Волчья невеста, Московский Василий

На синем бархате ясного ночного неба жемчугом горела россыпь звёзд. Словно тысячи глаз глядели они на раскинувшийся под ними луг, на котором полыхали их братья-костры, а люди, в буйном веселье пели, плясали и славили нарождающееся лето.

Вились к небу яркие языки огня. Словно ослепительные цветы, распустившиеся посреди ночи на береку реки, чёрным зеркалом вод отражающей дробящиеся отблески. С огнём и дымом к небу летели звуки песен, дудочек, свирелей, бубнов, барабанов и скрипок, сплетаясь в весёлые, задорные, полные огня и жизни мелодии.

Вокруг костров кружились девичьи хороводы. Стройные красавицы в венках, взявшись за руки плели древний изящный танец, символизирующий цикличность жизни, единство начала и конца, их взаимопереход друг в друга. Легки были их движения. Маленькие голые ступни, казалось, почти не касались росистой травы, отливающей переливающейся бронзой. Лёгкие, полупрозрачные длинные платья, сквозь ткань которых проступали очертания гибких девичьих станов, будоражащие кровь, восхитительные и манящие, изящно колыхались в такт воздушным и стремительным движениям. Летний ночной ветер играл в их длинных, отсвечивающих золотом волосах, трепал их, словно страстный любовник. Глаза юношей горели — пленял, будоражил и дразнил их танец красавиц. Танец, сплетающийся с огнём, с вечным огнём, горящим в недрах земли и дающим жизнь, сплетался с ритмом жарко бьющегося сердца.

Праздник вился яростной и неистово радостной песней, славящей силу жизни.

Один за другим, набравшись храбрости, юноши вставали из-за дубовых столов с хмельным мёдом. Подходили к кружащимся в танце красавицам, кланялись им, приглашая на танец. Дань уважения загадочному и могущественному Женскому Началу, берущему и дающему жизнь. Выбор оставался за девушкой. Если она кланялась в ответ и нежно брала руки парня в свои, значит, счастливчик мог надеяться на страстное свидание, плавно перетекающее в счастливую семейную жизнь. Если же девушка лишь кланялась, это означало, да, мой хороший, ты мне нравишься, но не настолько, чтобы протанцевать танец жизни вместе с тобой, прости, но я не хочу тебя обманывать и давать ложную надежду. Найди другую госпожу своего сердца, и будь с нею счастлив. Но, такое случалось редко. Обычно до летнего Танца Золотых Близнецов, означающего таинство соединения Мужского и Женского и официальное предложение руки и сердца, пары уже были достаточно крепкими. Но, иногда кто-то решал попытать счастья и так…

Дань старым языческим традициям, древней мудрости, что веками хранила и наставляла их народ. Новая Вера с неодобрением относилась к этим пережиткам, но все хорошо знали, что такое народная мудрость, что такое традиции. И священники смотрели на эти праздники сквозь пальцы. А некоторые даже разрешали их, как, например, Отец Сильвестр, священник их деревни. Добрый, мудрый и понимающий старик.

Люпус сделал ещё один глоток — пряная сладость приятно обожгла нёбо, разогнала сгущающуюся тоску. С завистью он наблюдал, как парни подходили к девушкам, как те останавливали танец, отвечали поклоном на поклон, с радостью хватали ребят за руки и вовлекали в огненное кружево быстрого танца. Он лишь дальше отодвинулся в тень векового дуба, под которым стояла скамья и стол, и привалился к его шершавой коре. С тоской, протестом, обидой и злостью взглянул он на небо, на котором мерцали летние звёзды. И кривилась в холодной улыбке молодая луна. Словно хищный оскал. Словно ранящая и жестокая ледяная улыбка очень красивой, но злой и бессердечной женщины. Такой была его госпожа. Единственная. Его проклятие. Скоро она предъявит на него свои права, и ожидание дней, когда он потеряет человеческий облик, наполняло его сердце ужасом, тоской, отчаянной злостью и жестокой болью, от которой уже сейчас хотелось плакать в голос. Позже эта боль и отчаянная ярость будет звучать в его протяжном вое. От которого кровь будет стыть в жилах у его односельчан.

Люпус наблюдал за танцем Катарины. Высокой, стройной, рыжеволосой. Огненное золото её волос, казалось, впитывало отсвет костров, оживало, наполняя весь её облик магической притягательностью, пряной страстью и диким, первобытным неистовством. Она была словно лепесток огня, непокорная, гибкая, пластичная. Сколько парней подошло к ней. Скольким она ответила вежливым отказом. Всякий раз. Когда Люпус смотрел на неё, сердце его наполнялось диким, неистовым томлением, жаждой, тоской и страстью. Каждый раз, когда он видел, когда к ней подходит новый кавалер, ему в живот словно всаживали острый кинжал. И словно его вырывали из раны, когда Катарина на приглашение отвечала лишь вежливым поклоном. Задорная, сильная, весёлая, жизнерадостная, как солнечный луч, многие бы отдали всё за то, чтобы она вложила свои изящные и крепкие руки в их ладони. И Люпус не был исключением. Но надеяться на это он даже не смел.

