал ей в душу? Потому что красивый? Наверное. Хотя если б был конкурс красоты для мужчин, Иван проиграл бы Вадиму. Умом Рая это понимала. А сердце… Сердце говорило, что он гораздо красивее. Да, Вадим был в этом плане совершенством. Как древнегреческий бог Аполлон. Но Аполлон, с милой улыбкой сдирающий кожу с пастуха Марсия — разве это прекрасно? Не потому ли Вадим не любил Федю Барабанова, что у того были лучшие оценки, чем у него? Так же, как Аполлон ненавидел тех, кто в чём-то пытался его превзойти.

Ивана же сравнивать с Аполлоном Рае даже в голову не приходило. Была в его облике некая добродушная простота, никак не свойственная античным богам.

Умный? Наверное. Так сходу сумел вспомнить стихи Пушкина. А ещё он…

«Рая, да ты, кажется, влюбилась!».

Влюбилась? Опять? После Вадима, после всего?

Можно было бы, конечно, попытаться убедить себя, что это не так. Но нет — поздно, теперь уже поздно. Знакомое ощущение полёта, желание обнять весь мир: и соседей, болтающих на нижних полках, и проводницу, и проходящих между рядами пассажиров. И звуки леса за окном: рас-с-скажи, рас-с-с-с-скажи про Ваню". И облака в небе так едины в своём стремлении, вопреки ветру, сложиться в одно имя — Иван.

Но как больно падать, поднявшись в небо! А если Иван…

«Никаких „если“ уже быть не может, — оборвала девушка собственные мысли. — Мы никогда больше не увидимся. И вообще, это не Вы, а я люблю».

«Не Вы, а я люблю!

Не Вы, а я богата!

Для Вас по-прежнему осталось всё,

А для меня весь мир

Стал полон аромата».

Эту песню на стихи Аделаиды Герцык Рая слышала ещё когда только поступила в институт. И она вспомнилась ей теперь.

Ну и пусть у неё с Иваном нет будущего, пусть её влюблённость обречена раствориться в повседневных заботах. Зато сейчас мир будет полон аромата. Как там у Пушкина: «И божество, и вдохновенье, и жизнь, и слёзы, и любовь».

Закатное солнце медленно заходило за горизонт. Скоро на небе появится россыпь золотых звёзд, которые под строгим взглядом тётушки-луны станут тайком подмигивать Рае: смотри, мол, узнаёшь чьи-то глаза? мы-то знаем, знаем.

Рано утром девушка сошла с поезда. Солнце уже встало из-за горизонта, спеша осветить землю. Сегодня оно казалось особенно ярким. А может, это просто так казалось.

Из головы у Раи всё не выходила мелодия, услышанная намедни по вагонному радио. Девушка даже пожалела, что не знает итальянского и не смогла понять, о чём поёт Пупо. Но её мозг быстро переделал слова на русский лад.

«Жизнь и слёзы, и любовь

В моей душе проснулись вновь,

Лишь только встретила тебя

В глуши во Псковской...»

Нет, не затмить ей Солнца русской поэзии.

Колёсики сумки, которую Рая везла по асфальту, казалось, отбивали такт.

«Обман неопытной души

Ты развенчать не поспеши...»

— Вадик, это твой ребёнок! — в музыку нежданно вклинился истеричный крик. — У меня, кроме тебя, никого!

Кричащая с большим животом бежала за красным автомобилем. В какой-то момент ей удалось ухватиться за капот. Водитель не остановился, лишь прибавил газу. Несчастная бы упала, если бы Рая вовремя не подоспела, не придержала. Женщина, казалось, даже не поняла, что происходит. Тяжело дыша, плакала, крича вслед стремительно удаляющейся машине:

— Вадик, постой! Вадик, я умру без тебя!

Только когда Рая окликнула Наташу по имени, та подняла на неё заплаканные глаза.

— Райка, это ты?

Удивлённое узнавание длилось где-то две минуты, затем неожиданно сменилось яростью.

— Что, Щукина, довольная? Добилась своего? Зачем ты вообще пришла в наш класс? Кто тебя просил? Если бы не ты, Вадик бы никогда меня не бросил!

— Наташка, ты чего? Я же давно уже не с вами…

— Это неважно! Если бы ты не пришла, всё было бы по-другому. Это всё вы с Лариской! Наговорили, что это не его ребёнок! Вот он и бросил!

Рае даже показалось, что её бывшая подруга сошла с ума. Пусть она не видела своими глазами, но Вадим наверняка рассказал ей, как «круто опустил эту Щукину». Даже если бы Рая и распускала сплетни, неужели Наташа всерьёз верит, что Вадим стал бы её слушать? Всё это девушка хотела объяснить Наташе, но та не дала ей этого сделать, закончив свою гневную речь простым и понятным:

— Пошла вон!