Как ему хотелось присоединиться к танцу! Попытать счастья с Катариной. Но было нельзя. На нём метка проклятия. И все об этом знают. Так зачем лишний раз терзать болью своё сердце и ставить в неудобное положение односельчан. Которые, несмотря ни на что, относились к нему по-доброму, защищали даже и разговаривали с ним как с обычным парнем… Вот и на празднике позволили быть…

Люпус больше не мог оставаться тут. Стало слишком горько и тяжело. Да и устал он.

Допив мёд, он встал, пожал руки приятелям, и отправился к реке.

Ему очень хотелось побыть одному…

* * *

Прохладный ночной ветер приятно ласкал кожу, трепал тёмные кудри, ниспадающие на лицо. Песни, музыка, смех и танцы остались далеко позади, и доносились до него лишь слабым, приглушённым эхом. Зато явственнее звучала здесь нежная и таинственная песня ночи. Плеск воды, шёпот ветра в ветвях деревьев. Пение цикад в высокой траве. Запах воды и земли. Эта мелодия, переплетение тысяч вкрадчивых и шепчущих звуков, ласкала душу и успокаивала сердце. Всё-таки, действительно, он был больше волком, чем человеком, и его уделом было одиночество. Только так он чувствовал себя вольно, свободно и спокойно. От этого очередного признания самому себе на душе становилось одновременно и легче, и тоскливее. Многие ищут одиночества, но не знают, что это такое на самом деле. Когда тебе не с кем разделить переполняющие тебя чувства, и сердце вынуждено нести их бремя. Когда тебя никто не ждёт, тебе некуда вернуться, а везде лишь постоянный холод, настороженность и внимательность, замешанная на недоверии и жалости, как к зачумлённому. Это изводило. Это надоело. Взять бы и уйти далеко-далеко, уйти от знакомых, от воспоминаний, от чувств, и от самого себя. Но куда ему идти? Сможет ли проклятый хоть где-нибудь обрести покой?

Люпус забрался на рассекающий кромку воды камень, снял сапоги и опустил ноги в тёмную, ласковую прохладу реки. Затем, встал, сбросил одежду и прыгнул в воду.

Говорили, что в ночи перед Рождением Лета купаться опасно. Особенно молодым неженатым мужчинам — они становятся лёгкой добычей русалок и утопленниц, душ девушек, нашедших последнее утешение в водах реки, или принесённых в жертву Речному Отцу в далёкие времена, когда эти тёмные, лесные земли не знали света Истинной Веры.

Да ну и ладно! Может, удастся забыться в ледяных объятиях речной красавицы. Не думать о Катарине…

Вода приятно ласкала тело, обволакивала его успокаивающей прохладой…

Когда он вынырнул у берега, его уже ждали.

— А ты, правда, красив, — с озорной улыбкой Катарина склонила голову, беззастенчиво рассматривая Люпуса.

Тот быстро ушёл под воду по самое горло. Жар ударил в щёки.

Она, точно русалка, сидела на камне, с распущенными волосами, на которых играл призрачный лунный свет. Водопадом они струились ей по плечам. Изысканно контрастировали с безупречной белизной кожи, которая словно светилась во мраке, покрытая блестящими капельками влаги — девушка тоже успела искупаться. В глубоких, тёмных глазах плясали лукавые искорки. Обнажённая, она целомудренно поджала стройные и крепкие ноги, но грацию и чувственность изгибов её тела невозможно было скрыть. Люпус отвернулся, чтобы не задерживать взгляд на её полной груди, тёмных точках сосков, едва прикрытых каскадом рыжих волос, обрамляющих тонкое, высокоскулое лицо с изящным подбородком. Она воплощала в себе буйное неистовство льда и огня.

— Ты что тут делаешь? — недоверчиво спросил Люпус, не вылезая из воды. Охватившие его ощущения были настолько сильны, что ему было за себя стыдно.

— Отдыхаю, — пожала плечами девушка, состроив невинное личико. — То же, что и ты.

— Может, позволишь мне выйти?

— Да пожалуйста!

— Ты смотришь.

— И что?

— Будто не знаешь…

Она снова улыбнулась.

— А если я скажу, что я тебя искала?

Люпус не поверил ушам.

— Не ожидал такого от тебя! — неожиданно для себя зло огрызнулся он.

Лицо Катарины потемнело. Но в глазах мелькнуло что-то… что-то серьёзное, тёплое, похожее на сочувствие. И это снова больно резануло парня по сердцу. Едва владея собой, он решительно выбрался из воды, не обращая внимания на настороженно наблюдающую за ним девушку. Он остро чувствовал эмоции, охватившие её. Замешательство, страх, стыд, злость, жалость…

Он тоже злился. Всё внутри него клокотало, и эта злость вырывалась в его резких, прерывистых движениях.

— Люпус… — начала было она.

— Послушай, зачем тебе это? — он развернулся к ней, встал, уперев руки в бока. Сердце бешено колотилось в груди, жгло, отдавало болью, рвалось вон. — Заскучала там? — он резко кивнул назад, туда, откуда доносилась музыка, пение и смех. — Решила надо мной посмеяться?

Катарина вспыхнула:

— С чего ты это решил? — хмуро спросила она, сев на камне и скрестив руки на груди.

— Да потому что! — он чуть не кричал. — Видела же одежду на берегу! Знала, чья она, и не ушла! Ты всё знала! Просто тебе потешиться захотелось, и, признаться, я не ожидал такого от тебя!

— Ой, ну, конечно! — огрызнулась в ответ Катарина. — Конечно, он теперь будет обвинять меня в том, что не подошёл ко мне и не пригласил на Танец Лета. Я виновата, что ты струсил!

Люпус опешил.

— И виновата, что приходится делать всё самой!

— Так ты что же…

— Конечно, болван, я ждала, когда ты подойдёшь! Но, нет, ты предпочитал жалеть себя и наслаждаться своей непохожестью на остальных и одиночеством. Что мне ещё было делать? Я уже, было, хотела нарушить все правила и самой к тебе подойти. Но, мне повезло, что ты задумал пойти освежиться. По крайней мере, позориться не буду.

Люпус не знал, что ответить. Ему казалось, что вот-вот он раскроет глаза и окажется вновь на тюфяке в своём доме на отшибе. Один, в прохладном полумраке с горечью послевкусия чудесного сна. Однако, просыпаться он не спешил. А Катарина стояла перед ним, словно посланница мира духов, сияющая и обнажённая. А то, как она раскрыла перед ним душу… он даже мечтать об этом не смел.

— Но ты даже повода мне не давала…

— А ты пробовал? Ты только пялился да вздыхал, смакуя свой недуг. Я и взглядом, и словами тебя растормошить пыталась, но ты предпочитал сидеть в сторонке, говорить о какой-то ерунде, да жалеть себя. Конечно, это легче, что тут скажешь!

А, ведь, и правда… она же часто просила его о чём-то… то крышу починить, то вёдра с водой до дома донести. То колесо у её телеги ломалось, она именно его просила починить. То ещё что… и при этом, она всегда разговаривала, шутила… он думал, что она просто добрый и весёлый человек, и со всеми приветлива и радостна…

— Если тебе так понятнее, — она протянула к нему руки, — Люпус, станцуешь ли ты со мной Танец Лета?

— Но, ты знаешь, кто я, — недоверчиво намекнул он. — Сможешь ты жить со мной?

Она фыркнула:

— Молодой, красивый, работящий, добрый и здоровый парень! Вон, жёны больных мужей не бросают, и делят с ними все беды и горести. И поводы для радости каждый день находят. Как госпожа Фрида и Реджис. Вместе и мы справимся. Тем более, в полнолуние ты из деревни уходишь. И, я слышала, как Отец Сильвестр говорил, что проклятие можно снять… мы попробуем.

И добавила:

— Если ты, конечно, не против, и не влюблён уже в другую…

Эти последние слова прозвучали твёрдо, но в них чувствовалась и надежда, и девичья робость и страх отказа, и как будто мольба о милосердии.

Это окончательно растопило сердце Люпуса и растворило его злость.

Он взял её маленькие и крепкие ладошки, привыкшие к физическому, тяжёлому деревенскому труду, и, затем, настойчиво, но бережно привлёк её к себе. Когда он ощутил близость её крепкого тела, его мелкую дрожь, частый стук её сердечка, целая буря радостных и окрыляющих чувств захлестнула его. Наверное, это и есть счастье. Он наклонился к ней. Нежно коснулся своими губами её губ…

И здесь, на берегу реки, они протанцевали свой первый Танец Лета…

* * *

Прошёл год, с тех пор, как поженились Люпус и Катарина, и никто и никогда не видел семьи счастливей…

Но недолго было суждено им быть вместе…

Стоял холодный зимний вечер. Над скованной холодом землёй, над костлявыми лесами, сияла полная луна, и лила свой ледяной, колдовской свет на покрытую ледком землю…

Катарина сидела у горящего очага, над которым пыхтел котелок. Пахло аппетитной похлёбкой. По комнатке разливалось приятное, обволакивающее тепло, рождающее ощущение безопасности и уюта. Молодая женщина плотнее укуталась в шаль, нежно провела рукой по округлившемуся животу. В следующем месяце, они с Люпусом станут мамой и папой.