И Рая пошла. С чувством превосходства? Удовлетворения? Нет. Скорее искренней благодарности. Да, теперь она была даже благодарна Наташе за все сплетни и злословие. Не будь всего этого, возможно, сейчас она сама так же рыдала бы, умоляя Вадика пожалеть свого ребёнка… Нет, не умоляла бы. Ибо невозможно вымолить любовь, которой нет.

«Если бы я знала, что этот человек способен бросить любимую женщину с ребёнком, — писала она Антону. — Я бы никогда в жизни его не полюбила».

О своей поездке в Псков она старалась написать как можно короче — в общих чертах. Ибо её одолевала неловкость за то, что пишет о путешествии сидящему за решёткой. Более-менее подробно девушка рассказала про соседей Пушкина и про то, как трудно, оказывается, писать гусиным пером.

Антон ответил через неделю. Среди бытовых мелочей в письме он рассказывал, что его брат тоже недавно ездил в Псков, и ему там понравилось.

«На днях получил от него письмо. Тоже, кстати, писал гусиным пером. Да ещё в стихах, что особенно приятно».

Ездил в Псков… писал гусиным пером в стихах… своему брату… братец рыжий… Простое ли совпадение? Но ведь Иван Бекетов — Рая это точно помнила. А Антон — Петровский.

«Скажите, Антон, а у Вашего брата такая же фамилия, как у Вас?» — вопрос глупый, но девушка не смогла удержаться, чтобы не задать его в конце письма.

Что мог ответить на это Антон? Наверняка, скажет: естественно, мы же братья.

Но ответ, пришедший неделю спустя, удивил и одновременно обрадовал Раю.

«Фамилии у нас разные. Ванька мой сводный брат. Я у матери от первого брака, а его папа — мой отчим».

Сводный брат, да ещё и Ванька. Теперь последние сомнения у девушки рассеялись, как дым. Если бы кто-то взглянул на Раю в этот момент, наверное, прищурился бы от яркого света — так сияли её глаза.

«Классно Ваш брат читал стихи Пушкина! — пальцы стремительно стучали по клавишам. — Сразу видно, любит великого поэта. Привет ему от меня!»

«А вдруг я делаю ошибку? — испуганная мысль завиляла хвостиком, словно мышь при виде кота. — Вдруг Иван скажет: да пошла она! Да ещё и посоветует засунуть свой привет в одно место. Вдруг он окажется таким же, как Вадик?»

И что тогда делать? Снова страдать? Кидаться под машину?.. Нет, убиваться она больше не станет.

«Но ведь я уже заметила разницу между ними, — подумала Рая в следующую минуту. — Может, Ваня и в самом деле гораздо лучше? Почему я решила, будто ему доставляет удовольствие унижать тех, кто к нему всей душой? Будет ли хороший человек так поступать?»

В конце концов, девушка решительно нажала на кнопку «Отправить». Будь что будет!

Следующие дни тянулись так медленно, словно черепаха, попавшая в густой мёд, перебирая лапками, пыталась продвинуться хоть на сантиметр. Ничего не происходило. Ни страстно желаемого привета от Вани, ни насмешек с его стороны, которые Антон, в силу своего воспитания, едва ли стал бы передавать. А может, поэтому он и молчит?

По нескольку раз на дню Рая проверяла электронную почту — не появится ли скан листа, исписанного знакомым почерком? Но писем от Антона не было.

Вот и сейчас, с нетерпением дождавшись окончания пар, девушка устремилась в компьютерный класс. Пусто! Опять пусто. Разочарованно вздохнув, она спустилась с лестницы в фойе.

«Не бери в голову, Райка, — пыталась девушка вразумить саму себя. — Сама ведь понимаешь, что это несерьёзно».

Ведь если бы Иван случайно не оказался братом Антона, Рая бы вообще о нём больше не услышала. Так стоит ли придавать столь большое значение случайности?

— Рая!

Девушка не сразу поняла, что её окликнули. А обернувшись, не поверила своим глазам. Перед ней стоял Иван. Он, собственной персоной. В руке он держал красную розочку.

— Привет, Рая! — проговорил он, приблизившись.

— Привет! Как ты меня нашёл?

От удивления она не заметила, что сказала Ивану «ты». Тот, судя по всему, не обиделся. Напротив, улыбнулся.

— У Антохи спросил. Он рассказал, где ты учишься. Ну, я и решил проведать. Надеюсь, ты любишь цветы?

— Да, спасибо.

— Как у тебя со временем? А то, может, погуляем, поговорим?

«Об этом я даже мечтать не смела!» — подумала Рая, а вслух сказала:

— Давай. Почему бы и нет?

Солнце нехотя покидало небосклон, провожая прощальным взглядом вечно спешащих куда-то москвичей. А парень и девушка всё прогуливались по бульвару, весело болтая, и никуда не спешили. Да и к чему торопиться, когда впереди целая жизнь? Новая жизнь рядом друг с другом.

И неважно, что у Вани брат в тюрьме. В конце концов, должен же весь этот беспредел когда-нибудь закончиться. А любовь и дружба не умеют ждать до лучших времён.