Как обычно, в такие ночи, Люпус ушёл, накинув на себя лишь тёплый плащ, и строго-настрого велел жене запереть все ставни и двери, и не отпирать, пока она не услышит три раза по три чётких удара в дверь, следующих подряд. Это было их условным сигналом о том, что проклятие отступило, и Люпус снова человек.

Люпус был прекрасным, любящим мужем. Можно даже сказать, что жену он баловал, холил и лелеял. Да и Катарина старалась отвечать ему тем же. Хотя, брала её некоторая гордость, особенно, когда её подружки и сельчане не без уважения и восхищения смотрели на неё за её выбор. Тяжело ли быть женой оборотня, человека, отмеченного Проклятием Полной Луны? Говорили, что в давние времена, ещё до принятия Истинной Веры, среди предков их народа были люди, неистовые воины, которые умели перевоплощаться в диких зверей. Эти воины-колдуны перед боем облачались в звериные шкуры, отбрасывали, как одежду, человеческий облик и кровожадными чудищами бросались на охваченного суеверным ужасом врага. Особенно сильны они были в ночи полной луны, ибо Лунная Богиня была их госпожой и любовницей. Соперниц она не терпела, жестоко расправляясь с каждой руками своего наречённого, если наглая смертная девица, вдруг, решит отбить у богини её жениха. Поэтому и жили эти люди одни, в лесной глуши, подобно диким зверям, почти не общаясь с родичами. Однако, бывало и так, что богиня позволяла своему жениху взять себе жену, но не надолго… лишь для того, чтобы тот прижил сына, который так же послужит богине. Или, дочь, которая родит ей нового жениха. Потом, о богине забыли. Нарекли её лунной демоницей, смущающей мужчин во снах. А её благословение — сила, хранящая род и родную землю, — превратилась в проклятие, которое бременем несут на себе потомки этих неистовых воинов и мальчики, рождённые в Дни Волчьего Солнца в середине осени. Как, например, Люпус, её муж.

Еда была готова, Катарина сняла котелок с огня…

Потом снова села к очагу и, за размышлениями и ожиданиями, не заметила, как задремала.

Ото сна она очнулась уже, когда огонь превратился в переливающиеся красным угольки. Сквозь закрытые ставни лился бледный свет.

Полусонной Катарине послышался стук в дверь. Условный сигнал, решила она.

Поднявшись с тюфяка, она тяжёлой походкой направилась к двери.

О, если бы она глянула на пол у ставней, если бы увидела тонкую полоску лунного света! Но она не думала об этом. Она предвкушала радость встречи с любимым мужем, беспокоилась, не замёрз ли он.

Отъехал тяжёлый засов, и Катарина распахнула дверь в зимнюю ночь.

Прямо у двери, приподнявшись на задние лапы, стояло чудовище. Могучее мускулистое тело покрывала густая тёмно-серая шерсть. Лапы оканчивались изогнутыми чёрными когтями. С оскаленных клыков капала слюна. А глаза… глаза обдавали стужей ужаса, горели древней злобой, бешеной жаждой крови и убийства.

Катарина остолбенела от ужаса. Она не смогла даже закричать, когда зверь, с раздирающим морозный сумрак рёвом, бросился на неё, сбил с ног и вонзил клыки в её плоть…

***

Говорят, его нашли голого, всего в крови…

Он безутешно, по-бабьи истерично, рыдал над жутко растерзанным телом жены и нерождённого ребёнка. Он рвал на себе волосы, в кровь царапал себе лицо и грудь, его дико трясло… Его крик срывался в дикий визг, и слов сквозь эти неистовые вопли и рыдания было не разобрать…

То ли он проклинал кого-то… то ли звал Катарину и умолял её очнуться… то ли молил Бога о смерти…

Оправившиеся от ужаса люди не потащили его на костёр, не забили дрекольем, нет…

Его укутали в тёплый плащ, отвели в церковь к Отцу Сильвестру. Тот напоил его успокаивающим отваром, и когда он уснул, он долго читал над ним молитвы.

Больше никогда Люпус ни с кем не разговаривал, да и никто больше не стремился к этому. Люпуса теперь уже откровенно боялись, и всячески избегали, а он замыкался в себе всё больше и больше.

Потом говорили, что в самую холодную зимнюю ночь он ушёл из дома. И больше никто и никогда его не видел…